Школа
Школа
Мнением учителей о своей персоне никогда не интересовался. Поведения в школе я был примерного, вопрос лишь в том, для кого могу являться примером[22]?
А. Валентинов
В школу Андрей пошел в семь лет. Это была самая обычная школа, единственным достоинством которой являлась ее территориальная близость к дому; потом родители перевели его в 5-ю (обкомовскую) школу. Правда, ничего особо привилегированного Андрей на себе не ощутил, так как обкомовская детвора автоматически зачислялась в классы с буквой «А», он же попал в «Б».
Учащиеся старших классов щеголяли в черной гимназической сталинской форме с ремнем и фуражкой, что делало их похожими на военных. Первоклашкам же было предписано носить форму, введенную при Хрущеве: берет, синий пиджак и широкие штаны. В старших классах этот вполне себе удобный костюм сменил новый брежневский стиль – пиджачки с двумя рядами серебряных пуговиц.
Андрей сразу же решил, что принципиально не станет выделяться в школе. Нельзя быть ни первым, ни последним, хочешь выжить – не высовывайся, отказывайся от первого плана, от заметной роли, не светись и вообще, по возможности, сделай так, чтобы о тебе почти что забыли.
Он посещал кружок ракетомоделирования во Дворце пионеров, увлекался лыжами, велосипедом, плаванием, нравилось заниматься химией и литературой. Но самой большой любовью пользовалась история. Появилась мечта: когда-нибудь поехать в самую настоящую археологическую экспедицию, лучше всего, в таинственный и манящий Херсонес Таврический.
«…Когда над головой вспыхивает созвездье Пса, когда прокуренный воздух квартиры становится вязким, когда пыль потревоженного рюкзака заставляет сладко замирать сердце, когда зыбкая граница между Настоящим и Грядущим, начинает размываться предрассветным туманом, когда просишь соседей поливать кактусы раз в неделю, когда на дно рюкзака тяжело валятся банки тушенки, когда…»[23].
Учителя подобрались на редкость хорошие, школьники получали базисное знание на порядок качественнее, нежели это преподают в сегодняшних школах. Это было связано, в первую очередь, с тем, что после войны в педвузы пришло очень сильное поколение молодых учителей, в основном, женщин. Хотя встречались и учителя-фронтовики.
Рисование преподавал известный диссидент, который, прежде всего, объяснял учащимся, что такое живопись, и много рассказывал о художниках. Его уроки открывали иной, непривычный и манящий своим недостижимым совершенством, мир.
«…Сочинять любил всегда. Вначале – без бумаги, по примеру акынов. В пионерских лагерях моим фирменным рассказом была сага про Белую Руку – научная фантастика пополам с хоррором».
Заметив в тихом Андрюше Шмалько литературный талант, учительница русской литературы уговаривала подростка пойти на филологический факультет Университета. Но тот решительно отказывался, не позволяя себя переубедить. «Что такое писатель или журналист в советское время? Это человек, который должен писать про успехи сельского хозяйства, про партию и правительство, про БАМ! Что будет, если Брежнева ударить головой об рельсу? Будет звук бамм…». Профессиональный писатель или поэт при совдепии – это, прежде всего, чиновник. Даже если поэт будет писать исключительно о красоте природы и своей любви, его не станут издавать, пока в предоставленной на рассмотрение подборке не появится стихотворения в угоду правящей партии, пока он не научиться рифмовать слово «БАМ», потеряв при этом что-то настолько ценное, что никакими «сталинскими-ленинскими» премиями обратно не вернешь.
– К любой подборке стихов требовали «паровоз» о Гитлере (Ленине), о СС – (КПСС). С такими субстанциями не хотелось связываться. Чувствовал, что вокруг все не очень хорошо. Свобода государства кончается в одном миллиметре от моего носа, – снова и снова объясняет Андрей Валентинович.
Многие говорили, что стихи о Родине, партии, Ленине, прочее – это всего лишь пропуск в мир литературы, что история, рано или поздно, расставит все по местам, и потомки разберутся, какое произведение писалось по любви, а какое за деньги, почетные грамоты, цацки… Андрей упорно не желал признавать очевидного, не собираясь подстраиваться под мир, на счет которого у него не было иллюзий. И с которым не связывал больших надежд.
В школе Андрей не лез к шумным компаниям, ограничивая свой круг общения двумя-тремя друзьями, с которыми после школы и ВУЗа длительное время поддерживал добрые отношения. Дома же читал книги и разводил кактусы, отнюдь не стремясь устраивать в собственном доме-крепости шумные вечеринки, и вообще редко приглашая гостей. Короче, с кем интересно, с тем и общался, тех, кто не интересовал – избегал. Такое, можно сказать, деловое, даже взрослое отношение сформировалось очень рано и ни разу не подводило Андрея Валентиновича.
Закончив безо всяких сожалений школу, выпускник Шмалько благополучно забил на выпускной бал. «Отсидел десять лет – и хватит». Должно быть, почувствовал, что школа – это временно, ни особой благодарности, ни сожалений по поводу разлуки с любимыми наставниками и одноклассниками не было. Страха перед будущим – тоже.
Золотое застойное детство, никаких тебе особых передряг, взлетов, падений… гипсовая пионерка все так же торчала посреди клумбы, и безбашенный танк продолжал ржаветь и ветшать, но все еще почему-то не рассыпался в труху. Танк был мертв, но никто как будто этого не замечал, продолжая выгуливать рядом с его разлагающимся трупом собак, водить в детские сады и школы детей.
Во время зимних каникул в десятом классе Андрей отправился в Крым и заглянул в Херсонес. Зимний Крым, тем более, Севастополь – никому по большому счету не нужен. Отдыхающих нет, местные жители готовятся к новому сезону. Никаких экспедиций, все замерло, завороженное слякотной южной зимой, но зато работал музей, по которому Андрей долго бродил в полном одиночестве, слушая глухое эхо собственных шагов.
В предыдущее лето он приезжал сюда же. Застал экспедицию, подошел, спросил разрешение посмотреть. Разрешили, показали. Крохотной птицей-синицей мечта села на протянутую ей ладонь подростка, озорно заглядывая в глаза.
Посмотрел, походил, обзавидовался. А дальше-то что? Уехал. А куда денешься? Не то время, чтобы паренька с улицы вдруг зачислили сыном полка. Хочешь в самую настоящую экспедицию – учись на историческом или археологическом. Экспедиция – дело серьезное.
Вот и цель наметилась. Или не наметилась, а просто сделалась реальнее, как синичка на руке.
«А в Херсонес мы все равно вернемся, иначе наша жизнь окончательно станет пресной и серой – такой, от которой мы каждое лето уезжали к пыльным руинам давно погибшего Города на Полуострове»[24].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.