В ГРЕЦИИ И НА МАДЕЙРЕ

В ГРЕЦИИ И НА МАДЕЙРЕ

И все же мы нередко погружались близ Тулона, подчас на глубину не более 1000—2000 метров. Тем, кому такая эксплуатация «Архимеда» ка­жется нерентабельной, скажу, что именно экономические соображения не позволяли нам часто пускаться в дальние экспедиции к глубоководным районам: подобные экспедиции обходятся дорого, а бюджет океанографов ограничен. Лишь некоторая часть его расходуется на освоение новых рубежей: в основном же приходится субсидировать верные классические методы исследования, без которых пока не обойтись. Бати­скаф — лишь одно из многих орудий на службе океанографии.

Так, в США имеются аппараты, способные достигать глуби­ны 1000 и даже 3000 метров. Они доказали свою эффектив­ность во время недавних поисков атомной бомбы, упавшей в море в районе Паломареса. А Франция таких аппаратов, рас­считанных на средние глубины, не имеет. Одним из планов Кусто предусмотрено создание новой модели «ныряющего блюд­ца», которое могло бы погружаться на глубину до 3000 метров. То «ныряющее блюдце», которым Кусто располагает сейчас, погружается не более чем на 300 метров, и если хочешь загля­нуть глубже, приходится пользоваться «Архимедом». Впрочем, и после постройки нового «блюдца» мы без работы не останем­ся : у океанографии еще почти все впереди.

Да и список ученых, желающих воспользоваться услугами Архимеда», непрерывно удлиняется; среди них есть и ученые-женщины. Так, 10 февраля 1966 года Фробервиль имел честь Доставить в морские глубины госпожу Троицкую.

Валерия Алексеевна Троицкая, выдающийся специалист в своей области, занимается проблемами земного магнетизма. Не­сколько лет она сотрудничала с профессором Сельцером. Совет­ская станция на севере Архангельской области и французская станция на острове Кергелен занимаются сходными проблема­ми, и профессор Сельцер регулярно обменивался с госпожой Троицкой результатами исследований.

Не имея батискафа, советские ученые пользуются для изу­чения явлений магнетизма на дне океанов автоматическими подводными станциями, но получаемые таким путем данные представляются не слишком удовлетворительными, так как не­избежное наличие на такой станции магнитного компаса влияет на показания остальных приборов.

Госпожа Троицкая сказала мне, что на нее произвела благоприятное впечатление спокойная обстановка в кабине батискафа, столь необходимая для успешной работы. Троицкая выразила уверенность, что она будет одной из участниц советско- французской экспедиции в районе Курильских островов, если таковая состоится.

В 1965 и 1966 годах «Архимеду» пришлось довольствовать­ся погружениями в тех районах, куда его мог доставить «Мар­сель ле Биан», а именно — в Греции и близ Мадейры.

О погружениях в районе Тулона я уже упоминал. Эти погружения были особенно плодотворными при изучении каньонов на материковом склоне и на континентальном шельфе. Нави­гация в этих водах — дело сложное: к каньону примыкают бесчисленные долины, каждую минуту можно ждать, что эхо­лот сообщит о наличии скал и возвышенностей, о которых пи­лот и не подозревает. Ил, покрывающий склоны, далеко не устойчив; будучи потревожен, он сползает по склону, вызывая настоящую лавину грязи, которая совершенно замутняет воду. Даже при известном опыте нелегко приблизиться к обрывисто­му склону, не вызвав илистого обвала. Сколько тонн ила от­правляется таким образом на дно долин! Установить эту цифру невозможно, но по моим представлениям она весьма велика.

Очутившись в густом облаке, поднятом мутьевым потоком, не приходится рассчитывать, что оно скоро рассеется; остает­ся только одно — уходить в более прозрачные воды, хотя, когда на дне мы поднимаем небольшие облачка ила, беря пробу грун­та или пуская в ход драгу, течение уносит илистую муть за не­сколько минут: на дне ведь почти всегда есть течение; сравните эти несколько минут с часами, которые уходят на то, чтобы осел ил после обвала![8] Добавлю, что маневрировать поблизости от склона рискованно: все время опасаешься наткнуться на выступы; двигаться по течению, если оно есть, не имеет смысла, так как течение несет мутьевой поток все дальше и дальше.

