ПЕРВЫЕ 4000 МЕТРОВ

ПЕРВЫЕ 4000 МЕТРОВ

Прежде чем заниматься проблемами научных исследований, надо было испытать ба­тискаф на глубине 4000 мет­ров. Почему не на большей глубине? Дело в том, что изготовленный с величайшим тщанием корпус батискафа был все же литым, а литая сталь не так прочна как кованая. Готовую сферу исследовали с помощью радиодефектоскопа. На одном участке корпуса было обнаружено большое количество раковин. Сочтя это опасным, Пиккар и Косинс вырезали этот участок и заменили его конической пробкой; в целом, по их расчетам, сфера должна была выдерживать давление, соответствующее глубине 4000 метров. Естественно, что и все остальное оборудование пришлось рассчитывать — сначала под руководством Гемпа, а потом Вильма — на ту же глубину.

Когда мы покидали тулонский порт, «Эли Монье» или какое- нибудь другое транспортирующее судно доставляли нас в район погружения; батискаф, при всех его достоинствах, не был при­годен для буксировки с приличной скоростью: быстрому ходу мешала сама его форма — сфера, подвешенная под поплав­ком,— которая была далеко не обтекаемой. Ну, а раз буксировка батискафа из Тулона в Дакар представлялась делом сомни­тельным, мы решили доставить его на борту грузового судна. И вот в декабре 1953 года мой «корабль» бесцеремонно изъяли из родной стихии и погрузили на борт «Дива». Мы и в дальнейшем всегда прибегали именно к такому способу транспор­тировки, и признаюсь, что это всякий раз задевало, мое самолюбие.

Наш запас бензина перевозило нефтеналивное судно, а на борту «Эли Монье», тоже отправившегося в Дакар под командованием капитана Ортолана, одного из моих друзей, находились наши неразлучные спутники — аквалангисты. Мы с Вильмом вылетели в Дакар 30 декабря, покинув Францию перед самыми праздниками. Но моряки всего мира — а теперь также и лет­чики — привыкли проводить праздники вдали от дома, а нас с Вильмом к тому же чрезвычайно радовала предстоящая ра­бота, так что мы не расстраивались.

В Дакарском аэропорту нас, несмотря на ранний час, встречали заместитель командира военно-морской базы и флагман­ский механик военно-морского флота. Много лет прошло с тех пор, но я. все еще с волнением и признательностью вспоминаю прием, который они нам оказали; радушие Каретта и Фиакра, сразу предложивших нам свою поддержку, а также помощь их инженеров и техников, мы особенно оценили позже, когда ад­мирал дал нам понять, что батискаф в Дакаре — гость отнюдь не желанный. Мы с Вильмом недооценивали последствий неуда­чи, постигшей Пиккара и Косинса всего за шесть лет до нашего появления в Дакаре; с тех пор здесь не доверяли батискафу и тем безумцам, которые собирались на нем погружаться.

Первой нашей заботой были официальные визиты. Обычно такие встречи сопровождаются обменом любезностями, но про­ходят скучно и утомительно. Каждый с нетерпением ждет, что­бы прошли наконец положенные минуты и можно было попрощаться. Да, мы с Вильмом уже привыкли к тому, что нас считают личностями странными и стараются как можно скорее от нас избавиться. При встрече с адмиралом не прошло и несколь­ких минут, как он выдвинул ящик стола, достал оттуда пачку бумаг и сообщил неприятную новость:

— Через несколько дней задуют пассаты. Ознакомившись с метеорологическими данными о зимних пассатах за последние несколько лет, вы поймете, что вам не удастся отбуксировать свой батискаф в намеченный район — это в 120 милях от берега.

