Начало войны
Начало войны
Война началась 28 июля. Исходя из числа втянутых в неё стран, её назвали мировой. А когда – через двадцать лет после её окончания – мир снова ввергли в кровопролитные сражения, войну начала века стали именовать Первой мировой.
В России была объявлена всеобщая мобилизация – десятки тысяч молодых людей должны были отправиться на фронт. Бенедикт Лившиц этот момент описал так:
«Люди разделились на два лагеря: на уходящих и остающихся. Первые, независимо от того, уходили ли они по доброй воле или по принуждению, считали себя героями. Вторые охотно соглашались с этим, торопясь искупить таким способом смутно сознаваемую за собой вину.
Все наперебой старались угодить уходящим».
Маяковский на фронт не уходил. Этот период времени он отобразил в «Я сам» отдельной главкой – «ВОЙНА»:
«Принял взволнованно. Сначала только с декоративной, с шумовой стороны. Плакаты заказные и, конечно, вполне военные. Затем стих „Война объявлена“».
Вот четыре строки их этого стихотворения:
«Морду в кровь разбила кофейня,
звериным криком багрима:
"Отравим кровью игры Рейна!
Громами ядер на мрамор Рима! "»
Откликаясь на начавшуюся войну, Максим Горький тоже написал стихи:
«Как же мы потом жить будем?
Что нам этот ужас принесёт?
Что теперь от ненависти к людям
Душу мою спасёт?»
Чтобы откреститься от всего немецкого, 18 августа столица России, когда-то названая на германский лад Санкт-Петербургом, была переименована в Петроград.
Стихи о начавшейся войне сочиняли тогда практически все поэты, но только трое из них приняли непосредственное участие в боевых действиях: акмеист Николай Гумилёв, футуристы Бенедикт Лившиц и Константин Большаков. О том, как отнёсся к начавшейся войне Гумилёв, написал Юрий Анненков:
«Героически искренний патриот, Гумилёв, сразу же после её объявления ушёл добровольцем в действующую армию…».
Гумилёва направили служить в Лейб-Гвардии Уланский полк Её Величества.
Уходившего на фронт Лившица Корней Чуковский и Юрий Анненков встретили на Невском проспекте. Анненков вспоминал:
«Когда стали проходить мобилизованные, ещё не в военной форме, с тюками на плечах, то вдруг из их рядов вышел, тоже с тюком, и подбежал к нам поэт Бенедикт Лившиц».
Сам Бенедикт Лившиц потом написал:
«Наголо обритый, в жакете поверх косоворотки, заправив брюки в сапоги, я мчался куда-то по Невскому, когда меня окликнули Чуковский и Анненков, приехавшие из Куоккалы попрощаться со мною. Спустя минуту к ним присоединился Мандельштам: он тоже не смог усидеть в своих Мустомяках».
Юрий Анненков:
«Мы обнимали его, жали ему руки, когда подошёл незнакомый фотограф и попросил разрешения снять нас. Мы взяли друг друга под руки и были так вчетвером сфотографированы».
Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц, Юрий Анненков. 1914 г. Автор: Карл Булла
У Бенедикта Лившица этот момент запечатлелся в памяти несколько иначе:
«Зашли в ближайшую фотографию, снялись».
Это было ателье знаменитого петербургского фотографа Карла Карловича Буллы. Та фотография сохранилась. На ней сидят на лавочке четверо друзей: поэт Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и художник Юрий Анненков.
Лившица направили в 146-ой Царицинский пехотный полк, вместе с которым он вскоре начал воевать. Но сначала…
В своих мемуарах («Полутоглазый стрелец») Лившиц писал:
«В столице все казармы были переполнены. Нам отвели здание университета. Не прошло и суток, как уборные засорились. Ржавая жижа, расползаясь по коридорам, затопила всё помещение…
Университет не в переносном, а в буквальном смысле сделался очагом заразы. Почему-то солдатам особенно нравилась парадная лестница: они сплошь усеяли её своим калом. Один шутник, испражнявшийся каждый раз на другой ступеньке, хвастливо заявил мне:
– Завтра кончаю университет.
Это был своеобразный календарь, гениально им расчисленный, ибо в день, когда он добрался до нижней площадки, нам объявили, что вечером нас отправляют на фронт».
Если бы Лившиц вспомнил читанную когда-то статью Дмитрия Мережковского, он сказал бы, что перед ним возникло Его Необразованное Величество – Всероссийский Хам, который ещё только собирался идти на Россию.
Очень скоро на всех пришло отрезвление от начальной «взволнованности». Об этом в «Я сам» – главка «АВГУСТ»:
«Первое поражение. Вплотную встал военный ужас. Война отвратительна. Тыл ещё отвратительней. Чтобы сказать о войне, надо её видеть».
Но так как «видеть» войну не удавалось, 14 октября футуристы выступили в большой аудитории Политехнического музея. Газета «Раннее утро» на следующий день сообщила:
«Футуристы устроили вечер „Искусство и война“, прошедший почти в пустой аудитории. Доклад В.В.Каменского „Культура и война“ почти сплошь состоял из следующих выражений по адресу немцев: „Идиотическое понимание Вильгельма“, „Дьявол в образе Вильгельма“, „Колбасники в касках“ и т. д.
Д.Д.Бурлюк уверял, что только футуристы смогут изобразить происходящую войну…
В.В.Маяковский прочёл два стихотворения, посвящённых войне…».
Мария Бурлюк к этому добавила:
«Лекция успеха не имела, и футуристы потерпели финансовые убытки. Для художников и поэтов наступили трудные дни…
Маяковский носился повсюду, не отказываясь ни от какой работы».
20-летняя Валентина Ходасевич, ставшая к тому времени художницей, писала:
«От непонимания война 1914 года казалась незначительной, ощущалась как далёкое несчастье. В Москве в то время появились мужчины в элегантной военной форме и много женщин, кокетливо одетых сёстрами милосердия… Вывешены портреты высочайших особ – группочки и по отдельности: императрица и великие княжны в лазаретах у кроватей хорошеньких воинов. Часто мелькают слова „бедные солдатики“».
А как начавшуюся войну встретили поэты-символисты?
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус отнеслись к ней крайне отрицательно. Супруги наотрез отказались принимать участие в каких-либо верноподданнических манифестациях и весьма неодобрительно высказались по поводу переименования столицы. На какое-то время Мережковский вообще отошёл от политической деятельности, целиком переключившись на литературу и публицистику. Отдельным изданием вышел текст его лекции «Завет Белинского. Религиозность и общественность русской интеллигенции». В ней прямо говорилось о духовном лидерстве российской интеллигенции в истории России.
Но в автобиографии Мережковский всё равно с горечью написал:
«Вообще в русской литературе встречали меня недоброжелательно, и недоброжелательство это до сих пор продолжается. Я мог бы справить 25-летний юбилей критических гонений безжалостных».
Константин Бальмонт встретил начало войны во Франции, куда он поехал после пребывания в Грузии. Вплоть до весны 1915 года ему предстояло пробыть вдали от родины.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.