Штиль сменяется штормом
Штиль сменяется штормом
В июле день начинается рано. Собственно говоря, на Балтике такой темноты, как на юге, и не бывает. В воздухе висит сумрак, а небо остается светлым всю ночь.
Собравшись в центре поселка, мы ждали автомашин, чтобы ехать на аэродром. С моря, которое находилось рядом, тянуло прохладой.
Подошли три грузовика — по одному на каждую эскадрилью. Мы быстро сели в кузов. До аэродрома было всего несколько минут езды. Над нами в безоблачном небе поблескивало маленькое пятнышко. Это наш самолет-разведчик уходил на задание.
Через некоторое время мы узнали, что в Котке появился немецкий крейсер противовоздушной обороны "Ниобе". А всего несколько дней тому назад наши воздушные разведчики видели его в базе Хельсинки. "Ниобе" — бывший голландский крейсер "Гельдерланд", переоборудованный в корабль ПВО. Его потеря могла заметно ослабить вражеский флот в Финском заливе.
Вводя свой крейсер в зону досягаемости нашей авиации, немецко-фашистское командование, видимо, рассчитывало на силу противовоздушной обороны Котки, надеялось, что она вполне может обеспечить кораблю безопасную стоянку. Мы тоже имели о ней ясное представление. Порт прикрывался двенадцатью стационарными батареями зенитной артиллерии, а также большим количеством пулеметов. Обстрел самолетов они начинали на дальних подступах, примерно за двадцать пять километров. Только средняя и крупнокалиберная артиллерия делала до семисот выстрелов в минуту. А сколько производили их зенитки самого крейсера и других кораблей, находящихся в порту? Словом, наши летчики встречали над Коткой тысячи разрывов зенитных снарядов. В таких условиях трудно было рассчитывать на успех, посылая на задание пикировщики. Поэтому командование решило нанести по крейсеру комбинированный удар, в котором кроме пикировщиков приняли бы участие и штурмовики, и бомбардировщики, поражающие цель с бреющего полета (топмачтовики), и истребители.
Операция готовилась под руководством штаба ВВС флота. Каждая группа самолетов получила конкретное боевое задание. Штурмовики должны были подавить огонь зенитной артиллерии противника, пикировщики вместе с топмачтовиками — потопить крейсер, истребители — обеспечить надежное прикрытие. Динамика массированного налета была заранее отрепетирована на земле.
За час двадцать минут до удара летчик Чаговец произвел последнюю разведку и сделал контрольный снимок крейсера. "Ниобе" по-прежнему стоял на рейде в порту Котка.
И вот 16 июля в назначенное время первыми поднялись в воздух пикировщики. Одновременно с других аэродромов взлетели штурмовики, топмачтовики и истребители. К цели они должны были следовать самостоятельно, строго выдерживая график.
После взлета я осмотрелся. В небе — ни облачка, под крылом поблескивало огромное зеркало залива: полный штиль. Условия для выполнения задания были идеальными.
В расчетное время прошли остров Лавенсаари — контрольный пункт маршрута для всех групп. Первыми над Коткой появились истребители. Они очистили небо от фашистских стервятников.
В это время к порту на малой высоте подкрались наши штурмовики и атаковали батареи зенитной артиллерии. Шестерка "илов", ведомая младшим лейтенантом Д. В. Поповым, обрушила на них бомбы и пушечно-пулеметный огонь. Вслед за ней бросились в пике еще три шестерки штурмовиков. Потом они повторили заход. От их ударов огонь вражеских зениток начал постепенно слабеть.
А на большой высоте, строго выдерживая расчетное время, к крейсеру приближалась наша группа "петляковых" во главе с В. И. Раковым. С высоты три тысячи метров отчетливо просматривались контуры корабля, одиноко стоявшего на восточном рейде. Береговые зенитные батареи немедленно открыли огонь, пытаясь помешать нам точно прицелиться. Штурмовики повторили заход и заставили их замолчать. Только крейсер, этот огромный металлический "утюг", по-прежнему изрыгал фонтаны свинца. Но штурман ведущего самолета С. С. Давыдов уже успел вписать его в сетку прицела.
— Пошел! — послышалась его команда.
Гвардии майор В. И. Раков вместе с ведомыми перевел самолет в пикирование. За ним устремился гвардии капитан К. С. Усенко и все его звено. Самолеты, как гигантские торпеды, с огромной скоростью неслись почти вертикально на бронированную громаду. Вот уже отчетливо различаются палубные надстройки. Высоты осталось только на выход из пике. Нажата боевая кнопка. Бомбы сорвались с замков. Взрываясь, они окутали крейсер клубами дыма и вздыбили рядом с ним фонтаны воды. Есть прямое попадание! Произошел мощный взрыв.
