«Если враг не сдается — его уничтожают»
«Если враг не сдается — его уничтожают»
Никуда не денешься от воспоминаний даже здесь, в лагере, они все время преследуют тебя. Как и когда это все началось? А ведь началось это уже давно и вот как.
Шли тридцатые годы, советская власть крепчала. Все, что могло еще напоминать о царском времени, все постепенно исчезало из города. Спилены кресты на куполах церквей и соборов, выломаны царские орлы из чугунных оград парков, закрашены императорские монограммы на лепных потолках театров, вырезаны вензеля из тканых занавесей, изъяты книги из библиотек, где были портреты царской фамилии, убраны все их портреты из музейных экспозиций.
Принялись и за переименование проспектов, улиц и площадей. Например, Дворцовая площадь стала площадью Урицкого, а Невский проспект — проспектом 25-го Октября. Затем и большинство заводов, театров, музеев и институтов получили имена советских вождей. Например, первый в России оперный театр, Мариинский, стал театром имени С. М. Кирова — первого секретаря Ленинградского обкома партии. Старейший российский университет в Петербурге получил имя еще одного первого секретаря обкома — Андрея Жданова. Запомнить все это было совершенно невозможно, и люди продолжали употреблять старые названия.
На заводах и вокзалах, в учреждениях и институтах появились монументы вождей, главным образом Ленина и Сталина, а в кабинетах, классах и аудиториях должны были непременно висеть их огромные портреты. Чтобы обеспечить всех этой обязательной декорацией, заводы по отливке монументов и художественные комбинаты работали на полную мощность. Эти скульптуры разрешалось отливать только по утвержденным в Москве образцам. Каждый вождь, как святой в католической церкви, имел свои аксессуары: Ленин — жилетку, пальто, кепку, Сталин — трубку, китель, русские сапоги. Позы были уже канонизированы: у Ленина чаще всего протянутая к народу рука, у Сталина же трубка в правой руке, а левая часто в кармане шинели. Ленин возбужден, Сталин спокоен и уверен в себе. На первом — кепка, на втором — полувоенная фуражка.
Постепенно у партийной номенклатуры стал вырабатываться свой стиль одежды. Она подражала вождю: гимнастерка с широким ремнем или полувоенный китель, галифе и русские сапоги, а на голове сталинская фуражка. Вот только ленинскую бородку и сталинские усы носить никто не решался.
Сотрудники НКВД, чекисты стремились чем-то отличаться от простых коммунистов: они часто брили голову наголо и носили черные кожаные пальто или серые плащи, военной же формы избегали.
Члены партии обращались друг к другу на «ты», с прибавлением слова «товарищ». Пахло от них «Тройным одеколоном», а от их жен духами «Красная Москва». Многим к этому времени удалось получить новый советский орден, от чего перед их фамилией писалось слово «орденоносец». В театрах уже были выделены для партийной номенклатуры специальные ложи. И если партийные вожди появлялись там, кто-то из зала начинал аплодировать, призывая и других присоединиться. Часто начиналась овация, так что действие на сцене останавливалось, и в зале зажигался свет. Но чаще шторы этих лож оставались прикрытыми.
Руководство успело уже переселиться в старинные барские квартиры и раскатывало по городу в черных лимузинах с личными шоферами. С аскетическим военным коммунизмом было уже покончено.
Можно было заметить, что в партийных рядах постепенно происходит разделение на «старых и новых партийцев». Старые партийцы, или, как они себя еще называли, «старая гвардия», подчеркивали свой аскетизм и близость к простому народу. Они продолжали донашивать старые гимнастерки с гражданской войны, отказывались пользоваться личными машинами и шли пешком на работу, многие еще носили усы и любили рассказывать о своих встречах с Лениным и о революции. Все это начинало раздражать новую партийную бюрократию.
К таким старым большевикам относили и Сергея Кирова, первого секретаря Ленинградского обкома партии. В городе создалась легенда о «добром и простом Сергее Мироныче». Авторитет его рос и в рядах центрального аппарата партии. Во время празднования 1-го мая в 1934 году на демонстрации несли примерно столько же портретов Кирова, сколько и Ленина, и, конечно, во много раз больше, чем Сталина.
