Автобиографические наброски и размышления о жизни

Автобиографические наброски и размышления о жизни

От составителя и комментатора

В этом разделе приведены недатированные записи, которые можно считать неким предварительным наброском будущей книги о своей жизни. Но характерно, что Л.П. Берия не впадает в подробные личные воспоминания (хотя и такие записи, возможно, он делал, но они безвозвратно исчезли), а даёт начало своей биографии крупными мазками и так, что видны некие этапы становления личности и натуры.

Для подлинно крупных исторических личностей их дело и было их основной личной жизнью. Есть меткое наблюдение: «Одни работают, чтобы есть, а другие едят, чтобы работать». Берия всю жизнь жил работой, делом, и это хорошо видно из его недатированных личных записей. Собственно, такой подход к жизни и бытию вполне объясним. Маяковский однажды сказал, что общение с живыми людьми почти заменяет ему чтение книг. Слово «почти» (это почти слово, по меткому замечанию советского белорусского драматурга Макаёнка) употреблено мастером слова Маяковским, конечно же, обдуманно. Полностью исключить писаное знание для образованного человека невозможно. Но если ты живёшь напряжённо и в гуще событий и лиц, если ты находишься на высоте событий и лиц, то сама твоя жизнь – это готовая книга, а твое ежедневное общение с крупными личностями, с выдающимися специалистами и экспертами само по себе даёт широкий кругозор и глубокое понимание стоящих перед тобой проблем. Именно так у Лаврентия Павловича Берии и было – всю его активную сознательную жизнь.

Без документов нет истории. Что такое история? Это работа в архиве и потом анализ тех материалов, которые есть в архивах. А что такое мемуары? Это автобиография в парадном костюме. Честно написать, как жил, может не каждый. Как ни старайся, выходит лучше, чем было. А тогда это уже не история. Черчилль написал мемуары, шума на весь мир, а брехни много. Вроде все, что он пишет, было, но было не так, как он пишет (Мемуары Черчилля «Вторая мировая война» были впервые изданы в 1950 г. – С.К.).

Товарищ Сталин по этому поводу сказал: «Жаль, времени нет, а то не мешало бы нам тоже написать воспоминания о войне. Если историю будут писать по Черчиллю, что нам останется?»

Сказал в точку. Может, мне попробовать? Только без парадного мундира, как для себя пишешь. Зачем мне писать лучше, чем было, у меня и так все было хорошо, даже когда было плохо. Написать об этом хочется, и я начну, а потом буду прибавлять, и, может, когда-то получится книга. Будет же время, когда у нас на политического работника будут смотреть как на человека, а то мы сейчас вроде памятников самим себе. Стоишь на трибуне, а перед тобой несут тебя самого как икону, и не одного, а целую сотню. Сто Кагановичей, сто Молотовых. Сто Георгиев (Г.М. Маленков. – С.К.), сто Лаврентиев. Может, кому нравится. А мне надоело. Это дело надо как-то менять.

Комментарий Сергея Кремлёва

После смерти Сталина высшее советское руководство первый раз (если не считать траурного митинга на Красной площади) наблюдало с трибуны множество своих портретов во время первомайской демонстрации 1953 г. А уже 9 мая 1953 г. Берия инициировал принятие постановления Президиума ЦК КПСС, отменяющее «оформление портретами колонн демонстрантов, а также зданий предприятий, учреждений и организаций в дни правительственных праздников», а также «практику провозглашения с правительственной трибуны призывов, обращённых к демонстрантам».

Берия понимал, что это уже отжило и чем дальше, тем больше будет вызывать лишь насмешки и раздражение у всё более интеллектуально и духовно развивающейся народной массы.

Если честно написать, как сказал Маяковский, о времени и о себе, это тоже будет документ. Читайте, сравнивайте. Вот Черчилль, а вот, почему бы и не Берия. Мы тоже историю делали и сейчас делаем.

Когда-то я написал большую автобиографию, когда просился, чтоб отпустили на учебу (автобиографию, датированную 22 октября 1923 г., Берия написал, будучи заместителем председателя ГрузЧК. – С.К.). Молодой был, глупый был, написал, как было и как думал. Не отпустили, и я сейчас и жалею, и не жалею. Стал бы я строителем или архитектором, конечно и тут бы я вырос крепко, в грязь лицом не ударил. Ну, стал бы я наркомом строительства, дело интересное, но вот послали меня по линии ЧК, тут совсем другой опыт, и потом он пригодился, когда товарищ Сталин послал меня на партийную работу. А там сразу надо знать было все: ЧК, и хозяйство, и промышленность, и строительство. Даже науку и историю. Еще и вопросы физкультуры. И меня затянуло, так что потом я уже не жалел. И сейчас не жалею, жил я интересно, дай бог каждому. Сейчас вспоминаешь, не верится, что это со мной было.

Однажды мы с товарищем Сталиным разговорились о своем детстве, насчет того, когда мы серьезно овладели русским языком. Выходит, у нас было похоже, он тоже начал сразу интересоваться русской литературой, читать, чтобы поскорее освоить язык. Мне тоже было интересно сделать русский язык как бы родным. Теперь я понимаю, что мне сразу было на Кавказе тесно, хотелось увидеть мир и Россию. Строить в разных местах. А без русского языка ничему не научишься, так что линию я тогда выбрал правильную. Я все делал правильно. И учителя были хорошие, учили правильно.

И правильно сделал, что уехал в Баку. Тифлис тогда был дырой, скучно жили, и грязно. А Баку другое дело. Там и Европа была, и русские умели работать, это тебе не Рязань.

Надо будет потом вспомнить о Баку, только не залезать в белую акацию и томные лобзанья. Кому это интересно.

