1879–1880. Литературная «дуэль»: Тургенев vs Достоевский

1879–1880. Литературная «дуэль»: Тургенев vs Достоевский

Владимир Осипович Михневич. Из отчета газеты «Новости» о праздничном обеде в честь И. С. Тургенева 13 марта 1879 г. В Петербурге:

Среди общего одушевления к Ивану Сергеевичу подошел Федор Михайлович Достоевский и с строгим, почти негодующим лицом поставил ему вопросный пункт: «что такое и в чем заключается провозглашенный им идеал?» Г. Достоевский настойчиво требовал сейчас же дать ему на сей пункт обстоятельное «показание»; но эта странная и неуместная выходка была встречена всеобщим протестом.

Мария Гавриловна Савина:

Петр Исаевич Вейнберг, неутомимый устроитель вечеров в пользу Литературного фонда (председателем которого был тогда В. П. Раевский), конечно, воспользовался приездом Ивана Сергеевича (в марте 1879 г. – Сост.) и составил особо интересную программу, с участием Тургенева и Достоевского. Я тоже приглашена была читать. Не зная, что выбрать для чтения, я очень волновалась. Вывел меня из затруднения все тот же милый Топоров, предложив прочесть сцену из «Провинциалки». Я пришла в восторг от этой счастливой мысли и от души поблагодарила его. Когда я объявила распорядителям Раевскому, Вейнбергу и Гайдебурову мой выбор, – все одобрили, и вдруг кто-то из них спросил:

– Вы будете читать с автором?

В самом деле, с кем же я буду читать сцену в два лица? <…> Иван Сергеевич сначала отнекивался, боясь «осрамиться рядом с профессиональной чтицей», чему я от всей души смеялась, но потом согласился, «если на репетиции это не будет очень плохо». И вот на афише появилось: «Сцена из „Провинциалки“, сочинение И. С. Тургенева, прочтут М. Г. Савина и автор».

Появление Ивана Сергеевича в первом отделении было встречено овацией – и он долго не мог начать читать. Он прочел «Бирюка». Читал Тургенев вообще плохо, а тут еще взволновался. Наш «номер» был во втором отделении. <…> Когда мы вышли, я, конечно, не кланялась на аплодисменты, а сама аплодировала автору. Долго раскланивался Иван Сергеевич, наконец все затихло – и мы начали:

– Надолго вы приехали в наши края, ваше сиятельство? (Этой фразой начинается сцена.)

Не успела я это произнести, как аплодисменты грянули вновь, Иван Сергеевич улыбнулся. Овации казались нескончаемыми – и я, в качестве «профессиональной», посоветовала ему встать, так как он совершенно растерянно смотрел на меня. Наконец публика утихла, и он отвечал. Тишина была в зале изумительная. Все распорядители, то есть литераторы и даже Достоевский, участвовавший в этом вечере, пошли слушать в оркестр. Я совершенно оправилась от волнения, постепенно вошла в роль и, казалось, прочла хорошо. Нечего и говорить об овациях после окончания чтения. Ивана Сергеевича забросали лаврами. Вызывали без конца, но я, выйдя два раза на вызовы – и то по настоятельному требованию Ивана Сергеевича, – спряталась в кулисе за распорядителями и оттуда аплодировала вместе с ними.

В артистической комнате Достоевский мне сказал:

– У вас каждое слово отточено, как из слоновой кости, а старичок-то пришепетывает.

Я очень огорчилась такой похвалой, вызванной, как мне казалось, антипатией к Ивану Сергеевичу. Или уж атмосфера зала так настраивала… Но публика! Меня всегда поражало стремление публики к партиям. Мыслимы ли партии, когда сходятся такие колоссы, как Достоевский и Тургенев…

Анна Павловна Философова (урожд. Дягилева; 1837–1912), общественная деятельница, публицистка:

Никогда в жизни я не забуду одного вечера в зале Кононова. Оба они должны были участвовать. Тургенев почти накануне приехал в Петербург из Парижа, был у меня и обещал принять участие в этом вечере. Зала была битком набита. Публика ждала Тургенева. Все поминутно оглядывались на входную дверь… Вдруг входит в зал Тургенев!.. Замечательно, точно что нас всех толкнуло… все, как один человек, встали и поклонились королю ума! Мне напомнило эпизод с Victor Hugo, когда он возвращался из ссылки в Париж и весь город был на улице для его встречи. Накануне этого вечера я виделась с Достоевским и умоляла его прочитать исповедь Мармеладова из «Преступления и наказания». Он сделал хитрые, хитрые глаза и сказал мне:

– А я вам прочту лучше этого.

– Что? что? – приставала я.

– Не скажу.