Мне вспоминаются два подобных приключения, которые я пережил еще в начале своей карьеры океанавта. Одно из них произошло в районе Тулона. Мы с капитаном Кусто по­гружались на борту «ФНРС-ІІІ», и я предполагал пройти ка­кое-то расстояние по горизонтали, чтобы батискаф сел на дно немного дальше от той точки, где мы погрузились. Двигатели работали в таком режиме, что мы держались примерно на од­ной глубине; температура воды и бензина были уже почти оди­наковы, и батискаф не должен был ни подниматься, ни опус­каться. Эхолот показывал, что дно понижается: мы приближа­лись к центру каньона и уже довольно далеко отошли от того места, где батискаф в последний раз касался килем дна, но тем не менее вода за иллюминатором оставалась черной. И только достигнув противоположного склона каньона, мы выбрались в прозрачную воду; масштабы замутнения, вызванного, по-види­мому, илистым обвалом, поразили нас обоих.

В другой раз, оказавшись в подобном облаке, я решил из­менить тактику и немного всплыть, чтобы пройти над ним; ко­личество и температура бензина позволяли мне сделать это без больших потерь. Во время подъема я, естественно, не спускал глаз сначала с эхолота, потом с глубиномера. 100 метров... 200... Затем эхолот прекратил показания; насколько можно было судить по показаниям глубиномера, менее точного, ко­нечно, прибора, чем эхолот, облако достигало высоты 300 метров.[9]

В дальнейшем, погружаясь на «Архимеде», мы разработа­ли иную, достаточно безопасную и вполне эффективную мето­дику выхода из мутьевого потока: пользуясь тем, что «Архи­мед» лучше оборудован и более маневрен, чем его предшест­венник, мы ограничиваемся тем, что поднимаемся на несколько метров, после чего стараемся следовать вдоль стены каньона и по возможности против течения. Эхолот позволяет нам дер­жаться на достаточном расстоянии от склона. Звуки, которые он при этом издает, придают пребыванию на дне каньона свое­образную поэтичность: это серия постепенно ослабевающих сигналов, весьма приятных для слуха и буквально заворажи­вающих наблюдателя, тем более, что ему в такое время делать особенно нечего. Другое дело пилот: для него эти подводные сирены весьма опасны; приходится удваивать бдительность, ведь выступы скал находятся совсем рядом с бортом батиска­фа и только и ждут подходящего момента для удара!

Когда смотришь на ил через иллюминатор, он представля­ется твердой коркой, но стоит винту взвихрить воду или тралу протащить что-либо по дну, как черное облако окутывает бати­скаф. С этой неустойчивостью ила придется считаться всем, кто будет работать на больших глубинах, например, извлекая затонувшие предметы, как в районе Паломареса. Существует несколько проектов аппаратов, способных передвигаться по дну; некоторые из них — телеуправляемые; однако илистый характер грунта ставит перед конструкторами задачи более сложные, чем обычно принято думать.

Облака ила бывают и полезны исследователям: по ним лег­че наблюдать подводные течения. Были даже предложения производить взрывы в нескольких сотнях метров от батискафа, чтобы дать нам возможность наблюдать развитие мутьевого по­тока; я неизменно отказывался от подобных экспериментов, связанных с риском оказаться погребенным под несколькими тоннами ила. Если уж устраивать взрывы, то за двое-трое суток до погружения, чтобы потом наблюдать их последствия.

В 1965 году Комитет по батискафам решил направить «Ар­химед» в греческие воды. В районе мыса Матапан, милях в 50 от юго-западного побережья Греции, проходит самый глубоко­водный желоб Средиземного моря: глубина его достигает 5200 метров. Для погружений в этом районе мы избрали базой маленький порт Каламата, расположенный на оконечности Пелопоннеса. Он находится километрах в 15 от Наваринской бухты, в которой произошло столько исторических со­бытий: здесь шли крестоносцы, здесь эскадры Англии, Фран­ции и России разгромили турецкий флот, здесь высаживались войска генерала Мэзона во время войны за независимость Эл­лады.

