Глава I. Детство и молодость

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава I. Детство и молодость

Родители Линнея. – Учение в школе. – Линней в университете. – Нужда. – Покровители Линнея. – Лапландское путешествие. – История с Розеном. – Дочь доктора Мореуса.

Карл Линней, знаменитый шведский естествоиспытатель, родился в Швеции, в деревеньке, Розгульт, 1 (13) мая 1707 года. Он был незнатного рода, предки его – простые крестьяне; отец Ниле Линнеус, был бедным сельским священником. На следующий год после рождения сына он получил более выгодный приход в Стенброгульте, где и протекло все детство Карла Линнея до десятилетнего возраста.

У людей с выдающимися талантами их прирожденные или рано развившиеся наклонности обнаруживаются обыкновенно в самом юном возрасте, в младенчестве: так это было и у Линнея. Страстная любовь к изучению природы не только проявлялась в нем с самого раннего детства, но и послужила источником немалых горестей для даровитого ребенка.

Его отец был большим любителем цветов и садоводства; в живописном Стенброгульте он развел сад, который вскоре сделался первым во всей провинции. Этот сад и занятия отца сыграли, конечно, немалую роль в душевном развитии будущего основателя научной ботаники. Мальчику отвели особый уголок в саду, несколько грядок, где он считался полным хозяином; их так и называли – «садиком Карла». Ему было не больше восьми лет, когда он разводил в своем садике все те виды растений, которые росли в саду отца; не довольствуясь этим, он пересаживал в свой садик нравившиеся ему цветы и растения из окрестных полей и рощ.

Отцу, вероятно, приятно было видеть, что сын унаследовал его любимую наклонность; но он смотрел на это как на забаву, – нужно было учить Карла, нужно было подумать о хлебе насущном и готовить мальчика к практической деятельности. Отец и мать пришли к согласию, что Карл будет пастором, и стали готовить его к духовной карьере. С этого времени начинаются мытарства маленького Линнея, мытарства, через которые ему долго пришлось проходить. Как у большинства великих людей, история его молодости есть история тяжелой и ожесточенной борьбы с обстоятельствами; как у всех сильных людей, борьба эта не могла задавить его душевных стремлений; она развила в нем характер и энергию духа и из бессознательных детских наклонностей выработала страстную преданность науке.

Когда мальчику минуло десять лет, его отдали в начальную школу в городке Вексие; школьные занятия даровитого ребенка шли плохо; он продолжал с увлечением заниматься ботаникой, а приготовление уроков было для него последним делом. Впрочем, начальник этой школы был сам любителем растений и благосклонно относился к «маленькому ботанику». Зато плохо пришлось ему, когда семнадцати лет он перешел в гимназию в том же городке: математикой и физикой он занимался охотно, но терпеть не мог латыни и не хотел ей учиться. Учителя за это считали его глупцом. Здесь повторилась история, нередкая и в наше время. Школьный педантизм обыкновенно не ладит с истинным дарованием и не умеет его оценить: «хорошие ученики» в школах обыкновенно – золотая посредственность, ведь юноши одаренные могут с успехом и увлечением заниматься только такими предметами, внутренний смысл которых им понятен. Самодовольные и ограниченные педагоги не раз выдавали неодобрительные аттестаты ученикам, которые не могли у них учиться единственно потому, что были от природы умнее своих учителей. То же случилось и с Линнеем; когда его отец приехал в Вексие и пошел в гимназию узнать об успехах сына, который учился там уже два года, ему сказали, что сын его – неспособный мальчик, ученье его не идет, и пастор из него, наверное, не выйдет; лучше было бы, если бы отец отдал его в обучение мастерству – к столяру или сапожнику.

