На Салюте-6. Экипаж «Романенко – Гречко»

На Салюте-6. Экипаж «Романенко – Гречко»

Все началось с неудачного полета «к Седьмому ноября». Первым экипажем новой орбитальной станции Салют-6 должны были стать командир Владимир Коваленок и бортинженер Валерий Рюмин. Мы с Владимиром Ляховым составили запасной экипаж того полета, а Романенко и Иванченков были дублерами. Коваленок и Рюмин стартовали 9 октября. То есть к празднику, к 60-летию Октябрьской революции (которое, напомню, отмечалось 7 ноября 1977 года) ребята должны были обосноваться на станции. И поздравлять из космоса советский народ и все прогрессивное человечество. Планировался рекордный стосуточный полет. Космический рекорд должен был стать центральным праздничным событием, подтвердить советский приоритет в космосе. Увы, эти планы провалились. Корабль не состыковался со станцией.

Анекдот на полях:

Брежнев вызвал группу космонавтов:

– Американцы высадились на Луне. Мы тут посоветовались и решили, что вы полетите на Солнце.

– Так сгорим ведь, Леонид Ильич!

– За кого вы нас принимаете? Партия подумала обо всем! Полетите ночью!

Брежнев позвонил нашему «космическому» министру – министру общего машиностроения Сергею Александровичу Афанасьеву. Брежнев редко бывал резок, но тут поговорил с ним строго: «Еще один такой подарок к празднику, будем делать оргвыводы». Стало начальство совещаться, как не дойти до оргвыводов…

Потом мне рассказали, что Афанасьев сказал другому нашему начальнику – генералу армии Владимиру Федоровичу Толубко, который командовал Ракетными войсками стратегического назначения. «Если не полетят Гречко и Романенко, то полетим мы с тобой». Они бы полетели, разумеется, не в космос, а со своих кресел.

Атмосфера в Звездном городке и в Центре управления полетами установилась тяжелая. Все понимали, насколько важен полет на так и не обжитую станцию «Салют-6». Нужно было реабилитировать советскую космонавтику. Станция-то была для того времени уникальная! Два стыковочных узла гарантировали ей долгое существование за счет возможности приема транспортных кораблей «Прогресс». И так печально начиналась ее жизнь на орбите.

Через несколько дней ко мне в ЦУПе подошел Константин Петрович Феоктистов и сказал:

– Есть предложение: лететь тебе…

Помню, только спросил:

– С кем?

– С Романенко…

Вот так сразу… Из любой книжки по космонавтике можно узнать, как тщательно подбираются экипажи. Работают специальные группы ученых-психологов. Проводятся тесты на психологическую совместимость, многочасовые эксперименты. Скажем, в одной из анкет, которую надо заполнить, пятьсот вопросов. Непростая это проблема выбор членов экипажа. А тут вот так: полетишь с Романенко? И надо давать ответ.

Я стал вспоминать: кто же такой Романенко? Не часто пересекались мы с ним на занятиях. Лицо у него такое открытое, симпатичное. Энергичный. Кажется, увлекается подводной охотой, так же как и я. По-моему, неравнодушен к английскому языку, то ли владеет свободно, то ли терпеть не может… С Филипченко, с Губаревым мы месяцами вместе работали на земле, готовились к полетам. А тут нужно было отправляться в длительную космическую экспедицию практически с чистого листа.

Секунд тридцать ушло у меня на эти беглые воспоминания. Я ответил односложно: «Согласен…»

Оставалось ждать окончательного решения. Позже я узнал, что отправиться в экспедицию на «Салют-6» предложили еще нескольким бывалым космонавтам, но энтузиазма они не проявили.

Почему после полета основного экипажа на старт не вышли дублеры? Руководители подготовки считали, что после неудачи в экипаж должен быть включен человек, прошедший проверку космосом, имеющий опыт стыковки.