Экспедиция состоялась в августе — сентябре 1965 года и принесла нам своеобразный рекорд: за 56 дней мы совершили 14 погружений на среднюю глубину 5000 метров.

В особой графе бортового журнала «Архимеда» перечислены ученые — участники этой экспедиции: Драх, Сельцер, Пиккар, Перес, Парейн и — наконец-то! — доктор Дрейк, которому так не везло в Пуэрто-Рико. Теперь он без всяких происшествий достиг глубины 5100 метров в обществе Фробервиля и Делоза и был вполне вознагражден за прежние неудачи.

Такой напряженный ритм работы явился серьезным испыта­нием для экипажа, ибо на каждое погружение, продолжавшееся всего несколько часов, приходилось порой до двадцати четырех часов буксировки. С точки зрения биологических наблюдений, погружения были довольно однообразны: фауна Средиземного моря весьма небогата ; однако как раз малая населенность этих вод и ставит перед биологами ряд важных вопросов.

И все же однажды на глубине 5000 метров я повстречал великолепного краба, своей особой крабьей походкой передвигавшегося по дну. Маршрут его был, как всегда, зигзагообразным. Чем он питается тут, спрашивал я себя. Из каких остатков, падающих на дно, может состоять его меню? Он неторопливо пересек освещенную зону и исчез в темноте. Но час спустя, в добрых трех милях от этого места, я встретил еще одного кра­ба, который любезно позволил себя сфотографировать. Поскольку для поддержания рода этим животным приходится разыски­вать себе подобных, встает вопрос: как им это удается в полной темноте и в столь малонаселенных местах? Зовут ли они друг друга каким-нибудь способом? Может быть, в отличие от нас, они прекрасно слышат подводные голоса? Ответить на все эти вопросы предстоит биологам.

В тот день я мало что видел, кроме этих двух крабов,— не­сколько голотурий, пару рыбешек. Зато характер дна указывал как будто на существование активной животной жизни: в не­которых местах оно было буквально испещрено маленькими во­ронками диаметром сантиметров 5—6; это были концентриче­ские кольца, отпечатавшиеся в иле, в центре которых возвыша­лись небольшие конуса высотой 1—2 сантиметра. Наибольшее из колец имело нечто похожее на утолщение. Может быть, про­исхождение этих кратеров не биологическое, а геологическое? Ни одна из гипотез, выдвинутых для объяснения этих наблюде­ний, не кажется вполне убедительной. Геологам удалось воспроизвести похожие кратеры в лабораторных условиях; они считали, что подобные кольца образованы уплотняющимся илом. Биологи же говорили о целом ряде закапывающихся жи­вотных, некоторые из которых наделены щупальцами, позво­ляющими им захватывать пищу, не выходя из нор; движение этих щупалец могло оставить на поверхности ила следы, по­добные тем, которые мы наблюдали. Безуспешно пытались мы затралить одно из этих животных; но неудача наша ничего не доказывает. С другой стороны, многочисленность следов — еще не доказательство плотной заселенности дна: ведь отложение ила идет чрезвычайно медленно, и если в том или ином месте в самом деле когда-то квартировал подводный житель, то след его пребывания остается на дне надолго.

Профессор Сельцер продолжал здесь исследования, начатые в Пуэрто-Рико. Электромагнитные явления, наблюдаемые на дне моря, можно подразделить на три вида: одни улавливают­ся выходами плохопроводящих пород на поверхности суши — скалами и затем по подземному волноводу достигают подвод­ных районов; другие исходят из земных глубин и поверхности суши порой не достигают — их можно обнаружить только на дне глубоководных впадин; наконец, третьи возникают в море. Разграничить эти три вида явлений можно по их спектру. Ка­кова подлинная природа всех этих электромагнитных колебаний? Может быть, ответы на этот и на ряд других вопросов удастся получить с помощью лабораторного анализа собран­ных данных; при этом возникнут, конечно, новые гипотезы, для проверки которых снова придется опускаться на дно океана.