У меня тогда все шло одно за другим, хорошее и плохое вместе. Надо было кормить мать, и самому деньги нужны были. Вертелся. Зато научился копейкой дорожить и людей не бояться. А было время боялся, особенно когда русский еще плохо знал. В Баку народ был тертый, сопли не распускай. Говорят, Москва слезам не верит. Баку тоже не верит, только Москва и сама не плачет, а в Баку слезу пустить умеют так, что на первых порах не хочешь, а поверишь. А там и карман пустой.

Когда я вспоминаю жизнь, то больше вспоминается не что делал, а что думал и хотел. Что я тогда делал, помню все, но это кому интересно? Мне рассказывали, Маяковский любил повторять: «Я поэт, этим и интересен». А я политический работник, а то, как я по Баку бегал и уроки давал, это неинтересно.

Интересно то, как я в Грузинской ЧК работу поставил. Только не все расскажешь. Тогда работали и часто не знали, кто рядом – друг или враг. Сегодня был друг, а завтра враг. А было наоборот, но редко. Чаще друг подводил. Кто разложился, кого подловили на пьянке или женщинах. Это потом часто повторялось, и в Москве.

Я уже потом задумался, почему в капиталистических странах кадры тяжелее купить, чем у нас. Нет, не так.

Купить как раз просто, мы сами это делали много раз, там за деньги продаются и не сомневаются. Но там подловить тяжелее, они на провокацию плохо поддаются. А потом я понял, у них жизнь грязная, там пьянка – норма, и женщины тоже норма. Все открыто стремятся к роскоши, к богатой жизни. А у нас это не в заводе, мы живем скромно. Должны жить скромно. И жизнь у нас на самом деле чище, чем у них. Там политиков, которые за идею жизнь отдадут, нет вообще. А у нас таких много. Много и отдали жизнь. И на этом фоне если о ком станет известно, что он на словах одно, а в жизни другое, то все, кончился человек. Вот на этом и ловят, потому что у нас если открылось, что человек замарался, он высоко не пойдет. Наоборот, упадет. И может упасть больно.

Советский политик формируется в работе с массой, и если он не умеет работать с массой, он, раньше или позже, как политик кончится. Я начался как политик, когда меня назначили в Чрезвычайную комиссию по улучшению быта рабочих (в октябре 1920 г. в Баку. – С.К.). Тогда я понял, что рабочие – очень отзывчивый народ на хорошее. И это осталось у меня на всю жизнь, о своих работниках ты обязан заботиться, это у тебя должно быть как дыхание. Можно расстрелять, но за дело. Если честные работники будут знать, что за дело, то они тебя бояться не будут, а будут уважать. Но ты их тоже должен уважать. А для начальника уважение к подчиненным, это забота о них.

Но забота тоже может быть разной. У каждого есть его личная жизнь, кому надо с жильем помочь, иначе у него семья рухнет, или не сложится. Кому надо путевку дать, пусть человек подлечится.

А есть большая жизнь, для всех общая. Тут тоже нужна забота, но уже другая. Надо вовремя заметить человека, поддержать и выдвинуть. Если тебя ценят и дают работу по плечу, у тебя сразу крылья вырастают. Я это по себе хорошо знаю. Я всегда работал напряженно, иначе не могу. Но если бы меня не ценили и не поднимали, то мог и надорваться. Если ты много сил и нервов вкладываешь в маленькую работу, а можешь делать большую работу, то можно перегореть. И забота начальника – вовремя заметить и поднять человека, пусть растет. И ему легче, и для дела полезно.

К врагу тоже надо уметь заботу проявить. Пока он делает свое дело, ты на него влиять не можешь. Ты сидишь в кабинете на виду, а он законспирирован. Может он в подполье а может сидит в соседнем кабинете или тебе бумаги приносит в папке. Он для тебя закрыт. А если он раскрыт, тоже надо посмотреть, какой он человек. Если ты в нем человеческое найдешь и поймешь его, если он увидит, что он для тебя не чужой, что ты его хочешь понять, то он тоже, может, к тебе потянется. Если сволочь, тоже видно, такого надо уничтожать. Но в разных людях разное сидит, можно найти такое, что он тебе первым помощником станет.

Я в Азербайджане разгромил Иттихат (правая мусульманская организация. – С.К.) и правых эсеров, а потом в Грузии быстро разгромил в основных чертах меньшевиков. А это были крупные антисоветские партии, в десятки тысяч членов. А почему такая успешная работа была мной проведена в такие короткие сроки? Потому что всегда опирался на своих работников – раз, а два – уважал в врагах человека, хотел добраться до него. И добирался.

У них тоже свои убеждения были, за деньги тогда мало кто работал. А если человек убежден и дело делает подлое, его можно переубедить. Ты докажи, что правда у тебя, он если это увидит, то согласится помочь. Сколько раз так было. Это уже потом, позже, когда я в Москве был, редко когда можно было переубедить, потому что шли на заговор как шкурники и прямые предатели.

Но тогда тоже срабатывало. Раза три я с Фриновским (замнаркома внутренних дел СССР, участник антисталинского заговора. – С.К.) говорил, как с человеком говорил и как с оступившимся товарищем. Я ему сказал: «Я большевик и ты большевик. Я чекист, и ты чекист. Только я остался большевиком и чекистом, а ты сплоховал. Там будь мужчиной, Михаил, жизнь твоя, считай, кончена, вряд ли уцелеешь. А душу облегчить надо. Ты за Советскую власть кровь проливал, ты это знаешь и я это знаю. Так что, зря это было?» И подействовало, дал развернутые показания, серьезно помог.

Меняются люди, за эти годы сильно изменились. В первые пятилетки начался новый человек. Маяковский дожил всего до 1930 г., СССР только подниматься начал, а он уже сказал: «У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока». Это он правильно сказал, пусть буржуй хоть на самый высокий небоскреб залезет, а все равно с наших высотных зданий видно дальше. У него небоскреб – коробку поставил, потому что земля дорогая, а у нас каждое высотное здание – это маяк. У нас дома друг к другу не жмутся и небо не заслоняют. Человеку нужен простор и для души и для глаза, особенно в городе. А у них какой простор?

