Крымский фронт

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Крымский фронт

Из Севастополя мы двинулись на север, к Перекопу, но вскоре, не дойдя до Армянского перешейка, встретили свои отступающие войска. От них узнали, что немцы прорвали наши оборонительные линии на Перекопе и, ликвидируя попытки сопротивления, большими силами двинулись к Евпатории, разрезая Крымский фронт на две части – западную и восточную.

Л.Г. Иванов

Крымский фронт, керченская трагедия, коварство Мехлиса и напор Манштейна – все эти понятия сложились, слились, соединились в один какофоничный ком в памяти генерал-майора Леонида Георгиевича Иванова и долгое время, нет, до последних дней жизни будоражили воспоминаниями при дневных раздумьях о пережитом. А по ночам они врывались в полусумеречное сознание яркими цветными снами.

Все дороги на войне, говорят фронтовики, опасны и страшны, но среди них выделились некоторые своей трагедийностью с огромными потерями из-за бездарности и некомпетентности некоторых руководителей.

Керченская трагедия на Крымском фронте, руководимом в 1941–1942 годах генерал-лейтенантом Д.Т. Козловым и представителем Ставки ВГК комиссаром 1-го ранга генерал-полковником Л.З. Мехлисом, – одна из таких дорог, и ею достойно прошел наш герой. Есть смысл кратко дать историческую справку тех событий, чтобы понять смысл обстановки на стратегическом участке нашей земли.

Обладание Крымским полуостровом для противника имело важнейшее значение. Может, даже главное – для дальнейших наступательных операций. Гитлер называл Крымский полуостров советским непотопляемым авианосцем, угрожающим румынской нефти. Топливо для него было важнее, чем судьбы своих и румынских солдат.

18 октября сорок первого 11 – я полевая армия под командованием генерала от инфантерии Эриха фон Манштейна начала операцию по захвату Крыма. После десяти дней упорных боев немцы вышли на оперативный простор. К 16 ноября 1941 года весь Крым, кроме Севастополя, был оккупирован. 26 декабря 1941 года началась Керченско-Феодосийская десантная операция. Войска советских 51-й и 44-й армий Закавказского фронта отбили Керченский полуостров, продвинувшись более чем на сто километров за 8 дней.

Советские войска остановились 2 января 1942 года на рубеже Киет – Новая Покровка – Коктебель. Нашим восьми стрелковым дивизиям, двум стрелковым бригадам и двум танковым батальонам противостояла одна немецкая пехотная дивизия, усиленная пехотным полком и румынскими горной и кавалерийской бригадами.

Манштейн в своих мемуарах писал:

«Если бы противник использовал выгоду создавшегося положения и стал бы быстро преследовать 46-ю пд (пехотная дивизия. – Авт.), а также решительно ударил по отходящим от Феодосии румынам, то создалась бы обстановка безнадежная не только для этого нового участка фронта 11 – й армии. Решалась бы судьба всей 11 – й армии. Более решительный противник мог бы стремительным прорывом на Джанкой парализовать все снабжение армии. Отозванные от Севастополя войска – 170-я и 132-я пд – могли прибыть в район западнее или северо-западнее Феодосии не раньше чем через 14 дней».

Но случилось то, что случилось. 1 января 1942 года план операции был доложен наркому обороны с общей задачей – уничтожение всех сил противника в Крыму. Начало операции намечалось на средину января. Однако в намеченный срок операция не была начата, а 15 января 1942 года немцы и румыны успешно нанесли контрудар.

В марте советские войска трижды предпринимали безуспешные попытки наступления. И тогда Кремль среагировал вполне грамотной, по оценке профессионалов, директивой Ставки ВГК № 170357 от 6 мая 1942 года. Предлагалось, а скорее приказывалось:

«Увеличение сил Крымского фронта в настоящее время произведено не будет. Поэтому войскам Крымского фронта прочно закрепиться на занимаемых рубежах, совершенствуя их оборонительные сооружения в инженерном отношении и улучшая тактическое положение войск на отдельных участках, в частности, захватом Кой-Асанского узла».

