Глава 28. Моя работа на еврейском общественном поприще в годы 1903–1906.

Глава 28. Моя работа на еврейском общественном поприще в годы 1903–1906.

В одной из предыдущих глав было уже указано, как сильна была у меня потребность чем-нибудь помочь моим братьям-евреям, страдавшим от антисемитских ограничительных законов и произвола местных властей, и как я с этой целью стал работать весьма скромно в основанном Айзенбергом и мною юридическом кружке. Было, конечно, огромное расстояние между борьбой за социализм – за освобождение всего человечества и за коренное переустройство современного общества на началах справедливости – и беготней по разным канцеляриям с тем, чтобы спасти ту или иную еврейскую семью или даже несколько семейств от разорения и нищеты. Но меня это не смущало. Правда, от борьбы за социализм я не отошел, но я хорошо помнил, что вера без дел мертва, а дела могут быть и крупные, и малые. Наконец, еще большой вопрос: малое ли это дело – спасти человеческую семью от голода и отчаяния.

Припоминается мне по этому поводу одна легенда о цадике, волнующая меня всякий раз, когда я думаю о ней. Рассказывается она так.

Был канун Судного дня. Наступило время торжественной вечерней молитвы «Кол-Нидре». Синагога была переполнена. Нервы у всех были напряжены до крайней степени, как это всегда бывает в синагогах в этот вечер. Все были охвачены тяжелым предчувствием, и каждый мысленно спрашивал себя, что-то ему принесет грядущий новый год. На душе у всех было тяжело от невыплаканных слез, от неизжитого горя и неизбывной скорби. Пора было начать молитву, но ждали с большой тревогой цадика, который всегда приходил в синагогу одним из первых, а на этот раз почему-то опоздывал. А без него не смели начать волнующую и торжественную молитву. Послали человека к цадику узнать, почему он задержался. Но его дома не оказалось. Тревога собравшихся росла с каждой минутой: что-то случилось с цадиком – не несчастье ли? И чувство беспокойства вскоре превратилось в безотчетный страх, страх, что случилось что-то страшное. И в этот момент явился цадик, лицо которого светилось радостью. Видя его спокойное, радостное лицо, многие бросились к нему и стали его расспрашивать о причине его опоздания. И цадик объяснил обступившим его евреям весьма просто, почему он задержался так долго.

– Я направился из дому в синагогу более часу тому назад, но по дороге я увидел через раскрытое окно младенца в колыбели. В комнате никого не было, а ребенок сильно плакал. Тогда я прошел в комнату, где находился неистово плакавший ребенок, и стал его укачивать, пока он не успокоился и не заснул, – это продолжалось очень долго…

– Равви, – осмелился спросить цадика один хасид, – и ради этого вы опоздали к такой торжественной молитве, как «Кол-Нидре»?

– Да, мой сын, – ответил ему цадик, – успокоение плачущего ребенка Богу милее, чем самая горячая молитва даже в Судный день.

Почему я придаю этой легенде такое огромное значение? Потому что она разрешает одну из важнейших нравственных проблем с необыкновенной простотой и человечностью. Что важнее – горячая молитва, дающая глубокое удовлетворение лично верующему, или акт любви и милосердия, который облегчает страдания ближнего? Цадик признал, что доброе дело по своему моральному значению выше, чем самая восторженная молитва, и я с ним совершенно согласен.

Возвращаясь к характеристике деятельности нашего юридического кружка, я должен отметить, что наша работа в этом кружке была только началом; это были наши первые шаги на еврейском общественном поприще. Очень скоро события на нас возложили гораздо более серьезную и ответственную работу. Общее положение в России и ход развития еврейской общественности, равно как культурный рост еврейских масс, пробудили потребность ближе подойти к этим массам и установить с ними тесный идейный контакт не только у меня. Значительная часть еврейской интеллигенции, стоявшей в течение долгого времени в стороне от еврейской жизни, почувствовала, что она должна, что она обязана вернуться к своему народу и постараться помочь ему в его бедственном положении; заступаться за него, когда он гоним, просвещать его и поддерживать его морально, когда он так глубоко страдает от своего бесправия и административного произвола.