Доктор Дрейк занялся измерениями гравиметрического характера, причем результаты их не подтвердили предваритель­ных прогнозов. Не следует думать, что работать под водой лег­ко: даже когда на «Архимеде» все благополучно, остается еще целый ряд технических сложностей. Учтите при этом, что дале­ко не все причастные к исследованиям лица стараются способ­ствовать их успеху. В нашем XX веке, когда авиация сблизила континенты, таможня порой со свирепым упрямством стремит­ся снова отдалить их друг от друга. К примеру, присоединив­шись к нашей экспедиции, доктор Дрейк привез с собой боль­шую часть научной аппаратуры, которой собирался воспользо­ваться при погружениях. Ряд приборов он отправил из США заранее, недели за три-четыре до своего отъезда. Надо же было греческой таможне так долго провозиться с их досмотром, что французский консул получил приборы лишь через неделю по­сле окончания экспедиции! Получив приборы, он тут же отпра­вил их обратно в США.

О рвении японских таможенников я уже рассказывал. Не менее опасны их коллеги с франко-бельгийской границы: при­бор для измерения рН, снабженный всеми необходимыми доку­ментами, был задержан ими на несколько недель, и потому его так и не удалось установить на «Архимеде», хотя программа работ на тот сезон предусматривала его испытание. В эпоху, когда международное научное сотрудничество непрерывно расширяется, нельзя не пожалеть об отсутствии специальных правил для перевоза научно-исследовательского оборудо­вания.

Особенно интересны оказались геологические исследования, проведенные в Греции. Мы изучали дно желоба и его склоны. Одно из погружений было посвящено осмотру подступов к же­лобу и примыкающих к нему районов морского дна на глубина 4000 метров. Около трех часов «Архимед» шел курсом на запад, причем нам удалось обнаружить ряд террас или приподнятостей высотой от нескольких метров до нескольких десятков мет­ров. Мы насчитали 19 таких террас; самая крупная ступень была около 300 метров высотой. Террасы эти имели острые бровки, хотя нигде в других местах скалистых пород мы не обнаружили. Последняя из террас выходила на подводную рав­нину. Происхождение их остается для геологов тайной. Мы уже встречались с подобными «лестницами» в районе Пуэрто-Рико; по-видимому, они имеются и в других океанических впадинах. Отмечу, что у берегов Греции террасы сложены из осадочных пород, а в районе Пуэрто-Рико — из вулканических. Каждая отдельная ступень настолько узка, что эхолот их не выделяет, указывая лишь среднюю глубину.

Добавлю, что эхолот не обеспечивает высокой точности измерений: действие прибора основано на определении расстоя­ния по времени прохождения его ультразвуком, но скорость ультразвука меняется с изменением температуры воды и ее плотности, то есть зависит от глубины. Существуют, правда, таблицы поправок, но и они дают лишь приблизительные ре­зультаты.

Рельеф дна на морских картах, как правило, не слишком точен. Вполне доверять картам можно лишь в прибрежной по­лосе. Моряка обычно мало заботит, какая у него под килем глу­бина — три километра или пять; геологи тоже интересуются в основном общим характером рельефа, а не его деталями. Установление координат характерных точек рельефа, например, до сих пор считалось делом ненужным. В ближайшем будущем такой взгляд подвергнется пересмотру. Так, например, направ­ляясь к берегам Греции, мы собирались обследовать некую яко­бы существующую там «достопримечательность» рельефа — что-то вроде подводной вершины посреди плоского, равнинно­го дна; при ближайшем рассмотрении никакой вершины в этом районе не оказалось.

В тот сезон произошел один не слишком лестный для нас инцидент; приведу записи геолога профессора Парейна, касаю­щиеся этой истории и как нельзя лучше отвечающие на воп­рос, который нам так часто задают: «Зачем вам самим опус­каться на дно, когда автоматическая аппаратура, снабженная фотокамерами, поднимет на поверхность точно такие же дан­ные, как ваши наблюдатели?»

