«ПОХОД НА РИМ» И ДАЛЬШЕ В ТОТАЛИТАРИЗМ

«ПОХОД НА РИМ» И ДАЛЬШЕ В ТОТАЛИТАРИЗМ

Каждый народ управляется элитой. Но элиту надо создать. И каков народ, такова и его «элита». Иначе говоря, каждому — свое…

24 октября 1922 года. Неаполь, театр Сан-Карло. Здесь открылся съезд фашистов, в поддержку которых в город у подножия Везувия съехались более 40 тысяч чернорубашечников из всех районов страны. В день открытия съезда Муссолини, словно ультиматум, произнес свою «тронную речь». В ней сформулировал свои радикальные требования, начинавшиеся, как рефрен, словами: «Мы хотим».

«Мы хотим роспуска палаты, смены избирательной системы, проведения новых выборов. Мы хотим пять портфелей и комиссариат авиации в новом министерстве. Мы хотим и требуем для себя министерство иностранных дел, военное, морское, труда и общественных работ. Я уверен, что никто не сочтет эти требования чрезмерными».

После съезда в Неаполе прошел парад фашистов. И Муссолини на террасе в гостинице «Везувий» в узком кругу единомышленников принял окончательное решение о «походе на Рим» с 27–28 октября 1922 года. (Штаб-квартира была в номере 212.)

Главный штаб организации марша находился в Перудже, но Муссолини из номера 212 в отеле «Везувий» в Неаполе поехал в Милан, где, по конфиденциальным сведениям, он получил от банкиров 20 миллионов лир для финансирования фашистского «похода на Рим». Цифра эта и сам факт получения денег от банкиров держались в строжайшем секрете, и тот, кто «ворошил эту тему», рисковал головой. Никакой документации, расписок, бухгалтерских отчетов об этой «политико-экономической сделке», понятно, не осталось.

Но в 10 часов 42 минуты 30 октября Муссолини уверенно выходил на римский вокзал в качестве главы нового кабинета министров. В то же самое время по всем дорогам, ведущим в Рим, в Вечный город без всяких помех и сопротивления вступили колонны ликовавших фашистов.

Фашизм не бывает тихим и незаметным. Его приход не бывает бесшумным. Но приход фашизма — это, как тогда говорили, дым под дверь дома перед большим пожаром.

Свое первое фашистское правительство Муссолини сделал коалиционным и не распустил парламент. Откуда такая лояльность, здравомыслие, демократизм? Каждый мог оценивать этот факт по-своему. Но вот что на публике высказал в парламенте 16 ноября 1922 года лично новый премьер, объясняя свой временный политический выбор на первом этапе: «Я мог бы воспользоваться победой. Я мог бы превратить это темное и серое здание в солдатский бивуак. Я мог бы разогнать парламент и сформировать чисто фашистское правительство. Тем не менее я составил правительство коалиционное (портфели министров промышленности, торговли, сельского хозяйства, общественных работ получили представители крупного капитала), чтобы призвать на помощь истощенной Италии всех — независимо от партий, — кто хочет спасти ее. Я не хочу править вопреки палате. Но палата должна понять, что от нее самой зависит, жить ли ей еще два дня или два года (фактически приговор парламенту был вынесен). Мы требуем всей полноты власти, ибо хотим полной ответственности и возлагаем ее на себя». И палата депутатов покорно проголосовала за вотум доверия кабинету дуче.

Законодательный орган стоял на коленях, а Муссолини усиливал нажим. Он уже правил, а не выполнял чью-то чужую волю, кто-то уже готов был платить, не требуя расписок и памятуя об истине: «Скупой платит дважды».

Муссолини постепенно, шаг за шагом разбивал духовные постулаты прошлого, модернизировал и подлаживал под себя материальную базу, создавал и пропагандировал комплекс новых ценностей, точек отсчета «новой фашистской эры». Он заверял, что «фашизм не боится прослыть реакционным, он не признает идолов (кроме самого себя), не боготворит фашей».

