Тысяча и одна церковь: от тридцать первой до сорок пятой

Тысяча и одна церковь: от тридцать первой до сорок пятой

В последний раз Гертруда Белл посещала Бинбир Килисе в 1908 году, и церковь № 1 еще хранила следы перестройки, проводившейся в IX или X веке, что дало нам столько информации об истории Бараты, сколько мы вряд ли почерпнули бы из другого источника. Жители ушли из города, когда арабы начали набеги во второй половине VII века, но византийские анатолийцы, что свидетельствует об их стойкости, гору не покинули, а просто передвинули свое поселение на пять километров в сторону и подняли на полкилометра вверх по склону, чтобы удобнее было держать оборону. Здесь они и возвели новый город, а когда позволили обстоятельства, во второй половине IX века частично восстановили нижний город и некоторые храмы.

Первое, что мы увидели в верхнем городе, была красивая церковь на крутом обрыве скалистого уступа. Я попросил Ибрагима остановиться, но он настоял на том, чтобы мы доехали до центра деревни Дегле. Здесь мы оказались в окружении беспорядочных гигантских обломков, на которых (и вокруг которых) местные жители возвели себе дома и сельскохозяйственные постройки. Дегле некогда имела свою мечеть с восхитительными настенными росписями, изображавшими деревья и цветы. Ныне мечеть заброшена, а численность населения деревни сократилась до двух-трех семей. Они ведут очень уединенную жизнь и с радостью встречают туристов; нас стакан за стаканом потчевали айраном – изумительным освежающим напитком наподобие кефира.

Своим хаотическим видом верхний город обязан не только разрушениям. Он никогда не имел регулярного плана, но при тщательном исследовании выяснилось, что какой-то организующий принцип все же есть. Три-четыре окруженных стенами участка, включающие в себя церкви и прочие, в основном монастырские, сооружения, со временем были объединены длинными стенами, то есть в целом город был отлично укреплен. В центре современной деревни Дегле находится крупнейший из таких участков.

Он господствует здесь благодаря развалинам искусно построенной крестообразной башни, от которой сохранилась только широкая арка. К западу от башни расположено приметное двухэтажное здание с параллельными сводами, ныне обрушенными. На первом этаже заперты овцы, зато белые козы свободно бродят по окрестностям, то и дело живописно замирая высоко в развалинах и образуя впечатляющие композиции на фоне красноватого камня. К северу от башни обращает на себя внимание церковь № 32 с нефом, ограниченным высокими галереями. Ее состояние значительно ухудшилось со времени посещений Белл, которая застала лишь начало процесса разрушения. В 1905 году высокая аркада северной галереи была еще цела и двухэтажный нартекс сохранял свою первоначальную высоту; к 1907 году аркада была разрушена свирепыми зимними бурями, но б?ольшая часть нартекса стояла нетронутой. Теперь же все сровнялось с уровнем оконных и дверных проемов. Сквозь изрезанные крестами двери видны поросшие травой груды битого камня, устилающие неф вплоть до благородной апсиды, единственной еще сохранившей свой первоначальный облик.

Вид с естественной террасы, возникшей между вершинами Карадага и равниной, прекрасен и безмятежен. Несмотря на высоту и заброшенность, местность обладает каким-то поразительным свойством узнаваемости и близости. Переходя от церкви к церкви, как это делали византийские горожане, мы все глубже погружались в жизнь X века. Византийский пифос огромных размеров возле турецкого дома, конечно же, не один раз чинили, но до сих пор используют по назначению.

Измаил потащил нас от центра деревни через каменистые поля, скрывающие, должно быть, остатки улиц и строений, к северо-западной окраине селения, где жмутся друг к другу почти до основания разрушенные дома. Он рассказал, что разбор зданий на строительные материалы продолжался вплоть до недавнего времени; Белл также писала о крестьянах, разбиравших развалины, чтобы очистить место для бахчи. Теперь, торжественно объявил наш провожатый, с этой пагубной практикой покончено: каждому тронувшему хотя бы один камень Тысячи и одной церкви, придется иметь дело с Измаилом, а всем окрестным жителям прекрасно известно, что он не позволит нанести строениям даже малейшего ущерба. Я исполнился уверенности, что отныне руины будут гораздо целее, тем более что его миссию облегчает сокращение населения Дегле.

К счастью, строение обозначенное в списке Белл номером 45, выдержало натиск крестьян, времени и непогоды; его бесформенные руины до сих пор высоки и местами сохраняют замечательную тесаную облицовку из каменных плит. Измаил заявил, что это не церковь, а просто дом, хотя Белл писала о нем как о монастырском здании. За его стенами царствуют дикие цветы и высокие травы. На другой стороне огороженного пространства напротив холма расположены остатки купольной церкви № 35. Она изрядно пострадала, но на ее камнях хорошо провести несколько минут в тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра в кронах одичавших плодовых деревьев. На соседнем участке Измаил выкопал какое-то растение, вероятно местный деликатес. На вкус его покрытые белыми прожилками шелковистые листья оказались освежающе-пикантными.

