Новая жизнь
Новая жизнь
Время наступило необыкновенное. События, тесня друг друга, обрушивались на россиян стремительно, каждый день приносил что-то новое.
Вечером 2 марта (сразу же после отречения Николая Второго) Временный Комитет Государственной думы образовал Временное правительство и объявил его состав:
Министром-председателем и министром внутренних дел стал член партии кадетов князь Георгий Евгеньевич Львов.
Министром иностранных дел был назначен другой кадет – Павел Николаевич Милюков.
Пост министра юстиции занял член «трудовой группы» Государственной думы (трудовик) Александр Фёдорович Керенский.
Военным и (временно) морским министром стал октябрист Александр Иванович Гучков.
Одним из первых решений новой российской власти было утверждение нового государственного гимна (вместо «Боже, царя храни») – гимном России становилась «Марсельеза», песня, которую каждый день {«всегдашне») напевал багдадский лесничий Владимир Константинович Маяковский.
3 марта «Известия Петроградского Совета» сообщили о первых шагах министра юстиции Керенского:
«Прекращение политического сыска
Решено прекратить впредь по всей России привлечение по политическим делам.
Освобождение всех политзаключённых
Решено немедленно освободить всех политических заключённых и подследственных из всех российских тюрем.
Приём всех евреев в адвокатуру
Решено принять в адвокатуру всех евреев помощников присяжных поверенных».
«Известия» сообщили также, что Керенский отправил телеграмму енисейскому губернатору «с требованием немедленного и полного освобождения членов Государственной думы Петровского, Муранова, Бадаева, Шагова, Самойлова, с возложением на губернатора обязанности и личной ответственности обеспечения им почётного возвращения в Петроград».
И в северную столицу помчались поезда из Сибири со вчерашними каторжниками, ссыльными и заключёнными пересыльных тюрем. А из-за рубежа потянулись на родину политэмигранты.
4 марта «Известия» поместили объявление:
«Сегодня выходит первый номер ежедневной газеты Центрального органа РСДРП „Правда“».
Россия начала жить по-новому. Это чувствуется даже в письмах Эльзы Каган Маяковскому. В одном из них (от 8 марта) она радостно восклицала:
«Милый дядя Володя, что творится-то, великолепие прямо!»
Эльза также сообщала, что вернувшийся из Петрограда в Москву Роман Якобсон вместе с другими студентами Московского университета вступил в милицию, что он наводит порядок на улицах, носит оружие и арестовал уже шесть бывших городовых.
Иными словами, Роману Якобсону пришлось делать то, чем ещё совсем недавно занимались работники спецслужб царского режима.
Изменилась и судьба рядового Хлебникова – очередная медкомиссия назначила ему пятимесячный отпуск. Обрадованный Велимир тут же уехал в Харьков и в армию уже не вернулся.
А Маяковский в это время организовывал митинги и ораторствовал на них. Заседал в солдатском комитете автошколы, часто заглядывал в Академию художеств и на квартиру Горького, где собирались деятели искусств. Сочинял лозунги, подписывал манифесты. И почти на каждом массовом мероприятии его обязательно куда-нибудь избирали.
В этой послереволюционной суете и сутолоке произошла ещё одна встреча его с Есениным, которую он впоследствии описал в статье «Как делать стихи?»:
«Плотно я его встретил уже после революции у Горького. Я сразу со всей врождённой неделикатностью заорал:
– Отдавайте пари, Есенин, на вас и пиджак и галстук!
Есенин озлился и пошёл задираться».
Общественностью Петрограда был образован Союз деятелей искусств, куда вошли представители самых разнообразных политических и художественных направлений, готовые начать борьбу за независимость искусства от государства. Выступая на одном из заседаний, Маяковский провозгласил:
«Мой девиз и всех вообще: да здравствует политическая жизнь России, и да здравствует свободное от политики искусство! Лично я не отказываюсь от политики, только в области искусства не должно быть политики!»
Впрочем, далеко не всегда и не везде терпеливо воспринимали активность поэта-футуриста. Он сам через десять лет в статье «Только не воспоминания…» рассказал о ситуации, сложившейся во время одной из дискуссий в Академии художеств:
«Здесь под председательством академика Таманова собрался Союз деятелей искусств. Неестественным путём революции перемешались все, от беспардонного осликохвостца юнца Зданевича до каких-то ворочающих неслышащими, заткнутыми ватой ушами профессоров, о которых, я думаю, уже появились некрологи.
Ярость непонимания доходила до пределов. Не помню повода, но явилось чьё-то предложение, что я могу с какой-то организационной комиссией влезть в академию. Тогда один бородач встал и заявил:
– Только через мой труп Маяковский войдёт в академию, а если он всё-таки войдёт, я буду стрелять.
Вот оно внеклассовое искусство!»
Родившийся в Тифлисе «ослинохвостец» Кирилл Михайлович Зданевич был, между прочим, на год старше Маяковского, так что не совсем понятно, почему поэт называл художника «беспардонным юнцом».
В другой своей статье «Как делать стихи?» Маяковский тоже вспоминал то время:
«…революция выбросила на улицу корявый говор миллионов, жаргон окраин полился через центральные проспекты; расслабленный интеллигентский язычишко с его выхолощенными словами: „идеал“, „принципы справедливости“, „божественное начало“, "трансцедентальный лик Христа и Антихриста " – все эти речи, шопотком произносимые в ресторанах, – смяты. Это – новая стихия языка. Как его сделать поэтическим?»
