Поэтические будни

Поэтические будни

Летом 1913 года Маяковский начал сочинять трагедию. Называлась она сначала «Железная дорога», потом появилось другое название – «Восстание вещей».

Бенедикт Лившиц:

«Он, как всегда, был полон собой, своими ещё до конца не оформленными строчками, обрывками отдельных фраз, ещё не сложившимися в задуманную им трагедию, и на ходу всё время жевал и пережёвывал, точно тугую резину, вязнувшие на его беззубых дёснах слова».

В августе футуристы выпустили альманах «Дохлая луна», объявленный как:

«СБОРНИК

ЕДИНСТВЕННЫХ ФУТУРИСТОВ МИРА! —

ПОЭТОВ

«ГИЛЕЯ»»

Там были и стихи Маяковского. Вадим Шершеневич отметил:

«Лучшие вещи в сборнике принадлежат Маяковскому».

На то, как происходило записывание строк, сочинённых поэтом-футуристом, обратил внимание Корней Чуковский:

«Записывал он большей частью на папиросных коробках, тетрадок и блокнотов у него, кажется, в то время ещё не было. Впрочем, память у него была такая, что никаких блокнотов ему и не требовалось: он мог в каком угодно количестве декламировать наизусть не только свои, но и чужие стихи и однажды во время прогулки удивил меня тем, что прочитал наизусть все стихотворения Ал. Блока из его третьей книги, страница за страницей, в том самом порядке, в каком они были напечатаны».

Александра Алексеевна Маяковская:

«Володя всё больше и больше писал и печатал свои стихи. Однажды он сказал мне:

– На столе у меня на клочках бумаги и на папиросных коробках записаны слова и строчки стихов, которые мне нужны, – не убирайте и не выбрасывайте их.

Я сказала ему, что хорошо бы всё же закончить художественное заведение. Володя в шутливом тоне ответил мне:

– Для рисования нужна мастерская, полотно, краски и прочее, а стихи можно писать в записную книжку, тетрадку, в любом месте. Я буду поэтом».

24 августа в «Кино-журнале» № 16 была напечатана прозаическая статья Маяковского, называвшаяся весьма пространно: «Уничтожение кинематографом „театра“ как признак возрождения театрального искусства». В ней, в частности, говорилось:

«Великая ломка, начатая нами во всех областях красоты во имя искусства будущего – искусства футуристов, не остановится, да и не может остановиться перед дверью театра…

Ненависть к искусству вчерашнего дня… заставляет меня выдвигать в доказательство неизбежности признания наших идей не лирический пафос, а точную науку, исследование взаимоотношений искусства и жизни».

Какая именно «точная наука» имелась в виду, в статье не указывалось. Но оттенок у неё наверняка был явно футуристический.

В начале октября 1913 года Маяковский на несколько дней съездил в Петербург. Встречал его Бенедикт Лившиц:

«Я не сразу узнал его. Слишком уж был он не похож на прежнего, на всегдашнего Володю Маяковского. Гороховое в искру пальто, очевидно купленное лишь накануне, и сверкающий цилиндр резко изменили его привычный облик. Особенно странное впечатление производили в сочетании с этим щегольским нарядом – голая шея и светло-оранжевая блуза, смахивавшая на кофту кормилицы.

Маяковский был детски горд переменой в своей внешности, но явно ещё не освоился ни с новыми вещами, ни с новой ролью, к которой обязывали его эти вещи.

В сущности, всё это было более чем скромно: и дешёвый, со слишком длинным ворсом цилиндр, и устарелого покроя, не в мерку узкое пальто, вероятно, приобретённое в третьеразрядном магазине готового платья, и жиденькая трость, и перчатки факельщика; но Володе его наряд казался верхом дендизма – главным образом оранжевая кофта, которой он подчёркивал свою независимость от вульгарной моды.

Эта пресловутая кофта, напяленная им якобы с целью «укутать душу от осмотров», имела своей подоплёкой не что иное как бедность: она приходилась родною сестрою турецким шальварам, которые носил Пушкин в свой кишинёвский период».

В те октябрьские дни 20-летний Владимир Маяковский и 27-летний Бенедикт Лившиц познакомились с 26-летним Игорем Северяниным. Знакомство это организовал 45-летний Николай Иванович Кульбин, человек необыкновенный. Служа приват-доцентом Военно-медицинской академии и являясь врачом Генерального штаба, он был ещё художником, музыкантом, теоретиком театра и российского авангарда, а также философом и меценатом. Иногда Кульбин появлялся в военном генеральском мундире с галунами и с улыбкой представлялся «доктором от футуризма» (такое было у него прозвище).

Контакта и взаимопонимания между молодыми поэтами (футуристами и эгофутуристом) сначала не возникло – слишком насторожённо присматривались они друг к другу. И тогда опытный Кульбин повёз их в ресторан «Вена». О том, что происходило потом – Бенедикт Лившиц:

«Действительно, к концу ужина от нашей мудрой осторожности не осталось и следа…

Неделю спустя мы уже выступали совместно в пользу каких-то женских курсов».

Софья Шамардина к этому добавляла:

«Маяковский стал иногда напевать стихи Северянина. Звучало хорошо».

В северную столицу Маяковский приехал по поручению Давида Бурлюка, велевшего ему привезти в Москву на вечер речетворцев Бенедикта Лившица: «живого или мёртвого». И оба поэта в Москву приехали. Лившиц потом вспоминал:

«Не помню, куда мы заехали с вокзала, где остановились, да и остановились ли где-нибудь. Память мне сохранила только картину сложного плутония по улицам и Кузнецкий мост в солнечный, не по-петербургскому тёплый полдень…

Сопровождаемые толпою любопытных, поражённых оранжевой кофтой и комбинацией цилиндра с голой шеей, мы стали прогуливаться. Маяковский чувствовал себя как рыба в воде.

Я восхищался его невозмутимостью, с которой он встречал устремлённые на него взоры. Ни тени улыбки. Напротив, мрачная серьёзность человека, которому неизвестно почему докучают бесконечным вниманием.

Это было до того похоже на правду, что я не знал, как мне с ним держаться. Боялся неверной, невпопад, информацией сбить рисунок замечательной игры.

Хотя за месяц до того Ларионов уже ошарашил москвичей, появившись с раскрашенным лицом на Кузнецком, однако Москва ещё не привыкла к подобным зрелищам, и вокруг нас разрасталась толпа зевак. Во избежание вмешательства полиции пришлось свернуть в одну из боковых, менее людных улиц».

Действительно, в сентябре 1913 года участники объединения художников «Ослиный хвост» начали появляться с раскрашенными лицами в разных аудиториях Москвы (на диспутах, вечерах и даже просто в кафе). А 14 числа, как о том сообщал своим читателям «Московский листок»…

«… художник М.Ларионов и поэт-футурист К.Большаков, раскрасив лица (как татуировка дикарей), гуляли по Кузнецкому мосту».