С невыразимым нетерпением я ждала появления Федора Михайловича. Тогда еще не были напечатаны и никто еще не имел понятия о «Братьях Карамазовых», и Достоевский читал по рукописи… Читал он то место, где Екатерина Ивановна является за деньгами к Мите Карамазову, к зверю, который хочет над нею покуражиться и ее обесчестить за ее гордыню. Затем постепенно зверь укрощается, и человек торжествует: «Екатерина Ивановна, вы свободны!»

Боже, как у меня билось сердце… я думаю, и все замерли… есть ли возможность передать то впечатление, которое оставило чтение Федора Михайловича. Мы все рыдали, все были преисполнены каким-то нравственным восторгом. Всю ночь я не могла заснуть, и когда на другой день пришел Федор Михайлович, так и бросилась к нему на шею и горько заплакала.

– Хорошо было? – спрашивает он растроганным голосом. – И мне было хорошо, – добавил он.

Для меня в этот вечер Тургенев как-то стушевался, я его почти не слушала. Потом мы часто виделись и часто бранились.

Мария Гавриловна Савина:

Этот вечер ознаменовался, между прочим, маленьким инцидентом, рисующим наши нравы. Когда вышел Достоевский на эстраду, овация приняла бурный характер: кто-то кому-то хотел что-то доказать. Одна известная дама Ф<илософова> подвела к эстраде свою молоденькую красавицу дочь, которая подала Федору Михайловичу огромный букет из роз, чем поставила его в чрезвычайно неловкое положение. Фигура Достоевского с букетом была комична – и он не мог не почувствовать этого, как и того, что букетом хотели сравнять овации. Вышло бестактно по отношению «гостя», для чествования которого все собрались, и Достоевского, которому вовсе не нужно было присутствие «соперника» для возбуждения восторга публики. Незадолго до приезда Ивана Сергеевича я участвовала в благотворительном концерте и была свидетельницей поклонения публики таланту Достоевского… Удивительно он читал! И откуда в этой хрупкой, тщедушной фигуре была такая мощь и сила звука? «Глаголом жги сердца людей!» – как сейчас слышу… В публике, благодаря этому букету, произошло некоторое смятение, но в результате… усиленные овации по адресу обоих литераторов…

Репортер газеты «Новое время»:

Состоявшиеся вчера, в пятницу, 16 марта, литературные чтения в пользу Литературного Фонда, с участием И. С. Тургенева и Ф. М. Достоевского, были почти непрерывным рядом оваций в честь этих писателей. Вечер начался чтением отрывка из повести А. А. Потехина «На миру», заключающий полный драматизма эпизод розыска мнимого поджигателя Кирила «миром», принуждающим жену преступника выдать своего мужа. Мастерское чтение автора было встречено громкими продолжительными рукоплесканиями. Такими же аплодисментами был награжден и г. Плещеев, прочитавший два своих стихотворения. Едва затем, согласно порядку чтения, появился на эстраде И. С. Тургенев, как вся присутствовавшая в зале публика встала с мест и громкими криками и рукоплесканиями приветствовала его. Прошло по крайней мере минуты две, пока водворилась тишина, дозволившая начать чтение. Извинившись за слабость голоса, вследствие небольшой простуды, И. С. Тургенев прочел известный рассказ «Бирюк» из «Записок Охотника». Самое драматическое и лучшее место этого рассказа, как известно, представляет заключительная сцена «мольбы пойманного Бирюком порубщика отпустить его на свободу, так как он решился на воровство «с голодухи». Его крик «Пусти! Богом прошу!» и вообще вся эта сцена были переданы автором с такою правдою, что произвели чрезвычайно сильное впечатление. Раздавшиеся по окончании чтения оглушительные рукоплескания, крики и вызовы служили лучшим выражением ощущений, испытанных слушателями. Пока они продолжались, из задних рядов кресел двинулась к эстраде толпа молодежи, преимущественно женской, с высоко поднятым огромным лавровым венком. Снова раздались рукоплескания и вызовы и вышедшему Тургеневу венок был вручен. – После небольшого перерыва на эстраду вышел Ф. М. Достоевский, также встреченный долго не смолкавшими рукоплесканиями. Самый сюжет избранного автором отрывка из его последнего романа «Братья Карамазовы» – исповедь одного из братьев другому и мастерское, почти художественное чтение автора доставили слушателям высокое наслаждение. Во многих местах чтение прерывалось едва сдерживаемыми рукоплесканиями и восторженными криками и только опасение за целостность впечатления останавливали их. Некоторые места, как например рассуждения Карамазова о «ничтожестве», сцена с Катериной Ивановной, будущей невестой Карамазова, пришедшей к нему просить денег для избавления от бесчестия своего отца, и вообще в целом изображение борьбы в душе Карамазова начал добрых со злыми – «карамазовскими» – были полны художественной правды. Нечего и говорить, что автор был награжден по окончании чтения многочисленными рукоплесканиями; кроме того, из среды публики ему поднесен был букет живых цветов. За прочтенным затем Я. П. Полонским стихотворением «Казимир Великий» вечер окончился чтением сцены из «Провинциалки», исполненным автором, И. С. Тургеневым, и М. Г. Савиной удовлетворительно, не более. Нечего прибавлять, что довольно обширная зала Благородного Собрания была совершенно полна и вероятно наполнилась бы будь она вдвое обширнее.

