Попов Дмитрий Игоревич А танка-то нет, только гора снега

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Попов Дмитрий Игоревич

А танка-то нет, только гора снега

Пусть время проходит и годы летят,

Но этих двух лет не забудет солдат.

Я родился 9 сентября 1968 года в Москве в Бауманском (ныне Басманном) районе, в семье инженеров. Окончил школу № 83 (ныне № 1204). После школы поступил в Московский автомеханический институт. После окончания 2-го курса меня призвали в ряды вооружённых сил. Интересно то, что это был последний день призыва — 15 июля 1987 года. Проводы были быстрыми, скромными, в кругу семьи.

Мой прадед и дед, по материнской линии, были кадровыми офицерами и участвовали в Первой и Второй мировых войнах, соответственно. Дед по отцовской линии был начальником пограничной заставы и охранял от басмачей границу с Ираном на реке Араке. Отец служил на крайнем севере, в бухте Тикси.

У моего поколения было другое воспитание. Считалось позорным избегать службы в армии. Идти служить тогда считалось логичным, правильным. Служба в армии — это отличная школа жизни, обучающая юношу дисциплине, самоорганизации, умению преодолевать трудности и достигать поставленных целей, прививающая чувство товарищества и взаимовыручки. Пройдя через это жизненное испытание и выполнив свой гражданский долг, юноша возвращается совершенно другим, взрослым самостоятельным мужчиной, способным разбираться во многих жизненных ситуациях и готовым нести бремя ответственности не только за себя, но и за других. По-другому начинает оценивать себя и свое отношение к окружающему миру. Правда, понимание этого приходит гораздо позже.

Я — солдат

Первое воспоминание, которое приходит в голову — привезли нас, новобранцев, на сборный призывной пункт на Угрешской ул., построили, офицеры личные дела просматривают. Вдруг подходит ко мне полковник, отец одного из призывников, и спрашивает: «Это у тебя команда 20-А?». «Да, а что?» — ответил я. Он добавил: «Да ничего, удачи тебе сынок».

Не придал я тогда этому значения, так как был уверен, что попаду в ВДВ, поскольку имел разряды по легкой атлетике, лыжам и боксу. От военкомата за год до этого отправляли на недельные сборы обучаться прыжкам с парашюта и на моем личном деле, в правом верхнем углу, красовался нарисованный красным карандашом парашют.

По призыву попал в Ленинградское учебное училище, в/ч 45 935, во 2-ю батарею, готовящую специалистов по ремонту 152-мм гаубиц Д-20 и 120-мм полковых минометов. За год до этого, впервые попав в Ленинград, решил посмотреть город. Через полчаса после того, как я отошел от московского вокзала, я вышел на какой-то пустырь. Вдалеке увидел забор со звёздами. Поразился, что из центра буквально за полчаса вышел на какие-то окраины. Каково же было моё удивление, когда нас, новобранцев по прибытию в Ленинград построили и повели к тому самому забору в звездах. Я понял — это судьба!

А уже через день после этого я принимал присягу. За три месяца, что я там провел, изучил Устав, строевую и караул. Немного познакомился с устройством гаубицы и миномета, так как изучать их не было ни сил, ни возможности, ни желания. Гоняли так, что никаких посторонних мыслей не возникало, единственное, о чем мечталось — выспаться и наесться до отвала! В середине сентября, когда небольшую группу курсантов вместе со мной отправили на медкомиссию, я узнал, что означает команда «20-А».

Очень многие на войну рвались и огорчались, когда их туда не брали. Причиной этому было желание проверить себя и, в принципе, основной движущей силой было желание быть героями, как их отцы или деды. Действительно, многие ребята писали рапорты о том, что хотят служить в Афганистане. Но, конечно, не всем было суждено. Брали самых подготовленных, самых физически крепких.