Военно-морская база Дакара — хорошо смазанный механизм, колесики которого вращаются слаженно и послушно. Мы для него были чуждыми элементами, претендующими на под­держку и помощь. Конечно, мы не какие-нибудь авантюристы, а офицеры французского флота, но для адмирала наше пред­приятие имело одну неприятную сторону. Дело в том, что пред­стоящим погружением интересовался весь мир, по крайней мере все крупные газеты. Будет ли погружение успешным? На карту была поставлена репутация флота. Может быть, лучше не рисковать? Может быть, использовать наступление сезона пассатов как удобный предлог для отмены операции и отослать домой беспокойных гостей? Наскоро просмотрев метеорологические сводки, мы с Вильмом заверили адмирала, что сделаем все возможное — и даже невозможное — для успеха своего начина­ния. Наш энтузиазм как будто произвел на адмирала благопри­ятное впечатление. Скоро он поднялся, давая понять, что визит окончен, и мы, простившись, покинули его кабинет.

Двое суток спустя в Дакар прибыл «Див», а за ним и «Эли Монье». Экспедиция была укомплектована почти полностью — почти, потому что у меня пока не было «экипажа». В сущности, говорить о «моем экипаже» было еще рано. Ведь официально командиром батискафа меня не назначали, да и командовать мне было некем. В море я представлял собой нечто вроде пирата. Такое положение дел сохранялось до 1959 года.

Устав, по-видимому, сопротивляться моим домогательствам, министерство в 1953 году прислало мне в помощь двух старшин и главстаршину Роста. Роста был электрик и раньше служил на подводных лодках; я впервые увидел его за несколько дней до отъезда из Тулона.

Я тогда и не догадывался, что услугами этого бесценного специалиста мне предстояло пользоваться еще восемь лет. В Дакар его доставил гидросамолет военно-морского флота, ко­торый чаще ремонтировался, чем летал, и потому прибыл сюда только 9 января. И военный человек подвержен превратностям судьбы. Вслед за Роста появились и подчиненные ему старши­на-механик и старшина-торпедист.

По-настоящему испытать батискаф можно только в открытом море. Мы привели батискаф в рабочее состояние и решили до запланированного погружения на 4000 метров совершить пробное погружение на меньшую глубину. Особенно ратовал за это Вильм. Он уже участвовал в нескольких глубоководных погружениях, однако всякий раз мы возвращались на поверхность, не коснувшись дна. Несколько раз батискаф зависал мет­рах в пятидесяти над песчаным дном, но в тот единственный раз, когда на глубине 1100 метров батискаф совершил посадку, со мной был не Вильм, а Кусто.

Я все еще во всех подробностях помню погружение 21 января 1954 года. Мы спускаемся в сферу, задраиваем люк. Суетят­ся члены палубной команды. Поодаль покачиваются наш бук­сир «Тенас» и «Эли Монье». Неизбежная заминка — на сей раз не удается снять заглушку клапана поплавка,— задерживает погружение на час. Наконец все готово; открываем клапан, вы­пуская из поплавка полсотни литров бензина, тотчас же заме­щенных забортной водой, и потяжелевший «ФНРС-ІІІ» исчезает в волнах. Над нами по поверхности моря, еще не потревожен­ного пассатами, медленно разливается радужное пятно. Погода нам благоприятствует. Что ж, тем лучше! Вода за иллюминаторами темнеет быстрее, чем в Средиземном море. На глубине 50 метров она уже черно-зеленая. С помощью гидроакустической аппаратуры связи передаю на поверхность, что у нас все идет нормально. Ответ почти не слышен — возможно, мешает густой планктон, бесчисленными точками вспыхивающий под лучами наших прожекторов.

У иллюминатора — Вильм. Слышу, как он восхищается:

— Ах, какая медуза!