А у меня имелся в послужном списке длительный и признанный успешным полет с Губаревым. В случае возможных чрезвычайных обстоятельств такой космонавт да и экипаж будут чувствовать себя на орбите уверенно. Вот и появилась идея к одному из дублеров, который хорошо знал программу полета (это был Юрий Романенко), добавить кого-то из «стариков».

Именно поэтому ко мне подошел Константин Петрович… Его предложение, конечно, стало известно и моим коллегам. Один из них настойчиво, казалось бы, из лучших побуждений убеждал меня: «Послушай, зачем тебе идти в такой длительный полет? Пусть молодые, кто еще ни разу не был на орбите, пробуют силы. Кандидаты в космонавты готовы на все. А ты уже слетал. Можешь полет себе сам выбрать…»

И в самом деле, предстоял трехмесячный полет. Иными словами, после 63-х суток – именно такого рубежа достигла тогда советская космонавтика – надо было шагнуть к 96-дневному! Тогда это представлялось проблематичным. Подсознательно я чувствовал, что три месяца – это очень долго… Помню, я вполне искренне ответил тогда своему советчику: – Понимаешь, у меня есть принцип, заимствованный у Гринева из «Капитанской дочки»: на службу не напрашиваться, а от службы не отговариваться.

Почему же длительные полеты на тот период «не котировались» среди бывалых космонавтов? Дело в том, что альтернативой сложному длительному полету была гостевая экспедиция в составе международного экипажа. А международный экипаж – это в два раза больше наград и приятной шумихи. В те дни планировался первый международный полет – советско-чешский.

Длительный полет – это в несколько раз больше риска, больше сложностей, нервного напряжения. А мне очень хотелось подольше поработать на орбите. Солидного по меркам советской космонавтики 47-летнего возраста я тогда не чувствовал. А трехмесячный полет давал возможности для прорывной научной работы, для экспериментов, к которым я так пристрастился в первом полете.

Я сдавал экзамены. Романенко экзаменов не сдавал: как дублер Коваленка, он это сделал раньше. Огромный зал, полукругом стояли столы. За ними – несколько десятков экзаменаторов. В центре зала за маленьким столиком – я. Передо мной стопка чистых листов и несколько карандашей. Тут я впервые порадовался, что не умею пользоваться шпаргалками и никогда к ним не прибегал. Правило неизменное, китайское – опора только на свои силы.

Шел час за часом. Экзаменаторы менялись, а я оставался… На дотошность тех, кто спрашивал, не обижался, знал: космос ошибок не прощает. Развитие космической техники идет своим путем. Когда-то главную роль в корабле играла автоматика. Да и первые задания космонавтам были относительно простые: попробовать поесть, попробовать попить, выглянуть в иллюминатор, попробовать выйти из кресла. Мы только присматривались к космосу, пытались понять роль человека в его освоении. В 1977-м и сложной техники было много, и научная программа насыщенная. Потому и экзамены сложнее.

Кто бы мог подумать во время тренировки в 1974 году, что в 1978 я буду проверять электроразъем в пустоте открытого космоса?

Когда нас провожали, главный конструктор Юрий Павлович Семенов сказал: «Ребята, вы только состыкуйтесь, больше ничего можете не делать». Ну – уж нет! У меня настроение было, как и перед первым полетом: Поехали на работу! Если ты отправляешься в космос не как на работу, а как на подвиг, значит, ты просто не готов к полету.

Если бы мне сегодня довелось выбирать напарника для длительного полета – я бы выбрал Юрия Романенко, с которым провел в космосе рекордные на тот момент 96 суток. Я старше его на тринадцать лет. Для меня это был второй полет, а по продолжительности работы в отряде космонавтов я был одним из самых опытных. У Юрия это был первый полет. У В. Глушко тогда возникла здравая идея: посылать в полет одного летавшего и одного не летавшего.

Перед командировкой на орбиту я сказал: Юра, если ты мне будешь доказывать, что ты летчик, командир, а я всего-навсего бортинженер, а я тебе буду говорить, что я летавший и у меня есть опыт полета, а ты в первый раз, мы начнем каждый раз выяснять, кто главнее – испортим полет.