За неделю до отправки в ДРА, приехали навестить родители. Отец пытал меня, куда меня направят после «учебки», но я молчал как партизан. Знал, что будут безумно переживать. Дальше события развивались стремительно: Пулково, Ташкент, Кабул, Баграм. Поселили на два дня в какую-то глиняную хижину. Ночевали на земле подстелив одну шинель, а другой укрывались. Все вокруг чужое, непонятное. Днем жара, ночью холод. Вокруг безжизненное плато, окруженное горами. Самолеты, при посадке и взлете пускающие ракеты. Дома, сделанные из глины. Тучи пыли, поднимавшиеся от проезжающей техники и разносимые ветром повсюду, так что невозможно было дышать. Необычная форма одежды наших солдат и офицеров. Военная техника, которую раньше я никогда не видел, и огромное количество оружия и боеприпасов. Практически каждый солдат был со своим автоматом и пристегнутым рожком, к которому изолентой был примотан запасной магазин. Наконец, на третий день, вспомнили и о нас. Построили в один ряд и прибывшие офицеры из разных частей и соединений по нашим личным делам и внешним данным стали отбирать себе пополнение.

Помню, подошел ко мне старший лейтенант и спрашивает: «Пойдешь ко мне в десантно-штурмовую бригаду?». «Так точно!» — ответил я, а сам внутренне радуюсь, — это ведь еще круче, чем ВДВ.

Не знаю, что там дальше было, как нас «тасовали», но через несколько дней я оказался в разведроте войсковой части № 51 863 177-го мотострелкового полка 108-й Невельской дважды Краснознаменной мотострелковой дивизии, дислоцировавшейся в Джабаль-Уссарадже.

Что ж, разведка тоже не плохо.

Месяц ушел на адаптацию к местному климату, воде, еде и изучению правил и порядков несения службы в боевых условиях. Любая царапина начинала гнить, разрастаться, угрожая заражением крови. От воды, которой даже в полку не всегда можно было разжиться, всех мучила слабость желудка.

От еды — жуткая изжога. Фляга, наполненная чаем из верблюжьей колючки после завтрака, предательски быстро заканчивалась, заставляя мучительно отсчитывать часы, оставшиеся до обеда. Эти первые бытовые испытания позволили понять, кто рядом с тобой, а дружба, которая там завязывалась, пронесена до сегодняшних дней.

В начале декабря вызывает меня командир разведроты и сообщает, что переводит меня в ремонтную роту. В расстроенных чувствах спрашиваю: «За что, почему?». Сначала ДИГБ, потом разведка, а теперь вообще — ремрота! «Ты, — говорит, — не кипятись, ты человек образованный, из Москвы, за плечами 2 курса технического ВУЗа, ленинградскую «учебку» по ремонту артвооружения заканчивал, «пушечного мяса» у нас и так хватает. Нам специалисты нужны! А проявить себя можно в любом месте». Так я попал в ремроту, во взвод по ремонту вооружения, где опять пришлось выстраивать отношения.

Надо признать, что «москвичей» там не жаловали, отношение к ним со стороны сослуживцев было изначально предвзятое. То, что ты не хуже других, приходилось доказывать делом, словом и кулаком — для каждого свой аргумент.

Снаряд заклинило

За две недели до нового года, вызывает меня командир взвода старший прапорщик Васильев Н.В. и говорит: «Срочно собирайся, поедешь в артиллерийский батальон в Гульбахар. Необходимо отремонтировать две гаубицы. Даю тебе два ящика абсолютно нового ЗИЛа (запчасти, инструменты, принадлежности) — головой за него отвечаешь».

Еду я на броне БТРа с ребятами с этой батареи, про жизнь и службу говорим, а самого гложет мысль — что делать? Как с задачей справиться? В учебке знания-то поверхностные получил, там ведь больше внимание строевой, караулу и хозработам уделялось!

Несмотря на то, что все мужики там были старшего призыва, встретили меня как родного: и стол накрыли, и кровать в землянке лучшую дали. А лучшее место в землянке — у самого выхода, потому что тому, кто в самой её глубине, очень сложно по узким проходам выбираться, да и засыпать может.