"...Несколько раз мы замечали на грунте мелкие угловатые обломки диаметром в несколько сантиметров, лежащие группа­ми по 3—4 штуки. Метров через 300 нам пришлось повернуть на юг, чтобы не потерять скопления обломков из виду; при этом обломков становилось все больше, хотя в остальном ха­рактер грунта не менялся. Окраску обломков трудно было раз­личить под слоем ила, но кажется, что все они были более или менее одинаковы; некоторые из них походили на куски пузыр­чатой лавы. При помощи трала нам удалось захватить один из них — массивный камень четырехугольной формы. Вернув­шись на поверхность, мы установили, что это всего лишь ку­сок угля размером 9X6,5X4,5 сантиметра. Так что замеченное нами скопление было, по всей вероятности, углем и шлаком, которые сбрасывают с судна после чистки котлов. Интересно, что даже под тонким слоем ила куски угля и шлака выглядели так необычно, что мы их не узнали. Воображаю, какое впечат­ление произвели бы фотографии нашего «скопления», если бы мы не подняли образец! Кто-нибудь наверняка использовал бы их в качестве свидетельства существования на дне каких-то необычных для этого района пород; вот был бы пример типичной ошибки при дешифровке фотоснимка!»

Изучая обрыв, которым заканчивается континентальный шельф, мы выяснили, что склон его чрезвычайно крут, пример­но градусов 60, а на глубине между 2200 и 3000 метров он практически отвесный. У подножия стены местами встречают­ся крупные углубления, заполненные илом и скалистыми об­ломками размером в несколько метров...

Управлять батискафом во время спуска вдоль этого обрывистого склона было весьма нелегким делом; следить за залеганием пород мне было уже некогда. Но все же, ведя батискаф и все время помня об аппаратуре, установленной за бортом и потому наиболее уязвимой в случае столкновения, я нет-нет да и поглядывал на склон повнимательнее; от этого просто невозможно было удержаться, слыша восхищенные возгласы Делоза и профессора Переса; полностью разделить их восторги я все же не мог: уж очень беспокоили меня толчки, скрежет и вибрация корпуса при каждом, даже самом легком прикосно­вении батискафа к обрывистой стене. Удастся ли нам наконец найти гладкий участок склона? Повсюду мы натыкались на неровности, острые карнизы, гроты. С каким-то противоестест­венным упрямством «Архимед» старался забиться в расщелину или залезть под нависающий козырек; несколько раз в обоих бортовых иллюминаторах одновременно показывались выступы скалы. Как-то там наше захватно-подъемное устройство? Мысль о нем не давала мне покоя. Любой из этих толчков мог дефор­мировать рельсы и таким образом вывести механизм из строя. То штанга, то стакан прибора для взятия проб грунта, то за­щитная сетка прожектора стукались о стену, но, непрерывно маневрируя, мы все же благополучно продолжали спуск. Вдруг — сильный глухой удар: сели на киль. Послышался треск, и батискаф снова начал опускаться, предварительно сильно наклонившись вперед. Бросаю взгляд на индикаторы течи — все в порядке. У меня было желание вернуться, не рис­ковать. Но ведь мы явились сюда, чтобы обследовать этот обрыв... надо продолжать!

Когда скалы казались мне особенно опасными, я включал двигатели и к отчаянию обоих наблюдателей батискаф несколь­ко отходил от стенки каньона. Отложения ила на стенке встре­чались редко — лишь на нескольких сравнительно плоских карнизах. Что касается фауны, то она отсутствовала пол­ностью, во всяком случае в пределах видимости не встретилось ни одного животного. Не было заметно и следов эрозии — это означало, что склон образован сравнительно недавно.

Два часа продолжались мои мучения, два часа, или 700 метров погружения. Наконец мы очутились на равнине, и я по­чувствовал огромное облегчение, увидев под собой плоское дно. По краям этой равнины мы не заметили особых отложений

ила; лишь кое-где торчали из углублений большие скалистые обломки, скатившиеся сверху. На фоне приятного для глаза ровного дна иногда возникали отдельные холмики высотой мет­ров 10.

В этом погружении «Архимед» набил себе несколько ши­шек; при очередном ремонте нам пришлось заменить стакан для забора проб грунта и даже защищавшую его толстую стальную трубу.

Позже «Архимед» снова попытался посетить это место, но Фробервилю не так повезло, как мне: он обнаружил начало склона лишь на глубине 2600 метров и опускался вдоль него лишь на протяжении 300 метров, так что для его пассажиров зрелище оказалось менее волнующим, чем во вре­мя моего погружения. Достаточно на несколько сот метров ошибиться при выборе места погружения, и батискаф опустит­ся совсем в другой части впадины: ведь по дороге течения по­рой сильно сносят его с намеченного курса.