Почти одновременно с нашим юридическим кружком, кажется, в 1901 году в Петербурге возник другой кружок, который себе присвоил название «бюро защиты» и который ставил себе очень большие и важные цели: вести решительную борьбу с правительственным антисемитизмом, защищать интересы евреев во всех случаях, когда темные силы царской России старались им вредить, знакомить русское и заграничное общественное мнение с истинным положением евреев в России; осведомлять общественные круги о всяком гнусном посягательстве сановных антисемитов на права и благополучие русских евреев и т. д. и т. д. Основателями этого «бюро защиты» были: Г.Б. Слиозберг, М.М. Винавер, М.И. Кулишер, Л.М. Брамсон, Л.О. Зайденман, Б.Ф. Брандт и А.И. Браудо. А в 1902 году в это бюро были кооптированы Айзенберг, Вейсенберг и я. Позже наша группа привлекла целый ряд новых членов: Ю.Д. Бруцкуса, М.В. Познера и других, так как на долю кружка выпало столько работы, что мы все были завалены ею. Жизненным нервом нашего кружка было «бюро прессы», так как в первоначальный период своей деятельности он был почти исключительно занят распространением достоверной информации о положении евреев в России в современной печати, русской и иностранной. Эту трудную и крайне ответственную работу взял на себя Александр Исаевич Браудо. И надо ему отдать справедливость, что он выполнял ее превосходно. При тогдашних русских условиях такая работа должна была вестись с большой осторожностью, и Браудо обнаружил необыкновенный талант привлекать в качестве сотрудников массу людей, соблюдая при этом строжайшую конспирацию. Даже члены «бюро защиты» не знали, каким образом и какими путями ему удавалось провести ту или иную кампанию в прессе. И только, когда он от времени до времени делал нам доклады о своей деятельности, мы узнавали, что целый ряд статей, появившихся в русской или заграничной повременной печати и нередко производивших большое впечатление, были доставлены в соответственные газеты и журналы или лично Браудо, или благодаря его усилиям.

Мы пережили ряд трагических моментов, между нами возникали иногда очень большие разногласия, но любовь и преданность всех членов кружка к делу, которому они служили, помогали им устранять все затруднения.

6 апреля 1903 года, в первый день еврейской Пасхи, разразился в Кишиневе страшный погром. В Петербурге мы узнали о постигшем кишиневских евреев большом несчастье лишь спустя три дня. И сведения, дошедшие до нас, были потрясающие: 49 убитых, сотни раненых и тысячи разоренных евреев – таков был кровавый баланс кишиневской резни.

Перед нашим «бюро защиты» встал целый ряд важных задач: надо было собирать деньги для несчастных жертв кишиневской резни; нужно было организовать надлежащим образом защиту еврейских интересов как на предварительном следствии, так и на предстоявшем погромном процессе; и, наконец, было необходимо вскрыть гнусную работу негодяев, в строгой тайне организовавших кишиневский погром и сумевших искусно спрятаться за спиной тех умных и невежественных элементов, которые привели в исполнение их злодейский план.

Как глубоко мы ни были убеждены в том, что кишиневская бойня была организована сверху, с ведома, а может быть, даже по инициативе Плеве, мы могли сорвать маску с этих высокопоставленных убийц и выставить их в надлежащем свете перед всем миром, лишь имея самые неоспоримые улики против них. Поэтому мы решили послать в Кишинев известного адвоката Зарудного с тем, чтобы он произвел специальное расследование обстоятельств, при которых возник и происходил кишиневский погром, и постарался выяснить, кто именно его подготовил и кто были его тайные зачинщики и руководители.

Наше «бюро защиты» остановило свой выбор на Зарудном, потому что он был самым подходящим человеком для выполнения той миссии, которую мы на него возложили.