В это время на цель выходила эскадрилья гвардии капитана А. И. Барского. Поврежденный крейсер сосредоточил по ней весь огонь своей артиллерии. Небо вокруг самолетов усеялось густо-серыми шапками. Пикируя среди разрывов, гвардии старший лейтенант Ф. Н. Меняйлов вдруг ощутил сильный толчок, штурвал выскочил у него из рук. Машина резко подняла нос, свалилась на крыло и вошла в штопор. А для "пешки" он весьма опасен. Самолет быстро терял высоту, и летчику никак не удавалось его выровнять. Оправившись от толчка, Меняйлов снова дал рули на выход из штопора, но они не действовали: снарядом разбило стабилизатор, а также рули поворота и высоты. Тогда летчик дал полный газ правому мотору. Самолет сразу же прекратил вращение, приподнял нос, однако тотчас же перевалился из правого в левый штопор.
На какое-то мгновение летчика охватило чувство обреченности.
— Неужели конец? — процедил он сквозь зубы.
— Срывать фонарь? — спросил штурман гвардии лейтенант С. К. Лисов.
— Срывай на всякий случай, — ответил Меняйлов, давая газ теперь уже левому мотору.
Самолет продолжал стремительно падать.
— Прыгать? — запросил воздушный стрелок-радист гвардии сержант П. Ф. Симоненко.
— Отставить! — решительно приказал Меняйлов, почувствовав, что машина прекратила вращение. Она подняла нос и задрожала, словно взбесившийся конь, готовая опять сорваться в штопор. Летчик с силой отдал штурвал от себя, чтобы увеличить скорость. Это ему удалось. Самолет перешел в горизонтальный полет. Штурвал с огромной силой давил на летчика, поскольку после пикирования тормозные решетки не убрались, а стабилизатор был разбит прямым попаданием снаряда.
Не выдержав напряжения, Меняйлов крикнул сидящему рядом Лисову:
— Жми штурвал от себя!
Лисов бросился к штурвалу. Общими усилиями летчику и штурману удалось удержать самолет в горизонтальном полете. Грозный пикировщик пронесся над вражеской гаванью, где пылал, погружаясь в воду, "Ниобе". Обрадовавшись удаче, стрелок-радист Симоненко передал по радио командиру группы:
— Возвращаемся на базу. Подбитый самолет летчик ведет вместе со штурманом. Высота двести метров. Дайте прикрытие.
Вскоре к "Петлякову" пристроились два "яка".
— Держитесь, братцы. Мы с вами! — передал ведущий пары истребителей.
Дойдя до острова Лавенсаари, Меняйлов благополучно посадил израненную машину на аэродром.
...Третью группу "Петляковых" вел на крейсер командир эскадрильи гвардии старший лейтенант Ю. А. Кожевников. Под крыльями самолетов этой группы не было бомб, но они выполняли ответственное задание. Они должны были навести топмачтовиков на крейсер и, когда те начнут атаку, спикировать на цель, чтобы отвлечь на себя весь зенитный огонь.
На бреющем полете, придерживаясь курса пикировщиков Кожевникова, шла главная ударная сила — четверка топмачтовиков подполковника И. Н. Пономаренко. Маневрируя между многочисленными островами и портовыми сооружениями, она пробилась через огненную завесу зенитного огня и вышла к восточному рейду порта. Прямо по курсу ведущий увидел погружающийся с левым креном крейсер. Пономаренко и его ведомый лейтенант Шилкин решили добить тонущий корабль. Они атаковали его одновременно с пикировщиками группы Кожевникова с тридцатиметровой высоты. Сброшенные ими четыре тысячекилограммовые бомбы, ударившись о водную поверхность, несколько раз срекошетировали, а затем угодили в среднюю и кормовую часть крейсера. На корабле произошел сильный взрыв — высоко в небо поднялся столб черного дыма.
Ведущий второй пары топмачтовиков капитан Тихомиров, видя, что крейсер быстро погружается в воду, атаковал стоявший неподалеку транспорт. Обе сброшенные им бомбы попали точно в цель. От взрывов корабль разломился и быстро затонул. Топмачтовики ушли на бреющем полете в сторону моря и скрылись за островами. Барражировавшие над целью истребители периодически фотографировали тонущий крейсер... Последний снимок был сделан по чистой воде — "Ниобе" ушел на дно.
Недолго длился удар штурмовиков, пикировщиков и топмачтовиков. Всего семь минут понадобилось нашим летчикам, чтобы отправить фашистский крейсер на дно. Операция была выполнена блестяще. Мы не потеряли ни одного самолета.
Через несколько дней в полк пришла радостная весть. Указом Президиума Верховного Совета СССР Василию Ивановичу Ракову за особо выдающиеся боевые заслуги было присвоено звание дважды Героя Советского Союза. Героями Советского Союза стали штурман полка гвардии капитан Сергей Степанович Давыдов и штурман эскадрильи гвардии старший лейтенант Евгений Иванович Кабанов. Большую группу летчиков, штурманов и воздушных стрелков-радистов наградили орденами и медалями.
В этот день на аэродром прибыл командующий ВВС флота Михаил Иванович Самохин. Полк был построен для его встречи. Командир полка гвардии майор В. И. Раков отдал рапорт. Пожимая ему руку, командующий сказал:
— Поздравляю вас, товарищ полковник Раков... Василий Иванович удивился.
