Глава VII

Глава VII

Привилегия короля Франциска. – Разбитые надежды. – Третья книга «Пантагрюэля». – Четвертая книга.

В 1545 году Рабле получил от короля Франциска разрешение на новое, исправленное издание двух первых частей своего романа и на напечатание третьей части его. В королевской привилегии, данной автору сроком на 10 лет, говорится: «Желая, чтобы литература распространялась в нашем королевстве на пользу и поучение наших подданных, мы даем вышепоименованному просителю привилегию, право и разрешение печатать и пускать в продажу через посредство избранных им опытных книгопродавцев вышеупомянутые книги, а также и имеющее появиться продолжение „Геройских подвигов Пантагрюэля“, том третий, и даем ему право и разрешение просмотреть оба вышеупомянутые первые тома, раньше сочиненные им». Перепечатка и издание книг без разрешения автора запрещались под страхом штрафа и строгого наказания.

Двенадцать лет прошло после выхода в свет первых двух книг истории Гаргантюа и Пантагрюэля. Много тяжелого пришлось видеть и испытать автору в этот промежуток времени. Та заря светлого будущего, которая виделась гуманистам в свободном развитии личности, в пробуждении пытливой мысли, оказалась миражем. Ряды их редели. Одних унесла смерть, другие пали жертвой фанатических преследователей, третьи обратили свой критический ум на выяснение и разработку тех религиозных вопросов, которые волновали толпу и сами впали в мистицизм, заразились духом узкой нетерпимости. Вместо ожидаемого братства народов и мирного процветания наук под покровительством просвещенных королей – Пантагрюэлей – всюду господствовали взаимная вражда, обманы, притеснения, гонения за веру, за убеждения.

Трудно было при такой обстановке сохранить непринужденную веселость, особенно человеку, которому было уже более 50-ти лет.

И действительно, в третьей части романа мы гораздо реже встречаем тот бесшабашный смех, ту игривую шутливость, которые характеризуют две первые. Гаргантюа является в ней почтенным добродетельным патриархом, у Пантагрюэля беспрестанно вырываются изречения, показывающие грустно-спокойное настроение, не чуждое некоторой доли мистицизма.

При издании третьей книги Рабле отбросил свой старый псевдоним и подписался так: «Франсуа Рабле, доктор медицины и старшина (callo?er) Гиерских островов». Книгу он посвятил Маргарите Наваррской, которая оставалась неизменной покровительницей всех гонимых за убеждения, хотя в последние годы часто впадала в мистицизм и заражалась суеверием.

Рабле обращается к ее «духу», «который, витая в небесах, своей родине, покинул ее благоустроенное (concords) тело, оставив его в апатии и бесчувствии», и призывает его «сойти с высот вечного, небесного жилища и послушать продолжение рассказа о веселых похождениях доброго Пантагрюэля». В предисловии автор объясняет, что заставило его снова взяться за перо. Он рассказывает, как коринфяне, узнав, что Филипп Македонский намерен напасть на их город, укрепляли его и деятельно готовились к обороне. Со своею обычною аккуратностью перечисляет он все работы, которые они делали, все оружие, которое они приводили в порядок. Философ Диоген смотрел на эту горячую работу и сам принялся за дело: он выкатил свою бочку на открытое место за городом и начал возиться с нею: он ее катал, поворачивал, опрокидывал, тер, встряхивал, поднимал, заколачивал и чуть не разбил на части. На вопрос одного приятеля, для чего он так мучится, философ отвечал, что среди народа, усердно занятого работой, он не хочет показаться праздным лентяем. «Так и я, – говорит Рабле, – вижу, что все во Франции трудятся, одни для защиты отечества от врагов, другие для нападения, и трудятся в таком порядке и благоустройстве, что я вместе с Гераклитом готов признать войну источником всяких благ. Меня не пустили к делу ни нападения, ни защиты, а мне стыдно быть праздным зрителем трагикомедии, которую разыгрывают наши храбрецы, и вот я решил покатать свою диогеновскую бочку, единственное оставшееся мне добро. Я откупорил ее для добрых, и только для них одних: пусть они пьют из нее сколько хотят, она никогда не иссякнет, на дне ее лежит надежда, как в ящике Пандоры, а не отчаяние, как в бочке Данаид. А вы, ругатели, лицемеры, ханжи! убирайтесь прочь, не скверните моего вина своим нечистым прикосновением!»