Этот отзыв и дружественный совет почтенной коллегии жестоко огорчил и обидел бедного пастора, и, надо думать, Линнею досталось на этот раз за его безрассудную любовь к ботанике (ею он продолжал заниматься беспрерывно). Отец собирался уже взять юношу из гимназии и последовать совету гимназического начальства, но случай столкнул с добрым и порядочным человеком, который отговорил его от этого намерения и таким образом спас Карла. Это был местный врач Ротман; он был хорошим приятелем начальника той школы, где Линней начал свое учение, и от него знал об исключительной наклонности и дарованиях мальчика. Выслушав горькую жалобу отца, доктор сказал ему следующее: «Действительно, учителя, вероятно, правы, что из вашего Карла не выйдет толковый пастор; но я, со своей стороны, думаю, что из него выйдет знаменитый врач; а врач, в конце концов, не хуже проповедника заработает себе на пропитание». Ротман не ограничился добрым советом, а предложил отцу взять его сына к себе и лично надзирать за его ученьем.

Карл, со своей стороны, стал горячо просить отца оставить его в гимназии, и отец согласился. Но мать его долго не могла примириться с мыслью, что не увидит своего старшего сына на церковной кафедре; наконец она утешилась тем, что перенесла свои надежды на младшего сына, родившегося на одиннадцать лет позднее Карла, Это был единственный брат Линнея; он впоследствии действительно сделался пастором и унаследовал место своего отца в Стенброгульте. Кроме него, у Линнея было еще три сестры.

У Ротмана занятия «неуспевающего» гимназиста пошли лучше; доктор начал его понемногу знакомить с медициной и даже – вопреки отзывам учителей – заставил полюбить латынь. Для этого он не стал его держать над грамматикой и вместо Корнелия Непота и Цицерона дал ему Плиния. В сочинениях Плиния заключается целая энциклопедия естествознания древнего мира; молодой натуралист принялся с жаром за их изучение, и скоро скучная и трудная латынь стала ему легкой и веселой.

В XVIII веке латинский язык был международным языком всего ученого мира; изучая Плиния, Линней выучился и сам писать по-латыни и впоследствии писал не только свои сочинения, но и частные письма на этом языке, по обычаю своего времени; но на его латинском остался навсегда отпечаток слога Плиния, его главного учителя. Впрочем, знатоком этого языка он не сделался и писал с ошибками.

Кроме Плиния, Линней познакомился также у Ротмана с сочинениями Турнефора, первого ботаника того времени, и стал изучать растения по его методу.

В гимназии, вероятно, были удивлены неожиданным преуспеванием этого бездарного ученика и, кажется, продолжали относиться с недоверием к успехам, достигнутым «не по их методу». По крайней мере, когда он в 1727 году окончил гимназию, ректор ее, Крон, в свидетельстве, выданном Линнею для поступления в университет, поместил следующую витиеватую аттестацию:

«Юношество в школах уподобляется молодым деревьям в питомнике. Случается иногда, – хотя редко, – что дикая природа дерева, несмотря ни на какие заботы, не поддается культуре. Но пересаженное в другую почву дерево облагораживается и приносит хорошие плоды.

Только в этой надежде юноша отпускается в академию, где, может быть, он попадет в климат, благоприятный его развитию».

С этой сомнительной рекомендацией в кармане Линней отправился в Лунд, ближайший университетский город Швеции. Здесь у него был родственник, священник и профессор Гумерус, на протекцию которого он возлагал большие надежды. Однако, въезжая в Лунд, Линней услышал колокольный звон, и на вопрос «Чьи это похороны?» – получил ответ: «Хоронят священника Гумеруса».

С тех пор в течение всей своей жизни Линней не мог равнодушно слышать колокольного звона.

Случайно все-таки у него оказался здесь один знакомый профессор, который записал его в число своих слушателей, причем Линнею удалось не предъявлять своего малоутешительного свидетельства.

Линнею было 20 лет, когда он поступил в университет; педагогические неудовольствия теперь для него кончились; «неуспевающий» ученик в гимназии стал заниматься в университете с блестящим успехом. Но зато теперь наступила пора материальных лишений и тяжелой борьбы за существование. У отца его не было средств для содержания сына в университете, и Линнею приходилось в студенческие годы терпеть иногда горькую нужду.

