1. Мятеж

1. Мятеж

Взбунтовалась, изменив присяге, боевая воинская часть. 27 июля 1919 года кавалеристов четырнадцатого дивизиона толкнули на мятеж командир эскадрона Кожемяченко и писарь Батурин…

Рыжий веснушчатый морзист Борис Церковный бережно перебирал тонкими пальцами сползавшую с бобины телеграфную ленту. Дробно стрекотал аппарат. Начдива встревожил суровый смысл телеграммы.

— Тише, товарищи! — сверкнув из-под высокого лба строгими глазами, поднял руку Якир.

Вмиг прервался стук древнего, похожего на молотилку, «Ундервуда». Смолкли писаря. У десятиверстки, закрывавшей почти всю стену, с цветными флажками в руках застыл адъютант начдива, сухощавый, смуглолицый Яков Охотников.

В просторном высоком зале второго этажа станции Бирзула[1] стало необычно тихо. Сквозь широко раскрытые окна доносились лишь пыхтение паровозов да лязг стальных буферов бронепоезда «Спартак».

Телеграфный аппарат продолжал отбивать свою назойливую многоступенчатую дробь. Рыжий морзист, не глядя на полоску медленно ползущей ленты, чутким ухом улавливал невеселые ноты мелодии, складывавшейся из чередования двух звуков — длинного и короткого. Любуясь новеньким орденом Красного Знамени начдива, он машинально повторял слова начальника штаба дивизии. Гарькавый передавал со станции Раздельная:

— «Бежавший красноармеец четырнадцатого кавдивизиона сообщил: Кожемяченко расстрелял командира, комиссара, коммунистов точка Плановал напасть на штаб третьей бригады, бойцы отказались идти против своих точка Правая рука Кожемяченко — писарек Батурин точка Из Парканцев бунтовщики бросились на Плоское точка Основной контингент четырнадцатого дивизиона — плосковцы и цебриковцы точка Батуринские демагоги подымают всю округу точка Навстречу изменникам из Малаешт, Суклеи, Слободзеи двинулись тысячи кулаков точка Восстали немецкие колонисты Кучургана, Лиманского точка В Страсбурге они расстреляли командиров артиллерийского дивизиона и авиаотряда точка Завладели матчастью точка Наши артиллеристы и летчики отказались служить повстанцам точка Все они взяты под стражу точка Колонистами командует учитель, бывший прапорщик Михель Келлер точка Вся наша оборона по Днестру под угрозой точка Снял с фронта четыреста третий полк и двинул на Кучурган точка Жду дальнейших указаний точка На паровозе выслал Настю Рубан точка Она привезет подробное донесение и еще воззвание повстанцев точка».

Аппарат внезапно умолк. Якир достал из кармана выцветших, порыжевших от солнца синих брюк измятую пачку «Сальве». Сделал несколько вмятин в длинном мундштуке, наивно полагая, что на них осядет вредный для легких никотин. Долго и старательно тер о коробок не желавшую воспламеняться кустарную спичку. Потом в глубокой задумчивости поднес огонь к папиросе, затянулся, еще больше наморщил лоб.

«Не хватало только этого! — с досадой подумал начдив. — Одной дивизией занимаешь фронт в двести сорок верст. Да и что это за фронт? Вот как эти знаки на телеграфной ленте: точка-тире, точка-тире… Только и успеваешь затыкать прорехи. В мае полки несколько окрепли, приняли пополнение — рабочих Одессы, Николаева, Херсона. За боеприпасами выехал в Киев нарком Затонский. Маршевыми ротами занялся уполномоченный центра Ян Гамарник. Кое-что наскреб в тылах. Прислал полк матросов-стародубцев. Сколько надежд возлагали в дивизии на этот полк моряков! Как обрадовались красноармейцы: пришла подмога! А на деле — не помощь, одна обуза. Моряки оказались не то махновцами, не то григорьевцами. Били себя в грудь: «Мы за Советы», а по сути — это разнузданная анархическая банда с густой прослойкой эсеровских демагогов. Им бы только пить, жрать да баб мять. В эшелонах у них больше баб, нежели бойцов. Тоже вояки! От первой атаки галичан летели в своих вагонах из Томашполя до самого Черного моря. Одесса успокоила: «Шлем боевой 54-й советский полк Япончика». Пришлось телеграфировать председателю губисполкома Ивану Клименко: «Опасаюсь, что повторится история Стародуба». Но пятьдесят четвертый все же прибыл — два батальона шпаны. Одесса нашла оригинальный способ избавиться от уголовников. А для того чтобы они постоянно видели добрый пример, ввели в состав полка несколько рот студентов. На фронте некоторые уголовники сразу побросали винтовки, другие сбыли их колонистам за сало и яйца. Хвастались: «Мы Петлюру зашухерим ручными гранатами». После первого боя сами «зашухерились». Теперь с их винтовками кулаки-колонисты идут на нас. Не все, конечно, оказались проходимцами. Многие, как и студенты, норовят отколоться от Япончика, вместе с нами бить полки сечевиков-галичан — этот вшивый «авангард цивилизованной Эвропы…»

Якир положил руку на плечо рыжего морзиста:

— Стучи, Борис, Гарькавому…

Церковный зажал между пальцами черный эбонитовый шарик телеграфного ключа. Вновь застрекотал аппарат, вызывая далекую станцию Раздельную.