Рассказ начинается с того момента, на котором он остановился во второй части. Пантагрюэль, довершив завоевание Дипсодии, постарался заслужить любовь своих новых подданных, дав им новые справедливые законы и всячески заботясь об их благосостоянии. Между прочим, он переселил туда из Утопии (наследственных земель своей матери) 9 876 543 210 человек, не считая жен и детей. Все эти переселенцы были или искусные ремесленники, или люди, занимавшиеся либеральными науками, и, кроме того, от самого рождения воспитанные в чувствах преданности и уважения к своему государю; поэтому, живя среди дипсодов, они могли способствовать процветанию их страны и своим примером развивать в них верноподданнические чувства. Вскоре дипсоды так привязались к своему новому государю, что не только не мечтали восставать против него, а напротив, роптали на богов, зачем они раньше не отдали их под власть доброго Пантагрюэля.

Награждая всех своих слуг и сподвижников, Пантагрюэль не забыл и Панурга. Он дал ему огромное поместье, приносившее очень большие доходы. Панург, недолго думая, в две недели прожил все эти доходы за три года вперед и ухитрился еще наделать долгов. Пантагрюэль заплатил его долги и стал кротко доказывать своему любимцу, как неразумна и вредна подобная расточительность.

Но Панург не мог согласиться с его доводами и уверял, что, напротив, счастлив только человек, имеющий долги, что только он живет согласно законам мирового развития. «Представьте себе, – рассуждал он, – мир, в котором никто никому ничего не дает и никто ничем не одолжается. Правильный ход светил нарушится, все придет в беспорядок. Юпитер, не считая себя обязанным давать что-либо Сатурну, лишит его сферы. Сатурн соединится с Марсом, и они произведут общий переполох. Меркурий не захочет подчиняться другим; Венера лишится поклонников, так как она никому ничего не будет обещать; Луна останется кровавою и темною, так как Солнце перестанет давать ей свет. Солнце перестанет освещать Землю, а светила – проявлять на нее свое доброе влияние, так как Земля откажется питать их своими испарениями. Всякая связь и взаимодействие стихий прекратятся, так как ни одна из них не захочет ничего одолжать другой; не будет ни дождя, ни света, ни ветра, ни лета, ни осени. Среди людей пойдет такая же рознь. Никто не будет заботиться о других, никто не придет на крик о помощи, не поможет другому. Никто никому ничего не должен, ничем не обязан. Вместо веры, надежды, любви водворится среди людей недоверие, презрение, злоба. В человеческом организме явится тоже безурядица. Голова не станет одолжать рукам и ногам зрение своих глаз; ноги не захотят носить ее, руки откажутся работать, сердце – биться и проч. и проч. Наоборот, представьте себе мир, где всякий занимает и всякий одолжает. Какая гармония в движении светил, какая симпатия между стихиями! Среди людей водворится мир, любовь, верность, покой, праздники, пиршества, веселье! Золото, серебро, мелкая монета, драгоценности и всякие товары будут переходить из рук в руки.

Не будет ни тяжб, ни войн, ни ссор, ни ростовщиков, ни скряг. Милосердие и щедрость будут всюду царствовать, управлять, торжествовать. Настанет золотой век, век Сатурна. В человеческом организме установится та же чудная гармония, потому что и он подчинен закону, управляющему жизнью всего мира, – закону взаимного обмена, взаимного одолжения».

