Глава 3. «Если бы я мог, я бы выходил петь просто в трусах!»

Глава 3. «Если бы я мог, я бы выходил петь просто в трусах!»

По словам Хворостовского, все в его «жизни и карьере построено на преодолении – самого себя, своих сомнений, своего пессимизма».

После окончания музыкальной школы, куда его отдали родители, Дмитрий поступил на музыкальное отделение Красноярского педагогического училища. В 1982 году Хворостовский стал студентом вокального факультета Красноярского государственного института искусств, сделав выбор в пользу музыкальной карьеры. Его настойчивость, ответственность и трудолюбие вкупе с выразительным голосом не остались незамеченными. Уже на 3-м курсе Дмитрия пригласили солировать в Красноярский театр оперы и балета.

Хворостовский вышел на общероссийский уровень, став лауреатом I премии Всероссийского конкурса вокалистов и Всесоюзного конкурса вокалистов имени М.И. Глинки. Окончив институт искусств, он сделал ещё один шаг к признанию и в 1988 году стал обладателем Гран-при Международного конкурса в Тулузе и лауреатом международного конкурса в Ницце.

Дмитрий Хворостовский. 1987 год

Во время этого этапа подготовки к будущей профессии происходили события, которые могли лишить нас восприятия Хворостовского как оперного певца мировой величины. Дело в том, что в юные годы, будучи большим поклонником рока, Дмитрий чуть было не бросил учебу – стал клавишником и ярким лидером группы «Радуга». Ребята играли в ресторанах и клубах Красноярска всё – от диско до регги, развлекая публику и идя на поводу своих сиюминутных порывов. Вот ведь время было… кто бы тогда мог подумать, что этот увлеченный современной музыкой юноша через много лет станет Почётным гражданином города Красноярска (2000 г.).

Вот интересное воспоминание бывшей партнерши по сцене, ставшей близким другом Хворостовского, народной артистки России Ларисы Марзоевой, передающей трепетное отношение певца к его родному городу:

– Многие вот говорят: зазнался. Но когда он приезжает в Красноярск, а мы с мужем (баритон Георгий Мотинов. – Авт.) его встречаем на «Ниве», он спокойно садится в нее. И еще очень забавно видеть, как в Красноярске, только приземлится самолет, выходит и начинает громко так вдыхать. «Дима, ты чего, загазовано же все», – говорим мы ему. «Все равно, как я люблю этот родной воздух!» – говорит. С близкими ему людьми он умеет по-настоящему дружить. Когда уезжал в Москву, всю свою богатую фонотеку отдал другу-тенору.

Или вот еще самые что ни на есть теплые признания в любви родному городу из уст великой знаменитости, а вместе с тем и горечь от прошлых обид. На вопрос журналиста «Почему у вас не сложились отношения с родным городом Красноярском?» Дмитрий Александрович ответил[11]:

– Я бы хотел заметить, что отношения не сложились не с земляками, а с людьми, от которых зависела моя работа. С земляками у меня прекрасные отношения, свой город я очень люблю и постоянно ругаю себя за то, что не был там уже три года. Почему возникли такие напряженные отношения с некоторыми людьми, я, если честно, не знаю. На родину, как и на мать, нельзя обижаться и держать камня за пазухой. Так что по отношению к Красноярску у меня нет обиды. Просто так уж случалось, что каждое мое появление очень негативно отмечалось прессой. Были заказные статьи, в которых должно и нужно было меня критиковать по любому поводу. Успешен ли я – это плохо, у меня красавица-жена – это тоже плохо… Если бы там не жили мои родители и родственники, я бы к такой критике относился по-другому. Но моя бабушка в то время еще была жива и когда она читала эти статьи, ей становилось плохо. Я очень боялся, что она не выдержит негатива и с ней случится удар. Горечь и обида от той травли задевала не столько меня, сколько моих родных.

В 60—70-е годы ХХ века, в пору возникновения и расцвета таких групп, как «Beatles», «Rolling Stones», «Scorpions», «Pink Floyd», «Deep Purple», многие советские мальчишки обрели в лице зарубежных музыкантов своих кумиров. Дмитрий Хворостовский не был исключением.

– Я это всё и слушал, и пел, и играл… Я играл на клавишных в школьном ансамбле, в рок-ансамбле, и потом, когда… уже закончив школу, я продолжал ещё этим заниматься несколько лет. Ну, года два, к большому неудовольствию…

В одном из давних интервью на вопрос журналиста П. Макарова[12]: о чем мечтал Дима Хворостовский в детстве? – певец ответил:

– О многом. Мечтал быть футболистом, хоккеистом. Я просто до одурения пинал в стенку мяч, отрабатывая разные приемы и приводя в ужас маму и папу. Но сколько я себя помню, я всегда занимался музыкой и хотел стать музыкантом. Пел в хоре музыкальной школы. У меня очень рано началась ломка голоса, и папа настоял, чтобы меня из хора отпустили. А через два года, в четырнадцать лет, я начал выступать с рок-группой. Отец возмущался: «Что же ты делаешь? Почему ты не бережешь свой голос? Ведь это – единственное, что у тебя есть!» Увлечение рок-музыкой длилось всего два года. Мой голос рос и уже не умещался в рамки рока. Я поступил в дирижерско-хоровое училище и занялся пением серьезно.

Так что, как видим, наш кумир мог стать рок-музыкантом, «зачетным» рокером, приводящим в трепет экзальтированных, помешанных на замше-коже и брутальности дамочек… Впрочем, Дмитрий и сейчас с удовольствием носит «рокерские» кожаные штаны, в которых смотрится не менее привлекательно и сценично, чем в дорогих импозантных костюмах.

