МУЗА
МУЗА
Мое знакомство с Музой, всю жизнь сопутствующей поэтам, — знакомство шапочное. Но и за это — спасибо. Я всё-таки видел тебя (Вас?), Муза… Пусть Вы явились ко мне только раз, много лет назад, да и то, наверное, ошиблись адресом…
Вот как это было. По темным улицам я возвращаюсь из школы (6-й или 7-й класс). Мороз. Луна освещает деревянные домики, снег. И вдруг я какими-то новыми глазами взглянул на эту сто, тысячу раз виденную картину. Поразили меня какая-то враждебность этого снега и страшный холод в нем и вокруг него. Дома я наскоро поел тюрьки. Настроение не проходило, требовало выхода. Я сел у окна, снова посмотрел на поразивший меня снег… Взял ручку и, окуная перо в непроливашку, написал первые мои стихи. И это было настоящее вдохновение — в горящей голове не то слова, не то музыка, руки в холодном поту… Они мне и сейчас нравятся, эти стихи, несмотря на их неуклюжесть и даже неграмотность (чего стоит это Бога молит!):
Зимняя ночь наступает,
Землю крылом закрывает
От солнца холодных лучей.
Рано еще, но кончается день.
Снег серебристый пылает огнем,
Синие искорки видятся в нем.
Он так суров! Нет его холодней!
Холоден, глух он к заботам людей…
Дерево сухо в лесу заскрипит,
Словно о помощи Бога молит.
Словно тяжелый покров снеговой
Силится скинуть бессильной рукой…
Зимняя ночь наступила,
Землю крылами закрыла
От солнца холодных лучей.
Рано еще, но уж кончился день.
Были, конечно, стихи и после этих. Некоторые из них даже помещали в школьной стенгазете, но уж писал я их не с Музой, а один или с моим другом Витей Богатыревым. Чего стоит, например, наш «Гимн рыбаков» или экспромт, обыгрывающий имя великого французского писателя:
«О горе мне, горе!» — воскликнул Оноре.
«Дурак я, дурак», — заплакал Бальзак.
(Мы, да, кажется, и многие учителя наши, не знали, что во французском языке ударение всегда падает на последний слог слова — Оноре.)
Не обошлось, конечно, и без любовной лирики. Какие у Риты были косы! А вот носик нравился мне меньше. Поэтому мое стихотворное признание в любви содержало элемент неопределенности:
Люблю ли тебя, я не знаю.
Но кажется мне, что люблю.
Я был очень доволен этими строчками и огорчился, обнаружив, что их уже написал однажды один русский поэт (какой-то А. К. Толстой), опередив меня на добрую сотню лет.
Заметное место в моем творчестве занимали патриотические мотивы. С возмущением бичевал я людей, бросающих родной Воткинск (иногда его пренебрежительно называли Клопинском):
…А Клопинск плох, ему куда,
В другие едем города!
Кто город нам построит с вами? (восклицал я)
Должны мы строить город сами…
и т. д.
Увы, увы! Через пару лет и я, и почти все мои товарищи на всю жизнь покинули Воткинск.
Способность к рифмоплетству помогала на уроках литературы. Вот (в восьмом уже классе) дает Александра Ивановна сочинение на дом — «Мужество и геройство». Писать — скучно, а вот рифмовать — веселее. И пошло:
Мужество и геройство
В защите страны своей
Есть неизменное свойство
Наших, советских людей…
и т. д.
Результат — пятерка (поскольку нет грубых грамматических ошибок) плюс публикация в школьной стенгазете.
Вам сочинение на тему «Дружба и товарищество»? Да ради Бога! Как у Пушкина: «Пальцы просятся к перу, перо к бумаге, минута — и стихи свободно потекут». Ну, сначала, сами понимаете, приведем примеры великой дружбы: Маркса с Энгельсом, Ленина со Сталиным (мы даже и не подозревали, что в конце жизни Ленин Сталина терпеть не мог!). Потом перехожу к современности и гневно клеймлю падение нравов в нашей отдельно взятой школе, где друзья превратно понимают дружбу:
На прочих косятся волком,
Делят махорочный дым,
Подсказку считают долгом,
Священным долгом своим!
Результат тот же — пятерка плюс публикация в школьной стенгазете.
Вскоре, однако, у меня появились последователи (и конкуренты) — поэты «местного масштаба», пописывающие в жанре школьного сочинения. Александра Ивановна почуяла неладное и потребовала, чтобы мы перешли на презренную прозу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.