— Вы ошиблись, товарищ командующий, — майор Раков, — поправил он.
— Нет, не ошибся, Нарком Военно-Морского Флота присвоил вам внеочередное воинское звание "полковник", — подтвердил Михаил Иванович Самохин.
Это было признание не только летного мастерства, но и высоких организаторских способностей командира полка.
Популярность В. И. Ракова среди балтийских летчиков быстро росла. Но не легким путем пришел он к славе. Юность Василия Ивановича совпала с годами революции, гражданской войны и послевоенной разрухи. Его отцу, Ивану Клементьевичу, в поисках средств на содержание семьи приходилось часто менять и места работы и профессии. Кем он только не был: в городе — служащим страхового агентства и рабочим ящичной фабрики, в деревне — простым хлебопашцем. Переезды родителей неизбежно влекли перерывы в учебе Василия. Но он вновь и вновь возвращался за ученическую парту. Окончив в 1928 году ФЗУ, Раков поступил на третий курс рабфака. Казалось, теперь его будущее определилось окончательно. Но неудержимая тяга к авиации в том же году привела двадцатилетнего Василия в Военно-теоретическую школу летчиков. С этого времени он навсегда связал свою судьбу, с авиацией.
Шли годы летной службы, росло мастерство молодого авиационного командира. Впервые оно наиболее ярко проявилось зимой 1939/40 года. За мужество и высокую летную выучку, проявленные в боях с маннергеймовцами, командир эскадрильи капитан В. И. Раков был удостоен звания Героя Советского Союза.
За год до начала Великой Отечественной войны тридцатилетний Раков командовал авиационным соединением на Черноморском флоте. Перед ним открылась широкая перспектива, но он не остановился на достигнутом, решил пополнить свой опыт теоретическими знаниями и поступил в ордена Ленина Военно-морскую академию имени К. Е. Ворошилова. В 1942 г. он окончил ее.
Сначала В. И. Раков возглавил запасной авиаполк, а затем попросился на фронт, в блокадный Ленинград. Вот так и оказался Василий Иванович в нашем полку. Беззаветное служение Родине, высокое сознание долга, мужество и летное мастерство позволили ему быстро выдвинуться в ряды лучших бомбардировщиков Балтики. Вскоре на груди Василия Ивановича появилась вторая Золотая Звезда. Он стал первым среди морских летчиков Балтики дважды Героем Советского Союза.
Василий Иванович Раков проявил себя требовательным, взыскательным, но всегда уравновешенным, справедливым и культурным военачальником. Он терпеть не мог грубостей во взаимоотношениях с подчиненными.
Однажды произошел такой случай. Летчики находились в боевой готовности, но разрешения на вылет долго не поступало. Кто-то из них затеял игру в подкидного. По условиям проигравшие должны были проползти под столом. При этом победители, конечно, шутили и смеялись над ними. За очередным сеансом такого развлечения и застал летчиков вошедший в палатку командир полка.
— Что за шум? — строго спросил Раков. Летчики притихли.
— В карты играете?
Чувствуя себя неловко, летчики молчали.
— Кто зачинщик игры?
И снова никакого ответа.
— Кто у вас старший? Суханов? Двое суток ареста. Командир ушел, а в палатке все еще никто не решался заговорить. Летчики знали, конечно, что играть в карты запрещено. Другое дело — домино. Иной раз и сам Василий Иванович не прочь был забить козла.
Гвардии лейтенант М. А. Суханов собрал разбросанные по столу карты и отдал их владельцу. Тот смутился, но промолчал. Вышло так, что из-за него штурман звена получил взыскание, хотя сам он не участвовал в картежной игре.
— Михаил ни за что пострадал, — нарушил молчание кто-то из летчиков.
— Ничего ты не понял, — возразил Василий Мельников, — не за игру наложено взыскание, а за молчание, так сказать, за "невмешательство".
— Ты прав, Вася, — согласился Суханов. — Придется отсидеть двое суток на губе. Слетаешь за меня с Колесниковым. Ведь твой летчик болен?
Но не пришлось штурману отбывать наказание. На следующее утро, когда полк построился, Василий Иванович Раков вызвал из строя экипаж гвардии лейтенанта Н. Д. Колесникова, в который кроме М. А. Суханова входил воздушный стрелок-радист гвардии старший сержант И. Ф. Алейников. Он объявил, что эти три авиатора совершили вместе сто боевых вылетов, тепло поздравил их с юбилеем и пожелал им новых боевых успехов. Случай с картами как-то сразу забылся, а потом командир снял со штурмана взыскание. Михаил по-прежнему продолжал летать на ответственные задания.
...После вручения орденов авиаторам, наиболее отличившимся при уничтожении крейсера "Ниобе", командующий ВВС поздравил награжденных и поблагодарил весь личный состав полка за отличное выполнение поставленной задачи. Всем нам предоставили трехдневный отдых.
В последующие дни накал борьбы на нашем участке Ленинградского фронта несколько снизился: шла перегруппировка сил. Советские войска готовились к новому наступлению.
