Глава третья. «В СЛУЖБЕ — ЧЕСТЬ»[7]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава третья.

«В СЛУЖБЕ — ЧЕСТЬ»[7]

В сентябре 1801 года на пути в Москву, где ожидалась торжественная церемония «коронования на царствование», Александр I, может быть впервые, теперь уже как полновластный хозяин, вынужден был взглянуть на российские реальности. 23-летний самодержец едва только входил в роль верховного правителя России, оттого ему так резко бросались в глаза неустроенность, беспорядок. Он в ту пору был преисполнен желанием искоренять зло, бороться с недостатками, обновлять, отстраивать.

«Граф Николай Петрович! Извещаясь по слухам и удостоверяясь по расспросам, на месте учиненным, что Московская дорога, незадолго до моего путешествия исправленная, не была для всех открыта, но одну ее часть берегли только для меня, а другую в самом дурном состоянии бывшую оставляли для проезжающих, которые принуждены были терпеть всю невыгоду беспокойства. Конечно, не под Вашим еще начальством таковое несообразное и воле моей совершенно противное учинено было; а потому и отношусь к Вам с тем единственно, чтобы Вы чиновникам дорожной экспедиции дали почувствовать, сколь неосмотрительно поступили они в сем случае и совсем пренебрегли то правило, что когда с одной стороны полезно и нужно содержать дороги в порядке и исправности, то с другой справедливо, чтобы оными все и каждый без различия состояний пользовались свободно. Я уверен, что при начальстве Вашем над сею частью ничего по оной не случится такого, чтобы служило к предосуждению, к стеснению путешественников в таких правах, которые должны быть общие и для всех без изъятия равных»{40}.

Полного представления о состоянии Петербургского тракта — главной дороги империи, в силу принятых загодя мер у Александра I сложиться не могло. Она и далее оставалась такой, как об этом пишет очевидец, маркиз де Кюстин, путешествующий по России в 30-е годы XIX века[8].

«Путешествовать на почтовых из Петербурга в Москву, это значит испытывать несколько дней сряду ощущения, пережитые при спуске с “русских гор” в Париже. Хорошо, конечно, привезти с собою английскую коляску с единственной целью прокатиться на настоящих рессорах по этой знаменитой дороге — лучшему шоссе в Европе, по словам русских и, кажется, иностранцев. Шоссе, нужно сознаться, содержится в порядке, но оно очень твердо и неровно, так как щебень достаточно измельченный, плотно утрамбован и образует небольшие, но неподвижные возвышенности. Поэтому болты расшатываются, вылетают на каждом перегоне, на каждой станции коляска чинится, и теряешь время, выигранное в пути, где летишь в облаке пыли с головокружительной скоростью урагана. Английская коляска доставляет удовольствие только на первых порах, вскоре же начинаешь чувствовать потребность в русском экипаже, более приспособленном к особенностям дороги и нраву ямщиков. Чугунные перила мостов украшены императорским гербом и прекрасными гранитными столбами, но их едва успевает разглядеть оглушенный путешественник — все окружающее мелькает у него перед глазами, как бред больного»{41}.

Барон Модест Корф, видный сановник в годы правления Николая I, в своем дневнике за 1843 год сообщает об инспекционной поездке из Петербурга в Москву главноуправляющего путями сообщения П.А. Клейнмихеля. «Клейнмихель, прибыв в Москву, представил Московское шоссе в распорядительном приказе своем в самом горестном положении… Оно потеряло свой профиль; щебеночная насыпь значительно утопилась, а местами совсем уничтожилась, так что осталось одно земляное полотно и пучины. На уцелевших местах много колей и выбоин, барьерные камни вспучились, при въездах на мосты толчки сильные, канавы не имеют стока для воды, откосы безобразны, много верстовых столбов и надолбов сгнило…» Но положение Московского шоссе, продолжает Корф: «…все еще ничего в сравнении с тем, которое устроено за Москвою до Тулы. От Серпухова до Тулы оно открыто только в прошлом ноябре, а между тем совершенно уже неудобно к проезду. На переезде от Москвы до Подольска всего 32 версты, minimum времени полагается теперь — 10 часов! Большая дорога совсем ставлена, и все ездят в объезд, а между тем крестьяне, через дачи которых проложен этот объезд, пользуются обстоятельствами, прорывают овраги и ямы и, кроме остановки, вымогают большие деньги, чтобы потом переволочить через них проезжающих. Бородинская игуменья Тучкова была тут опрокинута с экипажем и переломила себе руку. Посмотрим, что сделает Клейнмихель против всех этих мерзостей…»{42}