В 1966 году «Архимед» отправился в воды Мадейры. Мы снова очутились в Атлантике. Но, едва миновав Гибралтар, «Марселю ле Биан» пришлось из-за шторма на двое суток лечь в дрейф, и мы достигли Фуншала с опозданием на сорок во­семь часов. На протяжении всего сезона нас преследовала не­погода.

Тем не менее мы старались выполнить намеченный план погружений ; большая часть их проходила, правда, поблизости от скалистого пика южнее острова, в водах, сравнительно за­щищенных от волнения в открытом море. Прогулки по дну в этом районе на глубинах от 1500 до 5000 метров были чрезвы­чайно интересны всем участникам экспедиции. Как и следова­ло ожидать, пелагическая и бентическая фауна оказалась здесь куда богаче, чем в Средиземном море. Конечно, интересно обследовать подводную скалу или изучать строение крутого склона; но обнаружить на дне крупное животное и понаблю­дать за ним куда более увлекательно для океанавта, если толь­ко он не какой-нибудь узкий специалист.

Я уже говорил, что из всякого погружения можно извлечь полезный урок, но подлинную ценность имеет лишь сумма зна­ний, собранных в результате ряда погружений: ну что скажет непосвященному форма какого-нибудь одного холмика или углубления? Здесь нужна длительная работа, теоретическая и экспериментальная, с использованием самых различных дан­ных. Наши наблюдения способствуют прогрессу науки об океа­не только как составная часть более широкого комплекса исследований. Задача пилота — предоставить ученым возмож­ность в полной безопасности совершить погружение в интересу­ющий их район и, кроме того, в известной мере служить свя­зующим звеном между учеными: так, он может сообщить гео­логу о важном наблюдении, сделанном биологом,— и наоборот.

Программа работ экспедиции была, как и в предыдущие годы, многоплановой. На борту «Архимеда» побывали и наши старые знакомые, и несколько новых ученых — геолог из инсти­тута нефти, датский профессор биологии, его коллега из Пор­тугалии.

В районе Мадейры мы имели удовольствие работать с «Командором Шарко», первым французским судном, специально построенным для океанографических исследований. В одно из наших погружений мы побили рекорд, пройдя максимальное расстояние вдоль стены желоба: достигнув дна на глубине 1000 метров, батискаф проделал шестикилометровый спуск вдоль понижающегося склона и закончил погружение на глу­бине 2400 метров. При помощи гидролокатора на борту «Марсе­ля ле Биан», следившего за движением «Архимеда» во время погружения, мы смогли зафиксировать на карте его точный мар­шрут.

Погружаясь на глубины около 4000 метров, мы много раз встречались с макрурусами длиной до 80 сантиметров и более. Они были настроены вполне миролюбиво и, казалось, поджи­дали момента, когда какой-нибудь из наших манипуляторов — для взятия проб грунта, например, взрыхлит ил; тогда они с голодным видом мгновенно бросались к нему. Действительно ли голод двигал ими? Чтобы проверить это, мы проделали доволь­но коварный эксперимент. К «Архимеду» пристроили крепкие удочки с лесками и крючками, а на крючки насадили приман­ку. Лишь только мы снова погрузились в районе, где были за­мечены эти крупные рыбы, и несколько раз взмутили ил тра­лом, как явились гости и принялись кружить вокруг нас. Ка­жется, их было четверо, но, может быть, и больше — мы ведь видели только тех, что в данный момент проплывали перед иллюминатором. Очень скоро они заметили приманки и загло­тили их. Две рыбы попались. Рыба, бьющаяся на крючке на глубине 4000 метров,— такое зрелище взволнует сердце каж­дого рыболова! Лесы выдержали всплытие, чего не могу ска­зать о рыбах; сильнейшая декомпрессия оказалась для них смертельной, и все же даже на глубине 1000 метров одна из рыб еще продолжала биться. Когда с «Марселя ле Биан» уви­дали наш улов, матросы радостно приветствовали удачу, хотя, честно говоря, ничего привлекательного в макрурусах уже не было; к тому же от их изуродованных тел шел отвратительный запах. Мы без малейшего сожаления отдали их в фуншалский музей. Там они до сих пор и хранятся в спиртовых банках с надписью Nematonurus armatus; не думаю, чтобы они возбужда­ли аппетит у посетителей и посетительниц музея.