Пантагрюэль не убеждается доводами своего друга в необходимости делать долги, но снисходительно, даже с интересом выслушивает его теорию мировой гармонии. Точно так же снисходительно относится он к фантазии, неожиданно явившейся у Панурга, – фантазии жениться. Панург мечтает о прелестях супружеской жизни и в то же время боится, что жена станет его обманывать и сделает несчастным. Пантагрюэль не может разрешить его сомнений, и они прибегают к помощи разных гаданий, чтобы узнать судьбу Панурга: они гадают по стихам Вергилия, по снам, спрашивают совета у колдуна, у немого, объясняющегося знаками, у умирающего от старости – поэта, у астролога, хироманта, богослова, врача, юриста, философа и наконец у шута. Все получаемые ответы оказываются неясными, двусмысленными. Панург объясняет их в пользу брака, Пантагрюэль – против. Эти гаданья составляют главное содержание третьей книги и дают автору повод посмеяться над разными предсказателями, над духовными лицами, над учеными и в особенности над юристами. Старый, опытный судья, приглашенный высказать свое мнение по делу Панурга, не мог явиться в назначенный день, так как был вызван в парламент, чтобы объяснить некоторые свои приговоры, явно нелепые и несправедливые. На заседании парламента судья откровенно рассказывает процедуру, которой держался в течение 40 лет.

Он обыкновенно внимательно, не торопясь просматривал, раскладывал и приводил в порядок все документы, относящиеся к делу, и затем решал, кто из тяжущихся прав посредством бросания костей. Таким путем из четырех тысяч дел, подлежавших его рассмотрению, большинство было решено вполне верно и справедливо, что может засвидетельствовать парламент, утвердивший его приговоры. На вопрос, для чего же при таком способе требует он от тяжущихся всевозможных документов и затрудняет себя вознёю с этими документами, он объясняет, что это необходимо, во-первых, для формы, без соблюдения которой все производство дела оказывается недействительным; во-вторых, для собственного здоровья, так как перекладыванье и раскладыванье бумаг составляет очень полезное упражнение; в-третьих, для того, чтобы выиграть время и дать тяжбе созреть. С течением времени истина всегда является на свет, поэтому старый законник, как и все почтенные судьи, старался всякое дело затянуть, отсрочить, отложить в долгий ящик, дать ему вдоволь отлежаться, а бумагам, относящимся к нему, накопиться как можно больше; тогда стороны, истратившие массу денег на разных адвокатов, клерков и т. п., рады какому бы то ни было окончанию разорительной тяжбы и спокойно принимают приговор не в свою пользу.

Убедившись в том, что никто из спрошенных советников не может дать им вполне основательного и определенного ответа, Пантагрюэль и Панург решаются обратиться к оракулу Божественной Бутылки (Dive Bouteille).

Оракул этот находится в далекой, неизвестной стране, за морями. Чтобы добраться до него, Пантагрюэль снаряжает целый флот и отправляется в дальнее плавание вместе со всеми своими сподвижниками.

Описание этого плавания составляет содержание четвертой книги. В прологе к ней звучат те же грустные ноты, которые должны были неизбежно являться у старого гуманиста, видевшего разрушение блестящих надежд своей юности. «Добрые люди! – восклицает в начале его Рабле. – Спаси и сохрани вас Господи! Где вы? Я вас не вижу! Дайте мне надеть очки!»

И дальше он советует всем добрым людям умерять как можно больше свои желания, ибо одни только умеренные желания могут рассчитывать на исполнение. «Всего лучше желать себе здоровья, одного только здоровья, этого не запрещает ни закон, ни король, а во всем остальном надеяться на милость Господа Бога». «Вы скажете, что Бог мог бы дать вам 78 тысяч так же легко, как одну тринадцатую половины, так как Он всемогущ и миллионы для него то же, что один обол. О-хо-хо-хо! Кто это научил вас толковать и рассуждать о могуществе и предопределении Божием? Ш-ш-ш-ш! Преклоняйтесь пред лицом Его и кайтесь в ваших прегрешениях!»