Разговаривая с тележурналистом В. Познером, Хворостовский тоже вспоминал этот «переломный» отрезок своей юношеской жизни. Добавляя разные подробности, он рассказывал:

– Я слушал очень много теноров и увлекался. Вначале, в 17 лет я пытался петь тенором. Достаточно недолго пел тенором, занимаясь у одного преподавателя в Красноярске, Бориса Ефимовича Шиндарева, который видел теноров во всех мужских голосах. К нему приходили басы, и он из этих басов делал каким-то образом теноров, которые у него пели верхние ноты совершенно успешно и стабильно. Одним из них был мой папа, который пришел к нему, будучи баритоном, и через некоторое время он запел тенором достаточно благополучно. И в 17 лет, видя, что я мечусь не только как какой-то молодой вокалист, а просто как мальчик, которому хотелось чем-то заняться, каким-то интересным делом… Прежде всего, я увлекался поп-музыкой, рок-музыкой к ужасу моего папы. Папа взял меня за ручку и привел к этому педагогу. И через некоторое время я стал у него петь теноровые арии, что, в принципе, мне помогло не только освоить как таковое оперное пение, но и почувствовать вкус к нему. Как будто меня подменили, я превратился из абсолютного разгильдяя, неудачника в фанатика. Я стал увлекаться… Тем более, это легло на абсолютно подготовленную базу, так как в детстве, в самом раннем детстве я заслушивался оперными певцами, хорошо знал и чувствовал эту музыку, не только оперную музыку, но вообще классическую, так как я всю жизнь учился, все-таки, классической музыке. И это все попало на благодатную почву, и я стал развиваться семимильными шагами.

Вспоминая о бунтарских годах творческого становления, певец признается:

– Я вообще не думал так далеко вперёд. В эти годы – вот teenage – в подростковые годы я, скорее всего, думал только о сегодняшнем дне. Я не думал о будущем. И мне было и приятно, и хорошо, и для меня это был какой-то определённый вызов, потому что в школе я ничем не отличался. Скорее всего, отличался в худшую сторону – я был плохим учеником. Одновременно я учился в музыкальной школе, где… ну, практически тоже не блистал. Как пианист я совершенно не блистал, я учился на фортепиано. Единственное, что у меня было хорошо – прекрасная музыкальная память, хороший слух – очень! – и голос, в общем, совершенно нормальный, заурядный голос – детский голос – видимо, который и отмечали преподаватели, и, конечно, мои родители и знакомые. Но я об этом плохо знал.

Как и подобает рокеру и бунтарю, Дмитрий, как он сам признался, был слишком буйный, уходил в загулы, дрался надрывно, так, что в драках ему в нескольких местах сломали нос. Пагубные привычки не изменились, даже когда он бросил «Радугу», поступил в музыкальный институт, еще будучи студентом, стал солистом Красноярского театра, в двадцать лет получил от местного крайкома партии квартиру (!), а вскоре после победы на престижном международном конкурсе в Кардиффе переехал в Москву.

В роли Елецкого в “Пиковой даме”

Рассуждая о той поре, о разрушительном влиянии западной музыки на молодежь, да и на СССР (страну, в которой тогда мы все жили), Дмитрий Александрович указывал:

– Прежде всего, конечно, это попало на благодатную почву – в сердца и умы, прежде всего, молодёжи, подростков, которые уже как бы подспудно были против системы, и для многих из нас это было своего рода… какое-то самовыражение. Я знаю, что люди более старшего поколения, слушая «Голос Америки» или «Свободу» по ночам – заглушаемые эти радиостанции – также получали огромную информацию, слушая музыку. И очень часто звучала рок-музыка, которую я слушал и записывал на магнитофон по ночам. Потом я по утрам это прослушивал.

Нет сомнений, что и горячий нрав, и разгульная жизнь, и драки молодого дарования не могли, мягко говоря, не огорчать его родных и близких. Но его дальнейшая карьера – наверняка – искупила все их страдания.

– В общем, родители настрадались. Всю жизнь я им что-то доказываю. Интересно, что это не прошло, наоборот, превратилось в навязчивую идею. Недавно, например, родители были на моем «Симоне Бокканегре» в Вене. Я в тот день заболел так, что вообще хотел прервать спектакль. В антракте меня уговорили продолжать, в общем, допел до конца. Родители были удручены, хотя из зрителей никто ничего не понял: ну пел и пел. Через несколько дней я выздоровел и хорошо спел последнего своего Симона. Мама после спектакля подошла ко мне и говорит: «Да, Дима, ты реабилитировался за это свое кхе-кхе в прошлый раз!» Понимаете?

Конечно, с годами наш герой сильно изменился, но иногда в нем все же прорывается та давняя юношеская дерзость, которая заставляла его играть для развлечения публики и испытывать от этого удовольствие. Примером этой мысли видится мне ответ состоявшегося маэстро на вопрос очередного журналиста, пытающегося неожиданными вопросами «раскрутить» артиста сразу после концерта:

– Я еще немножко свежий, еще горячий, тепленький после концерта, а вы меня о красоте какой-то спрашиваете. Да плевал я на красоту, честно говоря. Плевал. Если бы я мог, я бы выходил просто в трусах петь, потому что удобнее. Но существуют костюмы, вот я костюмы и надеваю, но это абсолютно вторично.

И коль в наше повествование неким странным образом вклинилось слово «красота» в отношении внешности исполнителя, то присмотримся к отличительной черте нашего несравненного таланта – его симпатичной серебристо-седой копне волос. Многие поклонники давно задавались вопросами: почему он молод, а сед, и его волосы действительно ли натурально седые? Ответ дал сам Хворостовский, пояснив:

– Седые, натурально седые. Гены, знаете ли. По маминой линии. Мама у меня стала седой лет в двадцать с чем-то, а я начал седеть чуть ли не с семнадцати лет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.