И этот на редкость хороший человек и талантливейший адвокат отправился в Кишинев и взялся вскрывать тайные пружины кишиневской бойни, чтобы обнаружить настоящих виновников ее. Сотни людей были им допрошены в качестве свидетелей, чтобы выяснить, как начался погром, кто принимал в нем наиболее активное участие, как вели себя полиция, войсковые части, жандармы, сам губернатор и его чиновники, когда на улицах Кишинева лилась еврейская кровь и когда банды убийц открыто истязали и грабили беззащитное еврейское население. И несмотря на то что местные власти терроризировали евреев и что шайка тайных организаторов погрома пустила в ход все средства, чтобы тормозить работу Зарудного и свести ее на нет, последнему все же удалось восстановить во всем ее страшном виде картину кишиневской бойни.

Зарудный твердо установил, что главным организатором и руководителем кишиневского погрома был начальник местной охранки, жандармский офицер барон Левендаль.

По долгу службы Левендаль был обязан информировать министра внутренних дел обо всем, что в страшные дни погрома происходило в Кишиневе, и он, конечно, никогда не осмелился бы взять на себя ответственность за такое гнусное преступление, как устройство погрома, если бы он не имел на это разрешение Плеве. Таким образом, и для Зарудного, и для нас всех было ясно, что кишиневская бойня была организована не только с разрешения Плеве, но по его прямому распоряжению. И такой способ расправиться с евреями был вполне в духе Плеве – не только яростного реакционера, но также лютого юдофоба.

Еще до того как «бюро защиты» послало Зарудного в Кишинев, оно решило обратиться ко всем евреям за границей с призывом оказать материальную помощь пострадавшим от погрома кишиневским евреям. Это обращение к заграничным организациям подписал барон Гораций Осипович Гинцбург. С такими же воззваниями обратились к заграничным евреям специальный комитет по оказанию помощи жертвам погрома, образованный в самом Кишиневе, одесский комитет и другие. И крупные суммы денег в пользу несчастных стали поступать из разных мест.

Мы также послали подробные сведения об ужасных зверствах, которые совершались в Кишиневе во время погрома, в Германию, Францию, Англию, Соединенные Штаты. Впечатление наши сведения всюду производили потрясающее, и в Париже, Берлине, Лондоне и Нью-Йорке происходили митинги протеста, на которых ораторы рисовали ужасные картины преступлений, совершаемых царским правительством. Престижу русского царизма был нанесен страшный удар, но Плеве ни своего отношения к евреям, ни своих приемов не переменил, и в сентябре 1903 года жандармы вместе с полицией организовали в Гомеле новый погром, который был повторением кишиневского погрома даже в деталях. Здесь же важно отметить, что, как только широким еврейским кругам стало известно, что кишиневский погром был организован охранкой совместно с полицией, перед ними сразу встал вопрос о самозащите. Если правительственная власть не только не защищает евреев от убийц и грабителей, но сама их натравливает на беззащитное еврейское население, то остается лишь один способ борьбы с разбойниками – это самозащита. Надо собирать деньги на покупку оружия и организовать специальные отряды хорошо вооруженных и обученных молодых евреев, которые отбили бы всякую охоту у погромщиков нападать на еврейское население. Надо показать и властям, и громилам, что евреи больше не дадут себя резать, как баранов. В Петербурге Юлий Давидович Бруцкус обратился с призывом ко всем русским евреям, чтобы они всюду создавали отряды самообороны. Это воззвание было напечатано в журнале «Восход», но полиция этот номер конфисковала. Тогда воззвание было напечатано на пишущей машинке в большом количестве экземпляров и разослано по городам и местечкам еврейской оседлости.

В Одессе группа писателей: Дубнов, Ахад-Гаам, Равницкий, Бен-Ами и Бялик тоже решили обратиться к евреям с призывом организовать всюду отряды самообороны. Это воззвание составил Ахад-Гаам. С.М. Дубнов цитирует часть этого обращения в своих воспоминаниях. «Братья, – говорится в этом воззвании, – перестаньте плакать и молить о пощаде. Не ждите помощи от своих врагов. Пусть вам поможет ваша собственная рука». Это обращение было разослано в сотнях экземпляров по разным еврейским общинам, и надо сказать, что эти призывы действовали на еврейскую молодежь, как электрический ток. Во многих городах возникли отряды самообороны. В них вступали молодые люди, принадлежавшие к самым различным партиям, равно как не принадлежавшие ни к какой партии. Они знали, какую трудную задачу они себе поставили и какому страшному риску они себя подвергают, но они все были готовы ценою собственной жизни защищать жизнь и честь своих братьев-евреев.

