У выхода

У выхода

Я стою перед высокой белой дверью, старинной, двухстворчатой. Стою и вспоминаю: сколько раз я поднималась сюда, на третий этаж старого здания клиники. Сколько раз в волнении я бралась за эту ручку, принося сюда свои недуги и ожидания исцеления! Сколько же раз нажимала эту ручку небольшая, но энергичная рука Александра Александровича, творящая чудеса!..

Я вхожу в приемную. Теперь здесь мемориальная комната отца и сына Вишневских. А раньше здесь были кабинет и приемная.

Приемная — комната с высоченным потолком, на стенах множество фотографий. И на каждом снимке — своеобразное лицо Вишневского с гладко выбритой головой, с массой мимолетных выражений, оттенков настроений, скольжений мысли: то замкнутости, то мечтательности, то заботы…

Здесь все как полагается в мемориальных музеях: обстановка, книги, рабочий стол, бронзовые слепки с рук Александра Васильевича и Александра Александровича… Вот шкаф, где висит генеральский китель Александра Александровича, будто еще хранящий тепло его тела. Вот белый халат, и шапочка, и сандалии. Белые потертые сандалии. В них Александр Александрович выстаивал по нескольку часов возле операционного стола. Сколько же километров проделали эти сандалии по серым плитам коридоров, когда их хозяин спешил на встречу со смертельными недугами или, пошаркивая, медленно возвращались в кабинет после одержанной победы, а иногда и поражения…

А вот еще шкаф. За стеклом — кобура, планшет, фляга, помятая походная кружка — все эти вещи были с Александром Александровичем на фронте… Тут же коробки со множеством осколков, кусочков расплавленного металла и пуль, извлеченных из тканей раненых бойцов. И тут же, за витриной, небольшая стеклянная баночка с надписью: «Аппендикс Юрия Гагарина».

Взволнованная этой явью, отвожу глаза к стене и вижу на фотографии их обоих — Гагарина и Вишневского. Они сидят за завтраком и неудержимо хохочут над чем-то. Веселые, молодые!..

Обвожу взглядом стены со снимками и словно окунаюсь в прошлое, вспоминая, как в этой комнате, бывало, с утра толпились люди, жаждавшие встречи с Александром Александровичем. И кого только здесь не было!..

Помню, как здесь сидели в ожидании Ираклий Андроников с актером Грибовым. А в другой раз видела здесь троих грузин в сванских шапочках и бешметах, а с ними была молодая горянка с глазами газели — привезли издалека к Вишневскому исправлять «сэрце»… А иной раз вдруг открывается дверь, и входят то шахматист Петросян, то академик Северин, а то заглядывает какая-то старушка в валенках и в платке…

Однажды я видела присевшего у стола секретарши маршала Гречко.

Обычно Александр Александрович выбегал из кабинета — в халате с короткими рукавами — и, сверкая очками, быстро обводил взглядом сидящих в приемной, либо ища кого-нибудь, с кем заранее условился, либо что-то прикидывая, всегда торопясь и отнюдь не стремясь сдерживать свою рвущуюся наружу неуемную энергию.

А скольких космонавтов видели эти стены, когда перед полетом они заезжали к Вишневскому, чтоб он их осмотрел и дал «добро». Теснейшая дружба связывала знаменитого хирурга с первопроходцами заоблачных высей…

Подхожу к окну. Часто, стоя возле него, Александр Александрович любил наблюдать за строительством нового здания института и словно говорил про себя: «Сколько же сил положил я на этот храм здоровья. Полжизни он отнял у меня!»

И действительно, сам задумал, сам отстоял, выстрадал проект, следил за строительством. И сейчас вытянулся этот корпус к небу своими шестнадцатью этажами и сверкает окнами, отражая лучи восходящего солнца и багровея пламенем на закате. А под ним теперь «ютятся» старые строения, прежде казавшиеся такими массивными. Вот ожоговый корпус — знаменитый Всесоюзный центр по лечению ожогов. Дальше еще корпуса — административный, кухня, экспериментальная лаборатория… Виварий — корпус, где изучаются на животных новейшие методы хирургической науки, потом корпус кибернетики. И все это разбросано меж зелеными купами деревьев больничного сада с тенистыми аллеями, где на скамейках сидят больные — в халатах и пижамах, у них здесь своя жизнь, свой быт, свой микроклимат.

Перед главным входом в «храм здоровья», лицом к нему, — памятник Александру Васильевичу Вишневскому — основоположнику всей этой школы. Памятник создал прославленный скульптор Сергей Тимофеевич Коненков. Из окна приемной хорошо виден этот памятник из красного камня. В лице Александра Васильевича удивительно тонко уловлено скульптором выражение спокойного достоинства и высокого духовного начала, свойственного лучшим представителям интеллигенции начала двадцатого века. И может быть, к шестнадцатиэтажному зданию больше подошел бы какой-нибудь монумент модернистских очертаний, чем благодушный коненковский волжанин, но любое другое вряд ли приняли бы те, кто знал Александра Васильевича.

Новый корпус. Александр Александрович, подолгу смотря на него, в последнее время часто говорил: «Вот строил, строил новый институт, а работать-то в нем мне ведь не придется…»

И не пришлось.

Здесь я заканчиваю мою книгу «поисков Вишневского». В этот раз нечто удивительное происходит со мною. Обычно, заканчивая труд, испытываешь какое-то удовлетворение, особенно когда над книгой работаешь годами. А тут… будто кто-то очень дорогой уехал из дома. Чувство потери. За четыре года я так вросла в жизнь моего героя, что она словно стала частью моей собственной жизни. Отсюда это щемящее чувство и неизбывной радости, и тоски вместе!

Александр Александрович всегда говорил мне, что в области науки незаменимых нет, поскольку она вечно движется вперед и ставит перед человечеством все новые и новые проблемы. Однако я думаю, что когда науку вершат личности такого диапазона, то для множества людей, которые имели счастье общаться с Александром Александровичем, он останется незаменимым и неповторимым.