Путешествие Пантагрюэля и его сподвижников представляет ряд приключений, частью фантастических, даже нелепых, частью содержащих в себе более или менее ясные аллегории окружающей действительности. Иногда кажется, что автор преднамеренно впадает в шарж и гротеск, чтобы замаскировать свою мысль и безопаснее провести ее в свет.

Первый остров, к которому пристают путники, называется Медомати (по-гречески Нигде) и наполнен разными редкостями: необыкновенными зверями, меняющими свой цвет как хамелеон, картинами, изображающими идеи Платона и атомы Эпикура, и т. п.

На пути к следующему острову им встречается корабль. Панург ссорится с плывущим на нем хозяином овечьего стада и, чтобы отомстить за оскорбления, проделывает с ним известную злую шутку, которую цитируют до сих пор, когда говорят о табунном чувстве толпы, о «Панурговом стаде». Он покупает одну овцу и бросает ее в воду, за ней немедленно кидается другая овца, третья, четвертая… все стадо и наконец сам хозяин, который хочет удержать глупых животных.

Затем наши путники посещают целый ряд земель, отличающихся необыкновенными странностями. На острове Сочетаний (Des Alliances) y всех людей носы имеют вид трефового туза и все жители между собой в родстве, но родственные названия у них удивительно перемешаны: старик называет трехлетнюю девочку «отец», а она ему отвечает «дочь моя», молодой человек говорит девушке: «Здравствуй, топорище!», а она ему: «Здравствуй, ручка!». Влюбленные следующим образом называют друг друга: яйцо и яичница, мякиш и корка, устрица и раковина и т. п. Идет постоянная игра словами, иносказаниями, метафорами. На острове Хели (Cheli, по-гречески Губы) король осыпает Пантагрюэля и его спутников самыми нежными ласками, но брат Жан должен потихоньку пробраться в кухню, чтобы отыскать что-нибудь более существенное, чем пустые любезности. На острове Прокуратуры живут кляузники, которые стараются об одном: быть побитыми. Тогда они вчиняют иск и бывают сыты. Если же их долго никто не бьет, они голодают и даже умирают от истощения. На островах Тохю-Бахю нельзя было ничего ни сварить, ни изжарить, так как великан Брингенариль проглотил все горшки, чугуны, сковороды и кастрюли за неимением ветряных мельниц, которыми он обыкновенно питался.

Миновав еще несколько островов, путешественники встретили девять кораблей, нагруженных монахами все возможных орденов. Все они ехали на собор в Шезиль рассуждать о разных догматах веры и вести споры с вновь появившимися еретиками. «Шезиль»;– по-еврейски звезда, предвестница бури; под этим собором Рабле, вероятно, подразумевал Тридентский собор, определивший окончательный разрыв между католиками и протестантами. Узнав о цели путешествия монахов, Панург, этот представитель философии массы, преисполняется радостью, просит святых отцов молиться за него и посылает им в дар множество колбас и окороков; гуманист же Пантагрюэль с грустным предчувствием следит за их удаляющимися судами.

Едва успели они скрыться из вида, как на море разражается страшная буря. Корабельщики и брат Жан напрягают все усилия, чтобы спасти судно, Пантагрюэль молится Богу, а Панург малодушно трусит, ничего не делает, только охает и жалуется. Зато, когда корабль благополучно пристает к берегу, он первый выскакивает на землю, командует и самым искренним образом уверяет, что ровно ничего не боится, что ему страшна только опасность и больше ничего. Остров, к которому пристали наши путники, оказался обиталищем добродетельных старцев Макреонов. В огромном лесу, занимавшем большую часть его, кончали свой век благотворные демоны и герои. Пока они были живы, благосостояние и плодородие господствовали на земле, море было спокойным и благоприятным для путешественников. Но едва какой-нибудь из них умирал, на земле появлялись болезни, войны, разные бедствия, в воздухе – мрак и бури, на море – непогода и волнение.