По количеству личного состава советские войска двукратно превосходили противника, но Манштейн решил численное превосходство обратить в свою пользу путем окружения огромной массы наших войск на малой территории. Для этого он решил максимально использовать артиллерию и авиацию. 8 мая 1942 года он приказал своим войскам перейти в наступление. Операция под кодовым названием «Охота на дроф» началась.

* * *

16 мая 1942 года немецкая 170-я пехотная дивизия взяла Керчь, а через трое суток боевые действия на Керченском полуострове прекратились, за исключением сопротивления остатков советских войск в Аджимушкайских каменоломнях. Из 250 тысяч бойцов и командиров Крымского фронта за 12 дней боев было потеряно безвозвратно 162 282 человека – 65 %. Немецкие потери составили 7,5 тысячи человек.

Командованию Крымским фронтом провести эвакуацию организованно не удалось. Противник захватил почти всю нашу боевую технику и тяжелое вооружение и позже использовал их в борьбе против защитников Севастополя. 4 июня 1942 года Ставка ВГК объявила виновными в «неудачном исходе Керченской операции» командование Крымского фронта. Разбор полетов был жесткий – руководство фронта лишилось должностей и понижено в звании. Командующий фронта генерал-лейтенант Козлов был снят с должности и понижен в звании до генерал-майора. Представитель Ставки армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис был снят с постов замнаркома обороны и начальника Главного политуправления Красной армии и понижен в звании до корпусного комиссара. Другие руководители фронта тоже пострадали из-за некомпетентности Мехлиса и постоянных попыток руководить войсками, мешая это делать профессионалам.

Свидетелем тяжелой моральной обстановки, созданной в Крыму во многом усилиями представителя Ставки ВГК Мехлиса, стал в апреле 1942 года нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов, который в своей честной книге, как и сам нарком, «Накануне» писал:

«И вот мы в штабе фронта. Там царила неразбериха. Командующий Крымским фронтом Козлов уже находился «в кармане» у Мехлиса, который вмешивался буквально во все оперативные дела. Начальник штаба П.П. Вечный не знал, чьи приказы выполнять – командующего или Мехлиса. Маршал Буденный (главком Северо-Кавказского направления, в чьем подчинении находился Крымский фронт) тоже ничего не мог сделать. Мехлис не желал ему подчиняться, ссылаясь на то, что получает указания прямо из Ставки».

Среди старших офицеров штаба фронта прижилась и ходила даже такая шутка, что Козлов боится Мехлиса сильнее, чем немцев. Боялся, так как знал, как он расправился с управлением Западного фронта и его командующим Д.Г. Павловым и теперь имел весьма веские основания полагать, что подошла в Крыму и его очередь.

* * *

Леонид Георгиевич прошел это крымско-керченское исчадие ада от его начала и до конца, тогда не верилось, что когда-то оно закончится, и остался живым. Живым для продолжения дальнейшей борьбы с ненавистным врагом. У него, старшего лейтенанта госбезопасности, свой взгляд на некомпетентность и бесчеловечность представителя Ставки Мехлиса.

Давайте вникнем в оценку, которую дал военный контрразведчик личности комиссара 1-го ранга:

«Мехлис не щадил людей, был известен среди командования как человек резкий, решительный, с неуравновешенным характером и почти неограниченными полномочиями, приобретший славу организатора скорых расправ, отчего некоторые офицеры и генералы его просто боялись… Не имея военного образования и слабо разбираясь в армейском руководстве, Л. Мехлис считал, что работоспособностью, жестокостью и волюнтаризмом можно решать даже стратегические задачи. Не считаясь с мнением специалистов и должностных лиц, зачастую требуя выполнения поставленных задач через головы прямых начальников, что создавало в работе неразбериху, он сводил на нет инициативу руководителей различных рангов, привносил своим появлением атмосферу подозрительности и нервозности.