Полиция после кишиневского погрома для отвода глаз арестовала несколько десятков воров и грабителей. Это было сделано для того, чтобы отвести след от настоящих организаторов бойни. Таким образом было начато предварительное следствие о кишиневском погроме и предстоял громкий погромный процесс. Само собою разумеется, что наше «бюро защиты» тотчас же решило послать на подготовлявшийся процесс ряд выдающихся адвокатов, которые формально должны были на суде выступать в качестве защитников интересов ограбленных и разоренных жертв погрома, равно как интересов родных и семей убитых. Мы хорошо знали, что суммы, которые суд присудит с грабителей и воров в пользу пострадавших от бойни, никогда осужденными преступниками не будут выплачены, но мы имели в виду, что, участвуя в процессе, наши адвокаты смогут с помощью многочисленных свидетелей восстановить настоящую картину кишиневского погрома и обнаружить истинных виновников этого страшного преступления.

Через сравнительно короткое время начался погромный процесс, и на нем защитниками еврейских интересов выступили такие знаменитые адвокаты, как Карабчевский, Грузенберг, Зарудный, Кальманович и другие. Погромщиков защищали известный ярый антисемит Шмаков и талантливейший левый адвокат П.Н. Переверзев. Последний пришел на помощь погромщикам с тем, чтобы они не боялись рассказать суду всю правду о погроме: кто их подстрекнул начать бойню и кто им внушил, что евреев можно грабить и убивать безнаказанно.

Процесс, кажется, начался в марте 1904 года, и как суд ни старался мешать представителям еврейских интересов обнаружить истинный характер кишиневского погрома – это ему не удалось. Допрашивая десятки и десятки свидетелей, эти адвокаты с полной определенностью установили те же факты, которые были вскрыты Зарудным, а именно, что главным виновником и организатором погрома был начальник кишиневской охранки Левендаль, что купец Пронин и нотариус Писаржевский подготовляли погром по его, Левендаля, инструкциям, что вице-губернатор Устругов тоже был одним из подстрекателей к погрому, сознательно пропуская преступные статьи Крушевана в «Бессарабце», статьи, призывавшие темные массы расправиться с евреями за то, что они будто бы употребляют христианскую кровь на Пасхе. Наконец, по распоряжению того же Левендаля полиция и войсковые части явно помогали убийцам и грабителям делать их злодейское дело. Некоторые обвиняемые погромщики тоже заявили на суде, что они грабили евреев по приказу начальства, – они были уверены, что евреев не только можно грабить и убивать, но что они обязаны это делать, так как этого требовали власти. Словом, было совершенно ясно, что на скамье подсудимых сидят только третьестепенные участники погрома; главные же зачинщики и руководители его почему-то не привлечены к уголовной ответственности. И тогда Карабчевский обратился к суду с ходатайством, чтобы разбор всего дела был отложен и чтобы суд распорядился о привлечении к ответственности главных виновников и вдохновителей страшной кишиневской бойни, которые, к великому его удивлению, ни на предварительном следствии, ни в обвинительном акте даже не упоминаются, несмотря на то что их имена чуть ли не у всех на устах. Свое ходатайство о направлении всего дела к доследованию Карабчевский мотивировал в замечательной речи, одной из лучших речей, которые этот знаменитый адвокат когда-либо произносил. Однако эта блестящая и полная драматизма речь желаемого результата не дала. Суд его ходатайства не удовлетворил, потому что допустить новое расследование в направлении, указанном Карабчевским, значило бы выдать с головой всех высокопоставленных погромщиков вплоть до самого Плеве. А совершить такой героический поступок суд не имел мужества.

