Глава вторая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава вторая

Я веду дневник, решил записывать все существенное, что произойдет за день. Это не просто делать в наших условиях, но так хочется ничего не упустить, все запомнить. Первой моей тетрадкой оказался обычный школьный дневник, где есть графы «предметы», «что задано», «оценка успеваемости», «подпись учителя» и прочее. Этот домашний, очень мирный предмет больно ранит память. Он возвращает туда, куда до момента победы возврата быть не может. Он напоминает о недавнем прошлом. Я вначале улыбался, когда читал «классный руководитель», «подпись родителей», а затем привык, перестал замечать и пишу через всю страницу от края до края.

Сегодня, 23 августа, для нас историческая дата: наш отряд в трех расхлябанных полуторках трясется по дороге к Подольску. Мы выехали на фронт.

До этого был день, до краев заполненный хлопотами и работой. То чего-то не хватало в экипировке отряда, то какой-то майор не давал машин. На урегулирование подобных дел ушло много часов. Только поздно вечером все было приведено в порядок. Наступили сумерки, и кто-то предложил перенести отъезд на утро. Но Медведев дал команду немедленно выезжать.

— В приказе указана дата отправки отряда, — подчеркнул он. — Мы должны выехать именно сегодня. Точность прежде всего.

Дмитрий Николаевич был прав — точность должна быть одной из заповедей партизана. И действительно, мы потом не раз с благодарностью вспоминали нашего требовательного в этом отношении командира.

Уже скоро ночь, темнеет. Машины то ныряют в ямы, то снова набирают скорость и несутся дальше. Мы отъехали всего 50 километров от Москвы, но уже полная темнота, и нам пришлось остановиться на ночлег. Нас разместили в помещении вокзала станции Подольск. Все улеглись где попало и сразу же уснули.

Было далеко за полночь, когда меня разбудили яркий свет карманного фонаря и голоса.

— Где командир? — спрашивал кто-то.

— Я здесь, — ответил Медведев.

— Дмитрий Николаевич? — обрадовался неизвестный. — Вот хорошо, что я вас догнал!

Медведев встал и осветил фонариком лицо говорившего.

Перед ним стоял, смущенно улыбаясь, широкоплечий, массивный человек.

— Это я, Николай Королев, — сказал он. — Я заходил к вам в лагерь «Строитель» и узнал, что вы уехали. Еле-еле догнал…

Дмитрий Николаевич сразу узнал Королева, знаменитого спортсмена, абсолютного чемпиона страны по боксу.

— Что же ты опаздываешь? Я уже ничего не могу сделать. Отряд оформлен и едет на фронт.

— Все равно никуда я теперь отсюда не пойду, берите меня с собою, — твердо сказал Николай.

— Так уж и не уйдешь? — улыбнулся Медведев. — Ладно, утро вечера мудренее, ложись, а завтра решим, что с тобой делать.

На следующее утро Медведев связался по телефону с командованием, и Николая Королева разрешили включить в число бойцов отряда в качестве адъютанта командира. Об этом нам не пришлось жалеть, а Дмитрию Николаевичу повезло особенно — Королев дважды спасал ему жизнь.

…Крепкий, закаленный в спортивных боях, Николай Федорович Королев — в то время ему было 24 года — понравился мне сразу. Он рассказал нам позже, что спортом занимается с детства, а боксом с 13 лет.

Впервые звание абсолютного чемпиона СССР завоевал в 1936 году. Но удивительное дело — он мечтал стать летчиком, учился в школе летчиков-истребителей, а стал сугубо земным солдатом — бойцом нашего партизанского отряда…

Рано утром отряд отправился дальше, к Орлу. Мимо нас проносились рощи и поля. Осень уже позолотила листву, и лес стоял в ярком уборе. Трудно было поверить, глядя на эту мирную, такую знакомую картину, что где-то совсем близко фашистские сапоги уже топчут нашу родную землю.

В Орле мы встретились с секретарем обкома партии А. П. Матвеевым, который руководил партизанским движением Орловщины и Брянщины. Он познакомил нас с обстановкой в тылу врага, рассказал о действующих здесь партизанских отрядах, и мы двинулись дальше. Когда мы приехали в Брянск, город, подожженный вражеской авиацией, горел. Жители тушили пожары. Не задерживаясь в Брянске, мы сразу же направились к линии фронта, в Жуковку.