Мы возвращались в деревню, и нависшие над нами вершины Карадага еще зеленели после весенних дождей кустарниками. Гертруда Белл посетила расположенный на самом высоком пике монастырь с красивой купольной церковью, и я пожалел, что не могу последовать по ее стопам, – это будет моим заданием на следующий год. Следы террас, водяных желобов, цистерн и виноградных прессов на нижних склонах свидетельствовали о высоком уровне сельскохозяйственной культуры византийского населения – источника удивительного процветания и изобилия, позволявшего людям так много времени и сил уделять возведению и украшению храмов. Впрочем, Рэмзи в одном из пассажей своей книги довольно сварливо заявляет: «Мало что можно сказать в пользу этого провинциального византийского городка» – и называет его «пристанищем невежества и скуки». Он видит в этом один из симптомов общего «национального упадка», главным источником которого считает православие. Утверждение весьма сомнительное, и, тем не менее, проследим за ходом рассуждений сэра Уильяма: народ оставался в лоне Церкви, «в результате чего искусство, наука и образование погибли, а монастыри были покинуты». Победа Церкви означала, по его мнению, «деградацию высокой морали, разума и христианства».

Этот характерный выпад Рэмзи демонстрирует, что его взгляд на Византию был затуманен ядовитыми испарениями антивизантийских предрассудков, поднимавшихся с соблазнительно проникновенных страниц Гиббона. Непросто было в начале ХХ века даже человеку с исключительным знанием памятников византийской Анатолии отказаться от привычки видеть в Византии общество, проникнутое духом суеверий и упадка. На самом деле, за вычетом периодически повторяющихся приступов фанатизма, православие не было враждебно ни искусству, ни образованию, ни даже трудам языческих поэтов и философов. В качестве примера достаточно привести библиофила патриарха Фотия (IX век) или архиепископа Фессалоник Евстафия (XII век), посвятившего немало времени составлению комментариев к Гомеру, Пиндару и Аристофану. Вопрос, по-моему, настолько ясен, что и спорить тут не о чем.

Конечно, большинство жителей Бараты были неграмотными, но это связано скорее с отдаленным расположением города, чем с религиозным мракобесием. Провинциальные скука и невежество – отнюдь не изобретение православия, так что по сравнению с большинством западных городов IX–X веков Барата – просто светоч культуры и благосостояния.

Время с 850 по 1050 год, когда верхний город был на подъеме, ни в коем случае нельзя назвать временем «национального упадка». Это был апогей Византии: империя под управлением Македонской династии переживала продолжительный период безопасности и процветания, а науки и искусства развивались как никогда прежде.

По всей вероятности, на Черной горе редко дискутировали о трудах Платона и Аристотеля, а речь местных жителей не изобиловала цитатами из Гесиода и Еврипида; там не работали со слоновой костью и не делали эмалей; ремесленники не пытались имитировать греко-римские шедевры, а мозаичное искусство было для них слишком сложным и дорогим, но всплеск строительной активности в этой местности на протяжении двух столетий – составная часть великого расцвета византийской культуры.

Наш проводник Измаил подошел к делу творчески. Самую красивую церковь (у Гертруды Белл она фигурирует под № 35), которую мы заметили еще при приближении, он приберег напоследок. Очарование ее усиливается благодаря расположению на крутом склоне, откуда открываются потрясающие виды долины Коньи и дальних исаврийских холмов. В плане (сводчатая базилика) она мало чем отличается от других церквей, но все в ней выглядит привлекательнее – соотношение элементов, их пропорции, качество кладки, насыщенный золотисто-коричневый цвет камня. Внутри церкви мирно ползала под благородными арками черепаха, а снаружи полная апсида с двумя перетяжками простых широких карнизов, казалось, гармонично вырастала прямо из склона холма. Место для церкви, как и подобает греческим храмам, было выбрано просто идеально.

Даже сэр Уильям Рэмзи пленился красотой Бинбир Килисе: «Великая традиция византийской архитектуры сохранилась в этой глуши до наших дней. Она не зачахла и не умерла постепенно, а просто завершилась вместе с христианской империей, поскольку исчезло поле для ее деятельности. Она, будучи последним выражением свободного эллинского духа, не смогла пережить утраты свободы». Когда вскоре после 1071 года турки захватили Черную гору, они не были замечены ни в каких злодеяниях, и некоторое время турки и греки жили бок о бок, но в начале XII века последние начали покидать гору. Церкви здесь больше не возводились, а столетиями оберегавшиеся сады и виноградники стали приходить в упадок.

На обратном пути в Караман Измаил настоял на том, чтобы мы пообедали в его доме в деревушке Укюю, расположенной в долине между Дегле и Маден Шехри. Не знавшая о нашем приезде жена Измаила, тем не менее, умудрилась быстро приготовить восхитительное жаркое из помидоров и баклажанов на бараньем бульоне, к которому прилагались потрясающие, тонкие как бумага лепешки, служившие одновременно и тарелками, и салфетками. До этого момента Измаил исполнял роль хозяина Черной горы, но теперь мы увидели его в новой роли доброго семьянина. Милая соседская девчушка в красно-белом праздничном платье с причудливыми оборками забрела в дом и немедленно забралась к нему на колени. Они тихо о чем-то говорили, манеры Измаила были мягкими и тактичными. Казалось, даже воздух здесь исполнен дружелюбия, и крохотный котенок беспрепятственно бродил по каменному обеденному столу. Трое симпатичных сыновей Измаила весело приветствовали нас, но их отец, человек передовых идей, особенно гордился своей умницей дочкой, которая уехала в Анкару изучать в университете литературу. Все сыновья оказались холостыми, и когда я выразил по этому поводу удивление, мне объяснили, что у них нет денег на калым. Необходимая для выкупа невесты сумма, в пересчете на доллары, показалась мне незначительной, и я тут же предложил заплатить хотя бы за одного из юношей. Но Ибрагим прозрачно намекнул, что Измаил денег не возьмет. В благодарность за его помощь и гостеприимство я согласился отвезти в Караман пятикилограммовую головку сыра.