Выслушав постыдный отказ суда, все адвокаты, защищавшие интересы евреев на процессе, выступили с заявлением следующего содержания: «Если суд отказывается привлечь к ответственности и наказать главных виновников погрома, то им, защитникам несчастных жертв этой резни, больше нечего делать на процессе. Они явились на суд, чтобы выполнить свой святой долг и восстановить истинную картину кишиневского погрома. Они надеялись, что суд им в этом поможет, так как и его задача заключается прежде всего в обнаружении как характера преступления, так и истинных виновников его, всех виновников без всякого исключения. Но они, адвокаты, натолкнулись на такие трудности со стороны суда, которые лишают их всякой возможности надлежащим образом свободно и по совести защищать интересы своих клиентов, а также интересы правды, той «правды», которая по духу судебных уставов 1864 года «должна царствовать в судах»; поэтому они все отказываются от своих полномочий и покидают зал суда». И они все удалились, оставив суд в состоянии полной растерянности.

Это была чрезвычайно внушительная моральная и политическая демонстрация, которая произвела сильнейшее впечатление и в России и за границей, демонстрация, резко подчеркнувшая, что под деспотическим режимом независимый суд немыслим.

В России, в прогрессивных кругах, эта демонстрация вызвала чувства восторга и гордости, и адвокаты, имевшие мужество участвовать в ней, завоевали себе их глубочайшее уважение.

Политика Плеве создала также и гомельский погром, который был организован в начале сентября 1903 года жандармами и полицейскими, и носил тот же характер, как и ужасный кишиневский погром. Когда к нам в Петербург пришли первые известия о несчастии, постигшем гомельское еврейское население, нашему «бюро защиты» стало ясно что, это было делом рук Плеве и что организаторами погрома были гомельские жандармы. Вскоре после погрома в Петербург приехал известный гомельский доктор Залкинд, привезший нам массу доказательств того, что наша оценка происхождения погрома вполне совпадала с действительностью. Совместно с д-ром Залкиндом наше «бюро защиты» рассмотрело все вопросы, имевшие отношение к защите еврейских интересов на предстоящем процессе погромщиков. Было решено послать в Гомель опытных адвокатов с целью исследовать по свежим следам обстоятельства, при которых погром начался, установить, какую роль играла полиция при убийствах и грабежах, как держали себя при этом жандармы и солдаты, которым было поручено защищать еврейское имущество и жизнь еврейского населения и т. д. Были намечены три адвоката для обследования – Зарудный, Соколов и Ганфман. Первым уехал в Гомель Зарудный. Он вел свое обследование – с присущими ему упорством и жаром – в интересах выяснения настоящей правды о гомельских событиях.

Мы в Петербурге с большим беспокойством ждали того момента, когда обвиняемым евреям передадут обвинительный акт. У нас было предчувствие, что он нам принесет много огорчений. Действительность, однако, превзошла все наши предчувствия. Это был возмутительный документ, в котором ложь, нелепые выдумки относительно еврейских обвиняемых были переданы как проверенные факты. На основе приведенных в обвинительном акте показаний свидетелей прокурор пришел к выводу, что евреи являются злостными инициаторами гомельского погрома и что на них падает вина за все несчастья, пережитые гомельским населением за три дня от 29 августа до 1 сентября. Далее, по обвинительному акту выходило, что это было преступление не только со стороны 35 обвиняемых еврейских молодых людей и девушек, но что все гомельские евреи, имевшие якобы намерение отомстить местным христианам за кишиневский погром, повинны в возникновении погрома в Гомеле.

Этот бессовестный подход составителя обвинительного акта к трагическим событиям в Гомеле убедил «бюро защиты», что гомельский погромный процесс не будет простым процессом. Нам стало ясно, что правительство и судьи имеют в виду превратить все дело в такой процесс, который очернил бы и запятнал все еврейское население России. При таких условиях мы решили организовать защиту как обвиняемых евреев, так и интересов сотен жителей, потерпевших от погрома, – на таких основаниях, при которых мы были бы в состоянии бороться как с враждебным судом, так и со злостными нападками со стороны антисемитских адвокатов, которые, как мы знали, приедут в Гомель для защиты русских погромщиков. Нами было решено, что на процессе, который должен был начаться в октябре 1904 года, будут участвовать со стороны евреев следующие адвокаты: из Петербурга – Винавер, Слиозберг, Кальманович, Зарудный, Соколов, Ганфман и я, из Москвы – М. Мандельштам и из Киева – Куперник, Ратнер и Марголин. Имена знаменитых адвокатов Винавера, Слиозберга, Зарудного, Кальмановича, Мандельштама и Куперника были гарантией того, что на процессе будет сделано все возможное, чтобы выяснить истинный характер гомельского погрома.