Брянским фронтом в то время командовал генерал, ныне Маршал Советского Союза Еременко. На правом фланге, до населенного пункта Бытошь, фронт держала 50-я армия, которой командовал генерал Попов, погибший 5 октября 1941 года в боях на реке Рессете. 258-я дивизия комбрига Трубникова готовила спешно оборону, заняв на восточном берегу Десны фронт протяженностью в 34 километра. Медведев обратился к Трубникову с просьбой помочь отряду перейти линию фронта, однако комбригу было не до нас — сразу же по прибытии дивизия включилась в кровопролитные бои с противником.

…Итак, мы на Десне. Сейчас по ней проходит линия фронта и враг пристально следит за всеми нашими маневрами. Каждую нашу попытку форсировать реку — а попыток было пять — гитлеровцы встречали ураганным пулеметным и минометным огнем. Сначала мы пытались перейти линию фронта ночью, но ракеты противника взвивались в воздух и повисали там белыми яркими шарами. Фашисты открывали огонь, и, хотя наши бойцы умело маскировались (Королев лег прямо на землю и удобно устроился, накрывшись двумя пустыми ящиками), осколки мин все же задели некоторых. Мне повезло — осколки торчали из моего вещевого мешка, как иголки ежа, но у меня не было ни царапины.

Дмитрий Николаевич решил переходить линию фронта днем, не дожидаясь темноты. Мне и Староверову приказано было выяснить обстановку и найти подходящее «окно».

Раннее сентябрьское утро… От реки веет прохладой. Перед нами гладкое поле, на нем аэродром, а дальше лес — он надежно укроет нас от врага. Машина на большой скорости прошла мимо строений аэродрома и вышла на открытое поле. Недалеко от нее разорвался артиллерийский снаряд, за ним второй, третий. Фашисты стреляли плохо, снаряды ложились далеко от машины. До леса осталось совсем немного, метров семьдесят, как вдруг спустил баллон на переднем колесе, и машина резко остановилась.

— Вылезай, Георгий, приехали. — Староверов выпрыгнул из машины и подошел к шоферу. — Помощь нужна? — спросил он.

Вдруг мы оба вздрогнули — совсем близко раздался одиночный выстрел, похожий на пистолетный, затем другой — возле машины взметнулся фонтанчик пыли.

— Разрывные пули. Это их снайпер, — предположил я.

Мы со Староверовым стали рассматривать в бинокли противоположный берег. Одинокие трубы, кое-где обуглившиеся деревья — вот все, что осталось от некогда живописной деревушки. Как восклицательный знак, к небу поднималась уцелевшая колокольня старой церкви, на которой, по-видимому, и устроился снайпер.

— Вот бы снять его, — вздохнул Староверов, справедливо считавшийся лучшим стрелком в нашем отряде.

Но задерживаться было нельзя: снаряды падали совсем близко.

— Скорей в машину, скорей, — торопил водитель.

Мы быстро вскочили в кузов и благополучно добрались до леса. На опушке стоял сарай, из его крыши торчал хвост самолета. Черная свастика на желтом фоне — это был сбитый фашистский «горбыль».

— Как интересна и многообразна жизнь, Георгий, — вдруг сказал Староверов. — Вот мы с тобой, убежденные мирные люди, сейчас радуемся при виде разбитой прекрасной машины и убитых летчиков. Мы взяли оружие, чтобы доказать любовь к жизни, к нашей Родине, которую мы будем защищать до последнего. А разве месяц назад поднялась бы у тебя или меня рука на человеческую жизнь, разве смогли бы мы разрушить совершенный механизм? Конечно, нет. А сейчас каждый убитый нами фашист или уничтоженный самолет — это наш личный вклад в общее дело победы.

Я согласно кивнул головой, Дмитрий был прав.

…Только через два дня удалось обнаружить подходящее для перехода место. К нему стал подтягиваться наш небольшой отряд. Шли осторожно — в любую минуту из-за поворота дороги мог появиться враг. Его части были разбросаны повсюду. Королев, Староверов и я ехали на простой крестьянской телеге. Митя Староверов негромко пел, он обрывал песню на первой фразе и начинал новую.

— Смотри, Георгий, дымок впереди, — неожиданно сказал он.