Мой комэск впервые за четыре года войны получил кратковременный отпуск. Уезжая, Усенко сказал мне:
— Остаешься за меня. Если будет трудно, обращайся к Ракову. Он всегда поможет.
...Прошло недели две, как наш полк перебазировался на новый аэродром, недавно освобожденный от гитлеровцев. Летное поле здесь казалось огромным, позволявшим взлетать в любом направлении. Аэродром был окаймлен густыми зарослями, где удобно маскировалась вся наша техника. Жили мы неподалеку в двухэтажных домиках, укрытых деревьями. Так удобно мы еще никогда не базировались.
Летать на задания приходилось редко. Свободное от боевых дежурств время иногда удавалось использовать для учебных полетов, что считалось редкостью в условиях фронта.
Стоял жаркий полдень. Я не спеша шел с аэродрома по лесной тропинке. Зеленая свежесть листвы, нежные запахи ярких цветов бодрили и радовали. В зарослях уныло ворковала горлинка, будто тосковала в томительной разлуке.
Невольно вспомнилась мне родная Харьковщина, откуда ушел четыре года назад в предвоенное лето. В памяти ожили школьные годы, друзья-однокашники Александр Шевченко и Виктор Исиков. Высокие помыслы, овеянные романтикой, стремление целиком посвятить себя служению народу навсегда скрепили нашу дружбу. Мы запоем читали книги о героях гражданской войны, с гордостью пели революционные песни. Нашим кумиром стал Павел Корчагин. Желая быть такими, как он, мы сразу поело десятилетки пошли в военкомат и попросили направить нас на военную учебу. Однако судьбы наши сложились по-разному. В летное училище попал лишь я один.
"Где вы теперь, дорогие друзья? Какими дорогами идете?" — думал я, шагая по безмолвному лесу. Он словно притих в ожидании грозы. Пришлось поторопиться. Сверкнули молнии, раскатисто прогрохотал гром, и хлынул ливень. Такое нередко случается в середине жаркого лета.
Шло время. Незаметно подкралась осень. В Прибалтике началось наступление наших войск. Прорвав вражескую оборону, они вышли к морю южнее Либавы, окружили и прижали к берегу около тридцати трех дивизий противника. Снабжение так называемой курляндский группировки теперь стало возможным только морским путем. Особенно интенсивно использовался порт Либава, обладавший большой пропускной способностью. В то время там насчитывалось пять гаваней: внешняя, или аванпорт, торговая, военная, вольная и зимняя. Все они могли принимать и боевые корабли и океанские суда. Видимо, поэтому Либава стала главным объектом бомбоударов для балтийской авиации. Вскоре наш полк перелетел поближе к фронту. Небольшой литовский городок, около которого он находился, был застроен одно — и двухэтажными домами. Исключение составляла единственная пятиэтажка. Но война, словно в насмешку, снесла два верхних этажа этого провинциального высотного "чуда". Никаких промышленных предприятий, кроме сахарных и мукомольных, здесь не было.
На новом месте мы по заведенному в авиации порядку прежде всего изучали район полетов, кроки аэродрома, оборудовали самолетную стоянку и сооружали эскадрильский домик. Всеми работами руководил командир полка. Когда они были закончены, Василий Иванович сказал мне:
— А теперь соберите своих командиров экипажей и обойдите с ними весь аэродром. На месте познакомьтесь с его особенностями.
Мы так и сделали. Шагая по бетону рулежных дорожек и взлетно-посадочной полосы, запоминали длину и ширину отдельных участков, определяли качество покрытия, осматривали подходы.
— Неплохо построили немцы, — сказал своим сочным баском гвардии лейтенант С. М. Сухинин, высокорослый летчик с широким открытым лицом. Взгляните сюда! — вдруг позвал он, склонившись над рулежной дорожкой.
Мы подошли и увидели застывшую на твердом бетоне надпись, сделанную кривыми буквами: "Иван Панкратов. Смоленск. 1943".
Проклятые фашисты! Значит, аэродром строили не они, а наши военнопленные. Воображение сразу же нарисовало картину изнуряющего труда, сопровождаемого жестокостью гитлеровских головорезов.
В 1943-м этот городок находился в глубоком немецком тылу. Гитлеровцы стояли тогда у стен Ленинграда, мечтая навсегда остаться в Прибалтике. Но Советская Армия развеяла в дым все их надежды.
Где ты теперь, русский солдат из Смоленска? Выдержал ли ты тяготы фашистской неволи?
Закончив осмотр аэродрома, мы возвратились на самолетную стоянку.
— Командир полка приказал позвонить, когда придете, — доложил мне посыльный.
Я связался с В. И. Раковым.
— Нужно начертить схему аэродрома и проработать ее со всем летным составом, включая и стрелков-радистов, — распорядился Василий Иванович. Завтра начинаем учебные полеты. Вы готовы?
"Наконец будем летать", — подумал я и бодро ответил командиру, что мы, конечно, готовы. Почему-то занятия, тренировки и работа на материальной части нам казались тогда скучными. Все делалось как-то неохотно. Другое дело — полеты. Летчики сразу преображались — становились бодрыми, подтянутыми, внимательными.