Если чего-нибудь надо, только скажи, главное помоги, отремонтируй — ты ведь специалист. Да, думаю, попал, так попал. Стал я проверять гаубицы. Две из четырёх работали нормально, а у двух других были проблемы с давлением в накатнике, с тормозом отката и затвором. Делать нечего, пришлось спрашивать у командира батареи, есть ли литература, которая помогла бы мне разобраться в ремонте гаубиц. Есть, говорит. Книги дал и заверил, что при первой же просьбе предоставит людей и всё необходимое. Чинить надо было срочно, потому что огонь батареи не в полной мере мог подавлять очаги сопротивления противника. К тому же, практически каждую ночь шёл обстрел с чарикарской зелёнки (зелёная часть низины). В течение двух дней я изучал строение гаубиц, и совместными усилиями задача была выполнена. Когда я вернулся в свою часть, то узнал, что обо мне уже сообщили как о хорошем специалисте и перед строем вынесли благодарность.

А сразу после Нового года меня ждало новое задание: надо отремонтировать пушку танка. А уж это определённо было тем, что я даже близко не изучал… Дали напарника — Темченко Александра, с которым мы приехали на танковую заставу. Танк, пушку которого необходимо было отремонтировать, уже давно был без двигателя и служил просто стационарной пушкой. Я быстро нашёл неполадку: сломался механизм отката снаряда. Выстрел не произошел, снаряд заклинило, и, пока он ожидал нас, успел покрыться ржавчиной. Прежде чем чинить, надо удалить снаряд. А как его удалить? Решили с помощью домкрата откат полностью произвести, вытащить снаряд. Доложил о нашем плане командиру роты этой танковой заставы. «Нет, — говорит, — рабочих домкратов». Держи ключ от сарая, может, там найдётся что-то пригодное». Так, из нескольких нерабочих домкратов мы с напарником собрали один рабочий. Наш план сработал, и снаряд мы вытащили. А дальше дело уже само пошло.

Эти примеры иллюстрируют, как приходилось включать солдатскую смекалку, чтобы выполнить поставленную задачу. И подобных эпизодов можно рассказать много. Пришлось освоить ремонт всего стрелкового оружия от автомата до систем реактивного залпового огня «Град». Попадалось и трофейное оружие: непонятно как оказавшийся у них наш ППШ времен Великой Отечественной войны и английская дальнобойная винтовка «Бур» со времен англо-афганской войны. Часто приходилось делать практически невыполнимые задания.

Однажды командир моей роты принёс останки нашего автомата АК-74. Автомат мало того, что сгорел, его потом и танк переехал. Главная проблема была в стволе автомата: он был погнут, а выгибать приходилось, можно сказать, на коленке. Но автомат мы сделали, и он даже стрелял. Правда, точность и прицельность у него оставляли желать лучшего, но он же работал!

Когда на каких-то отдалённых заставах ломается оружие, для них это смерти подобно. Особенно, если это крупнокалиберный пулемёт или миномет «Василек», которые в основном и использовали для подавления противника.

Помню, отправишься на заставу, расположенную на вершине горы часов в шесть утра, а дойдёшь до этой точки только к вечеру. Поднимаешься по горной тропе, озираешься, как бы на мину не наступить или в засаду не попасть. Идешь «весь в мыле», по пути скидываешь теплую одежду, а когда до заставы рукой подать и бронежилет оставишь, но главное — инструмент и крупнокалиберный пулемет в разобранном виде за спиной тащишь. Наконец дошел, сил нет, темнеет, но надо работать. Мокрая, после подъема, от пота х/б, на ледяном ветру превращается в ледяной панцирь, заставляя с сожалением вспоминать об оставленном где-то на половине пути теплом бушлате.