Он вникал даже в специальные вопросы и давал прямые команды по ремонту танков. Без указания Л. Мехлиса на Крымском фронте не могли распределяться даже лошади и вооружение! Он правил любые, попадавшиеся ему на глаза приказы, часто ограничиваясь только литературным редактированием. Столь же энергично, сколь и поверхностно, он пытался решить и кадровые вопросы. Так, на Крымском фронте ему не понравился начальник штаба фронта генерал-майор Ф.И. Толбухин, будущий маршал Советского Союза. В начале марта в телеграмме И. Сталину он дал ему хамскую характеристику. За что получил от вождя настоящую отповедь…»

Такая оценка «из окопа», данная дилетанту-политработ-нику, могла принадлежать только наблюдательной, благоразумной, профессионально-цепкой личности.

Автору несколько раз доводилось встречаться в исторической литературе с текстом телеграммы недавно еще в войсках высокомерного, импульсивного и вдруг прозревшего и перепуганного Мехлиса, отправленной Сталину:

«Бои идут но окраинах Керчи, с севера город обходится противником. Напрягаем последние усилия, чтобы задержать противника. Части стихийно отходят. Эвакуация техники и людей будет незначительной, мы опозорили страну и должны быть прокляты».

Константин Симонов – поэт и писатель таких знаменитых вещей, как стихотворения «Жди меня…» и романа «Живые и мертвые», хорошо знавший капризную и сложную фигуру партийного комиссара, писал: «Мне рассказывали, что после керченской катастрофы, когда Мехлис явился с докладом к Сталину, тот, не пожелав слушать его, сказал только одну фразу – «Будьте вы прокляты!» и вышел из кабинета».

Это только внешние стороны катастрофы, внутренние пришлось пережить нашему герою.

* * *

Теперь автор решил раскрыть то, что Леонид Георгиевич не раз рассказывал своим ученикам, а потом поведал письменно. На вопрос о примерах в керченской трагедии он называл одни и те же события и ни разу не сбивался, не видоизменял канву увиденного своими воспаленными от жары и мороза, пыли и снега, зноя и мороза глазами. Значит, говорил правду. И это подкупало слушающих и читающих людей. Так пройдемся по дорогам крымского участка войны Леонида Георгиевича, на которых правда и только правда:

«В ноябре-декабре 1941 года высадился знаменитый Керченско-Феодосийский морской десант, перед которым стояла задача овладения Керченским полуостровом. Я в составе батальона из Тамани высадился в районе Керчи в декабре 1942 года. Замысел десанта основывался в расчете на внезапность. В значительной степени эти расчеты оправдались. При погрузке часть батальона разместилась на рыболовецкой шхуне, а мы – на барже, прикрепленной к шхуне тросом. Погода была сложная: ветер, легкий морозец – 3–4 градуса. Течением воды из Азовского в Черное море несло большое количество льдин, появилась опасность, что они могут побить борт и утопить судно. Но после отплытия я ощутил на барже запах дыма. Похоже на пожар! Я начал искать – в чем дело и обнаружил в трюме, откуда шел запах, группу военнослужащих, в основном грузин (из другой, не нашей части), которые прямо на ящиках с боеприпасами разожгли для согрева небольшой костер. Несмотря на достаточно бурный национальный протест, я потребовал прекратить эти, мягко говоря, опасные действия.

К Керчи мы подошли на рассвете. Никто нас, конечно, ни оркестром, ни цветами не встречал. К счастью для нас, для противника наш десант оказался неожиданным. Пирсов для швартовки наших судов не нашли, и мы прыгали в холодную морскую воду, доходившую до груди или до пояса, и спешно выбирались на берег. Было 3–4 градуса мороза. Керчь была очищена от врага…»

И дальше будут куски текстов, написанные словно на листах блокнота и вырванных для того, чтобы поведать потомкам неистлевшую правду о тех горячих по накалу днях с огнем, свинцом, осколками, жестокостями и канонадой, не обладающих здравым смыслом невиданной доселе войны.