В Лунде в нем принял участие профессор медицины Килиан Стобеус; он обратил внимание на него как на прилежного студента, увидел его нужду и, по примеру доктора Ротмана, предложил Линнею поселиться в его доме. У Стобеуса оказалась хорошая библиотека, коллекции минералов, птиц, раковин, сушеных растений, и Линней с жадностью погрузился в науку. Мать Стобеуса пожаловалась однажды сыну, что в комнате Линнея всю ночь горит огонь: «Верно, он забывает тушить свечу, засыпая: как бы не наделал пожара». Профессор неожиданно пришел ночью в комнату студента и застал его не спящим, а погруженным в чтение: он изучал книги, которые дал ему один товарищ-немец, имевший разрешение брать книги из библиотеки Стобеуса. На другой день Стобеус дал Линнею позволение неограниченно пользоваться его библиотекой, не прибегая ни к чьему посредству.

Теперь карьера Линнея могла бы быть обеспеченной, тем более что Стобеус привлек его к участию в своей медицинской практике и обещал впоследствии передать ее всецело ему. Но в следующем же году Линней покинул Лунд и перешел в другой университет, в Упсалу; его манила туда репутация двух профессоров, Рогберга и Рудбека, преподававших медицину и ботанику, и ботанический сад, принадлежавший университету; кроме того, он надеялся на возможность получить в Упсале королевскую стипендию. Старый друг, доктор Ротман, поддержал его в этом намерении. Посетив на каникулах родительский дом и получив от отца единовременно небольшую сумму денег, Линней перебрался в Упсалу. Отцовские деньги вышли, стипендии он не получил и вскоре впал в крайнюю нужду; у него не было ни обеда, ни сапог, ни платья; он должен был пользоваться помощью товарищей и, получивши в подарок старые сапоги, сам чинил их себе, заделывая дырявые подметки картоном и древесной корой. Теперь уж он жалел, что не остался в Лунде у Стобеуса; отец советовал ему бросить ученье, вернуться домой и, возвращаясь к прежнему плану, поступить в духовное сословие. Находясь в безвыходном положении, Линней решил наконец послушаться отца, но счастливая звезда выручила его и на этот раз. Решение расстаться с университетом было уже окончательно принято, и накануне отъезда он пошел в последний раз в университетский сад проститься со своими любимыми цветами и гордыми мечтами молодости. Он наклонился срезать на память в своей гербарий редкий, только что распустившийся цветок, когда с ним заговорил Олаус Цельзий, соборный священник, ученый богослов и любитель ботаники. Разговорившись с молодым студентом, Цельзий был поражен его огромными ботаническими познаниями и подробным знакомством с ботаническим садом университета; он увидел бедственное положение юноши и узнал о принятом им против воли решении. Судьба опять пришла на помощь Линнею в самую критическую минуту: Цельзий радушно предложил студенту поселиться у него в доме, пока не устроятся его дела. Можно себе представить, какими глазами посмотрел Линней на Цельзия и на свой любимый ботанический сад, который был так неожиданно вновь возвращен ему.

Теперь самый критический период жизни Линнея миновал; хотя ему и приходилось еще переносить и неудачи, и лишения, но ни разу уже не пришлось сворачивать с пути, по которому он стремился.

Мало-помалу его дела пошли на лад. Новый покровитель Линнея, Цельзий, работал над ученым, духовно-ботаническим сочинением «Hierobotanicum»; это должен был быть трактат обо всех растениях, названия которых встречаются в Священном Писании. Линней стал помогать ученому автору в собирании литературных справок по этому сочинению. Вскоре у него нашлись частные уроки, и он смог наконец на свои собственные деньги купить себе башмаки и нужное платье.

В это время Линней впервые выступил с самостоятельным научным рассуждением: по поводу одной диссертации, защищавшейся в Упсальском университете, он написал небольшую статейку о поле растений. В ней уже находились зародыши тех идей, которые впоследствии привели его к новой системе растительного царства. Цельзий прочитал его рукопись и передал ее Рудбеку, профессору ботаники и медицины; Рудбек обратил внимание на большие сведения и самостоятельные взгляды, которые обнаружил молодой студент в своей статье, и стал принимать в нем такое же участие, как Цельзий. Он пригласил Линнея давать уроки своим сыновьям, разрешая пользоваться для занятий своей библиотекой.