Я горец, вырос в горах и горы люблю. Но больше всего я их люблю за то, что если на гору подняться, с горы далеко видно. Горы поднимают человека и учат, что всегда можно подняться так, что вокруг будет небо и простор. Товарищ Сталин недаром сравнил товарища Ленина не просто с орлом, а с горным орлом. Орел в степи тоже есть, но горному орлу надо выше летать, надо летать выше гор, чтобы видеть свою Родину.

Мне уже много лет, жизнь прожил большую, и в Грузии я сделал много, смотрел не от подножия Кавказа, а с вершин. Потому и сделал много. И всегда смотрел в сторону России. Кавказ сделал курортом для кого? Для России, для всего СССР. Заводы строили в расчете на что? На весь СССР, Грузия даст России, Россия даст Грузии. У Грузии богатств много, а у России сила, значит, есть чем эти богатства защитить для всех, и для Грузии тоже. Я так сам думал и людей учил.

Откуда у Грузии нашлись бы средства на ту работу, которую мы провели всего за две пятилетки, пока я был в Грузии? Без СССР и Грузии не было бы, если бы мы не прогнали меньшевиков, какая бы Грузия была? Об этом тоже напишу когда-нибудь подробнее.

Уже надо писать краткую историю каждой союзной республики. Для партийной учебы написали «Краткий курс ВКП(б)», сколько пользы было. Надо такой же краткий курс написать «История Грузинской ССР». Когда историю пишут через сто лет, разве это история? А когда через двести или триста лет? Это уже не история, а художественное произведение на тему истории. Настоящую историю должны писать те, кто все видел своими глазами и кто все помнит. Мы написали историю большевистских организаций в Закавказье, и сразу стало понятно, кто был первым человеком в партии – товарищ Сталин. Он был главная сила. А сила у него была, потому что он опирался на народ и воспитывал актив.

У меня в Грузии был самый хороший период жизни, особенно с 1931 г., когда я перешел на партийную работу. Всю Грузию стройкой сделал, образование поднял, физкультуру. Так бы всю жизнь работал, а пришлось ехать в Москву разгребать Наркомвнудел. Не хочется и вспоминать. Тем более об этом в книге не напишешь. Но тогда тоже не все дрянь было, хорошее тоже делалось.

Пограничную охрану я крепко поставил, много внимания уделял. И промышленность поднимали, а с 1941 г. еще больше был привязан, когда меня назначили заместителем товарища Молотова (3 февраля 1941 г. Л.П. Берия был назначен заместителем Председателя Совета народных комиссаров СССР. – С.К.).

Когда я приехал в Москву, положение оказалось ещё сложнее, чем думали я и товарищ Сталин. Заговор в ЧК был в несколько слоев, одни друг друга поддерживали, другие друг друга топили, и те и те ликвидировали честных работников. Поэтому первые полгода я больше занимался чисткой завалов и разбирался с необоснованными репрессиями. Перегибы были страшные, мы тогда выпускали людей волнами, десятками тысяч в одной волне. А потом тоже было много дела, но уже по новой организации и укреплению Наркомата. Я тогда поставил три задачи.

Первая – проверить разведку и организовать дело так, чтобы разведчики не играли в политиков. Дело разведчика – осторожное создание агентуры, сбор информации, поиски надежных каналов связи и предельная осмотрительность. Риск – в исключительных случаях. Тут самый поучительный пример с Зорге. Умный был человек, слал хорошую информацию, но никакой дисциплины. Лез в политику, пил, статьи писал, был на виду. А если разведчик на виду, он рано или поздно провалится. Примеров много даже с осторожными агентами.

Вторая задача была поставить экономическую работу на высоту. Главное Экономическое Управление (речь о ГЭУ НКВД СССР. – С.К.) должно было стать особо доверенной рабоче-крестьянской инспекцией. Надо было подобрать технически грамотные кадры, потому что вредительство и разгильдяйство в промышленности классовым чутьем не учуешь, тут нужны мозги и образование. Это дело у нас тоже пошло хорошо.

Третья задача была по погранохране. Хоть и говорили, что граница на замке, а больше не замок был, а штык. И штыков была нехватка. Техники было мало, связь плохая. Надо было всю границу опутать связью, под каждым пнем телефон поставить. Технически оснастить пограничников, боевая подготовка должна была идти каждый день и политическую учебу мы тоже сразу крепко двинули. И пограничники, когда война началась, не подвели. Если бы не Пограничные Войска, еще неизвестно, как бы в 1941 г. все повернулось.

И почти сразу международные дела пошли. Пакт с немцами, потом поход на Западную Украину и Белоруссию, и почти сразу Прибалтика. Товарищ Сталин тогда сразу много задач поставил, особенно по чистке от антисоветских элементов. Помню, он меня вызвал одного, долго говорили. Он сказал что война, наверное, будет, и ты, Лаврентий, должен понимать, что на новых территориях концентрация контрреволюции особенно высокая, а это как раз приграничная зона, если война начнется, бои как раз там будут, значит надо заранее ликвидировать базу разведки и диверсии.

Сейчас мы знаем, что не все у нас получилось. Особенно в Латвии нас переиграли. Провокаторы подставляли честных людей, а буржуазные кадры прикидывались лояльными. Умные люди там давно понимали, что Прибалтика самостоятельной долго не будет, под кого-то пойти придется, или под немцев, или под англичан, или под нас. А реально под немцев или под нас. И они готовились, если под нас, так надо иметь заранее подготовленные кадры и заранее подготовленную линию.

Они думали, как будут жить под нами, а мы поздно начали думать, как нам с ними быть. Организационные меры мы разработали правильные и провели их вовремя. Перед самой войной тогда Меркулов занимался и я лично. Но захватили мы тогда гребенкой много не тех, кого надо. Верили не тем, кому надо.

