XVIII

XVIII

Пол сумел взять себя в руки ещё по дороге. Он спокойно вошёл в дом, пошутил с Эллен и поднялся к себе.

Что ж, ничего нового не случилось. Он давно чувствовал, что Мэй потеряна для него, — теперь это стало фактом. Только гордость болела, саднила, точно свежий ожог. Ему вспомнилось литое, тяжёлое пресс-папье на столе у Аллисона. Углом в висок, насмерть!..

Пол усмехнулся, встал и зашагал по комнате.

Вы слишком кровожадны, мистер Морфи. Слишком кровожадны и слишком впечатлительны. У вас гипертрофирована фантазия. Вам достаточно подумать о чём угодно, и мысль облекается в образы столь яркие, что они действуют, как факты. Это очень помогает вам на шахматной доске, но в жизни это опасно. Вы увидели свою отрезанную голову на полу ливерпульской парикмахерской… Предстоит неприятный разговор с мамой, она всё ещё думает, что мисс Мэй Аллисон мечтает стать женой её сына…

Пол взял книгу, но мысли разлетались, будто испуганные воробьи. Внезапно острый ужас охватил его.

Он останется здесь, в новоорлеанском захолустье, на всю жизнь. Он будет работать, толстеть и стариться, пока не умрёт. Он, Пол Морфи, человек, дышавший воздухом большого мира, познавший свободу и славу, стяжавший восхищение тысяч людей! Он станет маленьким провинциальным адвокатом, растворится незаметно среди сотен таких же маленьких и незаметных…

Но зачем тогда он ездил в Европу, зачем взволновал весь мир? Почему они так несправедливы, почему не воздают ему должного? Он хотел прославить свою родину — разве он виноват в том, что родина раскололась надвое и родная половина не приняла его?

Родная? А как принял бы его Север, согласись он переехать туда? Много ли было настоящих любителей шахмат среди тысяч и тысяч людей, восторженно приветствовавших его в Нью-Йорке и Бостоне? Несколько десятков человек, не более. Все остальные видели в нём лишь хорошую примету, победителя Европы, боевое знамя для завоевания рынков Старого Света. Они готовы были до хрипоты кричать его имя, но что будет, если он поскользнётся, ошибётся, просто начнёт терять свою шахматную силу?..

Пол вздрогнул.

В самом деле, кому в Нью-Йорке нужен он сам, нужен как человек, а не как непобедимый шахматист, ставший национальной гордостью? Никому! Ни единому человеку из этой орущей, аплодирующей толпы. Достаточно ему пошатнуться — и они выкинут его, как выжатый лимон. Нет у него, Пола Морфа, настоящих и бескорыстных друзей…

Пол отшвырнул книгу. Кто-то еле слышно постучал в дверь.

— Войдите! — крикнул Пол, и в комнату влетела Эллен.

Заливаясь слезами, она повисла у него на шее.

— Я знала, Пол, я знала! — бормотала она, прижимаясь к нему заплаканным лицом. — Я всегда знала, что она гордячка и дура, противная дура! Променять тебя на Реджи Эллингтона, эту веснушчатую дубину! Так ей и надо Пол, так ей и надо! Только не уезжай от нас, Пол, слышишь? Только не уезжай!..

«Так, наш разрыв уже известен всему городу, — подумал Пол. — Впрочем, не всё ли равно?»

Он принялся утешать сестру, и Эллен успокоилась. Она боялась для Пола неожиданного удара, то, что он знал, сразу облегчило всё.

Эллен всхлипывала всё реже, в красивых глазах засияла улыбка.

— Я не шучу, Пол, я говорю вполне серьёзно! Как можно быть такой идиоткой? Как можно не понять, что Реджи Эллингтонов приходится тринадцать на дюжину, а Пол Морфи — один на свете?

— Зато Реджи — здоровый, широкоплечий парень, — с грустью сказал Пол, — и он большого роста, Эллен. А я?..

— Ты лучше всех, Пол! Теперь мы все будем очень, очень счастливы!

— А ты не покинешь нас, Эллен? — пытливо спросил Пол, глядя на сестру.

— Я?.. — залилась краской Эллен.

— Да, ты. Тебе двадцать лет, ты хороша собой… Долго ли ты проживёшь с нами?