Но время не ждет, надо все сделать до сумерек! Спускаться приходится уже в кромешной темноте. Люди, конечно, безумно были благодарны, потому что без исправного оружия невозможно было ни защищаться, ни вести боевые действия. Так что ремонтников оружия очень уважали и ценили. Нас было не много, тех, кто мог, справится с нестандартной задачей. Возможно, поэтому я был представлен к медали «За боевые заслуги».

Война такая штука, что никогда не знаешь, что ждет тебя впереди. Но и находиться в постоянном напряжении, никаких человеческих сил не хватит. Помню, был однажды случай. Едем на нашей ремонтной «летучке», «ЗИЛ-131», на задание. Видим, по дороге идут двое местных в форме «Царандоя» (народная милиция). Вдруг один из них резко скидывает с плеча гранатомёт, целится в меня. Я понял, что физически никаких действий предпринять не успею. Оставалось только наблюдать. В ту минуту для меня всё замерло. Ну всё, думаю, приехали! И вдруг этот человек подмигнул мне, опустил гранатомёт, и мы спокойно продолжили наш путь в некотором шоке.

Если вспомнить, поймать пулю можно было везде. Например, когда орудие отремонтировано, его надо испытать: стреляет или нет. А куда? По зелёнке, больше некуда. И тут раз — свист мимо ушей, шлепки металла по броне. Значит, с зелёнки снайпер работает. Одно время даже собирал эти кусочки свинца, вспоминая слова из песни Юрия Визбора: «…уже изготовлены пули, что мимо тебя пролетят…» Пуля, которая свистит, всегда летит мимо. Пулю, которая летит в тебя, никогда не услышать.

Госпиталь

В общем — везло и, хотя ранений не было, в госпитале я побывал. Эпидемии желтухи в Афганистане проходили, как правило, осенью. Людей косило массово. 25 октября 1988 г. заболел и я. Попал в Баграмский госпиталь. В госпиталях под каждую болезнь был свой модуль, но меня поместили в модуль для больных тифом, поскольку для больных гепатитом был уже переполнен. Мне повезло, потому что я был в палате, но так как больные все продолжали поступать, их располагали прямо на матрасах в коридоре. Прямо там ставили капельницы, кололи лекарства. Десять дней я отлежал в госпитале, на одиннадцатый с утра поставили последнюю капельницу, меня — на броню, и я снова был в полку с предписанием диетического питания, режима и так далее. Но какой уж тут режим да диетическое питание!

Красный день календаря

Это было как раз 7 ноября, в день Октябрьской революции. В полку на праздник решили устроить различные турниры, в том числе шахматный. Шахматам я научился, наблюдая за игрой взрослых мужчин, в старшей группе детского сада. От чего бы и не поучаствовать? К тому же призом за первое и второе место был набор продуктов: колбаса, сгущёнка, печенье и конфеты. Другими словами, стимул огромный. Участников было очень много, но так как играли по принципу: проиграл-выбыл, к полудню осталось четыре человека: два офицера, один вольнонаёмный и я.

Сначала я обыграл вольнонаёмного и уже с уверенностью, что сегодня будет пир, продолжал играть за первое место с майором-медиком. И вдруг произошёл разрыв снаряда. Осколком, «прошившем» фанерные стены модуля, ранило нескольких человек, наблюдавших за нашей игрой. Партия осталась незаконченной, праздник был испорчен.

Обстрел продолжался до ночи. «Духи» вели огонь с минометов, стреляли фугасными и фосфорными минами. Фосфорные мины опасны тем, что их невозможно потушить. Ногами и подручными средствами, «зажигалки» отбрасывались подальше от казармы. Потом, в темноте, сапоги ярко светились. Множество светящихся ног, снующих среди всполохов огня и грохота разрывов, со стороны выглядело как дискотека — «убойная» дискотека! Но об опасности никто и не думал, каждый выполнял свою чётко поставленную задачу. Следующие несколько ночей пришлось ночевать в окопах, вырубленных в горе, где одеялом служил — бронежилет, а подушкой — каска.