На учебных полетах мы отрабатывали быстрый взлет всем полком, сбор над аэродромом, выход тактических групп на объект в заданное время, меткость группового бомбометания с пикирования. Командир строго спрашивал с тех, кто не укладывался в нормы.
В тот же день три девятки пикировщиков уходили в воздух с определенным интервалом. По условиям тренировки эскадрилья, взлетавшая первой, должна возвратиться с маршрута к моменту окончания взлета следующей.
Выполнив полетное задание, я со своими ведомыми вернулся на аэродром точно в назначенное время. Однако садиться мы не могли: вторая эскадрилья только начала взлет. По радио я получил приказание не распускать строй и продержаться в воздухе еще двенадцать минут.
Крепко досталось тогда на разборе командиру второй эскадрильи за опоздание с вылетом. Василий Иванович Раков сам был очень пунктуальным во всем и требовал этого от подчиненных.
Тренировочные полеты закончились. Полк был готов выполнять боевые задания.
И вот в один из сентябрьских дней из штаба дивизии поступили данные воздушной разведки. В порту Либава появилась большая группа транспортов и боевых кораблей.
Утром мы совершили первый налет на этот порт. Зенитная артиллерия противника встретила нас мощным огнем. Даже над Коткой мы ни разу не попадали под такой ураганный обстрел. И все-таки мы пробились к цели и выполнили поставленную задачу. Два транспорта и три подводные лодки были потоплены, многие портовые сооружения разрушены.
Но и мы потеряли три экипажа.
После посадки всех командиров и штурманов эскадрилий пригласили на КП. Приняв доклады о выполнении задания, гвардии полковник В. И. Раков предупредил:
— Все данные передайте начальнику штаба. Никуда не расходиться. Есть дело.
Гвардии майор Б. М. Смирнов фиксировал результаты боевого вылета. Мы доложили ему, где расположены зенитные батареи врага, где находились корабли, куда были сброшены бомбы. Все наши сведения он потом уточнит по контрольным аэрофотоснимкам и данным дополнительной воздушной разведки.
— Как понравился костерчик над Либавой? — спросил у меня штурман гвардии старший лейтенант М. Г. Губанов, когда мы вышли от начальника штаба.
— Мощный огонь! — ответил я.
— Это тебе не Котка, — добавил гвардии старший лейтенант Ю. А. Кожевников. — Видно, со всего фронта стянули сюда пушки.
Противовоздушная оборона Либавы была действительно мощной. Она насчитывала около семнадцати батарей среднего калибра и более двенадцати батарей зенитных автоматов. Немалую силу представляла и корабельная артиллерия. Кроме того, для защиты порта немецко-фашистское командование привлекло своих лучших летчиков-истребителей.
К нам подошел гвардии полковник В. И. Раков.
— Нужно, — сказал он, — вместе поискать, где у них слабина, подумать, как лучше преодолеть такую мощную завесу огня. Ведь нам не раз еще придется летать на Либаву.
— Каждый экипаж должен точно знать места расположения зениток, заметил Губанов. — Надо обходить их, а не лезть напропалую.
— И увеличить высоту, — добавил гвардии старший лейтенант Ю. А. Кожевников.
— Грамотно маневрировать в зоне огня, — вставил гвардии капитан А. И. Барский.
— Не торопитесь с выводами, — перебил их Раков. — Хорошенько подумайте. Сегодня подробно поговорим об этом. А сейчас время обеда, не задерживайтесь.
После обеда мы с Губановым направились в свою эскадрилью. Вдоль дорожки стояли наши "пешки", возле которых хлопотали механики и вооруженцы.
Встретивший нас адъютант эскадрильи сообщил:
— Получен приказ о повторном вылете на Либаву. Бомбовая нагрузка прежняя. Я дал распоряжение готовить самолеты.
Вошли в эскадрильский домик.
— Вот и не успели ничего обсудить с командиром полка, — сказал я Губанову. — Как пойдем в этот раз?
Губанов взял листок бумаги и стал набрасывать боевой порядок.
— На фланге нужно поставить наиболее подготовленных летчиков с опытными воздушными стрелками, — прикидывал он.
— Правильно, — согласился я. — Это позволит лучше держать строй и легче маневрировать при необходимости. В зоне зенитного огня будет шире рассредоточиваться, а если появятся вражеские истребители — снова смыкаться.
Зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал голос командира полка. Раков уточнял детали предстоящего полета.
— Штурман, готовь прицельные данные, — сказал я Губанову, передавая ему листок с указаниями Ракова. А адъютанту эскадрильи приказал собрать летный состав.
Давая экипажам предполетные указания, я всячески старался сохранять спокойствие. Но видимо, голос выдал мое внутреннее волнение. И это вполне естественно. Ведь нам снова предстояло лететь туда, откуда сегодня не вернулись три экипажа, девять наших боевых товарищей. Очень важно, конечно, как можно точнее и детальнее поставить боевую задачу. Но не менее значимо иметь также ясное представление о настроении людей, знать, что у них теперь главное: мужество и сознание долга или осторожность, граничащая с боязнью.