Поскольку мне помнится, я тогда уехал в Гомель за несколько недель до процесса с целью проштудировать большие тома следственного материала, чтобы быть подготовленным к борьбе, которая нам предстояла.

11 октября 1904 года начался в Гомеле погромный процесс, вписавший еще одну позорную страницу в историю русского царизма. Нам необходимо было вести протоколы заседаний суда, и я взял на себя задачу записывать все, что происходит на заседаниях. Процесс велся Особым присутствием Киевской судебной палаты, а защитниками погромщиков были: известный адвокат-антисемит Шмаков и его помощник Погожев, а также гомельский адвокат фон Бринкен, присоединившийся к антисемитской группе в надежде сделать карьеру, благодаря своему участию в процессе. Как только суд открыл свое первое заседание, можно было чувствовать, что зал разделен на два враждебных лагеря, готовящихся к серьезной и решительной борьбе. Для того чтобы понять напряженное и весьма нервное настроение, господствовавшее в зале суда, нужно принять во внимание отвратительные методы защиты, употреблявшиеся Шмаковым в погромных процессах. Сам по себе посредственный адвокат, без всякого таланта, он специализировался на том, чтобы метать громы и молнии на евреев – на всех евреев без различия: были ли это евреи далекой древности, евреи Средневековья или современные. При поддержке высокопоставленных ненавистников еврейства Шмаков специально занимался подбором всякого рода отвратительных наветов на еврейский народ, имевшихся у различных писателей и историков.

Летом 1904 года я оставил свою службу в Управлении юго-западных железных дорог. Должен сказать, что к тому времени моя адвокатская практика значительно расширилась, и мне приходилось почти ежедневно бывать в том или ином министерстве или в Сенате. Кроме того, я как раз в это время взял на себя обязанности по ведению многих процессов в гражданском суде. Читатель может, естественно, поставить при этом вопрос, каким образом я, бесправный помощник присяжного поверенного, мог вести процессы в суде? На этот вопрос я могу дать настоящий еврейский ответ: «Всегда есть выход из положения». Этот выход состоял в том, что еврейские бесправные «помощники» обыкновенно сговаривались с полноправными поверенными относительно совместного ведения процесса. «Помощники» обычно подготовляли все необходимые бумаги, документы, вели необходимые переговоры с клиентами, выясняли все обстоятельства дел; присяжные же поверенные выступали в суде, используя предварительную работу «помощников». На таких началах оба компаньона делили работу, а равно и гонорар делился пополам – так требовала установленная традиция.

Моя адвокатская деятельность ввела меня в среду, в которой разные течения и настроения – общественные, политические, научные и литературные – обычно находили особенно живой отклик. А время было очень лихорадочное. Драматические события следовали одно за другим. Уже первые месяцы русско-японской войны вскрыли всю гниль царского режима. Япония наносила удары России на море и на суше. Неподготовленность русской военной машины к войне была поразительна. Как только война началась, обнаружилось, что недостает амуниции, фуража, медикаментов и т. д. В военном министерстве царил хаос. Скоро не осталось и следа от раздутого «патриотизма» первых дней войны. Гнев и возмущение русского общества настолько воспылали, что исчез страх перед «злым духом» России – министром Плеве с его большой армией полицейских и шпионов. Бомба Сазонова, погубившая Плеве 15 июля 1904 года, была приговором, который Россия вынесла злейшему врагу русского народа и провокатору, вызвавшему намеренно войну с Японией с целью подавить русское освободительное движение. Так восприняла смерть Плеве вся Россия. Всюду, даже в отдаленных уголках Сибири, она была встречена с большой радостью. В Петербурге люди открыто поздравляли на улицах друг друга.

Убийство Плеве было поворотным пунктом в истории России. С этого момента могучие революционные силы, действовавшие до сих пор в подполье, появляются открыто в форме мужественных протестов и требований свержения самодержавия и изменения всего политического строя.