* * *

Вот тексты из этих ЛИСТОВ:

«Запомнился такой трагический случай. Через несколько дней после освобождения Керчи мы шли с комиссаром батальона Ковальчуком в направлении Приморского бульвара. Немецкие самолеты бомбили город.

Мы к налетам привыкли и не обращали на них особого внимания. Немного не доходя до поворота на бульвар, я поднял голову и увидел падающую прямо на нас бомбу. Не говоря ни слова, я сильно толкнул комиссара в подворотню. Он упал, и рядом упал я. В это время разорвалась бомба, которая точно угодила в стоящий рядом четырехэтажный дом. Дом был разрушен. А в нем находился штаб десантно-морской части. Многие матросы и офицеры были убиты, многие ранены. Мы с комиссаром были сильно оглушены и легко контужены. Из дымящихся руин выскочил человек с обожженной головой. Одна его штанина была оборвана, на колене кровоточила большая рана, один глаз висел около носа. Он протянул к нам с комиссаром руки, прохрипел что-то вроде «помогите» и упал. В помощи он уже не нуждался…»

* * *

«При вступлении в город Керчь на центральной площади были обнаружены семь повешенных немцами партизан. Во рву под Багерово, в 8 километрах от Керчи, были найдены семь тысяч расстрелянных советских людей (в основном евреев)! Естественно, что я в числе других сотрудников (Иванов в то время был оперуполномоченным батальона. – Авт.) занимался поиском преступников, совершивших эти злодеяния…

Фронтовой быт… на позициях был очень тяжелый. Часто шли дожди. Никаких землянок не было. Все бойцы, включая командование батальона, находились в окопах по колено в грязи. Спать приходилось стоя, прислонившись к углу окопа. Месяцами были лишены возможности поменять белье или искупаться. Вшей было множество. Бывало, засунешь руку за воротник гимнастерки и на ощупь, не глядя, вытаскиваешь маленький катышек, состоящий из трех, четырех, пяти вшей… Потом бросаешь этот катышек из окопа в сторону немцев. С водой было плохо. Во фляги набирали дождевую воду, из воронок и клали туда для дезинфекции 2–3 таблетки хлорки… Здорово помогала и водка, которая выдавалась по приказу Сталина по 100 граммов ежедневно. Правда, мы пили по целой кружке. Водка хорошо дезинфицировала кишечник и помогала от всяких инфекций…»

* * *

«Наш батальон входил в состав 13-й стрелковой бригады…

В наступлении бойцы батальона проявили отвагу и мужество. Но противник вел интенсивный огонь всеми огневыми средствами. С большим трудом комиссару батальона и мне удалось поднять личный состав в атаку. В этот момент на наши позиции, по ошибке, обрушился огонь артиллерии и нашей бригады. Как впоследствии выяснилось, начальник артиллерии бригады был пьян и не мог управлять огнем. На следующий день он был расстрелян перед строем начальником Особого отдела бригады Нойкиным.

Наш батальон понес большие потери: около 600 человек убитыми и ранеными, причем до немецких позиций наши цепи так и не дошли…»

* * *

«8 мая 1942 года в наступление на нашем участке фронта перешли уже немецкие войска. Авиакорпус Рихтгоффена рано утром нанес мощный бомбовый удар на узком участке левого фланга нашего фронта. Был пасмурный дождливый день, казалось, все было смешано и уничтожено. В этот узкий участок немецкое командование пустило свои танки. Так как весь фронт по протяженности составлял всего 21 километр, то танки быстро вошли в тыл всего фронта, порвали линии связи, которые в большинстве своем были проводные…