Письма

Сослуживцы старались привезти из Афганистана домой сувениры, небольшие подарки. Платок матери, электронные часы или браслет — отцу. Единственное, что мне удалось привезти оттуда — письма. Письма родных и друзей, весточки от которых, были счастливейшим событием и ожидались с особым нетерпением. Только сейчас, спустя 20 лет, понимаешь, какую ценность удалось сохранить. Ведь именно письма связывали с родителями, сестрой и близкими людьми, давали ни с чем не сравнимый всплеск радостных эмоций и навевали грусть и тоску по дому. Именно эти «заряженные» прямоугольники побуждали жить и бороться с трудностями и невзгодами!

Врезался в память один эпизод, связанный с моим другом Леонидом Лозовенко. Мы были одного возраста, но он уже был женат, когда его призвали, и жена его была беременна. И первым делом после рождения девочки жена прислала ему листочек, на котором была обведена маленькая ручка его дочки. И я видел, как слезы капали у него, когда он смотрел на этот листок и понимал, что он все готов отдать, за возможность хоть на миг прикоснуться, обнять ее. В подобные моменты приходит понимание всей хрупкости этого мира и осознание того, что всё это может просто оборваться на полуслове. Начинаешь очень остро ощущать ценность семьи и продолжения рода.

Даже спустя годы, перечитывая письма матери, с пожеланиями скорейшего возвращения домой и словами «Живем ожиданием твоих писем», ощущаешь переживания и тревогу, которыми они пронизаны. Каждое мое письмо нумеровалось, и велась подробная статистика их прихода. Трудно было объяснить, что даже когда выпадала свободная минута, и появлялся настрой, писать было просто не на чем! Поэтому, среди присланных мною писем, немало таких, которые написаны на клочках бумаги или старых «боевых листках».

А мой дядя, командир подводной лодки, Ю. В. Сохацкий, узнав, где я служу, посвятил мне и моим товарищам стихотворение «Письмо солдату»:

Афганистан, конечно, не конфета,

Стреляют гады, могут и попасть,

Ни разу в жизни не писал памфлета,

А вот, поди ж ты, набрела напасть.

Попал ты в самый кратер заварушки,

В далекий край истерзанной земли,

Уж ты давай, готовь получше пушки,

Чтоб снайперский огонь они вели.

Хочу, чтоб путь триумфом обернулся,

Скажу тебе, без всяких «ох» и «ах»,

Хочу, чтоб ты быстрей домой вернулся,

Живым, здоровым и при орденах.

А если в героизм не окунулся,

Наказ тебе, племянник, мой не нов:

Чтоб все равно скорей домой вернулся,

Живым, здоровым и без орденов.

Я убежден, не влюбишься в барханы,

Ведь вырос ты в прохладе и снегу,

А про зверье, которое — душманы,

Сказать открытым текстом не могу.

Я слышал, всех вас выведут с чужбины,

Там будут примиряться тет-а-тет,

А мы на коньяке настой рябины

При встрече разопьем а-ля-фуршет.

20.01.1988 г.

Письма позволяют заглянуть в прошлое, увидеть, о чем ты думал и размышлял, находясь там. В этом плане интересно письмо, которое я написал бабушке за две недели до моего 20-летия: «У нас здесь все по-прежнему, 50-ти градусная жара стала проходить, лето подходит к концу. Когда наш полк будет в Союзе — вопрос неопределенный, т. к. дорога Хайратон

— Кабул, считай, охраняется всего двумя полками: нашим и ДИГБ с Кабула. Сейчас, когда часть войск вывели, «духи» передислоцировались в зону ответственности наших полков и сейчас их здесь около трех тысяч человек. На наших пока не нападают, зато громят и вырезают посты и заставы «царандоя» и «хатовцев» (их аналог КГБ), пускают под откос их колонны с продовольствием и стройматериалами. Чем все это кончится, не знаю, но, похоже, наш вывод задержится до зимы. Сейчас готовим часть техники, имущество, жилые помещения к передаче Народной армии.