В водах Мадейры встречается странная рыба длиной около метра; у нее треугольная голова и черная кожа, а тело ее по­степенно утончается от головы к хвосту; пасть ее полна чрез­вычайно острых зубов. Рыба эта давно интригует биологов. Жители Мадейры называют ее espada, то есть меч-рыба, и охот­но едят ее вкусное мясо. Водится она также и в канарских водах и, кажется, в японских. Фуншалские рыбаки ловят ее по ночам, на удочки с лесой длиною 1200—1500 метров и полсотней крючков. Естественно, что мы рассчитывали наблю­дать эту рыбу в ее родной стихии. Однако первые наши погру­жения успехом не увенчались. Возможно, мы опускались в не­удачном месте. В очередной рейс «Марсель ле Биан» захватил с собой местного рыбака, который указал нам, где погружаться, а сам, усевшись в резиновую лодку, размотал свои удочки. Отой­дя метров на 300, чтобы не перепутать его лесы, мы пошли на погружение. Вся операция проходила, разумеется, ночью.

После нескольких часов напрасных поисков «Архимед» поднялся на поверхность, и рыбак вытащил свои удочки. Улов его оказался весьма приличным. Наша неудача наводит на мысль, что espada избегает света; ведь мы почти ничего не знаем о зре­нии рыб. Пойманные нами макрурусы никак не реагировали ни на прожекторы, ни на лампы-вспышки, но, может быть, каждая рыба имеет свой порог освещенности, превышение которого об­ращает ее в бегство. Так или иначе в будущем нам придется изменить способы наблюдения и ловли подводной фауны, если мы действительно хотим проникнуть в ее тайны.[10]

Вопрос о зрении рыб в связи с освещенностью подводного мира играет определенную роль и при изучении глубинного рассеивающего слоя. Долгое время океанографам не удавалось установить природу этого слоя, расположенного на вполне опре­деленной глубине и отражающего посылаемые в глубину уль­тразвуковые сигналы. Сейчас считается, что он представляет собой скопление мелких животных и планктона, которые с на­ступлением темноты поднимаются на поверхность, а день про­водят на глубине. Этот слой может служить четкой границей между освещенной и неосвещенной зонами подводного мира.

При помощи трала мы подняли в районе Мадейры большое количество мелких животных — губок, морских перьев, мол­люсков; описание их наскучило бы читателю, но многие лабо­ратории охотно присоединили наш улов к своим материалам. В конце этой экспедиции Делоз испытал вместо сети собиратель планктона, и это новое устройство показалось нам весьма мно­гообещающим.

Для наблюдений за планктоном «Архимеду» приходилось оставаться все время на одной и той же глубине, что само по себе является одной из нелегких задач подводного пилотажа.

Тем не менее в ходе одного из погружений Фробервилю, напри­мер, удалось удержать батискаф на одном горизонте в течение двух часов на глубине 1000 метров; упоминаю об этом в пику хулителям батискафа, которые часто утверждают, будто он пло­хо управляем.

В течение этой экспедиции «Марсель ле Биан» дважды вы­нужден был посылать «Архимеду»условный сигнал экстренного всплытия из-за перемены погоды.

В середине августа наша группа покинула очаровательную Мадейру и вернулась в Тулон. За всю экспедицию у нас не бы­ло ни единой технической неполадки. Воспользовавшись хоро­шей погодой, установившейся в сентябре, мы совершили еще три погружения, позволившие геологу господину Беллешу про­должить некоторые работы, начатые им на «Архимеде» в про­шлый сезон, а господину Мартинэ. из лаборатории Педагогиче­ского института — заняться проблемами распространения уль­тразвука в подводной среде.

Учитывая, что на следующий, 1967 год была назначена но­вая французская экспедиция в Японию, мы начали зимний ре­монт «Архимеда» уже в первых числах октября.