Давай, говорю, сделаем так: и я не летавший, и ты не командир, и вообще нет в космосе, ни Романенко, ни Гречко. А есть экипаж. Пусть нам дают задание на экипаж, а мы его выполним. Мы даже подсказали такой принцип и ЦУПу: «Вы нам не указывайте, что делать „Таймыру-1“ (позывной Романенко), а что „Таймыру-2“ (мой позывной). Просто сообщайте: „Таймыры“, выполните то-то и то-то, а кому что делать мы сами разберемся».

Как условились, так у нас в полете и было. И, я думаю, у нас был один из лучших экипажей в истории пилотируемых полетов. Мы ни разу с ним толком не поссорились. Знали твердо: когда хватает просто здравого смысла, тогда полет идет очень хорошо. И Юра, конечно, молодец, он был моложе, но оказался очень выдержанным, смелым, умным. Право слово, если буду опять лететь на три месяца, то только с ним.

Так получилось: с Юрой мы ни разу не поссорились. А потом, после полета, я с женой раза три, наверное, все-таки ссорился. Просто, на орбите осознаешь ответственность за большое дело. Там мы сдерживаемся, а на Земле позволяем себе распуститься. Ведь в космосе было ясно: если ты хочешь что-то сказать партнеру по полету, сперва посмотри на него, в каком он состоянии. А после рассуди, как сказать – в мягкой манере, в жесткой или вообще сейчас промолчать и отложить этот разговор. А на Земле мы так бережно друг к другу не относимся, подчас говорим, не думая. Длительный полет – это школа взаимоотношений.

Стыковка с «Салютом» прошла ко второму, кормовому стыковочному узлу. Чтобы войти в станцию – нужно открыть люк. Я стал вертеть ручку по стрелке, где было написано «Откр.». Хорошо, что я много возился с мотоциклами. И руки мои привыкли к такой работе. Как пригодился мне этот опыт! Я почувствовал, что не развинчиваю, а завинчиваю люк. Запираю!

Как известно, если гайку завернуть дальше упора – металл «закусывает», и отвинтить ее уже гораздо сложнее. Я передал в ЦУП: «Неправильно указана стрелка! Мы закрываем, а не отпираем люк!». На Земле у кого-то взыграло самолюбие, и мне ответили: «Не паникуйте, отпирайте по стрелке!». Я упорствовал. Наконец, они, видимо, с кем-то проконсультировались, посмотрели чертежи и признались, что стрелка прорисована ошибочно. Я крутанул в обратном направлении – и люк благополучно открылся.

Отправляясь в космос, всегда надеешься на встречу с неведомым. И действительно, нередко с Земли слышишь ответное: «Этого еще никто не видел» или «Этого не может быть». Естественно, в необычном, встречаемом в космосе, нет никакой чертовщины вроде зелененьких человечков или их «тарелок»-кораблей. Это, прежде всего научные феномены.

Ответ «этого не может быть» мы получили, например, после сообщения о том, что видим второй эмиссионный слой в ночной атмосфере. О его существовании где-то на высоте 350 километров ученые знали, но даже не предполагали, что его можно наблюдать невооруженным глазом. Мы с Юрой Романенко запросили особо чувствительную пленку. Джанибеков с Макаровым доставили ее нам.

Мы отсняли второй эмиссионный слой и с новой оказией, а именно с Губаревым и Ремеком вернули пленку на Землю. Снимки обработаны и результаты уже опубликованы в «Докладах Академии наук СССР». Наше небольшое открытие помогло разработать другие методы изучения верхнего эмиссионного слоя.

Однажды психологическое напряжение долгого полета все-таки чуть не привело нас к конфликту. Мы обсуждали перспективы пилотируемой космонавтики, вели вполне профессиональный разговор. И вдруг оказалось, что точки зрения у нас резко противоположные. У каждого – своя, как говорил Горький, «кочка зрения». Я считал, что время космонавтов-летчиков уже проходит. Во всяком случае, они перестают быть главным звеном покорения Вселенной. Наступает «наша» эра – эра бортинженеров. Во время длительной экспедиции дел больше у бортинженеров. Юра, летчик по профессии, со мной категорически не соглашался. Да и я уступать не хотел.