— Это наших колхозников немец из деревни в овраг выгнал, — нахмурился возница.

Действительно, на склонах оврага в наскоро вырытых землянках ютились колхозники. У одной из них толпился народ — прямо на земле лежал мальчик лет четырнадцати, а рядом с ним рыдала женщина, по-видимому его мать. Парнишка весь был в крови, и голубые глаза были единственным ярким пятном на его белом лице.

— Что с ним? — тихо спросил Королев.

— К своей избе хотел подойти, а фашисты, сволочи, подстрелили, — объяснил кто-то.

Наш врач Саша Файнштейн прошел вперед к мальчику.

— Как тебя зовут? — спросил он, становясь на колени, чтобы осмотреть его.

— Сергей, — ответил тот и стиснул зубы, чтобы не выдать боли. Во время осмотра он не проронил ни слова, ни разу даже не застонал.

— Молодец, Сергей, поправишься, будешь фашистов бить, — доктор поднялся и отряхнул колени.

Глаза мальчика засветились.

— Полечусь немного и пойду к партизанам. Я лес хорошо знаю, из винтовки стрелять умею и из пистолета тоже. Меня ведь возьмут в отряд? Правда?

— Обязательно возьмут, — подтвердил Медведев. — Поправляйся. А мы отомстим гитлеровцам за тебя, за твою деревню, за то, что жгут наши дома и топчут нашу землю.

Мы пошли дальше. Все молчали.

— Боюсь, он не выживет. Рана серьезная, — тихо сказал Файнштейн.

Потом мне не раз приходилось видеть убитых и раненых, провожать в последний путь товарищей, но я никогда не забуду этого парнишку, лежащего на земле, его суровое лицо и детские голубые доверчивые глаза.

Было совсем темно, когда мы добрались до деревушки, где размещалась наша часть, держащая оборону. Командир батальона ждал нас. Мы договорились о переходе линии фронта, потом стали вспоминать Москву.

Вспомнил и я свою Риту и Петуха. Как они сейчас? Достал их фотографии, не удержался, показал товарищам — на душе стало как-то теплее. В разговоре выяснилось, что командир батальона, капитан Машкович, из-под Минска, со станции Славная.

— Кто-то у нас есть из Славной, — вспомнил Староверов.

— Передайте ему привет от капитана Машковича. На Славной только один капитан, и меня все там знают.

От Машковича мы вышли далеко за полночь. Луна ярко освещала небольшую рощицу и деревушку. У забора соседнего домика виднелись темные фигуры, слышались уверенный басок и девичий смех.

— Ну, Королева нам долго ждать придется, — улыбнулся Староверов.

Ночь пролетела незаметно. Встали рано утром. День обещал быть хорошим: безоблачное небо, тихо. Деревушку Белоголовль на две части разделяла речка. На одной половине деревни находился противник, на другой — наши. Занятая врагом часть деревни как вымерла — все жители убежали на нашу сторону, а гитлеровцы там жить боялись — только изредка делали вылазки на пасеку за медом. Единственной переправой через речку служила полуразрушенная плотина, пристрелянная гитлеровскими пулеметчиками.

Мы дождались 12 часов дня, когда у пунктуальных гитлеровцев начиналась раздача обеда, и бесшумно по противотанковому рву подошли к мельнице. Теперь надо было терпеливо ждать.

— Ребята, кто у нас из Славной? — спросил я шепотом.

— Латушкин, — донеслось в ответ.

— Вам привет от капитана Машковича. Мы вчера были у него в гостях.

— Да это же мой отчим, он заменил мне отца! Где он? Что с ним? — заволновался Латушкин.

— Он здесь, недалеко, командует батальоном, жив и здоров. Велел вам кланяться.

Вот ведь как случается в жизни — отец и сын были совсем рядом, а увидеться им не пришлось. Да и сейчас не удастся — нельзя отлучиться с места ни на минуту. Ничего не поделаешь — война.

Солнце поднялось высоко, приблизилось к зениту. У противника все замерли. Видимо, «приступили» к обеду. Пора… Ползком, друг за другом, мы стали переправляться через плотину. Скользкие, мокрые бревна так и норовят выскользнуть из-под ног. Но все благополучно перебрались. Бесшумно переползли пустую улицу, через пасеку в овраг, затем в лес.