Комментарий Сергея Кремлёва

Уже в 30-е гг. обострение непосредственно классовой борьбы в СССР, а также борьбы формально внутрипартийной, а на самом деле – тоже классовой, но в другой форме, привело как раз к тому, о чём пишет Л.П. Берия, – к сознательным оговорам честных людей классовыми врагами. Именно в этом, а не в «кровожадности» Сталина надо видеть одну из основных (но – не единственных) причин некоторой избыточности репрессий конца 30-х гг.

В ещё большей мере сознательными провокациями антисоветчиков объясняются частично избыточные репрессии в виде высылки во внутренние районы СССР и ссылки в отдалённые районы части литовцев, латышей и эстонцев в самые последние дни перед 22 июня 1941 г. Прибалтийские националисты сумели «подставить» органам госбезопасности Литовской, Латвийской и Эстонской ССР немало или второстепенных фигур, или вообще невинных людей, в то время как настоящие враги советской власти нередко оказались вне поля зрения органов НКВД.

Так что в избыточном выселении из Прибалтики накануне войны виновна не Москва, как это сейчас утверждается, а само националистическое подполье в Прибалтике.

Возвращаемся к записям Л.П. Берии.

Классовый вопрос везде важен, а в национальных республиках он переплетается с национальным вопросом, а мы это и сейчас плохо учитываем, а тогда совсем плохо учитывали, многие на классовую солидарность рассчитывали. А враг тоже не дурак, это мы часто дураками были.

Когда началась война, никто не ожидал, что так плохо все пойдет. Товарищ Сталин вначале думал, что долго отступать не будем, а оказалось, что чистил Ежов армию, а не дочистил. Верхи снял, и то не все. Сейчас уже не узнаешь, сознательно он кого-то прикрывал, или не смог все до конца вскрыть, но мы больше потеряли не из-за растяп и дураков, а из-за предателей. Кроме прямых предателей на подозрении многие были, но видно быстро поняли, что от Гитлера им пряников не будет и стали воевать.

Когда я принял в июле 1941 г. объединенный НКВД, товарищ Сталин мне сказал, что пусть Особые отделы смотрят внимательно и держат руку на пульсе, а арестовывать генералов не будем. Сами поймут, что лучше честно воевать против Гитлера, чем рассчитывать на его щедрость. Война с первых дней пошла жестокая, так что это убеждало колеблющихся лучше арестов. А если человек решил предать в боевой обстановке, так заранее не узнаешь, это уже не заговор, тут каждый сам решает, как Власов (бывший командующий 2-й ударной армией, сдавшийся в 1942 г. немцам в плен. – С.К.) решил.

Почему люди предают? Из-за страха перед смертью или пытками, это понятно. Из-за денег, удовольствий захотелось. Тоже понятно. Власти хочется, тоже понятно. Но самое непонятное для меня, это когда предают из-за политической слепоты. Я занимаюсь политической работой с 17 лет, и все время работа становилась только ответственней. Видел разных людей, много было идейных. У Троцкого идеи не было, у Бухарина тоже идеи не было, а были только амбиции. Но за ними же шли в какие-то моменты десятки тысяч людей, и молодых людей. Даже сотни тысяч шли. За нами шли всегда миллионы, так что нам могли помешать, но уничтожить нас не могли. Но эти десятки и сотни тысяч мне и сейчас покоя не дают.

Я знаю, что много рядовых молодых троцкистов были ребятами идейными и хотели для народа добра. Им забили голову, что Сталин узурпатор, а вокруг него клика, они и поверили. Они предавали дело народа, и сами этого не понимали. Глаза были горящие, они за Советскую власть были готовы жизнь отдать, а отдали они ее потому, что на самом деле они шли против Советской власти. Получается, самый страшный вид предательства, это когда предаешь сам себя или свой народ по глупости, сам того не понимая.

Комментарий Сергея Кремлёва

На мой взгляд, выше высказана не просто глубокая, но и очень актуальная мысль, важная для сегодняшнего и особенно завтрашнего дня России. Так же, как в 20—30-е гг. ХХ в. немало молодых энтузиастов «мирового пожара» и т. д. искренне верили Троцкому и Зиновьеву, были охвачены романтикой Коминтерна и с подачи лидеров троцкистов считали Сталина предателем идей мировой революции, так в 2000-е годы немало молодых людей в России искренне верят Путину и Медведеву и считают, что этот «тандем» может вывезти Россию в достойное будущее.

Перефразируя мадам Бонасье из бессмертных «Трёх мушкетёров», можно сказать, что тот, кто говорит: «Путин» («Медведев»), тот говорит: «Сатана». Единственное, на что способны эти два наиболее статусных ельциноида, это – на провоцирование гибели России и на подталкивание её к анархии и гражданской войне. Точно такая же судьба была бы уготована России, если бы во главе неё оказался троцкистско-зиновьевский блок или бухаринско-енукидзевская клика и т. п.

А базой – не очень-то массовой, но и не единичной – для провокаций Троцкого, Зиновьева и К° были как раз молодые энтузиасты, которым не подходил спокойный стиль Сталина. Им нужна была «буча, молодая, кипучая», и чтобы не с теодолитом, с киркой, с циркулем и логарифмической линейкой, а с шашкой, с маузером и с горячими речами.

Линия Троцкого была для России губительна, и тот, кто шёл за Троцким, шёл путём гибели России. Но молодые энтузиасты-троцкисты думали иначе.

Линия Путина – Медведева тоже гибельна для России – объективный анализ любых статистических данных (включая даже статистику продаж иномарок) доказывает это однозначно. Но сколько молодых ребят, не умея мыслить и принимать верные решения, заявляют: «Мы – за Путина». Они – невольные враги самим себе и Родине, и их не так уж и много, большинство даже молодых людей относится к «тандему» прохладно. Но это активное меньшинство может серьёзно влиять на исход федеральных выборов, причём – только в сторону краха страны.