— Всегда, Пол. Я никогда не выйду замуж, я слишком люблю тебя и маму, — тихо сказала Эллен и вышла из комнаты.

Пол пошагал ещё и спустился в столовую. Миссис Тельсид вышивала у лампы, Эллен с книгой сидела в углу.

— Мне надо поговорить с тобой, мама, — сказал он угрюмо.

Глаза миссис Тельсид с готовностью налились слезами.

— Да, Пол, да! И мне тоже нужно поговорить с тобой непременно. Миссис Хэтчинс сказала…

— Опять эта старая ханжа…

— Эллен, иди к себе, — приказала мать. Эллен испуганно вскочила со стула и исчезла.

— Ты не должен говорить так о миссис Хэтчинс, она святая женщина. Сегодня утром она сказала мне: господь карает неверующего в детях его. У отца-безбожника сын — игрок! Суров, но справедлив господь наш!..

— Она выжила из ума, твоя миссис Хэтчинс, — устало и сердито сказал Пол.

— Нет, Пол, нет! Она святая женщина и говорит святую правду! И все так говорят: и миссис Смолл, и миссис Хикс, и миссис Руби…

— Довольно об этом, мама.

Они замолчали. Худые, длинные пальцы умоляюще легли на его рукав.

— Забудь, Пол! Забудь о безбожном Севере, о грешной Европе, о дешёвой мирской славе! Живи с нами, ошибки молодости забудутся и простятся.

— Какие ошибки, мама?

— Ты сам знаешь, какие. Открой здесь контору — и получишь успокоение и приобщишься благодати.

Он сухо усмехнулся.

— Открою, мама. Я уже говорил тебе, что открою контору, ведь денег у меня нет… Открою контору, буду вести чужие дела… и… и всё.

Он встал.

— Кстати, мама, — сказал он чужим, безразличным голосом. — Я не женюсь на мисс Мэй Аллисон.

— Сегодня я вернул ей её слово.

Он быстро вышел, поднялся по скрипучей лестнице и лёг на кровать. Тёплые сумерки окутывали дом, шумно ссорились щеглята в саду, оспаривая друг у друга ночлег.

«Всё пройдёт, — думал Пол. — Пройдёт и это…»

Он был один.

* * *

Первый этаж старого дома на Роял-стрит был радикально перестроен. Большая светлая комната выходила дверью и окнами на улицу. За ней была вторая, поменьше. Винтовая лестница, прорубленная в толще стен, связывала новые две комнаты с верхним, жилым, этажом. На улице, возле двери, была прикреплена красивая медная пластинка с выгравированной надписью:

ПОЛ ЧАРЛЗ МОРФИ

Атторни ат-лоу

Последние слова обозначали, что носитель этого титула является учёным юристом, допущенным в суд и правомочным совершать все юридические процедуры, предусмотренные законом.

В комнате висело в рамке свидетельство с красными печатями. Оно давало мистеру Полу Чарлзу Морфи право выступать в суде, учинять и предъявлять иски, составлять юридические бумаги, оформлять купчие и арендные грамоты.

Атторни ат-лоу совмещал в одном лице функции стряпчего и защитника и именовался также присяжным адвокатом.

Ежедневно в десять часов утра присяжный адвокат, в строгом лондонском фраке и безупречном белье, спускался по винтовой лестнице, проходил в переднюю комнату и усаживался за письменный стол, стараясь не испачкать накрахмаленный манжет.

Атторни ат-лоу регулярно просиживал за письменным столом с десяти до четырёх, глядя на унылые тома судебной премудрости, грозившие из книжных шкафов.

В первые дни клиентов не было — и это было совершенно понятно: молодая юридическая фирма должна была сначала завоевать доверие и симпатию населения, нуждавшегося в юридической помощи. Но доверие приходило лишь со временем.

А клиентов не было и во второй день, и в третий, и всю первую неделю.

Стиснув зубы, атторни ат-лоу отсиживал часы за письменным столом, даже не разрешая себе взять книгу из шкафа.

Читающий адвокат — это могло не понравиться клиентам.

Настоящий адвокат — это такой адвокат, каждое слово и каждое движение которого стоят денег. Он всецело предан своим клиентам, но каждая его минута — на вес золота.