На глубине 300 метров сменяю его. Вот промелькнули какие- то странные рыбы; теперь навстречу нам поднимается под уг­лом примерно 30° великолепная светящаяся лента, и наша фотокамера запечатлевает роскошную радужную расцветку сифонофоры. Этот снимок будет самым «ярким» свидетельством нашего сегодняшнего погружения. Мы, впрочем, и не строим ни­каких иллюзий относительно научной ценности наших океано­графических наблюдений, ведь это только начало. Моя задача на сегодня — освоить управление батискафом в новых услови­ях, а задача Вильма — проверить работу всех: бортовых сис­тем. Претензий к ним не возникает, если не считать одну упрямую лампу-вспышку, которая должна хотя бы короткими молниями пронзать мрак, окружающий зону действия про­жекторов, но упорно отказывается работать.

Я с нетерпением дожидаюсь появления какого-нибудь диковинного чудища. Любопытство разгорается. Даже сейчас — а я пишу эти строки много лет спустя — я помню это ощущение, остроту которого не притупили многочисленные погружения. Да что помню! Даже сейчас я его испытываю при каждом глу­боководном погружении: любопытство, смешанное с ощущени­ем, что я вот-вот обнаружу, застигну врасплох и сфотографирую какое-нибудь сказочное животное, например гигантского спрута.

В тот день встреч у нас было немало. Через несколько часов после того, как мы покинули поверхность, батискаф лениво закачался на гайдропе, в десятке метров от дна. Несколько акул нанесли нам визит, желая осмотреть этот, как они, наверное полагали, обломок нового кораблекрушения. Затем, нелепо ступая, явились два огромных краба.

Мы довольно долго провисели над дном; я не отрывал глаз от иллюминатора, а Вильм, сидя у меня за спиной, делал за­писи.

Торопиться было некуда. Охлаждаясь, бензин в поплавке сжимался, освобождая место новым порциям забортной воды, и батискаф, постепенно тяжелея, приближался ко дну.

— Попробуем выяснить, что с лампой-вспышкой,— предло­жил Вильм.

Ящик с батареями лампы-вспышки находился за выдвиж­ной панелью с индикаторами. Вильм осторожно потянул па­нель: случайное замыкание могло вызвать сброс балласта и преждевременное возвращение на поверхность. Я взялся за ко­робку с батареями и почувствовал, что она сильно нагрелась. Все же мне удалось вытащить ее из гнезда, и я тут же уронил ее на пол. Вильм задвинул панель, нагнулся к коробке и от­крыл ее. По батискафу распространился удушливый запах ды­ма. Мы переглянулись: пожар на борту?

— Само погаснет! — успокоительно сказал Вильм, однако не поленился проверить содержание окиси углерода в воздуха: как-никак мы им дышали. Состав воздуха оказался нор­мальным.

Глядя на коробку, мы оба испытывали желание любой це­ной избавиться от нее, сбросить ее за борт. Но, разумеется, это было невозможно. Несмотря на тонны воды, окружающие ба­тискаф, огонь на борту его — опаснейший враг. Малый объем сферы исключает возможность применения огнетушителя — он отравил бы воздух в батискафе. К счастью, вероятность возник­новения пожара весьма невелика. В дальнейшем, обдумав са­мые различные способы решения проблемы, мы пришли к мыс­ли снабжать членов экипажа индивидуальными кислородными масками. Но я забегаю вперед.

Как и предвидел Вильм, огонь погас сам собой, и больше ни­каких происшествий в тот день у нас не было. Когда истек на­меченный срок, я отдал гайдроп, и облегченный батискаф тут же устремился вверх.

Одним из достижений этой небольшой вылазки было психологическое воздействие ее успеха на окружающих. Мы убедились в этом, как только возвратились в Дакар: нас уже не считали ненормальными. Энтузиазм наших коллег помог нам за двое суток подготовить батискаф к новому, теперь уже глубоко­водному, погружению без экипажа. Самой трудоемкой опера­цией при подготовке был демонтаж двигателей и наружных аккумуляторов, питающих прожекторы, и замене их дополни­тельным количеством сбрасываемого балласта.