Первое, что стало мешаться под ногами, — это анахронизм, последыш XIX века в культуре, политике, администрировании — либерализм. Муссолини начинал его громить, давая пример другим странам и народам, как следует расправляться с противником. У него за спиной был исторический опыт инквизиции, философия и практика Макиавелли. И действовал Муссолини филигранно, умело аргументировал свои позиции, оставляя оппоненту лишь один выход — сдаться. С развешиванием «ярлыков» у Муссолини было особенно хорошо поставлено дело. Либерализм был им навсегда объявлен «политической формой плутократической эпохи», эпохи господства личности, индивидуума над государством. «Либерализм, — обвинял дуче, «закапывая прошлое», — не есть последнее слово, окончательная формулировка искусства управлять. Либерализм — ушедший метод XIX века, который вряд ли подойдет реалиям XX века. Факт весит больше книги, опыт — больше доктрины… Доказано, что можно править помимо и против всякой либеральной идеологии». А далее напрашивается вывод: «Либерализм умер. Мы присутствовали на его непышных похоронах». И все это было необходимо для закладывания не булыжников для растаскивания, а мощных краеугольных камней фундаментального постамента фашизма — фашистского государства. Дуче обещал нации «светлое, блестящее будущее, новые свободы (свободы времен богатых отличаются от свобод периода нищеты) только в условиях, когда все будет в государстве и ничего вне государства. Нельзя представить человека (он называл его «индивидуумом») вне государства, разве лишь дикаря, ищущего для себя уединения среди песков пустыни». В образности речи Муссолини уже почти не имел соперников хотя бы потому, что с 1928 года говорил или «направлял итальянскую мысль» лишь он один в Риме.

Инакомыслящим и инакоговорящим в Италии Муссолини уже не оставалось места. После введения чрезвычайных законов многие антифашисты были вынуждены покинуть Апеннины, эмигрировать, создать свои центры за границей, главным образом во Франции. Профсоюзы были подмяты фашистами. Даже криминальная мафия, и та прекратила существование.

А народ? «Что народ? Вы думаете, он многое решает?» — говорил Муссолини и готов был цитировать Макиавелли, которого особо почитал и посещал регулярно во Флоренции собор Святого Креста, где покоится прах философа. «При переменах необходимо сохранить тень прежних установлений, чтобы народ и не подозревал о перемене порядка (слова «режим» тогда еще не существовало, но речь шла именно о смене политического режима, строя. Иначе говоря, о революции). Большинство людей больше боится внешности, чем сущности».

Была ли тогда, в 1922-м, выработанная, научно продуманная политическая программа фашистского движения? Не было такой программы ни раньше, ни тогда, ни позже. Муссолини считал, что надо «доверяться интуиции», согласовывать действия с конкретными условиями и соотношением сил, согласовывать все с «внутренней логикой», считал программы условностью и релятивизмом — полной относительностью, необязательной для срочного выполнения. «Фашизм, придя к власти, не имел сколько-нибудь определенной и органической программы политической и административной реформы государства, хотя и располагал некоторыми программными пунктами», — справедливо заключал историк Альберто Аквароне в работе «Организация тоталитарного государства». Муссолини импровизировал, но с учетом итальянской действительности и международной обстановки. В этом и смысл его режима — «муссолинизма».

А политические партии рабочего класса — коммунистическая, социалистическая, унитарная социалистическая? Они оказались на «арьергардных позициях». (Марксизм-ленинизм такой дефиниции не перенес бы. Но всему свое время.) Формально на первых порах ни одна из антифашистских партий не была запрещена, распущена, не получила юридических предупреждений и ограничений. Выходили и антифашистские газеты. Но усиливался террор, репрессии против антифашистов. Аппарат для этого был создан быстро и начинал действовать активно и систематически[4].

И вот уже в 1923 году Муссолини так суммирует свои взгляды на гражданские свободы: «Люди устали от свободы. Теперь свобода уже перестала быть той непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли поколения второй половины прошлого века. Для взволнованной и суровой молодости, вступающей в жизнь в утренних сумерках новой истории, есть другие слова, имеющие гораздо большую привлекательность. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина».

Государство же рассматривалось не как «простая сумма индивидуумов, живущих в определенное время и на определенной территории», а как «организм, содержащий в себе бесконечные ряды прошлых, живущих сегодня и будущих поколений, для которых отдельные лица представляются лишь проходящими моментами». Примерно в таких фразах излагалась философско-гори-дическая основа первой аморфной программы фашистской партии в 1921 году, и сводилась она к следующему: «лица и группы должны подчинять свои интересы высшим интересам национального организма». (Примерно через 50 лет в Кампучии я читал подобные же программные строки в документах партийной организации АНГКА (кхмерские коммунисты Пол Пота — Иенг Сари), уничтожившей более двух миллионов камбоджийцев из «высших интересов национального и партийного организма». Но это был Восток. Не восточный коммунизм, а восточный фашизм.) А что собирался дуче в «высших национальных интересах» подарить Западу, Европе, Италии за свое «двадцатилетие» Великой Римской империи?

ФРАЗЫ БЕНИТО МУССОЛИНИ И ЕГО ОКРУЖЕНИЯ О НЕМ

• Приход фашизма — это дым под дверь дома, перед большим пожаром. Фашизм не бывает тихим и незаметным.

• Факт весит больше книги, опыт — больше доктрины.

• Большинство людей больше боится внешности, чем сущности.

• Отдельные лица — это проходящие искры истории.

• Люди устали от свободы. Теперь свобода перестала быть непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли целые поколения.