Так Пол просидел за письменным столом несколько недель. Он начал беспокоиться: люди женятся и разводятся, судятся, рождаются и умирают — кто же ведёт процессы, получает исполнительные листы, пишет дарственные и завещания?

Третья неделя была ничем не лучше второй. Раз только перед концом дня кто-то сильно рванул с улицы ручку входной двери. У Пола ёкнуло сердце, он облизал пересохшие губы.

Вошёл Арчибальд Грин в сопровождении какого-то долговязого и угрюмого парня в дождевом плаще.

— Чем могу служить, джентльмены? — с достоинством спросил Пол. Он брезгливо смотрел на перстни маклера и фунтовые золотые запонки в рукавах рубашки. Грин посмотрел на Пола и прыснул. Тут только заметил Пол, что джентльмены успели недурно выпить за завтраком.

Он повторил свой вопрос.

Грин толкнул спутника под ребра, они закатились хохотом и вывалились на крыльцо. Пол закрыл за ними дверь.

Четвёртая неделя ничем не отличалась от трёх первых.

Пол дал объявления во всех новоорлеанских газетах, но ни один клиент не пожелал прибегнуть к его услугам.

Уныло ползли одинаковые дни, Пол похудел и плохо спал. Он искренне не понимал, в чём тут дело. Он начал ругать себя за необдуманный отъезд в Европу. О нём здесь забыли. Это было ясно.

Однажды в контору присяжного адвоката почти вбежал среднего роста человек, склонный к полноте, с добродушным и круглым лицом.

Пол учтиво встал перед своим первым клиентом.

— Пол! — заорал клиент, раскрывая объятия. Это был Шарль Амедей де Мориан, товарищ Пола по колледжу Сен-Жозеф.

Они расцеловались. Шарль только что приехал с Севера, где преподавал математику в одном из частных университетов Коннектикута. Он ещё был полон отзвуками шахматной славы Пола и никак не мог примириться с тем, что встретило его в Новом Орлеане.

— О боже! — стонал он. — Ты сидишь здесь в ожидании каких-то клиентов, которые наверняка не придут! Ты, чемпион мира, слава Европы и Америки! И тебе не стыдно?..

Пол упрямо качал головой.

— Умоляю тебя, Пол! Умоляю тебя: брось к чёрту эту контору, поедем со мной на Север, напомним людям о себе!

— Нет, Шарль. С шахматами покончено, я никогда больше не буду играть публично. Этого хочет моя мать, и она права… Вот с тобой, если хочешь…

Мориан жадно ухватился за доску.

Играл он неплохо, не хуже многих известных европейских и американских игроков. Получая вперёд коня — всего только коня! — он выигрывал почти половину партий, и количество его выигрышей непрерывно медленно увеличивалось.

Ежедневные дежурства в конторе стали для Пола менее невыносимыми. Если входила мать или кто-нибудь из домашних, они прятали доску в ящик стола. Никто не должен был видеть Пола играющим в шахматы — лишь с этим условием он согласился играть с Шарлем.

По-прежнему Шарль относился к игре Пола как к святыне. Он благоговейно записывал все партии до одной[9], не пропуская ни единого хода.

— Знаешь что, Пол? — сказал как-то Мориан после игры. — На твоём месте я поговорил бы с Хорном!

— А кто этот Хорн? — безразлично спросил Пол.

— О Пол! — ужаснулся Мориан. — Ты живёшь в Новом Орлеане и не знаешь, кто такой Хорн? Он один из хозяев штата! Он миллионер, у него банки, плантации, пароходы… Люди говорят, что всё началось со ссудных касс, где закладывала вещи беднота. А теперь Хорн будет губернатором Луизианы, вот увидишь! По-моему, у него непременно должны найтись дела для адвоката…

* * *

И вот Пол сидел за огромным столом в деловом кабинете мистера Дж. Дж. Хорна. Бывший маклер сильно постарел, богатство не пошло ему впрок. С измождённого лица свисали две жёлтые складки — следы былой толщины. Хорн медленно умирал от злокачественной опухоли, но воля к власти ещё жила в полуразрушенном теле. Он ничего не забыл.