Всматриваясь в серьезные, даже несколько суровые лица подчиненных, я хорошо понимал их настроение. Они жили думами о предстоящем полете, мысленно уже находились там, над коварной целью, хотя Либава была за двести сорок километров от нас. Каждый авиатор был полон непреклонной решимости выполнить поставленную задачу.
Полк вылетел на задание четырьмя девятками. Первую из них вел дважды Герой Советского Союза гвардии полковник В. И. Раков. Я со своей эскадрильей находился справа. Нас прикрывало около полусотни "яков". Они шли двумя ярусами, как бы полукольцами окружая пикировщиков. Небо было безоблачным, заходящее солнце слепило глаза. Почти весь маршрут полета, рассчитанный на сорок минут, проходил над территорией, занятой противником.
Вот и заданный район. Береговую черту мы пересекли южнее Либавы, затем круто развернулись и вышли к порту со стороны моря. Однако в этот раз внезапности не удалось достигнуть. Видимо, гитлеровцы давно заметили армаду приближающихся самолетов. В воздухе появились первые разрывы снарядов, правда беспорядочные. Потом вражеские зенитчики стали бить точнее. А когда мы оказались над целью, небо вокруг нас буквально закипело. Несколько грязно-серых шапок появилось рядом с самолетом ведущего, он качнулся влево. Однако Раков, выровняв машину, продолжал вести ее к намеченной цели.
В порту скопилось множество крупных транспортов.
Они стояли группами и поодиночке. На них я и повел свою эскадрилью. Губанов, прильнув к оптическому прицелу, выбирал объект для атаки.
— Прямо по курсу торговая гавань, у причала несколько транспортов, доложил он.
— Вижу, цель подходящая.
— Бьем по транспортам, которые у стенки, — предложил Губанов.
— Есть!
Ожидая момента перехода в пикирование, ведомые, как и было условлено перед вылетом, прижались ближе ко мне. Прошло еще около десяти томительных секунд, и штурман скомандовал: "Пошел!"
Я перевел машину в крутое пике. За мной последовали ведомые. Девятка с воем понеслась к земле. Теперь главное — поймать в перекрестье корабль. Пора! Нажал боевую кнопку. Бомбовый груз сбросили и ведомые. Облегченные "Петляковы" послушно вышли из пике. Строй девятки не нарушился. Мельком взглянув вниз, я увидел у причала султаны взрывов: бомбы точно накрыли стоявшие там транспорты.
В это время ниже моего самолета встречно-пересекающимся курсом проскочила четверка "фокке-вульфов". Желто-зеленые камуфлированные фюзеляжи едва просматривались на фоне осеннего леса. "Хитрят, мерзавцы", — подумал я и предупредил экипажи:
— Смотрите в оба, носятся "фоккеры". Неожиданно воздушный стрелок-радист гвардии старший сержант В. А. Романов скомандовал:
— Справа атака. Маневр!
Почти машинально я отжал штурвал и резко дал правую ногу. Самолет заскользил влево, и пучок трасс, метнувшийся от "фокке-вульфа", пронесся справа. Обратными действиями рулей я тут же возвратил самолет в прежнее положение.
"Вовремя скомандовал стрелок, — подумал я. — Запоздай он на секунду, и все могло бы кончиться печально для нас".
Новая группа вражеских истребителей атаковала девятку В. И. Ракова. Четверками и парами они врезались в строй "пешек", пытаясь расколоть его. Рев моторов, стрекот крупнокалиберных пулеметов и перестук авиационных пушек слились в сплошной гул.
— "Фоккеры" сзади слева, — предупредил меня штурман Губанов.
Я быстро повернул голову и увидел, что четыре "фоккера" уже заходят в атаку. "Где же наши "яки"? — подумал со злостью. Но, взглянув вверх, заметил, что они ведут бой с фашистами в верхнем ярусе. Впрочем, один из наших истребителей понял, что мне грозит опасность. Перевернувшись на спину, он стремительно свалился на "фоккера", пристроившегося мне в хвост. Тот резко взмыл вверх, пытаясь оторваться. Но это ему не удалось. Тогда фашист сделал переворот и провалился вниз. "Як" — за ним. Развив максимальную скорость, наш истребитель настиг "фоккера" и дал короткую пулеметную очередь. У того из-под плоскости сразу же подвалил густой дым. "Як" дал еще одну очередь. "Фокке-вульф" опустил нос и, охваченный пламенем, понесся к земле. А наш истребитель, убедившись, что с врагом покончено, снова рванулся в верхний ярус, где его товарищи вели неравный воздушный бой.
Через некоторое время в хвост моего самолета стали заходить еще два "фокке-вульфа". Я напряг все внимание, ожидая команды штурмана на маневр. Но Губанов молчал. Он знал, что преждевременно маневрировать бесполезно. Как только вражеские истребители приблизились ко мне на дистанцию, выгодную для стрельбы, штурман открыл по ним огонь, а мне скомандовал:
— Маневр!