Поэтому необходимо осознание того, что любая поддержка Путина и Медведева – главных официальных фигур капитализации России – для России гибельна.

Так же, как была гибельной для будущего СССР любая поддержка Троцкого, какой бы бескорыстной и искренней она ни представлялась. Поддержка Троцкого была предательством интересов России, и таким же предательством является поддержка нынешнего «тандема».

Далее – вновь записи Лаврентия Павловича…

Я рос в бедной обстановке, но жизнь была дружная, характер воспитывала правильный. Фактически главой семьи в Баку был я, потому что скоро стал главным добытчиком. И с юностью мне повезло, от соблазнов ушел, и люди вокруг были хорошие, и время было такое, что или туда, или сюда. А если никуда, так ты и не человек, а размазня или того хуже.

Но все это вспоминать не то что нет желания, но это ни к чему, надо дать картину политики. Черчилль написал о войне как государственное лицо, но у них там все по-другому, и не Черчилль всю обстановку определял.

Но прямо об этом тоже не напишешь, потому что вскрывать суть империализма – это задача других. Я должен написать, как мы свое создавали, через какие препятствия и трудности.

Самое тяжелое, с чем большевикам все время приходилось бороться и сегодня боремся, это две вещи: чиновник, бюрократ и лень массы. Даже скрытые враги не такими страшными оказались, врага можно разоблачить, а с бюрократом тяжелее. Говорят о перерождении, но я этому не верю. Я знаю сотни людей, которые как были честными работниками, так и остались честными работниками. И останутся. И знаю сотни людей, которые работали неплохо, а потом стали работать плохо или вообще не работать. В каждом случае не разберешься. Но если человека знаешь давно, то видно, что у него и сначала были серьезные недостатки, а дали ему власть, и он их развил.

А второй наш порок, это то, что люди работают много, а толку мало. А толку мало потому, что люди думать ленятся. Если человек думать любит, он и канаву копать будет с умом. Я как-то разговорился со старым землекопом. Всю жизнь выше лопаты не поднялся, а получил две медали и орден Ленина. Он говорил: «Я землю копаю с четырнадцати лет, дядька в артель взял. И сколько лет копаю, столько лет думаю, как лучше землю копнуть, как поддеть, как выбросить. К одной земле один подход, к другой надо по-другому. Опять же разная погода, по разному копать надо. А бывает, лучше вообще не работать, а силу поберечь, пока погода установится. Так на так и выйдет, и сработаешь больше».

А бывает директор завода как сел в кресло, так и через пять лет руководит, как руководил, все, достиг, и все превзошел. Сколько я с этим боролся. Так и в войну было, на фронте.

И еще нам все время вредит нежелание учиться. Товарищ Сталин сам всю жизнь учится, и около него иначе нельзя, тоже всю жизнь учишься. И я всю жизнь учился и учусь. Когда так подходишь к делу, всегда проще разобраться, чем другим. Потому что когда ты большой начальник, ты всегда можешь вызвать, спросить, тебе любой расскажет, хоть инженер, хоть академик. Только соображай и запоминай. У большого начальника большие возможности расти и учиться, учителей хватает, только умей пользоваться.

А пользуются не все. Как это раздражает товарища Сталина, он таких людей терпеть не может, и я не могу, а часто приходится терпеть. Кадры решают все, но где наберешься хороших кадров на все.

Но готовить кадры надо, я этим всегда занимался, и в Грузии, и потом, в Москве. А чтобы кадрами руководить, надо и самому все время учиться.

Комментарий Сергея Кремлёва

Нужны ли к вышеприведённым мыслям пространные комментарии?

Я когда получил назначение на Спецкомитет, в Урановых делах разбирался плохо. Шли данные от закордонной агентуры, потом мне поручили по линии ГОКО курировать эти работы, а вплотную уже с осени 1944 г. занялся. Сразу сказал, все бумаги только через меня. Тяжело было, зато был в курсе, что я понимаю, что не понимаю. Что не понимаю, сразу спрашиваю. Так и учился, и выучился, ушами не хлопал.

За полгода до первого испытания ко мне зашел Курчатов, говорит: «Как вы Лаврентий Павлович, все это успеваете прокручивать? Каждую бумажку смотрите и размечаете. Я уже по карандашу знаю, что это ваши пометки».

Я спросил: «А вы, Игорь Васильевич, во время войны сколько часов в сутки работали?» Он говорит: «Когда как, а в среднем часов по 10–12». А я ему говорю: «А я работал, бывало, по 16 часов, а то и больше, потому что при товарище Сталине иначе работать не получалось. Так что у меня школа хорошая, если школу товарища Сталина прошел, все сможешь».

Курчатов засмеялся и говорит: «Ну, теперь мы проходим вашу школу, тоже есть чему поучиться».

А я школу Сталина начал ещё в ЧК проходить. И проваливал вначале, но товарищ Сталин умеет ценить по силе, а не по слабости. Только вранья не прощает. Ошибся, подвел по глупости, простит. А если врешь или на дело наплевать, тут ударит – с ног собьет.

Когда меня перевели из ЧК в Заккрайком (до образования трёх отдельных союзных республик Азербайджан, Армения и Грузия были объединены в Закавказскую СФСР, а республиканские ЦК подчинялись Закавказскому краевому комитету ВКП(б). – С.К.), я уже думал, что так по линии ЧК и пойду. А получилось иначе.

Сейчас партийный работник стал больше хозяйственным работником, а это неправильно. Партийный работник должен быть прежде всего политическим работником, а сейчас в СССР политическая работа должна переносить центр тяжести в образование.