18 февраля 1905 года был опубликован царский указ, предписывавший администрации принять все меры для того, чтобы вырвать с корнем «крамолу». Среди либеральных и радикальных слоев еврейского населения замечалось большое общественное оживление и стремление принять активное участие в освободительной борьбе, принимавшей все более и более широкий характер. Наше «бюро защиты» отдавало себе отчет в том, что наступил момент, когда евреи должны поднять свой голос как евреи, что необходимо выставить свои еврейские требования и выступить с программой, которая содержала бы все реформы, необходимые для уничтожения еврейского бесправия. На почве таких настроений родилась в феврале 1905 года мысль об организации съезда еврейских общественных деятелей в целях выработки основных принципов такой программы, которая могла бы объединить прогрессивные элементы еврейского населения. Инициатива нашего бюро встретила живой отклик в еврейском населении, и в Вильне собрались наиболее видные еврейские общественные деятели. Съезд открыл свои заседания 25 марта 1905 года. Так как мы не имели разрешения администрации на устройство съезда, наши заседания происходили конспиративно. Я должен признаться, что состав делегатов был чрезвычайно разнообразный и мне вначале казалось, что будет очень трудно найти общий язык среди делегатов съезда. В нем участвовали либералы, радикалы, революционеры, сионисты. Первый раз в моей жизни мне пришлось принимать участие в собрании, на котором было представлено столько различных течений – политических, общественных, национальных. Я себе ставил вопрос: в состоянии ли сговориться пламенный сионист Шмария Левин и социалист-революционер и «сеймовец» Марк Борисович Ратнер, или консерватор Гец со старым народовольцем Кролем? И, действительно, разногласия принимали подчас очень страстный характер, но все были воодушевлены горячим желанием бороться за еврейское равноправие в России. Вот эта добрая воля и та великая цель, которую себе поставил съезд, свершили чудо: было достигнуто соглашение и были вынесены важные решения – как принципиального, так и тактического характера. Поразительному успеху съезда очень много содействовал его председатель Максим Моисеевич Винавер. Блестящий председатель, со светлой головой, с редкой способностью успокаивать страстных и темпераментных ораторов, он умел устранять серьезные конфликты, возникавшие на съезде. С редким талантом и хладнокровием Винавер примирял различные точки зрения и находил для предложенных резолюций такую формулировку, которая в конце концов всех удовлетворяла.

Главной целью виленского съезда было создать солидную еврейскую организацию, которая, опираясь на широкие круги еврейского населения, занялась бы систематической и упорной борьбой за еврейское равноправие. Созданная на съезде новая организация получила название «Союз достижения полноправия еврейского народа в России». 27 марта съезд закончил свои работы и избрал Центральный комитет новой организации.

Комитет прежде всего поставил себе следующую важную задачу – распространять среди русских политических и общественных организаций проверенные и детальные сведения о положении евреев в России. И как раз в тот момент, когда наш комитет принялся с большим воодушевлением за свою работу, обрушилось на евреев новое несчастие. Во время русской Пасхи произошел в Житомире страшный погром с десятками убитых и сотнями раненых. Погром был организован и проведен по кишиневскому образцу, т. е. полиция и жандармы настроили хулиганов и черносотенцев против евреев, а затем позволили им беспрепятственно грабить и убивать. Как только наш комитет получил известие, что в Житомире произошла новая резня евреев, он поручил мне поехать в Житомир для исследования причин погрома и той роли, которую играли полиция и жандармы. Житомир был для меня вторым родным городом. Там жили уже с давних пор мои родители, сестры и братья, родственники и друзья. Вследствие этого мне было нетрудно собрать очень ценный материал об обстоятельствах, при которых погром начался, а также установить, кто были убийцы и грабители и кто настроил всю эту банду погромщиков. Я выслушал десятки свидетелей, и все показания установили, что погром был организован местной полицией вместе с жандармами. Полиция мобилизовала погромщиков из среды старообрядцев, живших обособленно в «Слободке», на окраине Житомира, а также среди плотников, временно работавших в Житомире. Это были элементы, склонные к вражде против евреев, и когда полиция дала понять, что можно спокойно грабить и убивать евреев, они это проделали с невероятной жестокостью.