И снова огненные трассы, выпущенные фашистами, пронеслись мимо. Наши истребители вынуждены были только отгонять "фокке-вульфов" и сразу же возвращаться к бомбардировщикам, чтобы не оставить нас без прикрытия.
Вот один из "фоккеров" снизу устремился к самолету Ракова. Штурман гвардии майор С. С. Давыдов был начеку. Меткой очередью он прошил желтое брюхо фашиста. Тот вспыхнул и, словно факел, беспорядочно полетел вниз.
"Фокке-вульфы" атаковали яростно то сверху, то снизу. Наши экипажи успешно отбивались, и все-таки фашистам удалось поразить самолет моего ведомого гвардии младшего лейтенанта Е. А. Чиркова. "Пешка" резко снизила скорость, задымила и пошла к земле.
Напряжение боя не ослабевало, воздушная обстановка менялась с калейдоскопической быстротой. Не успел я проводить взглядом падающую машину Чиркова, как нас опять атаковала пара "фокке-вульфов". Резким маневром я ушел из-под удара, но тут же почувствовал, что огонь моего стрелка-радиста внезапно оборвался.
— Романов! Вася! — позвал я его, но ответа не получил. Молчал и его пулемет...
— Миша! Романов молчит, — предупредил я штурмана. — Следи сам за нижней полусферой.
Надо мной, едва не задев кабину, пронеслись два "яка". На душе полегчало. Но противник по-прежнему имел большое численное превосходство, и его атаки не прекращались.
Очевидно заметив, что пулемет стрелка-радиста на моем самолете умолк, вражеский истребитель атаковал нас снизу. По команде штурмана я сманеврировал и успел уклониться от огненной трассы, но, как назло, угодил под пули другого "фокке-вульфа", наседавшего сверху. Внезапный треск заставил меня повернуться вправо. То, что я увидел, привело меня в ужас: Губанов безжизненно лежал на полу кабины. В его плексигласовом фонаре зияла дыра.
— Что с тобой, Миша?! — крикнул я в отчаянии.
— Готов я, Андрюха, — тихо простонал штурман.
Пулеметная очередь прошила ему левый бок, а в лицо впились десятки осколков разбитого фонаря.
— Крепись, Миша, дотянем! — старался я успокоить штурмана, хотя сам сомневался в этом. До линии фронта оставалось еще более сотни километров.
Последний пулемет на самолете замолчал. Раненый Губанов лежал на полу с закрытыми глазами. Не стрелял и не отвечал на запросы стрелок-радист Романов. Осматриваясь, я повернулся влево и даже вздрогнул от неожиданности: на меня снова мчались два "фокке-вульфа", быстро увеличиваясь в размерах. Я резко взял штурвал на себя и в тот же миг ощутил тупые удары в голову и в левую ногу. Циферблаты приборов разошлись перед глазами, и вместо них поплыли желтые круги... Через мгновение я пришел в себя и осмотрелся. Моторы по-прежнему работали ритмично — значит, машина была в порядке.
Основной огонь вражеских истребителей пришелся не по мне, а по моему левому ведомому гвардии старшему лейтенанту П. И. Ржевскому. Его самолет задымил, пошел на снижение и вскоре скрылся из виду. Я остался без ведомых. Прикрывавшие нас "яки", скованные боем, тоже оказались в стороне и сзади. Что делать? Нервы напряглись до предела. Теперь я мог рассчитывать только на собственные маневры и на помощь товарищей. И эта подмога пришла — гвардии лейтенанты С. М. Сухинин и И. А. Шестаков приблизились ко мне и заняли места сбитых ведомых. Огнем своих пулеметов они прикрывали меня с двух сторон.
"Молодцы, ребята, спасибо вам", — мысленно благодарил я летчиков.
Атаки вражеских истребителей прекратились. Появилась надежда на спасение.
После спада нервного напряжения раны заныли сильнее. В голове шумело. Из-под шлемофона текла кровь и заливала глаза. Левая нога отяжелела и стала непослушной, в сапоге хлюпала кровь. Посмотрел на штурмана. Он лежал все так же, как и раньше, неподвижно. Я слегка тронул его за плечо и спросил:
— Как себя чувствуешь, Миша?
Губанов медленно открыл глаза и тут же, не сказав ни слова, сомкнул веки. Я понял: он в тяжелом состоянии. Надо немедленно садиться. А где? Внизу враги, до нашей территории еще далеко.
Всей группой мы выскочили на крупный — населенный пункт. Снизу внезапно ударили зенитки. Самолет ведущего гвардии полковника В. И. Ракова качнуло, из-под его левой плоскости потянулась полоска белой эмульсии. "Вероятно, пробили бензобаки", — подумал я. Машина постепенно начала терять высоту, но Василий Иванович, оставаясь в строю, продолжал вести полк на восток, к нашей территории. Хватит ли у него горючего?
Вот и линия фронта. Рядом пустующий аэродром. Всего несколько дней тому назад отсюда были выбиты гитлеровцы, а наши еще не успели прилететь.
Взглянул я на Губанова, и, мне показалось, что он шевельнулся.