На Земле проще – «хлопнул» дверью и ушел. У нас же на станции «хлопать» дверью некуда. Вот наш спор и катился к «опасной черте». Мы уже говорили на высоких тонах. Наконец, почувствовав, что до добра эта дискуссия не доведет – ведь у Юры темперамент – ого-го, только заведи его. Я оттолкнулся от стенки станции и поплыл в другой отсек, бросив Юрию: «Я спор прекращаю…» Тягостная пауза длилась недолго. Почувствовал руку на плече, обернулся. Юрий улыбается: «Жора, и что это мы с тобой завелись? Полет идет хорошо. А поссоримся, в одну минуту все смажем…»

Хорошие космические экипажи можно разделить на два разряда. Иногда хорошо срабатываются люди, похожие друг на друга – со схожим темпераментом, кругом интересов, профессиональным и человеческим опытом. Но бывает и по-другому: очень разные люди дополняют друг друга. Когда уважаешь сильные стороны товарища, который не похож на тебя.

Так получилось у нас с Юрой. Мы, может быть, не противоположности, но люди очень разные. И, может быть, поэтому сдружились и сработались. Ведь общаться три месяца в замкнутом пространстве со своим двойником, честно говоря, скучновато.

Мы хорошо дополняли один другого – командир и бортинженер, Юрий и Георгий. Между прочим, мы ведь почти тезки. Юрий – это славянский вариант произношения греческого имени Георгий. Мы с Романенко представляли различные разновидности древнего имени, принадлежавшего святому каппадокийскому великомученику – Георгию Победоносцу.

Юрий Романенко прекрасный космонавт и прекрасный товарищ, очень надежный. Достойный сын морского офицера. Я ему завидую, потому что у него не только мозги хорошие (моложе моих!). Мозги, честно говоря, и у меня были неплохие. Но у него и руки золотые! Я это ощутил в полете и потом еще не раз поражался.

Открываю «Технику молодежи», а там о том, как ребята делают экраноплан под его руководством. И песни сочиняет, и поет, и на гитаре играет. Говорят, что космос помогает проявиться творческим склонностям, талантам. Конечно, космос ничего не добавляет. Но он усиливает, что есть в человеке, и хорошее, и плохое.

Во мне творческого дара космос не открыл. В юности я любил Маяковского. И сочинял такие рекламные стишки, ему в подражание:

Для всех и в том числе для вас

Всегда в продаже хлебный квас!

Квас я, кстати, очень люблю и, должен вам доложить, квасы в мою юность готовили превосходные. Правда, не было такого богатства сортов, как во времена Петра Первого. Тогда каких только квасов не было! Словом, наш родной бочковой квас вдохновил меня на стишок.

Но серьезным это увлечение не стало. Несколько моих идей превратились в сценарии для кино – к сожалению, не реализованные. Но у Романенко творческая жилка посильнее. Из своего следующего полета он привез двадцать песен. И это, на мой взгляд, очень хорошие песни, настоящие, глубокие стихи!

На Земле он песен не писал, а в космосе открылось дарование. Во время радиосвязи с женой Романенко пел: «Что тебе снится ночами там, от меня вдалеке? Звезды наш комплекс качают, словно кувшинку в реке». Нам эти песни, конечно, были близки. Сначала он пел их под гитару в нашем дружеском кругу. Но мы его уговорили выступить перед любителями авторской песни, на Грушинском фестивале. Там человек триста было, хлопали, и даже кто-то крикнул «браво». То есть он был признан. Кто-то спросил: а кто написал песни, которые вы поете? Он говорит: я. – Не может быть!..

Сегодня можно говорить о космической династии Романенко. Сын моего друга – Роман Юрьевич Романенко тоже совершил длительный полет. Это вторая такая династия в нашей стране – после Волковых.

И с главами обеих династий мне довелось работать на орбите.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.