Хотя тут никакого толку не будет, и эта искусственная революция пойдет крахом. Для нас же эта война — бессмысленная трата тысяч жизней и миллионов рублей!»

Вот пуля пролетела и ага

Командир ремроты, старший лейтенант Кошелев В.Ю., оказался очень порядочным и мудрым человеком, постоянно заботился и обучал нас правилам самосохранения. «Как правило, люди гибнут в первые три месяца службы и — в последние. Сначала потому, что ничего не знают, в конце — потому, что полагают, что уже все знают!» — учил он нас. В конце любого инструктажа, он всегда повторял поговорку: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих». При нем в нашей роте не было ни одной потери.

Мне запомнился один товарищ из разведроты. Случайно ему в ногу попала шальная пуля. Ранение совершенно несерьёзное. Спустя пару месяцев он вернулся из госпиталя, и я заметил, что он хромает. Друг заверил меня, что всё нормально. А ещё через пару недель я узнал, что он умер от заражения крови. Казалось бы, шальная пуля — такая ерунда, а человек в итоге умер.

17 июня 1988 г., стоял я в наряде дежурным по парку. Выпускал из парка еще одного своего друга из разведки, механика-водителя БМП — Александра Синицу, и он рассказал мне, что придумал закрепить на броне большой зонт и так спасаться от жары. Это был наш последний разговор. Пуля попала в единственное не защищенное место водителя — голову.

Рядом с казармой располагалась санчасть. Перед входом в нее был устроен, длиной около 5-ти метров, деревянный настил. Когда происходили потери, убитых привозили в полк, устраивали на этом настиле, укрывая белой простыней. Иногда он был полностью занят.

Природа

Афганистан — это ожившее Средневековье. Они жили, словно в 14-м веке и это совпадало с их календарем, где шел 1368 год. И мулы, запряжённые в деревянные плуги, которыми пахали землю, не давали в этом сомневаться. Тем не менее, страна очень красивая. Красивая по-своему. Горы зацветали тюльпанами, когда наступала весна. Зрелище необыкновенное. Стоял, бывало, на посту, смотрел на всю эту невообразимую красоту и думал: «До чего хорошо! Как хочется вернуться сюда, когда здесь будет мир». Тюльпаны были разных оттенков, но преобладал красный. Целое море красных тюльпанов. К тому же, за один день можно было побывать в нескольких климатических зонах. Вроде, выезжал из пустыни, а к вечеру уже в ледниках, где люди тепла не видят.

Живы будем — не помрем!

С этими снегами связан интересный случай. Поднимались мы на нашей «летучке» на перевал Саланг. Дорога не только узкая, но еще безумно скользкая от выпавшего снега. С одной стороны — скалы, с другой — пропасть. Машины еле едут, скользят, того и гляди, в пропасть сорвутся. Впереди танк идет, дорогу прокладывает, забуксовавшим машинам помогает, ну и конечно, колонну охраняет. И вдруг сошла лавина. Мы остановились, обрадовавшись тому, что нас не задело. Смотрим, а танка-то нет, только гора снега. Понадеясь на удачу, стали раскапывать то место, где был танк. Оказалось, что танк не снесло. Танк не снесло, но мужики-то в нём переживают! Они же откопаться не могут! Откопали мы их спустя часа четыре. Вылезли они чумазые, но счастливые.

Сейчас я рассказываю об этом с юмором, а тогда, когда это происходило, было совсем не до улыбок. Однако, нельзя не сказать, что было действительно забавно смотреть на тех чумазых ребят.

Трудности климата

Весной в воздухе иногда появлялось что-то, похожее на мошкару. Как только такая букашка кусала, на месте укуса появлялся большой красный след. Потом это место начинало гнить. Чаще всего на вылеченных местах оставались чёрные пятна.