— Миша, под нами Шяуляй. Будем садиться, — предупредил я штурмана, а сам подумал: "Выпустились бы только шасси... Если садиться на брюхо, Губанов погибнет".
В это время Раков тоже развернулся и направил свой самолет к аэродрому. За ним тянулась белая полоса распыленного бензина. Резким нырком вниз я вышел из строя и вслед за ведущим пошел на посадку. Перевел рычаг шасси на "выпуск". Загорелись зеленые лампочки — шасси вышли.
Поврежденный самолет Ракова уже катился по земле, как вдруг стал отклоняться вправо, разворачиваться и описывать спираль. Потом, потеряв скорость, попрыгал на кочках и остановился. Шасси выдержали.
"Смогут ли здесь оказать Михаилу помощь?" — тревожился я. Но выбора не было. Пока я буду лететь до своей базы, штурман может скончаться. Снижаясь, подвел машину к земле. Она грубо коснулась колесами летного поля, но покатилась устойчиво. Я подрулил к бомбардировщику Ракова и встал рядом с ним. А к нам поперек летного поля уже мчался автостартер автомашина-полуторка, специально оборудованная для запуска двигателей. Значит, здесь есть люди!
Я выключил моторы и внезапно почувствовал слабость. Во рту пересохло, томила жажда. Подъехавшие на автостартере солдаты сняли раненого Губанова, помогли выбраться из самолета мне и извлекли из третьей кабины воздушного стрелка-радиста. Василий Романов был мертв. В голову ему угодил снаряд пушки фашистского истребителя.
— Прощай, Вася! — тихо прошептал я. — Прощай, дорогой друг, ты до конца выполнил свой долг.
Губанов лежал на земле с закрытыми глазами. В его теле едва теплилась жизнь. Я присел рядом, вытянув раненую ногу.
Нас уложили в кузов автостартера. К борту машины подошли Раков, Давыдов и Костромцов.
— Сейчас вам окажут помощь. Поправляйтесь, скоро заберем вас, — твердо сказал Василий Иванович, и автомашина тронулась. Через несколько минут она остановилась на окраине аэродрома, у небольшого домика. Нас внесли в маленькую комнату. Молча лежал я на носилках и заново переживал случившееся.
Нет в живых Романова, замечательного товарища, храброго воздушного воина. Много провел он победных боев в ленинградском небе, сначала летал с Григорием Пасынковым, а потом в составе моего экипажа. Василий лично сбил три вражеских истребителя я много раз спасал экипаж от верной гибели. Век его не забудем!
После оглушающего шума моторов и трескотни пулеметов наступили покой и тишина. Перед глазами вставали картины недавнего воздушного боя. Снова, как наяву, видел я диски вращающихся винтов, шапки разрывов, черные кресты "фокке-вульфов" и падающие самолеты.
За дверью послышались шаги и громкие голоса. В комнату вошли четверо: двое мужчин и две женщины с коптилками в руках.
Они осмотрели наши раны, и один из них сказал:
— Готовьте обоих к операции.
Вскоре в комнате появились два стола, белые простыни, хирургические инструменты, фонарь "летучая мышь".
— Ну-с, батенька, начнем с вас, — сказал хирург, наклоняясь ко мне.
— Доктор, ему тяжелее, оперируйте сначала штурмана. А я потерплю, попросил я хирурга.
Губанова положили на стол, закрыли простыней и при свете фонаря начали делать операцию.
Наконец хирург отошел от стола, и Михаила унесли.
— Как у него, доктор? — не вытерпел я.
— Все хорошо.
Такой ответ хирурга несколько озадачил меня. Что бы это значило? И Миша за время операции ни разу не вздохнул, не крикнул.
— Ему совсем плохо? Так, доктор? — допытывался я.
— Ничего страшного... Теперь займемся вами.
Сначала мне обработали рану на голове: срезали запекшиеся кровью волосы, очистили от мелких осколков, промыли, чем-то присыпали и забинтовали. С ногой хирургу пришлось возиться дольше. Я чувствовал, как разрезали рану, кололи, давили, зашивали... Наконец, хирург наклонился ко мне и, показывая какой-то предмет, сказал:
— Вот ваша судьба.
При тусклом свете фонаря я рассмотрел в руке доктора окровавленную пулю, которую он извлек из моей раны.
— Возьмите на память, — протянул он мне холодный кусок металла.
Меня уложили в кровать, приготовленную рядом с Губановым.
Все тревоги остались позади: теперь время — наш исцелитель...
Заживали раны. Однажды дверь распахнулась и в палату вбежал полковой врач гвардии капитан медслужбы С. И. Тарасов.
— Собирайтесь, приехал за вами. Я перевезу вас в свой лазарет, — сказал он после теплого приветствия.
Семидесятикилометровый путь в санитарной машине по фронтовым дорогам явился тяжелым испытанием для наших ран. И все же мы были рады этому переезду — здесь был рядом аэродром, родной полк. Вечерами нас навещали боевые друзья, которые, засиживаясь допоздна у коек, рассказывали полковые новости.