Вот где пригодилась тренировка на базе в «Строителе». Даже доктор на этот раз умудрился проползти без обычного шума. Так без единого выстрела мы перешли линию фронта. Правда, «потери» были.

Когда переправа осталась далеко позади и мы выбрались с нейтральной территории, вдруг кто-то воскликнул удивленно и насмешливо:

— Смотри! Ого, как они его разделали!

Я оглянулся и увидел незнакомого бойца. С опухшего, покрытого бело-розовыми пятнами лица сердито смотрели заплывшие глаза. Боец этот удивительно кого-то напоминал, и понадобилось несколько секунд, чтобы узнать в нем доктора. Сашу искусали пчелы. Его одного, никого больше.

— Он всю дорогу шипел, когда ползли через пасеку и овраг, — со смехом рассказывали потом бойцы. Впрочем, в момент перехода нам было не до смеха…

В тот же вечер Анатолий Шмаринов передал на Большую землю нашу первую радиограмму о благополучном переходе линии фронта. Теперь мы в тылу врага.

* * *

Итак, линия фронта позади. В лесу тихо, только кое-где время от времени раздаются пулеметные очереди. Нервы у всех напряжены до предела — хочется немедленно, лицом к лицу, встретиться с противником.

— Телефонный кабель, — раздался громкий шепот, — руби! — И кто-то опустил на провод тесак.

— Без моей команды никаких действий! — приказал Медведев. — Слушай, Георгий, — позвал он меня. — Разъясни бойцам, что сейчас надо быть осторожными, как никогда. Ведь противник, заметив нарушение связи, пошлет проверить линию, и отряд могут обнаружить.

Я обхожу нашу небольшую колонну и объясняю всем, что в настоящее время наша основная задача — как можно глубже забраться в тыл противника, организовать базу и только тогда можно начинать активные действия. Сейчас, даже при неожиданной встрече с противником, нельзя принимать бой, а надо немедленно уходить…

Медведев оказался прав: наша разведка, идущая впереди, действительно увидела вражеских связистов, проверяющих телефонный кабель. Не открывая огня, гитлеровцы бросились бежать.

— Без команды не стрелять! — крикнул Медведев. — Шире шаг!

Мы почти бежали, стараясь до наступления темноты уйти от опасного места. Когда стемнело, отряд пошел медленней, изредка сверяясь с картой и компасом. Был уже час ночи, когда Медведев разрешил сделать привал. Староверов, командир и я стали по очереди проверять и сменять часовых.

После очередной смены караула я лег и моментально заснул. Вдруг будто кто-то толкнул меня в бок, я проснулся: недалеко от нас громко говорили по-немецки. Я приподнялся и обомлел, увидев замаскированные фашистские танки, возившихся около них солдат. Оказалось, что наш отряд спал на самой опушке леса в кустарнике, буквально в двух шагах от гитлеровцев.

— Дмитрий Николаевич, Дмитрий Николаевич, Проснитесь! Фашисты рядом! — тихо тормошил я Медведева.

Тот сразу проснулся и все понял.

— Надо незаметно уходить, а то погубим весь отряд.

Мы осторожно разбудили бойцов и незаметно ушли от опасного места. Вот уже второй раз мы встречаемся с врагом, и он остается целым и невредимым. Ничего, так недолго будет продолжаться — мы все еще наверстаем…

«15 сентября.

Вышли по направлению южнее Клетни. Дошли до дороги и обнаружили небольшую мотоколонну противника, которую и обстреляли».

Вот и наступило боевое крещение. При переходе через большак у Сальниковых хуторов Клетнянского района разведчики, шедшие впереди отряда, доложили, что приближается колонна автомашин.

— Как ты думаешь, Георгий, сейчас можно дать бой? И ребята подбодрятся, а то они уже стали ворчать, что мы на врага только смотрим, а не воюем с ним, — обратился ко мне Медведев.

— По-моему, ты прав, надо давать бой! — согласился я.

Бойцы залегли в кустах и стали терпеливо ждать. Впереди автоколонны трещал мотоцикл, за ним двигался бронетранспортер с солдатами, за ним шла легковая машина. На ее заднем сиденье развалился генерал. Замыкал колонну грузовик с солдатами и мотоциклисты.

Медведев передал команду: огонь открывает Староверов, он должен был «снять» шофера передней машины.