Однажды в декабре 1934 года, когда я с няней гулял в садике перед своим домом, вдруг над воротами в спешке стали устанавливать красный флаг с привязанной к нему черной лентой: «Кирова убили!»
На следующий день в школе был устроен траурный митинг в большом зале. И уже какой-то совсем нам незнакомый человек в гимнастерке объявил: «Кирова убил враг народа, и он уже схвачен. Мы все должны сплотиться в эти дни, а вы, ребята, должны учиться только на отлично!». После этого в вестибюле школы был установлен красный траурный пьедестал, а на нем бюст Кирова, рядом «бездыханно» застыли два пионера в почетном карауле. Вижу, как и моя сестра поставлена на эту почетную вахту, о которой я и мечтать не мог: я был уже в черных списках.
Сергей Иванович, муж моей тети, вечером шепотом говорит всем: «Черт разберет, кто и за что его убил. Но если уже сами в себя стрелять стали, то должны быть какие-то перемены».
И действительно, перемены последовали. Пришел 1937 год, а с ним и новый нарком внутренних дел Ежов. Началась так называемая «ежовщина». В классе по утрам стали появляться ученики с красными от слез глазами. Первым из них был мой друг Костя Бешкович. Он пришел, положил голову на парту, закрылся от всех руками, и на мои вопросы не отвечал. Вокруг него скопились ребята. Подходит классная руководительница, ей уже все известно: «Все сейчас же отойдите от него, а ты, Костя, пересядь на последнюю парту, после занятий я с тобой поговорю». На перемене он стал рассказывать: «Ночью взяли папу, были трое, все в квартире перевернули». Костин папа был известный в стране географ, работавший на Крайнем Севере.
Через неделю плачет, закрывшись ото всех, полная девочка, наша отличница. Никто не спрашивает — все уже догадываются: взяли папу или маму. После третьего урока ее отправляют плакать домой. Учителя сами толком ничего нам не могут объяснить, и в их глазах мы читаем страх и неуверенность. А газеты уже полны протоколами суда над троцкистами. Мы уже знали, кто такой был Лев Троцкий и то, что он «боролся против Ленина» и был за это выслан за границу. Я, конечно, в это не верил.
Сергей Иванович каждую неделю приносил тревожные вести со своей работы, Охтинского химического комбината: взяли директора, двух ведущих инженеров, мастера одного из цехов. Все руководство комбинатом сидит в напряжении, ожидая арестов, ждет его также и сам Сергей Иванович, отчего обстановка в семье тети Эльзы очень мрачная. Ведь у нас есть еще и родственники за границей, в Германии, от которых бабушка получает письма. По радио и в газетах подробно описывают судебные процессы над «троцкистами» во главе с Зиновьевым и Пятаковым, а затем и процесс «правотроцкистского блока», по которому шли Бухарин, Рыков, Каменев, Крестинский, Раковский, а с ними и «врачи-убийцы» во главе с Плетневым, которые медленно умертвили наркома Менжинского и писателя М. Горького. Сергей Иванович смотрит в газете на портреты Главного обвинителя на процессах, прокурора Вышинского и Председателя Верховного суда Ульриха и тихо шепчет: «Подлецы… подлецы… подлецы».
Однажды в школе всех нас собрали в большом зале, и тот самый тип в гимнастерке стал говорить с трибуны: «К руководству нашей страной пробралось много врагов народа, шпионов и вредителей, которые хотят затормозить строительство социализма. Наши доблестные чекисты во главе с товарищем Ежовым уже принимают необходимые меры. Мы сейчас все с вами должны быть бдительны, и не допустить, чтобы и в наши ряды пробрался враг».
