Неожиданные странности

Неожиданные странности

Обретение свободы узником Бутырской тюрьмы порождает немало вопросов. Самый главный из них, пожалуй, такой: неужели шестнадцатилетний паренёк сумел (да ещё и в третий раз подряд!) оставить с носом опытнейших профессионалов Охранного отделения?

Сам Маяковский (в «Я сам» образца 1922 года) своё невероятное освобождение объяснял очередным вмешательством всё того же всесильного «друга отца»:

«Меня выпустили. Должен был (охранка постановила) идти на три года в Туруханск. Махмудбеков отхлопотал меня у Курлова».

Фразы эти не только ничего не объясняют, они ещё больше всё запутывают.

Почему вдруг Нарымский край оказался заменённым Туруханском, находившимся совсем в другой губернии?

Каким образом «другу отца» Махмудбекову удалось «отхлопотать» узника Бутырки?

Кто такой Курлов?

Павел Григорьевич Курлов (1860–1923) родился в дворянской семье. В 19 лет окончил Николаевское кавалерийское училище, служил в армии. В 28 лет завершил обучение в Военно-юридической академии. В 1892-ом вышел в отставку в звании подполковника и поступил на службу в Министерство юстиции. С 1903 года – губернатор Курска. В 1905-ом – губернатор Минска, где подавлял революционные выступления, за что на его жизнь неоднократно покушались. В 1907-ом исполнял обязанности вице-директора Департамента полиции, но после убийства начальника Главного тюремного управления Максимовского, был назначен Столыпиным на его пост. В 1909 году – товарищ (заместитель) министра внутренних дел, руководитель полиции и командир Отдельного корпуса жандармов. В 1910-ом был Высочайше произведён в жандармские генерал-лейтенанты.

Владимир Джунковский о нём писал:

«Курлов принадлежал к типу людей бестактных… Ума от Курлова отнять нельзя было, но это был человек с шаткими принципами. Последнее проявилось в нём особенно сильно, когда он сделался товарищем министра внутренних дел, а затем и соединил в себе и должность командира Отдельного корпуса жандармов. Он окружил себя недостойными людьми, которые его компрометировали…».

Теперь познакомимся поближе с Махмудбековым.

Сергей Алексеевич Махмудбеков (Махмут-Беков) родился в 1875 году в карабахском городе Шуше, гимназию окончил в Кутаисе. Был начальником тюрьмы в Кутаисе (видимо, тогда и познакомился с багдадским лесничим Маяковским). Затем служил начальником царских тюрем в Воронеже и Санкт-Петербурге. После того как 13 октября 1907 года на него было совершено покушение (далеко не первое), Сергей Алексеевич свою опасную службу решил оставить. Из Главного тюремного управления его отпускал Павел Курлов. В 1908 году приказом начальника Главного Управления Почт и Телеграфов он был назначен старшим помощником начальника перевозки почт Московского уезда.

Конечно, чиновник, служивший какое-то время помощником начальника петербургской тюрьмы «Кресты», вполне мог похлопотать за кого-то у своего бывшего начальника Курлова. Похлопотать. Но в случае с Маяковским ему предстояло «отхлопотать» человека, который попал за решётку уже в третий раз, и на которого в Охранном отделении имелось довольно пухлое досье. Мог ли Павел Курлов чем-то помочь в таком весьма щекотливом деле?

Недоумение усиливается, когда начинаешь сопоставлять два варианта автобиографических заметок Маяковского – тех, что написаны и опубликованы в 1922 году, с теми, что появились в 1928-ом. Мы уже говорили о том, что в более позднем (тщательно отредактированном) варианте количество арестов, которым подвергался Маяковский, почему-то сокращено до двух.

Зачем? В те годы тюремными заключениями в царских тюрьмах гордились. Для чего понадобилось сокращать число «сидок»?

Вспомним, как описана ситуация после первого ареста в варианте 1922 года:

«Вышел. С год – партийная работа. И опять кратковременная сидка. Взяли револьвер. Махмудбеков, друг отца, тогда помощник начальника Крестов, арестованный случайно у меня в засаде, заявил, что револьвер его, и меня выпустили».

Следующая главка (в том же варианте 1922 года) названа «ТРЕТИЙ АРЕСТ». В ней сказано:

«Живущие у нас (Коридзе (нелегальн. Морчадзе), Герулайтис и др.) ведут подкоп под Таганку. Освобождать женщин каторжан. Удалось устроить побег из Новинской тюрьмы. Меня забрали. Сидеть не хотел. Скандалил. Переводили из части в часть…».

В варианте 1928 года эта же главка названа иначе – «ВТОРОЙ АРЕСТ», и в ней ситуация изложена так:

«Живущие у нас ведут подкоп под Таганку. Освобождать женщин-каторжан. Удалось устроить побег из Новинской тюрьмы. Меня забрали. Дома нашли револьвер и нелегальщину. Сидеть не хотел. Скандалил. Переводили из части в часть…».