Дело в том, что там, в Афганистане, любая царапина начинала гнить. И гниение это расширялось, увеличивалось, а в итоге — солдаты и получали заражение крови. Самым доступным способом лечения было постоянное вскрытие раны — больно, но эффективно. Именно так многие лечились.

Крыс там были целые полчища, а отдельные экземпляры достигали размеров жирного кота. В караульном помещении было страшно спать, потому что крысы копошились на фанерных потолках, и казалось, что потолок вот-вот не выдержит и вся эта визжащая масса свалится прямо на тебя!

Вши, болезни, страдания, голод — неизменный атрибут любой войны.

Война войной, а обед — по расписанию

Кормили отвратительно. Постоянные щи из консервированной капусты, которые жутко воняли, да каши. Манка, перловка, пшенка, редко рис и гречка. Если, например, не успел поесть пшенку пока она теплая, она слипалась в такой плотный комок, что ложку из котелка не выдернуть. Готовили их явно на воде, да и тушенку на кухне не докладывали. Иногда давали картошку. Поступала она в трехлитровых банках, плавая в той же воде, в которой была сварена несколько лет назад. Белый хлеб был большой редкостью. Но и он чем-то был обработан для очень длительного срока хранения.

Поэтому в командировки, на боевые задания, уезжали с радостью! Провизию на складе, согласно нормам расчета, получишь и вкусная еда обеспечена!

Раз в месяц выдавали денежное довольствие. От 17 до 27 рублей чеками, в зависимости от должности и звания. Все тратили в полковом магазине на леденцы, печенье и сгущенку. Хватало на 2–3 дня.

Если нормальную картошку и репчатый лук иногда можно было раздобыть, то фрукты довелось один раз, на Новый год, поесть. Новый командир роты на собранные с нас деньги у местных на базаре купил.

Перед выходом

Очень тяжело было в самом конце, когда очередной призыв уволился, а нового призыва не было. Вышло, что меньшему количеству людей надо было выполнять те же задачи, что и раньше. В караул стали ходить только две роты вместо трех — разведка и наша ремрота. Я был тогда уже на должности заместителя командира взвода, в звании сержанта,

в которое произвели еще летом, сразу из рядовых.

Поставили меня дежурным по роте. Как оказалось потом — бессменным. Дневального только одного дали, да и того через четыре дня забрали — настолько не хватало людей. Ночью спать нельзя, а днём не удавалось — то выдать оружие надо, то принять. Даже если днем ложился, мозг не отключался, постоянно контролировал происходящее вокруг — шумы, хождение людей, их разговоры. Будить меня не было никакой надобности. Как только появлялась необходимость открыть оружейную комнату или выяснить какой-то вопрос — сам вставал, шел и делал. Люди от усталости валились с ног. В связи со сложившейся ситуацией по полку вышел приказ: «Никаких ночных передвижений», что, конечно, облегчало мне задачу по охране роты. Ответственность свою, за «мертвым» сном спящую роту, я прекрасно понимал! Случись что — я последняя инстанция, охраняющая их жизнь!

Моим личным оружием был ручной пулемёт Калашникова. Я ставил напротив входной двери в казарму стол, на стол — пулемёт. Свет везде погашен. Патрон — в патроннике, пулемёт снят с предохранителя. И, держа пальцы на спусковом крючке, я всю ночь сидел за этим столом. Любой, кто вошёл бы в дверь, был бы немедленно убит, потому что весь полк знал — ночью ходить нельзя! И это был единственный вариант не пропустить врага.

Домой, в Союз!

Это продолжалось одиннадцать дней подряд. И когда по утру мы, наконец, погрузились, выстроились колонной и тронулись в путь на Термез, можно было расслабиться. К сожалению, не получилось. Начались безумные головные боли, сознание по-прежнему не отключалось и не давало забыться сном младенца. А после того, когда ночью, при прохождении перевала Саланг, открыв глаза — будто кто-то толкнул, я с ужасом увидел, что водитель спит, свет фар растворился в темноте пропасти и передние колеса уже на обочине — от сна вообще следа не осталось! Резко вывернув руль и сказав пару «ласковых» слов водителю-рядовому Урмонову, подумал — явно ангел хранитель помогает.