Отдохнув у гостеприимных Макреонов, путешественники снова пустились в путь. Они проехали мимо острова Скрытного (Tapinois), не решаясь пристать к нему. На нем царствовал Quaresmeprenant, олицетворение поста, чудовище с двойной тонзурой, питающееся исключительно овощами и рыбой, щедро раздающее индульгенции и отпущения грехов, проводящее три четверти дня в слезах, ничего не производящее и считающее себя благочестивым католиком.

Чудовище находится в непрерывной войне со своими соседями «колбасами», жителями соседнего острова Сурового. «Колбасы» – это, очевидно, протестанты, разошедшиеся с католиками по вопросу о посте. Распря между обоими островами особенно обострилась после собора в Шезиле.

Спутники Пантагрюэля удивляются, откуда могли появиться на свет такие чудовища, и Пантагрюэль объясняет им это апологией, заимствованной у древних авторов. Физис (природа) породила Красоту и Гармонию; вечно враждебная ей Антифизис из зависти также захотела сделаться матерью и произвела на свет Безобразие и Раздор, уродов с шарообразной головой, ослиными ушами, глазами, сидевшими на каких-то костяных отростках, с руками и ногами, вывернутыми назад. Эти уроды ходили на головах и колесом. Антифизис всячески выхваляла красоту своих детей и утверждала, что их способ передвижения самый удобный и естественный, что человек непременно должен стоять на голове, а не на ногах, так как его волосы все равно, что корни дерева. Все глупые, бессмысленные, легкомысленные люди, лишенные здравого смысла, разделяли ее мнение. После этого она про извела на свет: ханжей, святош, папистов, безумных сектаторов, дьявольских кальвинистов, женевских обманщиков и других безобразных, противоестественных чудовищ.

«Колбасы», принимая Пантагрюэля за союзника своих врагов, идут на него войною, но скоро оказываются побежденными армией поваров, вооруженных всякою кухонною утварью и выступающих против них под предводительством брата Жана.

Осмотрев мимоходом странный остров Рюаш, где все жители питаются исключительно воздухом и ветром, наши путники пристают к острову Папефигов. Это была когда-то богатая, цветущая страна, теперь же она обнищала, разорена и находится в подчинении у соседей-папиманов. Бедствие несчастных папефигов произошло от того, что однажды, придя на праздник в Папиманию, один из них показал фигу выставленному на поклонение изображению папы. В отмщение за это оскорбление своей святыни папиманы без объявления войны напали на остров, опустошили его, перебили на нем всех взрослых мужчин, а остальных обратили в рабство. Пантагрюэль щедро одарил золотом несчастных папефигов и направился к острову Папиманов.

Прежде чем корабль его пристал к берегу, навстречу ему выехала лодка с самыми почетными гражданами острова.

– Видали ли вы его, путники? – спрашивали они в один голос, – видали ли вы его?

– Кого? – осведомился Пантагрюэль.

– Его! Неужели вы не знаете Единственного?!

– Объяснитесь точнее! Мы не понимаем! Кто это?

– Сущий! Скажите, видали вы его когда-нибудь?

– Сущим, по учению наших богословов, называется Бог. Так он сам себя назвал Моисею. Мы его не видали, и никакой глаз смертного человека не может его видеть!

– Да мы говорим не о Боге, царящем там, высоко, в небесах, а о земном Боге. Не видали ли вы его когда-нибудь?

Оказывается, что речь идет о папе.

Узнав, что Панург видал трех пап – «без всякой пользы для себя», вставляет он мимоходом, – папиманы приходят в восторг, бросаются на колени перед нашими путешественниками и целуют им руки. Когда они высадились на берег, их встретила толпа народа и, услышав, что «они его видели», опустилась перед ними на колени и приветствовала их криками: «Блаженные, трижды блаженные! Они его видели!» Пришел школьный учитель со своими учениками и принялся тут же сечь мальчиков, чтобы запечатлеть в их памяти этот торжественный день; явился епископ острова Гоминец в сопровождении торжественной процессии с крестами, хоругвями, балдахинами, факелами. Епископ повел путников прежде всего в храм и показал им список декреталий, толстую книгу, украшенную драгоценными камнями, и изображение папы, до которого он благоговейно касался жезлом, давая затем целовать этот жезл верующим.

