Глава 22. «У всех коров и баранов поставленные голоса, но петь они не могут»

Глава 22. «У всех коров и баранов поставленные голоса, но петь они не могут»

«Выглядит как молодой Рудольф Нуриев, а поёт как Павел Лисициан», – писал о Хворостовском знаменитый английский критик Алан Блайт. В 90-х годах ХХ века это была высшая похвала: невозвращенец Нуриев считался эталонным танцовщиком, а Лисициан был первым русским певцом после Шаляпина, который выступил на сцене Метрополитен-оперы, и куда с успехом затем ворвался наш русский гений Хворостовский.

Избранник певчих небесных ангелов понимает, насколько хрупок дар, с которым он появился на свет.

– Конечно, голос – это величайший дар природы. И очень важно прежде всего реализовать его. Нужно работать с ним. Представьте себе, что вам дали великолепную скрипку Гварнери или Страдивари. Вы сможете на ней что-нибудь сыграть, если вы не знаете трех нот? Нет, конечно. Вам нужно учиться как минимум семь лет, чтобы издавать приличные звуки даже на такой скрипке. А для того чтобы стать большим музыкантом, чтобы воспитать, вырастить себя до настоящего большого уровня, вообще неизвестно, сколько времени нужно потратить. То же самое с голосом. У всех коров и баранов поставленные голоса и очень хорошие резонаторы, но петь они не могут. Для того чтобы петь, тем более на сцене, надо владеть практически всеми видами искусства. Надо уметь не только, собственно, петь, но и вкладывать свое сердце и душу, проживать свой образ на сцене. По сути, большой и красивый голос – это только аванс, который обязывает тебя работать, не покладая рук, и посвятить всего себя, всю свою жизнь, все свое время музыке[70].

Судя по проектам последних лет можно утверждать, что помимо традиционной оперы Дмитрий Хворостовский «совершает экскурсы в другие вокальные сферы»: исполняет барочные арии и русские романсы, песни из репертуара Марка Бернеса и Иосифа Кобзона; на «Новой волне» пел шлягеры, созданные для него специально его другом Игорем Крутым. И даже – о ужас! – снял клип в духе Леди Гаги: тот, с голым торсом и плеткой, который привел в смущение его сына Максима, заставив убеждать отца, что он все же «хороший, а не плохой»…

Как писала Елена Смехова в газете «Суббота»[71], «Со сценической одеждой у певца тоже вполне свободные отношения. Вопреки оперным традициям, фрак Хворостовский носит нечасто. Предпочитает выступать во френче с воротником-стойкой или мягких пиджаках. Вместо бабочки – распахнутый ворот. А то и просто выходит к публике в рубашке, как Ив Монтан.

– На ваших концертах пересекаются оперный мир и поп-культура. Вы поёте романсы, песни военных лет, шлягеры Крутого. Выступаете под аккомпанемент оркестра народных инструментов. Для чего это вам, выдающемуся оперному певцу?

– Есть такой жанр – кроссовер. Знаете, кто его основоположники? Энрико Карузо, Марио Ланца, Фёдор Шаляпин. Под народные инструменты пели многие уважающие себя музыканты. Вспомните того же Шаляпина, который исполнял кафешантанные «Очи чёрные». А итальянцы? Карузо пел неаполитанские песни, которые по тем временам были откровенной попсой!

Нельзя относиться к этому задрав нос: вот это, мол, высокое искусство, а вот – низкое. Всё дело в том, как исполнять. Для меня смешение жанров не проблема. Я вижу проблему, если уровень исполнения откатывается назад».

Удивительное дело: человек, который собирался всегда быть верным только одному классическому жанру, в зрелые годы обратился к экспериментам. Но тем приятнее осознавать, что наш кумир не зажат рамками жанра, что он готов свой талант проверять в других ипостасях, давая своим голосом новые волшебные грани там, где их, казалось бы, быть не может. Однако и в этом «новаторстве» есть свой предел, о чем маэстро честно признается.

«– Вы пробовали себя в большом количестве жанров, но есть ли что-то, что еще не успели попробовать?

– Много что еще можно попробовать… А можно не пробовать! Как получится.

– Многие эстрадные певцы и группы стремятся выступить с оркестром. А вы не думали выступить, например, с электрическим составом?

– Нет. Ну разве что джаз-оркестр или джаз-трио. Было бы здорово! Недавно наблюдал Дениса Мацуева с контрабасом и ударником. Это было совершенно потрясающе, сногсшибательно! Я не пою джаз, и вряд ли у меня это получится. В подростковом возрасте я пытался играть эту музыку на пианино, пытался импровизировать, но у меня тогда ничего не получилось»[72].

Ответ на закономерно возникающий вопрос: почему золотой баритон не готов много экспериментировать, можно найти в разных интервью. Например, вот эти слова подходят для ответа:

– Во-первых, жизнь-то одна. А жить хочется долго, и петь, и звучать. Зачем испеваться раньше времени? Надо бережнее к себе относиться. Голос дается на определенное время. В один прекрасный момент – с уходом сил, молодости и всего прочего – и голос может исчезнуть. Голосовые связочки такие ма-а-аленькие, тоненькие. Они почти никогда не бывают в идеальном состоянии. Во-вторых, сегодня тяжеловесные двухчасовые концерты никому не нужны. Лучше всего делать, я считаю, небольшие концерты с меньшим количеством номеров, заявленных в программе, но с большей возможностью варьирования «бисов», которые можно увеличить с одного до трех или четырех. Концерты в одно отделение – это вообще рай, если идет речь о выступлении на открытом воздухе, где почти всегда, будто по закону подлости, холод собачий и дождь – вне зависимости от даты в календаре[73].

Отчего-то после этих слов сразу возникает картинка и образ, четко подобранный мастерами пера и компьютерной мыши: концерт в одно отделение на открытом воздухе, собачий холод и дождь, будто по закону подлости, и вот выходит Он – стоит несколько минут, созерцая публику, как булгаковский Воланд на Воробьевых горах, чтобы потом, не дождавшись полнейшей тишины, начать петь…