Главным должен становиться Совет Министров, а партийные органы от хозяйственных дел должны отходить, на это советские органы есть. Но до войны Советской власти было всего двадцать лет, все было новое, а сколько воевать пришлось. А потом троцкизм, оппозиция, так что тогда политический работник должен был везти все. Тогда отдай хозяйственную или плановую работу только в наркоматы, такого могли нахозяйствовать и напланировать, что Советская власть без войны могла погибнуть.

Комментарий Сергея Кремлёва

Не развивая эту мысль Л.П. Берии, тем не менее обращаю на неё отдельное внимание читателя. Мысль-то очень верная и многое в том времени проясняет.

И для меня Заккрайком стал главной школой. Академию я уже в Москве прошел, сталинскую. А ВУЗ можно сказать в Тбилиси прошел. В Баку не получилось, а в Тифлисе такие университеты получились, что и сейчас вспомнить приятно. Работал как собака, и ночью работал. Любил ночью по Тифлису ходить. Дышать легче, и все сразу видно, где идет работа, а где тяп-ляп. Ночью до Сталинири (до 1934 г. Цхинвали. – С.К.) бывало доезжал, когда там лесокомбинат и кирпичный завод строили. До Боржоми ночью доезжал.

Когда я начал работать в Заккрайкоме и в ЦК Грузии, в Грузии было 100 агрономов. Груз на арбе возили, пахали сохой. Все промышленное производство субтропических культур мы поставили, когда я уехал в Москву, мандарины миллионами собирали.

Как я тогда работал, это одно удовольствие. Все менялось на глазах, и все для хорошей жизни. Когда мы атомные заводы строили, чувство другое было. Знаешь что надо, торопишь, подгоняешь, а сам думаешь: «Эх, если бы всю эту силу на мирное дело. Сколько сил приходится тратить, а на что? Чтобы тебя бомбами не забросали». За полгода до первого испытания я был у товарища Сталина, докладывал, он слушал, слушал, потом говорит: «Сколько мы, Лаврентий, на эти деньги могли бы жилья построить для рабочих. Деревня в развалинах, как бы мы все быстро подняли». Потом выругался, рукой махнул.

Говорят, что большевики кровь льют. А большевики самые мирные люди, потому что большевику больше всего хочется строить и мирно жить. У большевика для себя жить времени нет, мы для людей живем. Для меня это давно стало привычкой. Государственный деятель, это человек с особой ответственностью. Если тебе доверили, от тебя миллионы людей зависят. Ты ошибся – им плохо, ты поленился, им тоже плохо. Так работай, это большое удовольствие, когда ты работаешь, а людям от этого лучше, а ты знаешь, что это от тебя идет.

У меня биография богатая. А уложить можно в один листок, книгу не напишешь. Горький сказал, что каждый может написать книгу о своей жизни. А я что напишу. Сидел в кабинете, а когда из него выходил, садился в машину или на поезд и ехал давать нагоняй, потому что должность такая. Любил читать, а читал мало, потому что времени не было. Любил с красками повозиться, а тоже времени не было. Любил рыбалку, а рыбу ловил раз в году, и то не каждый год.

Ездил много, видел мало, потому что там, куда приехал, не на пейзаж смотришь, а на бумаги и людей. Черчилль картины пишет, я бы тоже писал, а когда писать?

Но у меня тоже жизнь интересная, видел много чего, не все напишешь. Но всегда работали для народа. А как об этом напишешь?

У Черчилля получается, что он хотел мира, а войны он не хотел. Но мы-то знаем, кто чего хотел. Гитлер в завещании написал про английских поджигателей войны, и правильно написал. Они войну и подожгли. Перед войной мы не сразу поняли, в чем дело. Думали, что Англия и Франция поняли, что немцы для них главная опасность, так что надо договориться с нами. И Литвинов всех уговаривал, что Запад нам поможет. Как Остап Бендер.

Я с большой политикой дела до Москвы постоянно не имел, а когда приехал в Москву, надо было все отдавать Наркомату, а потом дела по вскрытию заговора навалились. Все тогда с весны 1939 г. началось, когда мне пришлось Деканозова отдать в Наркомат иностранных дел к Молотову. Деканозов был мой старый сотрудник, но в дипломатическую кухню вошел быстро, товарищ Сталин им был доволен, и Молотову он помог крепко.

Тогда мы уже поняли, что нас хотят с немцами столкнуть, так что надо с немцами договариваться. И вся нами получаемая информация от закордонной агентуры и по дипломатической линии показывала в одну сторону. Англичане и американцы готовят новую войну, а главная их задача, заставить немцев воевать с нами, а они будут наблюдать со стороны. Товарищ Сталин тогда сказал, что это мы еще посмотрим, кто будет наблюдать, а кто будет воевать. Так оно и получилось, мы с немцами заключили Пакт, а в Европе началась война. Черчилль очень хотел нас спровоцировать, но с нами у него ничего не получилось. А Гитлера они спровоцировали, он на нас полез, хоть сразу было ясно, что у Германии нас побить кишка тонкая.

Если бы не ряд предательств в начале войны, мы дальше Смоленска немцев не пропустили бы. Так и товарищ Сталин считает, но только не хочет тыкать этим маршалам. Сказал, кто старое помянет, тому глаз вон. Теперь уже никто не захочет ставить Советской власти палки в колеса, мы теперь сильные, выгодней Советской власти верно служить.

Они в Англии и в США думают, что у нас тут идет внутренняя склока и борьба за власть. Меряют по себе, потому что там власть дает удовольствия и богатство. А у нас чем больше власти, тем больше болячек. Я больше всего работал, когда у меня было больше всего власти, когда я в 1944 г. стал заместителем товарища Сталина по ГОКО (Государственный Комитет Обороны. – С.К.) вместе с товарищем Молотовым. Тогда ГОКО был высший орган, заместитель Председателя ГОКО, это, считай, второй человек после товарища Сталина. У меня и до этого была нагрузка дай бог каждому, но тянул. Когда стал заместителем [Председателя] ГОКО, осталось все как было, но все равно что-то прибавилось. Конечно, тогда была война, особый случай, но все равно у нас чем больше власти, тем больше работы. И отвечаешь за все перед самим товарищем Сталиным.