– Мне кажется, – заметил Панург, – что этот портрет не похож ни на одного из наших последних пап: я видел их не в священническом облачении, а в шлеме и вооружении. Когда все христианские страны были в мире, они вели жестокие войны.

– Вероятно, – сказал Гоминец, – с отступниками, еретиками, отчаянными протестантами, не повинующимися святому земному богу. Наши священные декреталии не только разрешают, но даже повелевают ему предавать огню и мечу императоров, королей, герцогов, князей и республики, если они хоть на йоту отступят от его велений. Он может лишить их имущества и владений, предать изгнанию и проклятию, перебить детей и всех родственников их, низвергнуть души их в самый кипучий котел, какой только есть в адской бездне!

– Ну, а у вас тут, – заметил Панург, – наверно не найдется ни одного еретика, не то что где-нибудь в Германии или Англии. Вы ведь все христиане просеянные, на подбор?

– Да, это правда, – отвечал Гоминец с убеждением, – мы все будем спасены.

После обедни, во время которой церковные служители собирали с верующих деньги для «тех, кто его видел», Гоминец повел своих гостей обедать в гостиницу. Собранные в церкви деньги должны были оплатить угощение, и оно вышло весьма обильное. Вино лилось рекой, а за столом прислуживали красивые, ловкие и нарядные девушки. Утолив голод и выпив большой кубок вина, Гоминец принялся прославлять декреталии. «О серафимские, херувимские, евангельские декреталии! – в восторге восклицал он. – Как вы необходимы для спасения бедных смертных! И когда это снизойдет на людей такая благодать, что они откажутся от всех прочих знаний и трудов, чтобы вас читать, понимать, узнавать, применять на практике, претворять в кровь и мозг, в мозжечок костей и в лабиринт артерий! Тогда, и только тогда счастье водворится в мире. Тогда не будет ни града, ни морозов, ни стужи, ни инея. По всей земле распространится изобилие и общий нерушимый мир. Не будет ни войн, ни грабежей, ни убийств, конечно за исключением избиения еретиков и проклятых бунтовщиков… О глубина учености, неоцененная мудрость, божественное знание, увековеченные в разных главах этих вечных декреталий!.. Прочтите полканона, маленький параграф, какой-нибудь отрывок святейших декреталий, и вы почувствуете, как в сердцах ваших зажжется очаг божественной любви, милосердия к ближним, за исключением еретиков; презрение ко всему земному и преходящему, парение духа, даже до третьего неба, удовлетворение всех ваших душевных потребностей». Долго говорил Гоминец на эту тему. По его словам, весь мир держится на декреталиях. Он пришел в настоящий экстаз, потел, хохотал, целовал сложенные крестом кончики своих пальцев, наконец расплакался и стал бить себя в грудь. Эпистемон, брат Жан и Панург не выдержали этого зрелища: они закрылись салфетками, притворяясь, что плачут и громко кричали: «Мяу, мяу, мяу!»

После обеда наши путники распрощались с папиманами и в благодарность за их гостеприимство пообещали упросить папу когда-нибудь посетить своих верных почитателей.

Следующие затем главы четвертой книги представляют меньше интереса. Путешественники встречают в одном месте старые слова, замерзшие в воздухе и оттаивающие в их присутствии, и затем посещают остров, где царит Гастер (Gaster – желудок), изобретатель всех искусств и ремесел, властелин суровый, неумолимый, жестокий. Ему повинуются не только люди, но и все твари земные. Описание приносимых ему жертв составляет длинный список скоромных и постных кушаний всех сортов. После этого они проезжают еще несколько островов, скучают во время штиля, болтают, пируют, и книга заканчивается комическими выходками Панурга, над трусостью которого все смеются.