Что изменилось?

Во-первых, исчезли фамилии жильцов квартиры Маяковских, которые вели подкоп под Таганскую тюрьму. Почему?

Во-вторых, второй арест оказался совмещенным с третьим. Зачем?

В-третьих, браунинг был действительно найден в квартире Маяковских. Но после второго ареста. И это случилось почти за полгода до побега из Новинской тюрьмы, после которого ни в комнате, в которой жил Маяковский, ни в их квартире не только никакого оружия, но и «нелегальщины» найдено не было. Это записано и в протоколе обыска:

«… никаких предметов, свидетельствующих о принадлежности его к преступному сообществу, не оказалось…».

Теперь же браунинг и «нелегальщину» обнаруживали сразу же после побега. Почему?

То, как описаны действия подпольщиков, тоже удивляет. Подкоп вёлся ими под Таганку, а каторжанок «удалось» вывести из Новинский тюрьмы. Как это могло произойти?

И ещё. Оба варианта имеют главку, которая называется «11 БУТЫРСКИХ МЕСЯЦЕВ». Почему «одиннадцать»! Ведь арестовали Маяковского 2 июля 1909 года, а выпустили на свободу 9 января 1910-го, значит, продолжительность всей «сидки» — шесть месяцев и несколько дней. В Бутырку же Маяковского перевели 18 августа, стало быть, «бутырских месяцев» было всего четыре с половиной. Откуда же взялись эти «одиннадцать»?

В этой же главке (в варианте 1928 года) появилось добавление, в котором выход Маяковского из тюрьмы стал выглядеть так:

«Меня выпустили. Должен был (охранка постановила) идти на три года в Туруханск. Друг отца Махмудбеков заявил, что револьвер его, и отхлопотал меня у Курлова».

Зачем понадобилось вводить «револьвер», которого в этом деле не было? Не затем ли, чтобы именно здесь он сыграл решающую роль?

Кроме этих неожиданных и никем до сих пор не объяснённых «вставок», «перестановок» и «подтасовок», которые выглядят как явные лжесвидетельства, настораживает суровость приговора, с которым (до суда!) ознакомили подследственного Маяковского.

Сравним, к чему приговаривали соратников «товарища Константина».

22-летний Георгий Оппоков (А. Ломов), арестованный в 1910 году, был сослан в Архангельскую губернию.

Петр Смидович, 34-х лет, арестованный в 1908 году, выслан в Вологодскую губернию.

23-летнему Николаю Бухарину по приговору 1911 года пришлось отправиться в Архангельскую губернию.

21-летний Владимир Вегер-Поволжец арестовывался уже в третий раз. Первые два задержания (за принадлежность к запрещённой социал-демократической партии) завершились освобождением «за недостатком улик». Теперь же «товарищ Поволжец» обвинялся в том, что входил в состав Московского комитета РСДРП. За это он был приговорен к ссылке в Уфу, сослан туда, но вскоре сбежал.

Только 19-летний Григорий Бриллиант-Сокольников был отправлен на вечное поселение в Сибирь, в Енисейскую губернию. Но не на север её, в Туруханский край, а в село Рыбное на Ангаре, каковое место он, как мы знаем, через несколько недель после прибытия тоже преспокойно оставил.

Выходит, что взрослых мужчин высылали в места не слишком суровые. А 16-летнему Маяковскому постоянно твердили о том, что ему предстоит провести три года в гиблом месте – в Нарымском крае! Почему? За участие в организации побега из Новинской тюрьмы?

Но против Маяковского у следователей неопровержимых улик не было. Если бы жандармы дознались, что в подготовке побега каторжанок активно участвовала вся семья Маяковских (шила одежду беглянкам!), то были бы арестованы не только сёстры «товарища Константина», но и его мать. Однако этого не произошло. Стало быть, охранка об этом ничего не знала.

Тогда за что же Маяковскому надо было отправляться в Нарым?

Ответ напрашивается один: юного подпольщика запугивали. К тому же и места, где осужденным предстояло отбывать наказание, определяло не Охранное отделение («охранка постановила», как написал Маяковский), а суд, которого «товарищ Константин» так и не дождался.

Теперь о тогдашнем возрасте Маяковского. Сестра Людмила написала:

«… его освободили как несовершеннолетнего».

Но ведь о «несовершеннолетии» подследственного эсдека было известно на протяжении всего срока следствия. Почему же тогда его сразу не освободили, а держали в заключении целых «одиннадцать бутырских месяцев»?

Ещё больше настораживает странность поведения самого Маяковского, оказавшегося на свободе.