Репортер газеты «Новое время»:

К сообщенным нами подробностям о чтении в пользу Литературного Фонда 16 марта, следует прибавить, что Ф. М. Достоевскому был поднесен букет одною из слушательниц Высших курсов от лица ее товарок. На ленте, вышитой в русском вкусе, была соответствующая надпись. Лавровый венок, переданный И. С. Тургеневу после прочтения им «Бирюка» был также поднесен ему не случайным кружком молодежи, а представительницами Врачебных медицинских Курсов, об этом было упомянуто в переданном И. С. свертке, но, к сожалению, не сказано громко при публике. Таким образом, в чествовании И. С. Тургенева приняли участие все три высшие женские учебные заведения Петербурга.

Анна Алексеевна фон Бретцель, бывшая слушательница Женских Педагогических курсов:

В 1880 году на Женских Педагогических курсах устраивался литературно-музыкальный вечер, память о котором оставила во мне неизгладимое впечатление.

Я была на словесном отделении первого курса, в числе некоторых других слушательниц меня выбрали распорядительницей вечера. Подобные вечера с благотворительной целью устраивались у нас часто, но редко удавалось соединить две таких знаменитости, как Достоевский и Тургенев.

Кроме «словесниц» – так было принято у нас называть слушательниц словесного отделения, – были выбраны распорядительницами и «математички», т. е. слушательницы математического отделения.

Мы обрадовались, когда узнали, что Тургенев приехал в Петербург, и тотчас собрались к нему, а математички решили обратиться к Ф. М. Достоевскому.

К Тургеневу мы отправились втроем: Е. М. Гедда, Гроссман и я. Тургенев остановился тогда на Малой Морской (впоследствии улица Гоголя) в меблированных комнатах. При Тургеневе состоял некто Топоров, которого мы и попросили объяснить Ивану Сергеевичу повод нашего приезда. Он тотчас же ввел нас в приемную.

Е. М. Гедда, самая смелая из нас, объяснила Тургеневу цель нашего посещения. Она сказала также, что помимо той радости, какую всем нам доставит его приезд, мы рассчитываем, что этот вечер даст большой сбор и облегчит материальную нужду многих наших слушательниц.

Со свойственной Ивану Сергеевичу любезностью он ответил:

– Вы знаете мое всегдашнее расположение к учащейся молодежи; вы не можете сомневаться в моем желании прийти вам на помощь, но, к сожалению, обстоятельства зависят не от меня: я дал подписку не участвовать ни в каких публичных выступлениях.

Но Е. М. не смутилась:

– А если мы все-таки попросим и нам разрешат?

Вероятно, Тургеневу показалась забавной самоуверенность Гедды, он спросил:

– На что же вы надеетесь?

– Мы обратимся к директору всех женских гимназий и педагогических курсов, – ответила Гедда, – который высказывал нам всегда сочувствие, он объяснит принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому, а принц наверное разрешит.

– Я от своего слова не отказываюсь, – сказал Тургенев, – и желаю вам успеха.

Он проводил нас до двери и сам открыл ее.

Мы вышли от Тургенева окрыленными, точно и не было никакого сомнения в успехе. Е. М. поехала просить Ивана Терентьевича Осина, директора всех женских гимназий и педагогических курсов, он в свою очередь обратился к принцу Ольденбургскому, и, к нашей великой радости, желанное разрешение вскоре было дано. Мы поехали опять к Тургеневу.

К сожалению, И. С. был болен, но тем не менее принял нас, извиняясь за свое беспомощное положение от припадка подагры, которого он опасался в день первого нашего посещения. Он был в коричневой вязаной фуфайке и лежал на диване под большим пледом.

Поздравив нас с успехом, он выразил надежду, что недуг его скоро пройдет и не помешает ему принять участие в нашем вечере, но просил не ставить его имени в программе.

Радостно вернулись мы на курсы, ничуть не ожидая, какая готовится нам встреча. А вышло так. Пока мы ездили к Тургеневу, математички, которым поручено было пригласить Достоевского, получили от него решительный отказ. Они с нетерпением ждали нас на первой площадке лестницы курсов и тотчас забросали упреками, взваливая на нас вину своей неудачи.