Эта замена доставила нам немало хлопот. Особенно трудно было с герметизацией штепсельных разъемов. Позже, при строи­тельстве «Архимеда», мы отказались от идеи сбрасывать акку­муляторы, но при работе с «ФНРС-ІІІ» она еще казалась нам весьма привлекательной. Суть ее заключалась в том, что в слу­чае аварии можно было, пожертвовав аккумуляторами, значи­тельно ускорить подъем на поверхность. Но так как для проб­ного погружения без экипажа прожекторы, а значит, и аккуму­ляторы, были совершенно не нужны, нам не хотелось рисковать ими, и мы решили заменить их балластом, который в случае аварии можно будет сбросить; не сбрасывать же на дно ценные аккумуляторы! Вот эта-то замена аккумуляторов простым бал­ластом, а также установка и налаживание аппаратуры автома­тического подъема батискафа, которую мы уже применяли при погружении без экипажа на 1500 метров, и заняли у нас двое — всего только двое! — суток.

В воскресенье на рассвете «Эли Монье» и «Тенас», буксиро­вавший батискаф, вышли в море. На сей раз, в подтверждение прогнозов, задул пассат. Скорость ветра достигала четырех —- пяти метров в секунду. Мы очень быстро убедились, что макси­мальная скорость хода, на которую мы можем рассчитывать,— 2,5 узла; между тем, чтобы добраться до ближайших участков, где глубина достигает 4600 метров, нам предстояло пройти 160 миль. В лучшем случае погружение могло состояться во вторник утром. Мы знали, что предстоит немало хлопот, но да­же не представляли, какие испытания нас ожидают.

Едва лишь берег скрылся из виду, как нам пришлось остановиться. И все из-за проклятого предохранителя! Опасаясь акул, мы решили при подготовке к погружению обойтись без услуг аквалангистов. Поэтому еще до выхода в море с горловин балластных бункеров были сняты скобы-держатели, и дробь удерживалась только электромагнитами; но емкости наших ак­кумуляторов не хватало для столь длительного питания элек­тромагнитов, и, подвесив на буксирный трос электрический ка­бель, мы постоянно подзаряжали их с борта «Тенаса». И вдруг мы обнаруживаем, что ток в цепи подзарядки упал до нуля! Пришлось нам с Вильмом и матросами садиться в надувную лодку и, чуть ли не барахтаясь в воде, плыть к батискафу. Не без труда отдраив люк шахты, а затем сферы, мы выяснили, что на борту батискафа просто-напросто перегорел предохрани­тель.

Через час — новая неполадка, и снова нам пришлось мок­нуть: на этот раз кабель питания аккумуляторов вообще пере­резало. Напрашивалось решение отказаться от постоянной под­зарядки, выключить электромагниты и поставить на место скобы-держатели. За дело взялись аквалангисты: одни заня­лись скобами, другие, вооружившись баграми, следили, не по­явятся ли акулы. Наконец мы снова двинулись в путь.

В три часа ночи меня подняли с койки. Буксирный трос вышел из носового полуклюза батискафа, и наш «ФНРС-ІІІ» рисковал перевернуться, так как трос тащил его теперь прямо за рым в средней части корпуса. Буксир, естественно, остано­вили, и палубная команда попыталась исправить положение. Надо было всего-навсего закрыть планку полуклюза, но волна была довольно высокой, прожектора только слепили матросов, и нам пришлось ждать наступления утра. Мы теряли драгоцен­ное время... Наконец в десять утра, в понедельник, двинулись дальше. Но уже через несколько часов пришлось снова остано­виться — лопнул буксирный трос. Между тем наступили сумер­ки. Чтобы не потерять батискаф, «Эли Монье» и «Тенас» всю ночь по очереди освещали его прожекторами.

К десяти часам утра — это уже вторник! — последствия ава­рии были устранены, и «ФНРС-ІІІ» снова взяли на буксир, но к этому времени мы не прошли и половины пути. Может быть, разумнее было бы повернуть назад? Обсуждаем этот вопрос на мостике «Эли Монье», запрашиваем мнение Боша — командира «Тенаса». Тотчас приходит ответ: «Мы получили задание и по­стараемся его выполнить». Как же не сделать все, что от тебя зависит, когда пользуешься такой поддержкой товарищей! Можно считать, что этим ответом капитан Бош обеспечил успех погружения.