У них там получил власть, значит получил богатство, поэтому там интриги и идут, но все это шито-крыто, наружу не выпускают. У нас это тоже было, но причина другая. Троцкий к власти рвался, Тухачевский тоже рвался. Типичные бонапартисты. В политику они играть любили, а работать не умели. А когда мы с этим покончили, то все руководство ВКП(б) перешло на хозяйственные позиции. Когда основную оппозицию ликвидировали, то во главу угла стали хозяйственные задачи, по социалистической реконструкции и управлению. Война это закрепила, политический работник даже в тылу у немцев должен был прежде всего быть организатором, а не агитатором. Людей за Советскую власть сама немецкая политика агитировала, а вот сумей организовать людей на оккупированной территории!

Война нам испортила все планы и наметки. К 1942 г. мы рассчитывали создать уже прочную экономику и всерьез перейти к соцкультбыту. Товарищ Сталин ориентировал нас на то, что война будет, но надо ее оттянуть так, чтобы если кто сунется, сразу крепко получил по зубам. Все основные предприятия должны были получить дублеров, а дислокацию намечали на Урале, в Казахстане и в Сибири. Намечали так, чтобы откуда ни ударили, все равно до дублеров не достали бы. Но никто не думал, что дублеры станут основными, а почти все основное придется эвакуировать.

Думаю, если бы мы год еще продержались, Гитлер может вообще не пошел бы на войну. Мы на эту тему уже после войны много спорили, и с товарищем Сталиным тоже не раз говорили. Он эту тему не очень любит, но как-то сказал, что могло быть по-другому, без войны. Сказал тогда: «И Гитлер сглупил, и мы сглупили».

В феврале 1941 г. Наркомат (НКВД СССР. – С.К.) разделили на 2 Наркомата (НКВД СССР и НКГБ СССР. – С.К.), вопросы государственной безопасности взял на себя Меркулов. А я тогда кроме НКВД стал курировать отстающие промышленные наркоматы. Потом они так у меня на глазах и оставались и во время войны и даже после войны.

Товарищ Сталин предполагал меня постепенно перевести на хозяйственную работу по линии Совнаркома, потому и сделал Заместителем Председателя Совнаркома. Если бы не война, я бы может через год или два вообще отошел от НКВД, смена тогда была хорошая. Но война все перевернула, пришлось снова соединять оба Наркомата и тянуть такой воз, что сейчас уже не верится, что тянул. Второй раз я уже не смогу так, не выдержу. А тогда работал, и все работали, а товарищ Сталин работал не как двужильный, а как семижильный.

У меня по каждой линии всегда был толковый аппарат, поэтому успевали сделать все. Если ты будешь проверять и контролировать, так делается, или не так, то у тебя времени на все не хватит. Утонешь, и барахтаться не будешь. Я всегда аппарату доверял, но для этого надо аппарат подобрать, и все ключевые фигуры ты должен знать и подобрать сам. Если люди сидят на своих местах, то главное дело ты сделал. Они работают, а тебе надо быть в курсе всех дел, чтобы все важные документы шли через тебя.

Я думал, когда работал в Тбилиси, что умею руководить, и руководил неплохо, сам знаю. Но университет прошел уже у товарища Сталина. Так как он я не могу, но так никто не может. Я человек вспыльчивый. Спокойный, спокойный, а потом могу сорваться. А товарищ Сталин, даже не знаю как у него получается, но сразу видно, что он тебя превосходит. Не то что он дает понять, а получается само собой. Этому не научишься, этот надо гением быть. Но когда есть с кого брать пример, то сам тоже подтягиваешься.

Управление – это очень увлекательное дело, когда много вопросов и ты знаешь, как их надо решать, уже ничего другое не интересует. Зачем книжки читать, если нет времени и делаешь такое дело, о чем потом новые книжки напишут. Все бумаги не знаешь когда прочитать, не то что книжки.

Но форму держать надо. Я привык с молодых лет, что зарядку надо сделать, с тяжестями размяться, полезно поплавать и побегать с мячиком, или попрыгать. У меня сейчас здоровье барахлит, но песок еще не сыпется.

Пока я работал в Тбилиси, ездил не очень много, и все в одно и то же место. Москва, Баку, Ереван и по Кавказу, но это недалеко. Когда переехали в Москву, стал ездить еще меньше, надолго отрываться от кабинета нельзя. Каждая большая поездка была связана с большим делом. За время войны я куда из Москвы ездил? Ездил на Кавказ, потом в Иран, потом был в Крыму на Ялтинской конференции, а после войны ездил в Берлин на конференцию.

После войны еще в отпуск стал ездить, пошло полегче. Но начинаешь вспоминать, только работу вспоминаешь. Но работа тоже была разная. Одно дело по линии ГОКО, там все время мы работали сутками. Спал по два, много по четыре часа, хватало, засыпал как мертвый.

А после войны стало легче, но все равно тяжело, потому что товарищ Сталин все время на прорывы меня бросал. Всегда мне доставались самые отстающие отрасли, но это уже когда я окончательно ушел из Наркомата и передал его Круглову (нарком (министр) внутренних дел СССР после Берии. – С.К.). Думаю, я теперь уже ушел из ЧК в последний раз, больше не потребуется.

Но есть мысли! Наше МГБ надо перестроить. Может, надо снова вместе соединить два министерства, но с другими функциями. У нас Министерство госконтроля не имеет того авторитета, который имеют органы, а для контрольных функций очень важен авторитет и кадры. Если подобрать хорошо аппарат, то можно все задачи госконтроля передать только в органы, и это будет хорошее решение. Тут надо еще додумать и поговорить с товарищем Сталиным.