Автоколонна поравнялась с нами, и почти одновременно раздались выстрел Староверова, треск автоматов, разрыв гранат. Вспыхнул мотоцикл, фашисты в панике открыли беспорядочный огонь, но все их старания были напрасны: через несколько минут бой закончился. Все гитлеровцы были уничтожены.

После боя мы обнаружили, что пропал один боец — Королев, однофамилец боксера. Его искали, громко звали, но он так и не отозвался. Кто-то из бойцов вспомнил, что видел его на другой стороне дороги на опушке леса, он был в передовом охранении. Подождали еще четверть часа — Королев так и не появился. Дальше оставаться на месте боя было опасно, и отряд двинулся в путь.

Только несколько месяцев спустя, когда отряд опять проходил этой дорогой, мы узнали, что случилось с Королевым. Нам рассказали об этом местные жители. Как выяснилось, Королев лежал в засаде несколько поодаль от других, у моста, и когда начался бой, ему показалось, что он отрезан от отряда. Так как он знал, что мы должны пройти без выстрела, он встал и пошел искать отряд, но только отдалялся от него. Фашисты поймали Королева на следующий день и долго пытали его, стараясь узнать фамилию командира, численность отряда, его маршрут. Они перебили партизану нос, вырывали ногти, а потом повесили на том месте, где мы провели свою первую боевую операцию. Возле его ног сложили обгоревшие остатки машин и вывесили приказ, в котором объявили, что тот, кто снимет труп, будет расстрелян… Мы похоронили нашего товарища у этой березы, на развилке дорог. Но все это, как я уже говорил, произошло значительно позже, а в тот день отряд, успешно закончив бой, быстро двинулся дальше. Мы шли и чувствовали, что идем по своей родной земле, что здесь мы хозяева и что мы сделаем все, чтобы у ненавистного врага не было ни одной спокойной минуты, чтобы всюду поджидала его меткая партизанская пуля.

* * *

Уже прошло пять дней, как мы перешли линию фронта. Понемногу начинаем привыкать к нашей новой партизанской жизни. Пока отряд нигде не задерживается, мы останавливаемся только на отдых и снова идем дальше. Неважно обстоит дело у нас с едой: заранее подготовленной базы нет, переносить с собой продукты через линию фронта мы не могли, и теперь поневоле пришлось стать «вегетарианцами» — в основном питаться ягодами, почками с деревьев, травами и другим подножным кормом.

Если солдатами не рождаются, то партизанами и подавно. В сущности, кто мы такие? Очень штатские, очень мирные люди, прошедшие ускоренную военную подготовку, во время которой мы многое поняли, многое освоили, но вряд ли стали настоящими бойцами. Этому нам еще предстоит научиться. А пока наше штатское нутро нет-нет да и даст себя знать. Мы еще не перестроили себя, не изменились до конца так, как это нужно в новой обстановке, мы еще не стали партизанами.

Теперь нас значительно больше, по дороге к отряду стали присоединяться выходящие из окружения бойцы и командиры. В основном это все молодежь, и те, кому за тридцать, считаются «стариками». Но из молодых самые молодые — это, конечно, Саша Немцов и Миша Жинжиков. Они появились в отряде во время одного из привалов, когда их привели партизаны, встретившие парнишек в лесу. Одетые в форму учеников ремесленного училища, усталые и голодные, они были полны решимости бить врага. Партизаны встретили их тепло, накормили чем смогли и решили принять в отряд.

Первое задание ребята получили уже на второй день своего пребывания в отряде. Их вызвал к себе командир.

— Пойдете в поселок Неделька и проверите состав гитлеровского гарнизона, его охрану — в общем смотрите и запоминайте все. А главное, будьте осторожны, сами не попадитесь, а когда будете возвращаться, не приведите за собой «хвоста», — напутствовал ребят Медведев.

— Есть, товарищ командир! Задание будет выполнено! — вытянулись ребята.

Прошел день, а от Саши и Миши никаких известий. «Неужели ребята попали в плен?» — думали в отряде. Только на другой день поздно вечером вернулись наши разведчики, радостные и возбужденные.

Задание выполнено. «В Недельке фашистов всего десять человек. Штаб расположен в поселке Новотроицком», — доложили они. Потом, перебивая и дополняя друг друга, ребята рассказали, сколько у врага техники, машин, огневых точек, какими дорогами они пользуются.