Он выслушал робкую просьбу Пола, ухмыльнулся и замотал голой, похожей на череп головой.

— Нет, мастер Морфи, — презрительно подчеркнул он юность просителя. — У меня нет дел для адвоката… такого адвоката, как вы… Я не любил вашего отца, упокой, господи, его душу. Он был безбожник и неделовой человек, сэр. За это господь покарал его преждевременной смертью. А я, я всегда был благочестив, и бог щедро оделил меня своими милостями.

Пол покорно слушал ядовитое жужжанье.

— Прикройте-ка вы лучше вашу контору, мастер Морфи! — хихикал Хорн. — Ручаюсь, что ни одного клиента у вас не будет! Какой деловой и благочестивый человек рискнёт довериться игроку? Игрок есть игрок, он может поставить всё на карту…

— Я никогда в жизни не брал в руки карт, мистер Хорн, — с усилием сказал Пол. — Я их терпеть не могу.

— Но вы игрок, сэр! — Жёлтый палец нацелился на Пола. — Север чествовал вас как игрока, но теперь вы находитесь на Юге!

Хорн запнулся и со стоном откинулся в кресле. Пол встал, говорить дальше не имело смысла.

— Ваш отец был безбожник, сэр, и господь покарал его дважды — и смертью и в вашем лице! А я щедро взыскан господом, за благочестие наградившим меня властью и богатством.

— И здоровьем также, мистер Хорн! — не сдержался Пол и вышел, чтобы не слышать злобного шипения полутрупа.

Он простоял долгую минуту на высоком крыльце.

Вражеское кольцо смыкалось вокруг него всё туже и туже. Надо было принимать решение и действовать. Но нет, он не мог, физически не мог оторваться от земли отцов…

Как действовать? Уехать он не мог. Как смел он допустить, чтобы Хорны и Аллисоны выгнали его с земли, где погребён его отец? Он родился в Луизиане, он прожил здесь всю свою двадцатитрёхлетнюю жизнь.

Нет, он должен бороться и будет бороться до конца!

Прошло несколько месяцев. Они тянулись мучительно, ни один клиент так и не пожелал воспользоваться услугами мистера Пола Чарлза Морфи, атторни ат-лоу.

Вновь наступила ветреная дождливая зима. Единственной радостью для Пола были гастроли французской оперы, выступавшей в старом здании театра на Бурдон-стрит.

Пол бывал там всегда один и не разговаривал ни с кем. Новоорлеанская молодёжь бредила его галстуками, его фраками и сюртуками лондонской работы. Юные клерки безуспешно пытались копировать покрой. Очевидцы пишут, что Пол был необыкновенно хорош собой в эти годы, что от его матового, точеного лица трудно было оторвать глаза…

Он всеми силами избегал женского общества. В театре он не появлялся ни с матерью, ни с сестрой.

По-прежнему он проводил утро и день в своей конторе, но теперь он позволял себе читать, а иногда и играть в шахматы с Шарлем Морианом.

В холодный февральский день 1861 года Пол сидел за столом, когда вбежал растрёпанный и бледный Мориан.

Он размахивал пачкой газет.

— Война, Пол! Война! Южная Каролина обстреляла федеральный флот, форт Сэмтер захвачен, объявлена мобилизация!..

Пол склонился над газетными листами.

— Теперь мы покажем проклятым янки! — бушевал Мориан. — Мы отучим северных торгашей соваться в наши дела, мы никому не позволим навязывать себе чужую волю! Я уже записался в луизианскую бригаду Хэя, Пол! А что думаешь делать ты?

— Подожди, Шарль, — спокойно ответил Пол. — Сначала надо разобраться в том, что происходит.

— В чём тут разбираться? — кричал Мориан. — Родина и свобода в опасности, они призывают своих сынов!

— Неужели ты сомневаешься в том, что мы вздуем проклятых янки, Пол? Мы перевешаем всех аболиционистов до последнего, ура!

Пол грустно смотрел на газетные заголовки, кричавшие о начавшейся войне.

СОЮЗНЫЙ ФЛАГ СОРВАН С ФОРТА СЭМТЕР!