Своей категоричностью ответ этот, по-видимому, расположил к нам даже судьбу, и весь день и ночь прошли без инцидентов. В среду утром мы достигли района погружения. Глубиномер показал 4600 метров. Еще несколько переходов на резиновой лодке — и, несмотря на довольно сильное волнение, аквалан­гисты берутся за работу. В 12 часов 7 минут батискаф пошел на погружение. По вычислениям Вильма, он должен вернуться на поверхность через три часа. Стоя на мостике «Эли Монье», мы с волнением вглядываемся в волны. В небе кружит гидро­план дакарской базы. На часах — 15 часов с минутами. Бати­скафа нет. А что если он вообще не вернется? Нам останется только исчезнуть, постараться, чтобы о нас поскорее забыли. И вот в 15 часов 10 минут с гидроплана сигналят: «Батискаф на поверхности!» Убедиться в том, что он достиг заданной глубины, можно только по показаниям глубиномера в сфере, и на этот раз мы с радостью занимаем свои места в надувных лодках.

Аквалангисты словно забыли, что еще нынче утром вокруг них кружили барракуды. «ФНРС-ІІІ» лениво покачивается на волнах. Мы так спешим, что не можем дождаться, пока закон­чится продувка входной шахты, открываем верхний люк и вручную вычерпываем воду, оставшуюся на дне шахты,— почти метр воды! Барахтаясь в ней, я наполняю парусиновое ведро и передаю его Вильму, который от волнения и спешки половину воды выливает мне на голову. Разумеется, мы не замечаем, как все это смешно. И вот — глубиномер; он показывает 4100 метров. В сфере совершенно сухо. Трудно описать наше удовлетворение. Мы усаживаемся на свои места и, оглядывая тесное, так хорошо знакомое нам помещение, наслаждаемся сознанием своего успеха. Работа выполнена, осталось сделать сущие пустяки.

Впервые в истории аппарат, не связанный с поверхностью, опустился на глубину свыше 4000 метров. Теоретически наше достижение должно оставаться в секрете. Берем курс на Дакар. На борту «Эли Монье» и «Тенаса» царит всеобщее воодушевле­ние. Однако инциденты; связанные с буксировкой, не были за­быты: возвратившись в порт, мы принимаем меры к тому, что­бы они не повторились, и в дальнейшем транспортировка бати­скафа обычно проходила без затруднений.

В любом бортовом журнале можно найти упоминания о сот­нях незначительных событий, из которых складывается по­вседневная жизнь корабля. Со временем я начал отдавать себе отчет в том, что трудности, с которыми мы столкнулись между 21 января и 15 февраля, были, в сущности, не так уж серьезны. В далеком Париже, возможно, были люди, заинтересованные в том, чтобы мы вообще не погружались. Среди телеграмм, ко­торые я получал, были и такие, которые настойчиво требовали от меня предельной осторожности. Тем не менее 15 февраля мы с Вильмом были готовы к погружению на 4000 метров. Среди сопровождавших нас судов был «Ботан Бопрэ», на борту которого находились репортеры радио и газет, намеревавшиеся передавать сообщения о нашем погружении.

Не обошлось, конечно, без инцидентов. Один из аквалангис­тов случайно замкнул батарею, отчего сработал электромагнит, удерживавший балласт в бункерах. Если бы запасливый Вильм не погрузил в свое время целую тонну дроби на борт «Эли Монье», пришлось бы нам всем — и журналистам в том чис­ле — возвращаться в Дакар. На надувных лодках мы в не­сколько приемов перевезли на борт батискафа дополнительный балласт.

Наконец я затягиваю последние гайки на задраенном люке, а Вильм занимается обычной проверкой оборудования. С борта «Эли Монье» просигналили, что надувные лодки отвалили от батискафа.