Командование не только полков, дивизий и армий, но фронта в целом потеряло управление войсками. А нет управления – нет армии. Начались беспорядочное отступление и массовое бегство в направлении к Керчи – к Керченскому проливу. Это была страшная и тяжелая картина…»

* * *

«17–18 мая противник прижал нас к берегу Керченского пролива. Я оказался за Керчью, в районе Маяка. Велся беспрерывный обстрел кромки берега, на котором находились толпы людей. Отдельные снаряды выкашивали целые отделения. Многие стрелялись, другие открыто выбрасывали партбилеты, кто-то срывал с себя петлицы. Там и тут валялись останки: руки, головы, человеческие ноги. На обстреливаемом берегу кипела лихорадочная и беспорядочная работа. В ход шло все, что могло держаться на воде. Из досок и бочек сколачивались плоты, надувались и тут же пускались в плавание автомобильные камеры, несущие подчас целые отделения. Там и тут, держась за бревно или какой-нибудь ящик, плыли по воде люди. Другие пускались вплавь сами, прыгая в холодную воду пролива. Люди шли на огромный риск, чтобы попасть на кубанский берег.

Сильным течением из Азовского в Черное море многих пловцов уносило вдаль от берегов, где их ждала гибель. Этих несчастных людей были сотни и тысячи. День и ночь ужасающие вопли и крики стояли над проливом. Партина была жуткая. Началась настоящая агония. В нашем распоряжении оставалась небольшая полоска берега 200–300 метров. При появлении немецких цепей я встал за большой валун и решил застрелиться, чтобы не попасть в плен…»

Такой откровенности, такой живой правды войны, таких точных фраз об увиденном и пережитом на крымском пятачке автору не удавалось прочесть ни у кого. Вот почему он решил эти тексты процитировать.

* * *

Кстати, пройдет почти полстолетия с того времени, и генерал при очередном посещении Крыма с сыном Юрием найдет тот валун, где он собирался застрелиться 19 мая 1942 года, чтобы избежать плена. На фотографии эта каменная глыба, одиноко стоящая у самой кромки черноморской воды, могла надежно спрятать человека от пуль – высотою она была примерно в три человеческих роста.

Когда Леонида Георгиевича спросили, что это было – малодушие или безысходность, он ответил – скорее второе.

– А что спасло жизнь?

– Крик моряка в бескозырке: «Братцы! Славяне! Отгоним гадов-немцев! Вперед! За мной! У-р-р-ра!

И произошло чудо – все военнослужащие, здоровые и раненые, в едином порыве рванулись на врага и отогнали его на 3–4 километра от берега.

* * *

И снова вернемся к одному из «блокнотных листков»:

«С пирса было видно, что в морской воде находится большое число трупов, почему-то они были в вертикальном положении. Кто был в шинели, а кто в ватнике. Это были убитые или утонувшие наши люди. Была небольшая волна, и создавалось впечатление, что они как бы маршируют. Страшная картина. Многих она толкала на безрассудные поступки и отчаянные действия…»

После того как противника несколько оттеснили от береговой кромки, стали подходить шхуны, на которых помещали только раненых.

– Были ли случаи, когда здоровые под видом раненых хотели перебраться на противоположный берег?

– Были, конечно. Приходилось таких напористых обманщиков сдерживать предупреждениями о применении оружия.

* * *

«Был, например, случай, когда четверо здоровых солдат-грузин несли над головами носилки и кричали:

– Пропустите! Пропустите! Мы несем раненого полковника – командира дивизии!

Действительно, на носилках лежал офицер с четырьмя шпалами на петлицах и перевязанной головой. Его внимательный настороженный взгляд у меня вызвал сомнение: а действительно ли этот человек ранен? Я приказал положить носилки на пирс и развязать бинт. Никакого ранения не оказалось. Я был в ярости. Вид у меня, наверное, был страшный: на голове каска, несколько дней небритый, неспавший и неевший. Силы я тогда поддерживал с помощью фляги, наполненной смесью морской воды, сахара и спирта. Периодически делал из фляги 2–3 глотка.