– Достоевский отказал нам, – кричали наперебой математички. – Это вы виноваты! Зачем вы были у Тургенева раньше, чем мы пригласили Достоевского? Вы обидели его. Теперь поезжайте сами. Он прямо сказал: «Вы были у Тургенева, зачем я вам? Или вы хотите собрать у себя всех писателей? Боитесь, что сбор будет неполный? Не беспокойтесь, имя Тургенева на афише соберет полную залу. Оставьте меня в покое. Я не поеду». <…>

Не помню, как мне пришло на мысль убедить математичек вторично навестить Достоевского. <…> Часа через два математички вернулись сияющие, встретив совсем другой прием у Федора Михайловича. Вероятно, пожалев о своей горячности, он обрадовался, увидев их вновь.

– Ну вот, я вижу, что вы добрые, – сказал он, – любите меня… Ну, будьте спокойны, я приеду к вам… приеду.

<…> Наступил день, которого мы ожидали с таким нетерпением. <…>

Достоевский, который должен был читать в первом отделении, прибыл заблаговременно. Я поспешила к нему навстречу. Он оглядел меня с ног до головы и спросил отрывисто:

– Поете?

Вероятно, он принял меня за одну из приглашенных певиц, подумала я, и густо покраснела.

– Нет, я слушательница курсов.

– Вот, – сказал Достоевский, – не успел дома прочитать, а не прочтя заранее, нельзя выходить на эстраду. Всегда могут случиться неподходящие места, которые придется, может быть, выкинуть…

Я предложила ему сесть у столика, а сама опустилась на стул недалеко от входной двери, чтобы не пропускать любопытных.

И Тургенев не заставил себя долго ждать. Высокий, с седыми волосами, зачесанными назад, он появился в дверях. Приостановился, окинув быстрым взглядом отведенную для артистов комнату. Я поднялась навстречу. Он протянул руку и, осмотревшись, направился прямо к Достоевскому, погруженному в чтение «Подростка», отрывок из которого он собирался прочесть.

Достоевский даже вздрогнул от неожиданности быстрого движения Тургенева и неловко привстал. Молча они протянули друг другу руки, а Тургенев двинулся к молодежи, которая тотчас окружила его. <…>

Музыкально-вокальные номера были исполнены, и пришла очередь Достоевского выйти на эстраду. Перед его выходом Тургенев выразил мне желание слышать его чтение, я прошла в залу, чтобы приготовить место.

Как полна была зала! Не только все места заняты, но стоят во всех проходах; очевидно, курсистки продали билеты без мест. По счастью, в первом ряду оставлено несколько кресел для официальных лиц. Одно из них я предложила Тургеневу.

Достоевский вошел в зал под шумные аплодисменты, долго не стихавшие. Тургенев сел и стал внимательно слушать чтение.

Достоевский читал то захватывающее место из «Подростка», где несчастная Оля, приехавшая из провинции в Петербург, напрасно ищет места, и, наконец, отец «подростка», без всякого злого умысла, предлагает ей, до приискания места, 30 рублей, которые она принимает. Но изверившаяся в добрых чувствах людей и их бескорыстии, она начинает сомневаться, следовало ли брать эти деньги, возвращает их после дикой сцены с отцом «подростка», и, придя домой, ночью вешается на гвозде, с которого случайно было снято зеркало.

Достоевский читал не очень громко, но таким проникновенным голосом, что становилось как-то жутко и казалось, что эту страшную сцену действительно переживаешь сама. Впечатление было так сильно, что аплодисменты раздались не сразу. Только когда прошло первое тяжелое впечатление, раздались аплодисменты. И Тургенев громко хлопал Достоевскому. <…>

Достоевский захотел на любезность Тургенева ответить тем же, и, когда тот пошел в залу навстречу шумной овации, Достоевский тоже вышел его слушать.

Тургенев выбрал «Певцов». Он читал громко, ясно, очень выразительно. Мне и теперь кажется, что все изображенные им лица запечатлелись во мне, как живые, не говоря уже о пении «певцов» рядчика и Яшки, носившего кличку Турка.

Несмотря на превосходное пение рядчика, победа оказалась на стороне Яшки. Рядчик и сам сознавал, что Яшка взял верх над ним и незаметно удалился из среды собравшихся. После пения в этом рассказе – попойка. Сцена произвела бы тяжелое впечатление на слушателей, если бы автор внезапно не перешел к комической сцене между двумя мальчишками. Один звал другого к отцу и на вопрос «зачем?» коротко отвечал: «отец тебя высечь хочет». Эту сцену великолепно прочел Тургенев, она вызвала общий смех, который сменился бурей хлопков.

Вечер окончился. Довольные, счастливые, мы покидали зал, провожая гурьбой любимых писателей до выходных дверей.

Тогда мы не предвидели, что в январе следующего года придется идти за гробом Достоевского, а через три года и тело Тургенева привезут к нам из далекого Парижа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.