— Первое, — диктовал начдив, заправляя за ремень карту-трехверстку. — Комполка четыреста Колесникова срочно вызвать к прямому проводу точка Буду говорить с ним лично точка Второе — комбригу-три возглавить операцию против повстанцев Кучургана точка Третье — немедленно бросить вдогонку Кожемяченко кавалерийский дивизион товарища Михая Няги точка Все.

Воткнув последний флажок в штабную десятиверстку, адъютант с потным от июльского зноя лицом широким шагом подошел к начдиву, расстегнув на ходу пуговицы тяжелого суконного френча.

— На мой взгляд, — сказал он, — это утопия с дымом! Разве будет Няга усмирять Кожемяченко? Это же одна шайка-лейка. Неразлучные друзья! Переметнется и Михай к повстанцам…

Якир строго посмотрел на адъютанта:

— Брось каркать! И так тошно.

— Знаете, Иона Эммануилович, все эти бывшие партизанские батьки на одну колодку. Не верю я им, хоть режьте, не верю…

— И это говорит коммунист! — с укоризной произнес начдив. — Я смотрю, каким духом напитан человек, а не как выглядит его формуляр. Все течет, все меняется. Наша ленинская партия перестраивает царскую Россию, нацеливается на весь мир. Так неужели она не в силах переделать одного человека? Того же Нягу и таких, как он.

— А Кожемяченко? Три недели вы командуете сорок пятой дивизией, а этого типа проморгали.

— Правильно о нас, интеллигентах, говорят, — продолжал Якир. — От малейшей удачи мы приходим в безумный восторг, от малейшего неуспеха — в страшное отчаяние, вроде весь мир рушится…

— Это я, по-вашему, впал в отчаяние? — спросил Охотников.

— А кто же? Думаешь, морзист Церковный? Конечно ты! Один мерзавец взбунтовался, а ты уже всех готов считать мерзавцами. Партия нас учит верить людям. Наше неверие помогает лишь кожемяченкам и батуриным. Тебя, Яша, волнует, справимся ли мы с этим бунтом. Справимся, и очень скоро! Гинденбург говорил: «Победит тот, у кого нервы крепче». А я скажу так: в гражданской войне победит тот, кто выдержит больше потрясений. Для Корнилова, Краснова, Каледина, Колчака достаточно было одной катастрофы. А мы уже справились с шестью ударами — отразили наскоки Корнилова, Каледина, левых эсеров, Краснова, немцев, Колчака. И заметь — одна напасть следовала за другой. Сейчас обрушилась на нас новая напасть — деникинская. Мы потеряли Царицын, Донбасс, Харьков. Но справимся и с седьмым испытанием. Именно — испытанием! Жизнь испытывает, достойны ли мы ее даров… А Кожемяченко — это не катастрофа, просто укус бешеного пса.

— Доверие доверием, — не сдавался Охотников, — а поприжать кое-кого следовало бы…

— Знаешь, что я тебе скажу, товарищ Яков? Правда покоится на доверии, неправда — на покорности. Доверие завоевывается сердечным теплом, справедливостью; покорность — свистом бича. Все зависит от дилеммы — влиять или властвовать. Влияют на массы справедливыми идеями, умом; властвуют — с помощью силы. К нам, большевикам, привлекли трудовой народ ленинские, человечные, справедливые идеи. Понятно?

— Ладно, товарищ начдив, убедили. — Охотников поднял вверх обе руки — Сдаюсь! А теперь вот что — бумаги надо подписать.

— Тащи, подпишу…

Якир подошел к широко раскрытому окну. Внизу до самой водокачки простирался привокзальный сквер. Правильными рядами вытянулись увешанные гроздьями крылаток высокие клены. Под тяжестью дозревающих колючих плодов гнулись мощные ветки каштанов. Словно утыканные кумачовыми флажками, стояли, выделяясь яркими кистями спелых ягод, тонкие рябины. В окно плыл живительный аромат доцветающих лип.

«Сущий рай! А что там, за Днестром, в нашем благодатном краю? — подумал Якир. — Кому рай, а кому ад! В том-то и беда… Хотели мы сделать его раем для всех, пока не вышло…»

— Вот бумаги, Иона Эммануилович, подпишите, — прервал раздумья начдива Охотников.