Константин Бальмонт тоже задумывался над этим вопросом, ив 1917 году издал поэтический сборник– «Сонеты солнца, меда и луны», в котором было стихотворение «Умей творить»:
«Умей творить из самых малых крох,
Иначе для чего же ты кудесник?
Среди людей ты Божества наместник,
Так помни, чтоб в словах твоих был Бог».
На этот призыв поэта-символиста ответил поэт-футурист Владимир Маяковский. О своём ответе (в «Я сам») он сообщил следующее:
«Пишу в первые же дни революции Поэтохронику „Революция“. Читаю лекции – „Большевики искусства“».
Ещё он сочинил стихотворение, посвящённое некоей особе женского рода, и назвал его – «Ода революции»:
«Тебе,
освистанная,
осмеянная батареями,
тебе,
изъязвлённая злословием штыков,
восторженно возношу
над руганью реемой
оды торжественное
"О"!..
Вчерашние раны лижет и лижет,
и снова вижу вскрытые вены я.
Тебе обывательское
– о, будь ты проклята трижды! —
и моё,
поэтово
– о, четырежды славься, благословенная!»
Бальмонт, видимо, стараясь не отстать от стремительно мчавшегося времени, тоже воспел женщину. 12 марта 1917 года он написал небольшое – всего восемь строк – стихотворение, назвав его очень просто – «Женщина» и посвятил «Московской работнице»:
«Женщина – с нами, когда мы рождаемся,
Женщина – с нами в последний наш час.
Женщина – знамя, когда мы сражаемся,
Женщина – радость раскрывшихся глаз.
Первая наша влюблённость и счастие,
В лучшем стремлении – первый привет,
В битве за право – огонь соучастия,
Женщина – музыка, женщина – свет».
Неизвестно, эти ли бальмонтовские строки имела в виду Марина Цветаева (сопоставляя их со стихами других поэтов), но однажды она высказалась так:
«Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы, не задумываясь, сказала: поэт… Этого я бы не сказала ни о Есенине, ни о Мандельштаме, ни о Маяковском, ни о Гумилёве, ни даже о Блоке, ибо у всех названных было ещё что-то кроме поэта в них. Большее или меньшее, лучшее или худшее, но – ещё что-то. В Бальмонте, кроме поэта, в нём нет ничего. Бальмонт – поэт-адекват. На Бальмонте – в каждом его жесте, шаге, слове – клеймо-печать-звезда поэта».
14 марта квартиру, где жили поэты-символисты Дмитрий Мережковский и его жена Зинаида Гиппиус, навестил их старый знакомец Александр Керенский, ставший министром Временного правительства. Он пришёл с просьбой – написать популярную брошюру о декабристах, для распространения в войсках. Мережковский с воодушевлением согласился. Однако, посетив через несколько дней Керенского в Зимнем дворце, Дмитрий Сергеевич был настолько разочарован царившей там обстановкой, что, вернувшись домой, погрузился в депрессию и предсказал скорое падение Временного правительства и грядущую диктатуру рвавшихся к власти бунтовщиков, безжалостных и беспринципных.
У Владимира Маяковского претензий к Временному правительству не было, он продолжал гореть энтузиазмом. И хотя в его автобиографических заметках лидер кадетов Павел Милюков, ставший российским министром иностранных дел, описан весьма пренебрежительно, газету «Речь», которую издавала партия кадетов, поэт уважал. «Речь» сообщала читателям:
«В ночь на 17 марта поэт В.В.Маяковский принёс в редакцию «Речи» 109 р. 70 коп., собранные им "за прочтение стихотворения « в „Привале комедиантов“ в пользу семейств, павших в борьбе за свободу»».
Заметим, что не в большевистскую «Правду», а в кадетскую «Речь» принёс поэт собранные деньги. Это говорит о том, к каким политическим силам тяготел тогда Маяковский.
В тот же день (17 марта) в журнале «Новый сатирикон» были напечатаны отрывки (75 строк) из «Облака в штанах», в своё время не пропущенные царской цензурой. Поэту стало казаться, что настало его время, и управлять им следует именно ему. Поэтому 21 марта в Троицком театре во время собрания Федерации «Свобода искусств» он вышел на трибуну и заявил… Об этом – газета «Речь»:
«В.Маяковский высказался против Федерации и настаивал на необходимости идейной борьбы, создания особого органа и нового синдиката футуристов, во главе которых должен быть поставлен он».
Газета «Русская воля»:
«Несколько раз поднимался неистовый и непримиримый Маяковский. Его раздражают слова, он требует революционных выступлений. Он не замечает противоречий в своих положениях, – но это неважно. Он, автор „Облака в штанах“, со своими единомышленниками в данный момент левее „левой федерации“. Не сегодня-завтра они начинают издание газеты, в которой… станут до конца, открыто и смело провозглашать принцип свободы их личного, индивидуального творчества. Что им за дело до других талантов, не идущих с ними в ногу?»
Вздохнув полной грудью воздуха свободы, Маяковский больше не желал находиться под чьим-то контролем, хотел сам управлять своим творчеством.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.