В 1730 году Рудбек по старости лет решил передать кому-нибудь часть своих лекций, и выбор его остановился на Линнее. Факультет произвел ему испытание и одобрил его, хотя профессор Рогберг и считал рискованным «делать доцентом студента, не пробывшего еще трех лет в университете». Но опасения его были напрасны: Линней стал исполнять свои новые обязанности с полным успехом. Кроме лекций, он предпринимал со своими слушателями ботанические экскурсии: на эти практические занятия у него явилось много желающих, и он стал получать порядочное вознаграждение.

Из его товарищей по Упсальскому университету был один также оставившей по себе добрую память в науке. Когда в 1727 году Линней поселился в Упсале и просил указать ему, кто из студентов обладает наибольшими познаниями по естественной истории, его товарищи единогласно назвали ему Петра Артеди. В судьбе и свойствах обоих молодых людей было много общего. Артеди был на два года старше Линнея и также беден: в 1724 году он явился в Упсалу изучать богословие, но, как и Линней, променял подготовку к «хлебной» карьере на неблагодарное изучение естествознания. Они познакомились, и вскоре между Артеди и Линнеем завязалась тесная дружба; специальностью Артеди была ихтиология, изучение рыб, и по отношению к этой отрасли знания он носился с такими же реформаторскими идеями, как Линней в вопросе о классификации растений.

В Упсале с 1719 года существовало Королевское научное общество. По ходатайству профессора Рудбека и Цельзия это общество в 1732 году предложило Линнею отправиться в научное путешествие на крайний север Шведского государства, в Лапландию. Линней с радостью согласился на это предложение и, посетивши предварительно отца и Килиана Стобеуса в Лунде, весной 1732 года пустился в путешествие, которое продолжалось около полугода.

Деньги, отпущенные ему на это путешествие, представляют из себя, по теперешним ценам, до смешного малую сумму: всего 60 талеров. На эти деньги Линней ухитрился полгода пространствовать, посетить Лапландию и Финляндию и еще сделать маленькие сбережения. Он не задавался при этом, конечно, никакими широкими целями, а путешествовал самым скромным образом, – иначе, впрочем, и невозможно путешествие по такой стране, как Лапландия. Из Упсалы Линней выехал верхом, а на месте странствовал по большей части пешком.

Странствования по каменистым и болотистым пустыням Лапландии и теперь еще сопряжены с большими трудностями, лишениями и даже опасностями; несомненно, это одно из самых неприятных путешествий, какое можно предпринять в пределах Европейского материка. Значительная часть прежней Шведской Лапландии перешла теперь в русские владения и относится частью к Финляндии, частью, вместе с Кольским полуостровом, представляющим собою продолжение той же страны, к Архангельской губернии. Отличительная черта этого невеселого края – полное отсутствие всяких путей сообщения; зимою, правда, в них и нет надобности: олени, запряженные в легкие лапландские санки, проворно везут путешественника по глубокому снегу, сравнявшему все препятствия, куда угодно. Но летом страна представляет из себя хаотическую груду гранитных скал, погруженную в непроходимое болото. Наилучшие пути тогда – водные: многочисленные озера и реки испещряют всю страну, но горные реки обладают чрезвычайно быстрым течением и порожисты; лопари с отчаянной удалью и искусством спускаются по этим порогам в утлых лодчонках. Мириады мошек и комаров делают здесь летом существование совершенно невыносимым.

Едва ли общая картина этого края сколько-нибудь значительно изменилась с того времени, как полтораста лет тому назад по ней путешествовал молодой Линней. И теперь население Лапландии ничтожно; коренные жители ее, лапландцы, или лопари, – кочевой, полудикий народец финского племени, давно уже обращенный в христианство (хотя христианство их довольно сомнительной чистоты), живет отдельными группами, далеко раскинутыми в безбрежных лесах. Более культурное население – русские, финны, шведы – обитает только по окраинам страны, и то редкими оазисами.