Якир достал из левого кармана гимнастерки коричневый довоенной выработки фаберовский карандаш, снял с него гильзу-наконечник. Эту гильзу он хранил как особую память.

Немногим более года назад в боях под Екатерипославом плотные клинья баварцев с двух сторон зажали китайский батальон. Командовал батальоном Якир. Он лежал в цепи, вместе с бойцами вел огонь по атакующим. Дважды французская трофейная винтовка Гра почему-то дала осечку. Прямо на Якира двигался огромный баварец в суконном стального цвета кителе. Надо было стрелять, но именно в этот миг нещадно запрыгала мушка. И тут, при блеске устремленного на него плоского вражеского штыка, Якир вспомнил одно проверенное средство, которое при любых обстоятельствах утихомиривало пляску нервов. Юн стал повторять на всю жизнь прочно заученные еще в первом классе реального училища слова, которые писались через «ять», хотя в них и слышится звук «ё»: «гнёзда», «сёдла», «звёзды», «цвёл», «приобрёл»… Со слогом «брёл» грянул выстрел. Грузный баварец, перенесший ад Ипра и Вердена и, очевидно, считавший, что этой атакой он еще прочнее завоевывает свое бесспорное право на традиционную кружку пива, грохнулся на землю…

Гильза той памятной пули и стала служить наконечником.

Подписав бумаги, Якир спрятал карандаш в карман и с потухшей папиросой в зубах склонился над серебристо-серой картой-трехверсткой.

Меняя карандаши, Якир задумывался — кто кого переживет? На том, которым он подписывал бумаги в штабе на станции Бирзула, белели три насечки. С памятного боя под Екатеринославом этот был по счету третий. Их будет еще много — карандашей, и все же один из них останется навсегда несмененным…

В извилистую черту Днестра уткнулись красные дуги бригадных и полковых участков. В самую замысловатую извилину реки упирался отживший свой век твердый знак в конце слова «Кишиневъ». Родной город! Хозяйничают же в нем не славные сыны Бессарабии, а их лютые враги — румынские бояре и французские войска, беспощадная кровавая сигуранца! В Кишиневе прошло суровое детство начдива. Там он учился в реальном училище. Там провел свои лучшие годы с друзьями сверстниками. В старинном молдавском городе он, студент Харьковского технологического института, волнующим ленинским словом собирал трудовую молодежь, сколачивал красногвардейские отряды, впервые встретился с настоящими большевиками-фронтовиками 5-го Заамурского полка, на всю жизнь свел дружбу с выборным командиром этого полка бывшим унтер-офицером Кокаревым.

Весной 1917 года большевики-заамурцы вручили молодому товарищу Ионе партийный билет. Тогда же Якир близко сошелся с председателем Кишиневского Совета Ильей Ивановичем Гарькавым, нынешним начальником штаба дивизии. И Фишель Левензон, комиссар первой бригады, тоже кишиневец. В 1917 году он был комендантом города, начальником гарнизона, а в дни наступления контрреволюционных войск боярской Румынии работал в штабе Бессарабского фронта. Большевики-кишиневцы являлись как бы костяком 45-й дивизии, сплотившим вокруг себя лудильщиков и пекарей Кишинева, чеботарей Хотина и Флорешт, батраков Плоского и Кучургана, рыбаков Тирасполя и Дубоссар. Их не сломили ни наступление франко-румын на Днестре, ни яростные атаки франко-греческих десантов, рвавшихся из Одессы в Овидиополь. Не опьянила демагогия жалкого пигмея Григорьева, бывшего петлюровского атамана, ставшего затем командиром 6-й стрелковой дивизии Красной Армии, а потом изменившего ей.

Правда, красные бойцы-бессарабцы, уступив несметной силе — румыны нажимали из Калараша, а австро-венгры со стороны Жмеринки — оставили родной Кишинев. Отошли к Волге. Но в начале 1919 года вновь вернулись к Днестру, однако до Кишинева не дошли. По чьей вине? По вине того же пройдохи атамана Григорьева! После освобождения Одессы Главком приказал Григорьеву через Бессарабию протянуть руку помощи венгерской Красной армии. А он обманом заставил полки шестой дивизии повернуть штыки против советских войск. Не только не пошел в Бессарабию, но еще отвлек на себя силы с Днестра, из-под Одессы, Винницы, Симферополя, Юзовки. Своим мятежом помог румынам укрепиться на Днестре, Пилсудскому взять Коростень, Петлюре — Жмеринку, Деникину — Харьков, Полтаву и Днепропетровск, а шайке Махно безнаказанно гулять по нашим тылам. А тут еще этот негодяй Кожемяченко, безвестный Батурин, немецкий кулак Келлер…

Ну ничего, бунтуйте, яритесь, осенние мухи, контрреволюционная погань! А Кишинев все равно будет советским! Рано или поздно — обязательно будет!