Как выяснилось позже, не так легко и просто прошла для Саши и Миши эта разведка. Оказывается, их схватили гитлеровцы и отвезли в штаб. Там, на допросе, ребята со слезами рассказывали о том, что они пришли в деревню в поисках хлеба и что они больше ничего не знают. Фашисты решили отложить допрос до следующего утра, а пока заперли ребят в сарай, приставив к ним часовым шестнадцатилетнего мальчишку. В этом гарнизоне вообще все солдаты были не старше 16—17 лет.

В сарае было темно и сыро. Ребята самым тщательным образом ощупали все стены, но они были сложены из толстых бревен — убежать невозможно. А потом оказалось, что бревна лежали не на сплошном фундаменте, а на столбах, между которыми была насыпана земля. Ребята по очереди стали копать землю и, прорыв лаз, вылезли на огород.

Кругом было тихо. Ночь. Весь поселок спит.

— Больше всего мы боялись, чтобы не залаяли собаки, — рассказывал Миша. — Но, к счастью, собаки молчали.

Ребята долго ползли по огороду, потом побежали, низко пригибаясь к грядкам. Так, никем не замеченные, они выбрались из деревни и скрылись в лесу. В отряд они вернулись не сразу, а шли вдоль дороги, стараясь увидеть как можно больше, чтобы не с пустыми руками прийти в отряд.

Вечером они были среди своих. Саша и Миша много раз еще ходили в разведку, приносили ценные сведения, но больше ни разу не попадали в лапы к фашистам.

…Мы идем по направлению к Клетне. Пока еще нет команды разбивать лагерь. Честно говоря, идти трудно — продовольствия мало, почти нет ничего, одежда и обувь далеко не в блестящем состоянии. Но что радует и придает силы — это хорошее моральное состояние отряда. Никто не ноет, не жалуется — все понимают, что это временно. Тем не менее я чувствую, что ребятам трудно и что надо что-то придумать для большего подъема духа. Подумал, посоветовался с Медведевым и доктором, и мы решили… выпускать газету.

Газету!.. Это, конечно, было громко сказано! Вырванный из блокнота двойной лист (бумаги у нас мало) был воспринят всеми как настоящая газета, и мы назвали ее «За родину». Теперь в газете мы будем отражать всю нашу жизнь, а главное, надо привлечь для участия в ней как можно больше «спецкорреспондентов».

Был введен специальный раздел для сводок Советского Информбюро и серьезных статей общего характера, потом раздел «От партизанского информбюро» и, наконец, «Разное». Участие в газете принимали многие, в отряде объявились и художники и поэты. Газета пользовалась большим успехом, ее читали с интересом, прямо-таки рвали из рук, смеялись, шутили. Особенно много комментариев вызывал отдел «Разное». Сразу взяли «на вооружение» заметку: «Ценное предложение».

«Боец тов. В. сегодня предложил отстающим во время похода накладывать в штаны крапиву, обильно растущую по дороге».

Понравились и стихи:

Товарищ Кротов, дорогой,

Стрелять, закрыв глаза, не надо.

Смотри вперед перед собой,

Не то убьешь бойца отряда.

Отдали в газете должное и кипучей деятельности нашего доктора.

«Сегодня из-за старания нашего врача весь отряд пил раствор марганцовки. Мы согласны с марганцовкой, но не в таком количестве.

Лекарства жалеть надо!!!»

Вообще, как говорится, лиха беда — начало. Первый номер газеты вышел, и теперь у нас есть своя партизанская печать.

Погода изменилась, ночами стало холоднее. Люди ложатся ближе к кострам, и часто во сне у кого-нибудь начинает гореть одежда. Утром подводим итоги, считаем «погорельцев». Начались дожди, нам это на руку — теперь размоет дороги, а русское бездорожье для гитлеровцев — погибель. Да еще и мы тут постараемся устроить фашистам «сервис». Отряд наш растет, к нам все время присоединяются новые и новые люди.

И опять встает вопрос о продовольствии, народу прибавляется много, надо всех обеспечить необходимым. Присоединились к нам старший батальонный комиссар Михаил Чернов, Саша Боголюбов, Леша Логинов и еще несколько бойцов. Вся группа с боями выходила из окружения и пробивалась к своим. Они рассказали нам о леснике Тимофее Васильевиче Копылове, который живет где-то здесь, неподалеку, и всячески помогает партизанам.