По пути, в последний раз всматривался в дорогу, пытаясь сохранить в памяти картины покидаемой страны. Вот, слева, тянется нитка топливного трубопровода, а справа, останки наших автомашин и бронетехники. На некоторых участках дороги, груды обгоревшего и искореженного металла достигают километровой длины. Вот, внизу ущелья, лежит многотонная не взорвавшаяся авиационная бомба, и быстрая горная речка, разбиваясь об нее, образует облако брызг. А вот стоит памятник нашему погибшему солдату. По дороге их много, одиночных и групповых. Стоят и как бы говорят: «Не забудьте о нас и наших семьях». Невольно приходит мысль, а что с ними станет после нашего ухода?

Пусть приснится: водки таз и от Язова приказ

Постояв пару недель в Пули-Хумри, ожидая, когда подтянутся остальные войска, 7 февраля двинулись на Термез. Переночевав на берегу Аму-Дарьи, утром 8 февраля, захлестываемые радостными эмоциями, мы пересекли границу, пройдя по знаменитому мосту! Мосту между разными жизнями.

Встречающих было не много, в основном это были родители ребят из Узбекистана. Они сидели вдоль дороги, пристально вглядываясь в лица проезжавших солдат. В руках у них были картонные таблички с именем своего ребенка и номером войсковой части, где он служил. Каждое утро они приходили к границе в ожидании встречи с сыном. Наблюдая за периодически происходившими встречами, когда отцы, не в силах сдержать своих чувств, чуть не душили в своих объятьях не по годам повзрослевших сыновей, комок подкатывал к горлу и невольно наворачивалась слеза.

Прошло еще полтора месяца, но уже совсем другой службы. Наконец, 28 марта выходит долгожданный приказ об увольнении. То, что на следующий день я окажусь на борту транспортного самолета, идущего на Москву, даже в голову не могло прийти!

Приземлились ночью на Чкаловском аэродроме. Темно, холодно, снег идет. А одеты-то все по-летнему и до первой электрички — часа четыре. Но мысль, что служба кончилась и совсем скоро увидишь родных, грела лучше любой одежды. От Казанского вокзала до дому ноги сами несли. Немногочисленные прохожие с удивлением смотрели в след, на явно не по сезону одетого, молодого загорелого человека в странной военной форме. Квартира, дверь, звонок: «Здравствуйте мои дорогие, я вернулся!»

Эпилог

В своих воспоминаниях я умышленно рассказал только о своих впечатлениях и эмоциях, моем изменившемся восприятии окружающего мира. Война — это не боевик с постоянными перестрелками. Любой бой скоротечен, а победитель заранее не известен. Гораздо важнее выиграть бой с самим собой. Победить в себе страх, трусость, подлость, предательство и другие слабые стороны, присущие человеку. Именно от результатов этой внутренней битвы отдельно взятого солдата и зависит общий исход сражения. Афганистан мы покинули с гордо поднятой головой!

Афганистан разделил всю мою жизнь на две части: «до» и «после». Из того периода я извлёк много жизненного опыта. Я не знаю, кем бы я был, чем бы я занимался, если бы не прошёл войну, и я ни о чём не жалею.

Воспоминания об Афганистане не давали покоя, потребность в общении с теми, кто прошел это пекло, и оказание помощи тем, кого коснулась эта война, вылилось в создание в 1990 году Объединения ветеранов войны в Афганистане Бауманского района, председателем которого меня избрали. На моих глазах разворачивались судьбы людей, жизнь которых складывалась по-разному. Но это уже совсем другая история.

Декабрь 2008 года.

В подготовке текста воспоминаний оказала помощь Ендро Елизавета Николаевна, студентка 1-го курса Гуманитарного факультета Московского авиационного института (государственного технического университета)