— Пошли?

— Пошли.

Мы давно научились обходиться без лишних слов; за спи­ной у нас было немало трудностей, бывали и радостные мину­ты, и мы понимали друг друга без слов. Судьба наша была в наших руках: пока мы на поверхности, четырехкилометровый слой воды отделяет нас от опасной цели. Одно движение ру­ки — и батискаф пойдет на погружение. Мы вполне доверяли «ФНРС-ІІІ», и не страх заставлял нас медлить; просто эти се­кунды сами по себе были для нас наградой за долгий труд. Сколько лет мы их ожидали! Да и любопытство одолевало: первыми спуститься в сокровенные глубины — шутка ли! Что мы там увидим? Наверное, ничего особенного.

Задраены люки, заполнена водой входная шахта, батискаф погружается. Погружается и радиоантенна, и в динамике за­молкает голос нашего товарища. 10 часов 8 минут. Мы заняты теперь исключительно наблюдением за приборами и — через иллюминаторы — за морем. Ползет вверх стрелка глубиноме­ра: 40 метров, 50... За иллюминатором наступает ночь. Ско­рость погружения достигает 30 сантиметров в секунду или, иначе говоря, примерно 1,1 километра в час. Нам, собственно, торопиться некуда. В нашем маленьком шаре все спокойно. Ба­тискаф кажется неподвижным. Тишину едва нарушает успокои­тельное шипение кислорода в редукционном клапане. Несколь­ко лампочек освещают пульт управления и шкалы измеритель­ных приборов. Мы по очереди переодеваемся — наша одежда промокла во время перехода на надувной лодке, но мы предусмотрительно захватили с собой сухие вещи. За иллюминатором движется планктон со своим обычным кортежем из креветок и сифонофор. В 11 часов 30 минут глубиномер показал 2000 метров. Чтобы замедлить погружение, сбрасываю тонну балласта: четыре бункера с дробью опустели в течение каких-нибудь полутора минут. Мы уже побили свой прежний рекорд, но пока не видим ничего нового: все тот же планктон и те же симпатичные розовые креветки, вычерчивающие в свете наших прожекторов поблескивающие узоры.

Полдень. Глубина — 3000 метров. Передаю сообщение по гидроакустической связи, но ответа не получаю: наш миниа­тюрный приемник пока еще далек от совершенства. Сбрасываю еще тонну балласта. «ФНРС-ІІІ» застывает на месте. Скорость погружения — ноль. Температура воды за бортом 5°, темпера­тура бензина в поплавке 13°. Через несколько секунд бензин охладится, и батискаф снова пойдет вниз. Проверяем все стыки и сальники. Небольшая течь обнаруживается только в одной из трубок глубиномера; время от времени с глубиномера срывается капля масла, падающая прямо на голову сидящему возле иллюминатора. Пусть неудачник плачет!

12 часов 27 минут, глубина — 3300 метров. Немного спус­тя — 3500. Мы внимательно следим за приближением дна и регулируем скорость погружения, время от времени сбрасывая небольшие количества дроби. Мне бы не хотелось, чтобы «ФНРС-ІІІ» погрузился в ил, как это случилось с «Триестом» в Адриатике. Давление воды — 380 атмосфер. Эхолот не работает. Испортился? Нет, просто он устроен так, что начинает ра­ботать, когда до дна остается 200 метров; по-видимому, пока что дно еще слишком далеко.