Комментарий Сергея Кремлёва

Считая, что его работа «в органах» уже окончательно позади, Берия, как мы теперь знаем, ошибался. Сразу после смерти Сталина Берия вновь стал министром вновь объединённого МВД СССР. Однако есть основания предполагать, что новый приход Берии в объединённый МВД СССР был предрешён ещё при жизни Сталина и предрешён самим Сталиным в начале 1953 г. Я уже писал об этом в своих книгах.

К слову замечу, что, как я уже сообщал в предисловии, отдельные записи Л.П. Берии на сходную тему я объединял в один текст. Причём объединение производил по принципу единства темы, а не строгой последовательности возможной хронологии.

К тому же недатированные записи, как следует из их содержания, практически полностью относятся к периоду после 1950 г., поэтому временной интервал между отдельными записями на сходную тему был в любом случае невелик, и в любом случае мы имеем дело с мыслями позднего, зрелого Берии.

После убийства Сталина Берии было, пожалуй, не до размышлений на бумаге – всё было не раз и не два обдумано до этого, а кое-что, как видим, было и письменно зафиксировано. И в этом отношении интересен вытекающий из вышеприведённых записей факт размышлений Берии в начале 50-х годов о необходимости придания спецслужбам СССР внутренних контрольных функций, закреплённых за органами госконтроля.

В некотором смысле размышления Берии на сей счёт совпадают с размышлениями В.И. Ленина в его статьях «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше» и ряде других.

Интересно и то, что изложенные выше мысли Берии были, фактически, заложены в проект Положения о новом МВД СССР, который разрабатывался в МВД СССР после возвращения туда Л.П. Берии при активном интересе к нему нового министра.

То, что Л.П. Берия был намерен превратить МВД СССР из органа с карательной направленностью в орган с прежде всего контрольной направленностью, подтверждает его сын в своей книге об отце. И это очень похоже на правду. Предупреждение негативных явлений всегда эффективнее ликвидации уже возникших явлений. К тому же такой подход и намного дешевле. Берия хорошо понимал значение оптимизации государственных усилий и всегда был сторонником режима жёсткой экономии там, где это не мешало решению основной задачи.

Когда в Потсдаме Трумэн сообщил товарищу Сталину об их испытании Бомбы, мы уже знали, что оно должно пройти со дня на день, так что товарищ Сталин не удивился, но сразу мне сказал: «Надо как можно быстрее все уточнить. Может они нас за нос водят. Им сейчас блеф очень важен» Но после атомных бомбардировок Японии самое главное мы узнали, что Бомба есть, и это оружие серьезное и даже страшное.

Момент был очень тяжелый. Армия у нас была сильная, а все могло пойти насмарку. Маршалы плохо понимали, что война теперь меняется. А она уже изменилась, хоть непосредственно в военных действиях Бомбу не применили.

Уже тогда в Германии товарищ Сталин мне сказал, что наверное мне придется все больше внимания уделять Атомным Делам. А после бомбардировки Хиросимы все решилось быстро и был образован Специальный Комитет.

Когда все начиналось, полная секретность была нужна. Если бы в Америке узнали, как быстро мы их догоняем, еще неизвестно, чем бы кончилось. Может они все бросили бы на диверсии, чтобы затормозить. А могли и перейти к террору против главных ученых и инженеров. Тоже могли затормозить и даже сорвать работу. Но сейчас полная секретность уже начинает мешать. В Америке сразу написали книгу и там народ знает, что это все недешево стоит. А мы сказали, что секрета Атомной Бомбы не существует, а народ не видит, какой ценой это досталось. Политически получается неправильно. Когда я предложил товарищу Сталину написать для открытой публикации что-то вроде русской книги Смита, он сразу согласился и сказал: «Пишите, а потом издадим».

И это дело мы до конца доведем.

К концу 1945 г. я заканчивал дела по Наркомату и работал с Сергеем Кругловым по передаче дел по Наркомату. За Наркомат я не боялся, потому что Круглов работник крепкий, умеет думать и видит перспективу. Мы с ним хорошо поработали до этого и сейчас тоже хорошо работаем.

Уходил я из Наркомата, было жалко, большой кусок судьбы остался позади. Но в целом я с удовольствием перешел из Наркомата на работу в Совмине в качестве Заместителя товарища Сталина и в Специальном Комитете в качестве Председателя. Работать в экономике все-таки интереснее. Тут можно развернуться с такой работой, что четко виден результат. В 1944 г. начали раскручивать атомную промышленность, а через пять лет уже сделали Бомбу. Смотришь, голое место, а через несколько лет уже комбинат, город, кипит жизнь. Это дает новые силы, а на Лубянке работа нервная и напряженная, а в окно видишь одно и то же.

В Англии через 50 лет рассекречивают любые архивные документы. У нас такого закона нет, но надо подумать. Без документов нет архивов, а без архивов нет исторической науки. История – это прошлое, а без прошлого нет будущего, это не я открыл, но это так и есть.

Если мы будем рассекречивать архивы через 50 лет, то архивы по Бомбе будут рассекречены только в конце века. Меня тогда уже давно не будет, и никого из тех, кто руководил работой по Бомбе, тоже не будет, но чем больше мы рассекретим, тем лучше будет видно, что мы все работы провели так быстро в первую голову потому, что у нас уже была своя база. Не такая как у Америки, нам от царизма достались лапти и дворцы, а в Америке уже тогда были десятки фирм, которые работали на науку. Но мы свою базу уже до войны хорошо заложили, а потом только развивали, не считая перерыва на оккупацию тех институтов, которые были в Киеве и в Харькове. Как-то мне сказали, что буквы РДС люди расшифровывают «Россия делает сама». Я товарищу Сталину рассказал, он сказал: «И правильно расшифровывают».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.