Особенно ценные факты стали мне известны от членов еврейской самообороны, выдержавшей героическую борьбу с погромщиками и много способствовавшей тому, чтобы погром не превратился в поголовную резню житомирского еврейского населения. Несколько членов еврейской самообороны пали в бою, а многие из них были ранены. Их героизм и самопожертвование вписали блестящую страницу в историю борьбы еврейского народа за его человеческие права. Я должен сказать, что допрос еврейских свидетелей был чрезвычайно мучителен для меня. Бывали моменты, когда мои нервы почти не выдерживали. Но зато беседы с членами еврейской самообороны доставляли мне огромное моральное удовлетворение. Люди два дня подряд смотрели смерти в глаза, боролись с дикой разбушевавшейся стихией подонков общества. В этой борьбе они теряли своих товарищей, своих друзей, и в то же самое время они сохранили ясный благородный дух и трогательный оптимизм. Они чувствовали, что они морально победили. Одно лишь их страшно угнетало – это была трагическая смерть их товарища Николая Блинова, русского социалиста-революционера, который также принимал участие в еврейской обороне. Блинов был христианином, и у него во время погрома появилась благородная мысль: попытаться уговорить погромщиков, чтобы они прекратили погром. Ему казалось, что ему как христианину удастся успокоить бандитов – ведь они же все христиане. И когда погромщики, опьяненные кровью, грабили еврейский магазин, Блинов подошел к ним и обратился с мольбой прекратить грабеж. В ответ на это бандиты, как стая бешеных собак, бросились на него и разорвали на куски.

Я вернулся в Петербург с собранными мною материалами и сделал нашему комитету доклад о результатах моего расследования. Жестокость, с которой погром был проведен, сильно взбудоражил членов нашего комитета. Было постановлено немедленно начать кампанию против правительства, допускающего такие ужасные преступления, как еврейский погром. Нужно сказать, что житомирский погром чрезвычайно взбудоражил еврейский мир, и не только еврейский. Ведь это же был второй Кишинев! Мы решили использовать новые благоприятные условия в России и обстоятельно информировали русскую и заграничную прессу. Я вспоминаю, что известный корреспондент больших английских газет, а также немецкой «Франкфуртер цайтунг» Вильямс интервьюировал меня в течение двух часов по поводу житомирского погрома. Через неделю во франкфуртской газете была напечатана его чрезвычайно талантливая статья с описанием погрома. О трагических житомирских событиях появились статьи и во многих других газетах. Но мы этим не удовлетворились. Мы хотели, чтобы один из наших крупных художников слова составил специальную брошюру о еврейских погромах – главным образом, на основании свежих житомирских материалов.

Горький был тогда в России в зените своей славы, наиболее популярным беллетристом, и мы решили обратиться к нему с просьбой написать такую книжку. Через несколько дней мы получили известие, что Горький ожидает меня в назначенный день в Куоккала (в Финляндии), где он жил на своей даче.

Я должен сказать, что беседа с Горьким произвела на меня странное впечатление. В среде писателей, особенно в радикальных кругах, всегда господствовала простота в отношениях, добродушие. У Горького же все было как-то натянуто. Я должен признаться, что я себя чувствовал во время всей беседы как-то неуютно, не было ни признака гостеприимства. Одним словом, атмосфера, которую я там нашел, меня глубоко разочаровала. Я не принадлежу к людям, которые охотятся за почестями, но я очень чувствителен, когда у людей отсутствуют сердечность и простота в их отношениях к другим.

Когда я ушел от Горького, я невольно сравнил его с Короленко. Какая разница в отношении этих двух писателей к людям! Мне пришлось несколько раз бывать у Короленко по тому или иному общественному делу. И уже с первого раза я был очарован его манерой обходиться с людьми! Какая мягкость в каждом слове! Его умные, проникающие в душу глаза вам показывали, с каким благородством он подходит к вам, как сильно он вами интересуется. Как тепло и легко мне было с ним во время беседы! Недаром Короленко был совестью русской интеллигенции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.