Все мы на этой узкой полосе берега находились между жизнью и смертью… Тем большее возмущение среди тех, кто находился около пирса и видел картину происходящего, вызвал шкурный, трусливый поступок этого «офицера». Военнослужащие яростными криками требовали от меня расстрела полковника, в противном случае грозили расправиться со мной. При таких обстоятельствах я, как оперработник, имевший право расстрела при определенных экстремальных условиях, поставил полковника на край пирса, левой рукой взял его за грудь, а правой достал пистолет. И тут я увидел, что полковник мгновенно поседел. У меня что-то дрогнуло в душе. Я сказал ему, что выстрелю, но выстрелю мимо, а он пусть падает в воду словно убитый и там выбирается как может. Дальнейшей его судьбы я не знаю…»

* * *

21 мая все было кончено. Противник вплотную подошел к берегу. Отстреливаясь от наседавшего врага и чувствуя его превосходство, опять у нашего героя появилась мысль – покончить с собой. Но судьба распорядилась так, что с последней шхуной он все-таки покинул простреливаемую узкую кромку берега. По шхуне ударили немцы. Стреляли чем могли. В основном велся пулеметно-винтовочный огонь. Появились убитые и раненые. В нескольких местах возникли пробоины, течь, судно предательски накренилось на борт, но дошло до песчаной косы Чушка. А дальше противник, овладев Керчью, бросил освободившиеся силы на Севастополь. Как известно, после упорной, кровопролитной и героической обороны город – «гордость русских моряков» – был оставлен нашими войсками.

Переправившись на косу Чушка, Леонид упал на влажный песок и проспал, с его слов, часов 10–12. А потом отправился пешком в сторону Краснодара и в районе населенного пункта Кордона Ильича обнаружил колодец и впервые напился чистой пресной водицы. Стало легче – он понял после этого одно – до Краснодара дойти сумеет…

* * *

«Вспоминая тяжелые бои в Крыму, не могу не отметить, что большую помощь немецким войскам там оказывали татары. Из татар создавались целые национальные отряды, которые воевали на стороне немцев. Хорошо зная горную местность, они помогали немцам выслеживать и убивать партизан, выявлять их замаскированные склады с оружием и продовольствием…

Со мной также произошел памятный случай в октябре 1942 года. При отходе из Перекопа наш батальон остановился в селе Изюмовка, километров в 20 севернее Феодосии. Утром батальон снялся и ушел, а мы с комиссаром Ковальчуком задержались, уже не помню, по какому поводу. Я зачем-то зашел в сарай, там на меня неожиданно напал здоровый татарин и стал душить. Завязалась драка. На шум прибежал комиссар Ковальчук и, изловчившись, застрелил татарина. После этого на тачанке мы поехали догонять батальон.

Считаю правомерным решение Сталина о выселении крымских татар за их многочисленные злодеяния из такого стратегического региона, каким был и остается Крымский полуостров…»

* * *

Приведенные слова Иванова открывают правду о войне, правду о том, как воевали и с кем наши отцы и деды. В его искренних монологах нет той бравурности, которой отличаются некоторые сочинения мемуаристов, а есть соль солдатского пота, есть правда окопной войны той страны, которой, к сожалению, сегодня уже нет с нами.

Поэтому права она или нет, – это наша страна, а ее защищают, а не предают – сыновья и дочери. А типы, предавшие страну, уйдут в небытие и останутся ведром невостребованного праха. Они будут прокляты потомками за то, что это дьявольское племя им оставило: клубки противоречий, непонятные границы, закваску гражданских сшибок и историческую ложь. Это они ради своих шкурных интересов убили Родину-мать в 1991 году. Ах, как бы она сегодня пригодилась для адекватного ответа распоясавшихся янки, стравливающих народы ради «демократии по-американски».

Эти взгляды были близки Леониду Георгиевичу Иванову.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.