При средствах, бывших в его распоряжении, и при состоянии страны, в которой он путешествовал, едва ли Линней мог собирать здесь сколько-нибудь значительные естественноисторические коллекции; вероятно, он ограничивался собиранием и записыванием всевозможных наблюдений и изучением местной флоры. Дорожный дневник, который он вел, остался, впрочем, неизданным; он напечатал, по возвращении, только статью о лапландской флоре («Florula lapponica»), и это был его первый напечатанный труд (1732 год). По возвращении из своего путешествия он вновь стал читать в Упсале лекции по минералогии и ботанике; его положение в университете соответствовало приблизительно положению теперешних приват-доцентов. У Линнея было достаточно слушателей, так что труд его оплачивался и он мог существовать своими лекциями. Но вскоре с ним случилась большая неприятность, оказавшая решающее влияние на его судьбу. Хотя Линней и прослушал курсы медицинских наук в Упсальском университете, но ученой степени у него не было. В шведских университетах тогда господствовал такой обычай: студенты, прослушавшие курс, ездили за границу для получения докторской степени в тамошних университетах. У Линнея решительно не было средств для поездки в Голландию, куда ездили обыкновенно медики за докторским дипломом, и он все еще оставался врачом непатентованным. Между тем, по уставу, человек, не имеющий ученой степени, не мог быть доцентом в университете, так что лекции, которые читал Линней, были не совсем законны. Факультет, очевидно, смотрел на это сквозь пальцы, принимая во внимание его знания, его бедность и влияние его покровителей, Рудберга и Цельзия. Но неожиданный успех молодого доцента начинал мозолить глаза его менее счастливым товарищам и соперникам, и один из них, Розен, адъюнкт медицинского факультета, возбудил вопрос о незаконности чтения лекций Линнеем. Раз вопрос был поставлен официально, пришлось его решить на почве формальности, и Линнею было воспрещено дальнейшее преподавание в университете. Это неожиданное несчастье повергло его в совершенное отчаяние, и у него произошла бурная сцена с Розеном, из которой мог возникнуть новый огромный скандал: Розен был членом факультета, и оскорбление, нанесенное ему Линнеем, могло бы быть раздуто до степени покушения на убийство, если бы в дело не вмешался старый покровитель его, Цельзий. Благодаря его влиянию инцидент был улажен, но двери Упсальского университета для Линнея закрылись окончательно.

Это был тяжелый удар. После таких долгих испытаний, таких тяжелых трудов Линней, только что начинавший чувствовать почву под ногами, уже приобретавший известность, снова очутился в переходном и неопределенном положении.

Летом 1734 года он путешествовал по Далекарлии, шведской провинции, знаменитой своими минеральными богатствами, во главе нескольких молодых людей, студентов, затеявших эту поездку с образовательной целью и пригласивших Линнея быть руководителем. В числе их были сыновья Рейтергольма, губернатора Далекарлии, и он взял на себя издержки Линнея по путешествию. Когда эта поездка окончилась, Линней временно поселился в Фалуне, главном городе той же провинции, и ему удалось здесь недурно устроиться. Он стал читать частным образом лекции по минералогии и пробирному искусству, и в этом городе, знаменитом своими медными рудниками, оказалось достаточное число желающих слушать лекции молодого ученого; кроме того, у него нашлась здесь медицинская практика. Но это сравнительное материальное довольство, которым Линней не был избалован раньше, не особенно его соблазняло: он не забывал о своем намерении поехать за границу и завоевать себе диплом, за неимение которого с ним так обидно поступили в Упсале.

Вскоре с Линнеем случилось происшествие, давшее окончательный толчок его решению. В Фалуне он познакомился с городским врачом Мореусом, человеком образованным, крайне преданным своему делу и обладавшим хорошими средствами. У него было две дочери, и старшая из них, Сара-Лиза, завоевала сердце великого реформатора науки; убедившись вскоре в ее взаимности и получив согласие, Линней не без сердечного трепета обратился за согласием к ее отцу; отец – как много лет спустя Линней описывал не без юмора в письме к одному из своих друзей – ответил «и да, и нет», потому что «…я ему нравился, но мои обстоятельства были ему противны». В конце концов, он обещал Линнею руку своей дочери тогда, когда он окончательно устроится; он одобрял его намерение ехать за границу и решил даже оказать содействие своему будущему зятю. Небольшие сбережения, которые Линней успел сделать, вместе с деньгами, полученными от Мореуса, составили сумму около сотни дукатов, и с этим капиталом Линней пустился, наконец, в давно желанное путешествие.