ПРЕЗИДЕНТ ЛИНКОЛЬН, ГРЯЗНЫЙ ФЕРМЕР

ИЗ КЕНТУККИ, ТРЕБУЕТ ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНОГО ПРИЗЫВА ВОЛОНТЁРОВ!

ЧАРЛЗТОУН В ПОЛНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ!

Но всё это лишь вопли, где же главное? Ага, вот оно! «Шесть штатов, занимающих весь американский Юг, присоединились к восставшей против федерального правительства Южной Каролине. Техас, Луизиана, Алабама, Флорида, Джорджия, Миссисипи — шесть штатов огромной площади, каждый из которых больше крупного европейского государства[10].

В городе Монтгомери, штат Алабама, съезд представителей торжественно объявил о выходе этих штатов из Союза и образовании нового государства — Южной Конфедерации Штатов Северной Америки. Избран президент — адвокат Джефферсон Дэвис и вице-президент — плантатор Александр Стивенс.

Милиция призвана к оружию поголовно, говорят, что президент Линкольн уже двинул федеральные войска на южную столицу Ричмонд».

— Неужели ты не рад, Пол? Ведь это назревало давно и неминуемо должно было случиться! Неужели ты сомневаешься в нашей победе? Ведь мы защищаем правое дело, защищаем свободу!

Пол внимательно посмотрел на красное, потное лицо Мориана, пылавшее мальчишеским азартом. Он ощутил жалость.

— Правое дело? Свобода?.. Скажи, Шарль, а читал ты вот это?

Пол взял в руки газетный лист.

— «Наше правительство впервые в истории основано на той великой истине, что негр не равен белому человеку; что рабство, подчинение высшей расе, является для негра естественным и нормальным состоянием…»[11] Как тебе это нравится?

— Очень нравится! Это просто великолепно! Давно надо было сказать это прямо, не скрываясь за ложью красивых фраз о христианском братстве!

— Дело тут не в братстве. Меня смущает другое, Шарль. Даже рабовладельческие государства древности искали для себя более прочную, более надёжную идейную основу. Прости меня, но я плохо верю в прочность государства, основанного господами Дэвисом, Стивенсом и иже с ними.

— Как? Ты не веришь?.. Но ведь ты южанин, Пол! Ты южный джентльмен по крови, по рождению и воспитанию! Не надо пугать меня, Пол, ты шутишь!..

— Нет, Шарль, я не шучу. Я только вижу немного дальше, чем видишь ты. Тебе кажется, что всё это очень просто…

— Что с тобой, Пол? Ты… ты плачешь?

— Нет, я не плачу. Но ты прав, я подумал о грустном — о тысячах убитых, об их детях и семьях… Жаль, что господа Дэвис и Стивенс не подумали о них в своё время.

— Они подумали обо всём, Пол, уверяю тебя! Они оба — великие люди, мой отец играл в карты со Стивенсом, он знает, что говорит! Трижды ура президенту Дэвису! И полугода не пройдёт, как мы отлупим янки и вернёмся с победой! Помни, Пол, что ты южанин и должен этим гордиться!

— Да, я южанин. Я никогда этого не забуду, Шарль, и буду стараться выполнить свой долг. Правда, никто не спросил меня, хочу ли я начинать войну с Севером. Но это всё равно, изменить уже ничего нельзя…

Пол отошёл к окну и упёрся лбом в холодное стекло.

Так вот что имел в виду Аллисон, говоря о великих событиях!

Шарль прав, это назревало много лет, ещё покойный отец опасался этой вспышки кровавого безумия. А ведь как просто обстоит всё! Южные плантаторы хотят продавать хлопок дорого, а северные фабриканты хотят покупать его дёшево… Началась борьба за прибыли, война за дивиденды… А сколько красивых слов вылито в эту кровавую бадью? Северяне кричат о христианской морали, об уничтожении позорного рабства и многом другом. А Юг — о защите исконных прав, о колыбели американской революции и, конечно, тоже о христианской морали. С обеих сторон попы будут петь молебны о победе. А умирать придётся простым людям, даже не понимающим толком, за что они умирают…

Отряд людей в серой форме с песнями шёл по Роял-стрит.

Вековая ненависть вырвалась наружу, она лилась по улицам, как лава проснувшегося внезапно вулкана.

Оглушительно бил барабан войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.