И вот перо эхолота как будто коснулось бумажной ленты; да, легкий след. Приглядываюсь повнимательнее, жду. Да, вот уже образуется сплошная линия. Сомнений нет — приближаем­ся ко дну. Засекаю время: 12 часов 55 минут, до дна 200 метров. Обмениваемся несколькими короткими фразами

Вильм не отрывается от иллюминатора; я снова уменьшаю ско­рость. Вместе с бензином вес батискафа — около 90 тонн, его Отрицательная плавучесть должна составлять около 20 кило­граммов. Наступает волнующий момент. Часы показывают 13 часов без нескольких секунд, приближается время сеанса связи. Глубина по моим расчетам 3920 метров. Товарищи на­верху, конечно, с нетерпением ждут наших сообщений. Без ко­лебаний передаю: «V-40», что означает: «На борту все в поряд­ке, глубина 4000 метров». Неважно, что на самом деле мы до­стигнем этой глубины лишь через несколько минут. Эхолот показывает 40 метров, потом 30.

— Вижу дно! — сообщает Вильм.

Заглянув в иллюминатор через его плечо, я тоже вижу по­степенно приближающееся беловатое пятно. Батискаф останав­ливается, уравновешенный гайдропом. Три года трудов привели нас в этот уголок нашей планеты, на дно, покрытое, видимо, мелким песком и усеянное ямами и холмиками, природа кото­рых пока остается нам неизвестной. Сколько тайн еще пред­стоит раскрыть! В 13 часов 30 минут снова передаю: «V-40— V-40». Радость наша не знает границ, но вслух мы ее не выра­жаем. В 1954 году я написал следующие строки по поводу открывшегося нам зрелища: „...мы добрались до нее, до нашей надежной, твердой, верной земли. Она избавила нас от неопределенного чувства тревоги, которое с самого начала погруже­ния давило на нас, несмотря на всю нашу подготовку. Хотя ни один из нас не говорил об этом вслух, во время спуска мы оба чувствовали себя подавленными: ведь стены мрака, меж кото­рых мы метр за метром скользили вниз, скрывали враждеб­ный нам мир, пусть даже и отделенный от нас стальным корпусом».

Мы включили двигатели, рассчитывая обследовать дно. Вне­запно в зоне, освещенной прожекторами, показалось нечто по­хожее на роскошный тюльпан; вот он приблизился, и мы его сфотографировали. Позже специалисты разъяснили нам, что мы встретили нечто вроде губки. Двенадцать лет спустя, когда я совершал погружение на «Архимеде» совсем в другом районе, случай помог мне сорвать один из этих «тюльпанов».

Вскоре состоялась еще одна встреча.

— Акула,— говорит Вильм. Правильнее было бы сказать «рыба из породы акул», но мы тут одни, и биологи нас не слы­шат, так что можно себе позволить пренебречь научной терми­нологией. Несколько раз фотографируем этого большого добро­го пса, сторожащего свои владения. Еще какое-то время он по­качивается перед нами, потом, удовлетворенный осмотром ба­тискафа, исчезает в ночи.

Становится очень холодно. Температура воды 3°, и 9 санти­метров стали, отделяющие нас от нее, дышат холодом, точно ледяная стена. Уже около 14 часов! Но мы надеемся увидеть еще кого-нибудь. Внезапно над нашими головами раздается - словно удар грома. Мы переглядываемся. Вода за иллюминатором погрузилась во мрак.

— Видимо, сорвались аккумуляторы прожекторов,—гово­рит Вильм.

И действительно, облегченный на 1200 килограммов батискаф начинает подниматься. Включаю эхолот. Он показывает, что дно удаляется: 10 метров, 15... Вильм проверяет предохранитель — он перегорел.

— Видимо, в электромагнит проникла вода,— предполагает он.— Слишком большая сила тока... Проверим в Дакаре.

Я достаю завтрак. Вильм чем-то удручен. Я вызываю его на разговор, и он признается, что огорчен тем, что ему придется расстаться с батискафом. Это его последнее погружение — «ФНРС-ІІІ» сдан в эксплуатацию, и строителю на нем уже нечего делать. Человеку не дано предвидеть будущее, и мы не знали тогда, что семь лет спустя нам доведется снова работать вместе плечом к плечу и пережить немало незабываемых часов во время испытаний «Архимеда», от начала и до конца скон­струированного и построенного Вильмом.