Провести отряд к Копылову вызвался Леша Логинов, ночевавший у него два дня тому назад. Это было правильное решение — пойти к леснику. У него организованное хозяйство — есть огород, корова, куры. Можно будет немного отдохнуть, подобрать подходящее для базы место…

— Красота какая! — удивленно воскликнул Староверов, когда мы вышли на лесную поляну. — Кончится война, приеду сюда, налажу хозяйство, а потом вас в гости ждать буду.

— Метров через двести-триста будет дом Копылова, — предупредил наш вожатый.

Мы ускорили шаг.

— Что это, смотрите! — крикнул кто-то из идущих впереди.

На опушке леса лежал изуродованный труп лошади, запряженной в передок телеги. Самой телеги не было.

— Плохой признак, — тихо сказал Медведев.

Пройдя несколько метров по лесной дороге, мы увидели страшную картину. Дома лесника больше не существовало — на его месте зияло черное пепелище. Все хозяйственные службы, все сараи были сожжены дотла. Только головешки и пепел остались вместо благоустроенного хозяйства.

Мы молча стояли, глядя на пепелище… Вдруг Коля Королев сорвался с места и побежал к земляному погребу.

— Может быть, там кто-нибудь уцелел?

Но нет, ни одной живой души не осталось в этом страшном месте. На полу погреба, широко раскинув руки, лежала девушка, убитая выстрелом в лицо.

Мы отдали ей последний долг… Потом, когда мы встретились с партизанами Клетнянского отряда, они рассказали нам, какая трагедия произошла в лесничестве.

Предатель донес фашистам о том, что Копылов помогает партизанам. Никто не знал имени доносчика, но несколько позже, когда партизаны расстреляли группу предателей — бывших кулаков, — стало известно, что один из них и донес на отважного патриота. Фашисты бросили на истребление семьи Копылова целый карательный отряд из восьмидесяти человек…

Мы уходили с тяжелым сердцем, жгучая ненависть комом подкатывала к горлу, и казалось, попадись сейчас фашистский отряд хоть в триста человек стерли бы его с лица земли.

Все эти мысли были выражены в маленькой заметке в нашей газете.

«Священная месть

Проходя каждый шаг по земле, где ступал фашистский сапог, мы воочию видим, что несет трудящимся оголтелая гитлеровская банда… Сожженные деревни, убитые люди. Только сейчас мы видели убитую женщину. Кто она, мы не знаем. Но это советская женщина, одна из многих тысяч поруганных и убитых наших жен, матерей, сестер. Над ее могилой поклянемся мстить фашистам, истреблять коричневую сволочь. Кровь за кровь!»

* * *

Мы идем вперед. Мглистые рассветы сменяются багряными закатами. Под ногами шуршат осенние листья. По утрам лужицы затянуты тонким хрустким ледком. Дожди все чаще. Во всем чувствуется приближение осени. Иногда мы выходим из лесу на берег какой-нибудь безымянной речушки, через которую предстоит переправляться, и тогда ненадолго негромкая красота нашей природы сладко и больно сжимает сердце. Сквозь тонкие стволы просвечивает жемчужная гладь воды. В ней отражены низкие серые облака, сиреневые дали лесов. Темные ветви деревьев опущены, словно намокшие крылья. По-змеиному изгибается оранжевая лента глинистого берега. Покой, покой и тишина во всей природе. И странно и страшно думать, что все это так ненадежно, что рядом война, смерть.

Нет, нам некогда любоваться красотами природы! Краем глаза, частицей сознания отмечаешь прелесть опавшей листвы, грибной дух земли, перламутровый оттенок утреннего тумана. Но все мысли, все чувства о том, как лучше бить врага. Бить врага стало нашей повседневной работой.

Да, война не дает забыть о себе. Каждый день мы слышим отдаленные взрывы, выстрелы. А мы уже далеко от линии фронта. Это действуют местные партизаны. Они подрывают мосты, совершают налеты на гитлеровские части, расстреливают предателей. Земля загорается под ногами оккупантов. И наша задача — разжечь еще больший пожар. Мы должны превратить разрозненные выступления в сплошной организованный поток активных действий.