Ученики в школе начали истерические поиски врагов народа и вредителей. Кто-то быстро обнаружил, что на обложках наших тетрадей напечатан рисунок, где в сплетениях ветвей деревьев можно найти знаки, напоминающие фашистскую свастику. И пошло: на металлических значках, скрепляющих пионерские галстуки, поленья костра расположены таким образом, что можно, обладая большой фантазией, различить две буквы «Л» и «Т», то есть Лев Троцкий. Ребята стали сдавать эти тетради и значки классной руководительнице и пионервожатой. Однако через неделю опять всех собирают в большой зал. На трибуне учительница физкультуры, партийный секретарь школы, в руке у нее тетрадь и значок: «Ребята, специальная комиссия исследовала эти вещи. В них не нашли ничего плохого. Это все придумал враг, который хочет, чтобы вы не носили пионерских галстуков!». Срочно стали выяснять, кто же это придумал первый, но так и не нашли. Враг работал умело!
Расправившись со старой гвардией, Сталин перешел к верхушке руководства Красной Армией. Прежде всего, был схвачен наиболее авторитетный и образованный командир, маршал Тухачевский. После судебного процесса над ним нас на уроке истории попросили открыть учебники на странице 94. Там оказался портрет маршала Тухачевского. Затем всем раздали специально нарезанные листики бумаги и по рядам пустили клей и кисточки. «А теперь, ребята, — сказала учительница, — все аккуратно смажьте клеем одну сторону бумажки и заклейте этот портрет». Веселая суета, скучного урока сегодня не будет.
Но вот беда, по прошествии нескольких месяцев начался суд над другим маршалом, начальником Генерального штаба Егоровым. Он тоже оказался врагом народа, и его портрет тоже был в новом учебнике, буквально на следующей странице после заклеенного Тухачевского. Не прошло и недели, как учительница раздает по рядам парт ножницы: «А теперь вырежьте аккуратно весь лист со страницами 94 и 95 и сдайте его мне». Там оказались «враги народа» Якир и Косиор. Зато в новых учебниках никаких портретов, кроме Ленина и Сталина, на всякий случай, уже не печатали — о будущем думали.
В нашу квартиру вдруг неожиданно переселилась подруга мамы с маленьким сыном. Три ее чемодана стоят у нас в прихожей, а сами они спят в столовой на большом диване. Мы слышали, как за стеной она все время плачет, и мама ее успокаивает. Оказалось, что недавно был арестован ее муж, папин товарищ, геолог Гринев, и теперь ее высылают на Урал, квартиру уже заняли другие. Однако судьба ее сложилась необыкновенно. В 1941 году в самом начале войны она с сыном нелегально выехала из ссылки на Украину к родственникам.
Вскоре туда пришли немецкие войска. Гринева была польско-немецких кровей и вышла замуж за немецкого офицера, а затем переехала в Германию.
Начались аресты уже рядом с нами. Арестован был сосед в квартире бабушки, талантливый инженер Димитрий Платонов — друг моего погибшего дяди, Фридриха Боде. Затем арестовали брата бабушки, Александра Майера, преподавателя Института физической культуры им. Лесгафта. Он как-то смог сохранить свое немецкое гражданство и, конечно, был обвинен в шпионаже. И, наконец, уже в конце 1938 года берут ночью Сергея Ивановича. Одну из комнат в квартире сотрудники НКВД опечатали и туда снесли отобранные при обыске книги и другие подозрительные, по их мнению, вещи.
Стало не до шуток. Мы все знали, что на Литейном проспекте есть большой серый дом Главного Управления НКВД, а при нем большая следственная тюрьма. У ее ворот всю ночь дежурят в очереди родственники арестованных, чтобы хоть что-то узнать о судьбе их близких или передать им продукты питания. Иногда они получали ответы: «Дело расследуется» или самый страшный: «Сослан на десять лет без права переписки» — это обозначало, что расстрелян по приговору «тройки», военного трибунала, выносящего смертные приговоры за двадцать минут без опроса свидетелей.
Если раньше все эти бесчисленные портреты вождей, бронзовые истуканы, красные знамена и звезды казались мне какой-то игрой взрослых, то теперь все это приобрело зловещий оттенок. Люди в стране съежились, лишь только из огромных громкоговорителей по улицам неслось:
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда,
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.