Помимо отвратительного состояния дорог, у Александра имелось немало других поводов для огорчения. Первые полгода царствования не принесли ему ни радости, ни удовлетворения. Терпели крушение мечты и намерения, какие он вынашивал, будучи наследником. Обсуждение крестьянского вопроса, подходов к преобразованию государственного управления утопало в нескончаемых словопрениях. Государственное хозяйство, финансы находились в бедственном положении. Тяготило официальное окружение, от которого он не решался избавиться. Вызванные им из-за границы молодые друзья, как и его воспитатель и наставник Ф.С. Лагарп, пытались вдохновить начинающего самодержца, однако колебания и сомнения его не покидали.

Александр вез в Москву проект «Грамоты российскому народу». Этим документом ему хотелось заявить о себе как о самодержце новой формации. Он мечтал стать представителем «истинной монархии», для которой законы, охраняющие права граждан, являются высшей ценностью, однако не стал оглашать документ. Убоялся непредсказуемых последствий. При коронации Александр выглядел унылым и подавленным, церемония прошла без должного подъема. Было ли такое состояние вызвано приливом угрызений совести, поскольку предстояло принять на себя корону убитого по его вине отца? Или это были сомнения и колебания, так и не позволившие объявить то, что ему казалось нужным и важным? Скорее всего, это были душевные терзания человека, которого устрашил последний шаг к обладанию властью в таком государстве, как Россия.

* * *

Что представляла собой Российская империя в начале XIX столетия? Самая большая по территории (17,4 миллиона квадратных километров) страна во многом уступала ведущим государствам Европы с Британией во главе. Часть проблем проистекала из-за ее обширности, феодального уклада жизни, многонационального состава населения, низкого плодородия земли, бездорожья и, наконец, сурового климата. По мнению Мауно Койвисто, «в стремлении России к расширению своих границ объединились три фактора: получить в свое владение плодородные земли, распространить православную веру и объединить славян под эгидой России»{43}. В этом, по его мнению, состояла «русская идея». 37-миллионное население размещалось в основном в сельских районах центра и севера европейской части. Две столицы: Санкт-Петербург и Москва, каждая с населением около 250 тысяч человек, концентрировали в себе административную и духовную власть. И если Петербург в течение ста лет перенимал передовой опыт государств соседней с ним Европы, то Первопрестольная выступала носительницей консервативных, патриархально-церковных традиций. Характерно, что церемония «коронования на царствование», означавшая вступление на престол нового российского самодержца, как издревле повелось, происходила именно в Москве, в Успенском соборе Кремля.

Закрепощение крестьян в середине XVII века было предопределено условиями выживания неокрепшей российской государственности. На протяжении двух веков Руси на пределе сил приходилось противостоять на севере и западе угрозам со стороны Польши, Литвы, Швеции, на юге — татарам. Ситуация отягощалась дефицитом сил в аграрном хозяйстве и растущими военными потребностями. Возделывать малоплодородные земли и одновременно решать военные задачи Московии приходилось ценой тотальной эксплуатации сельского населения{44}.

* * *

В средневековом, крепостническом укладе жизни сохранялось много такого, что говорило о жестокой, азиатско-византийской природе российской государственности. Причины отсталости России коренились в архаичных способах и формах управления, в узаконенном рабстве — крепостном праве, в разделяющем общество сословном неравенстве. Крепостные крестьяне, составлявшие 9/10 населения, были собственностью 3—5 процентов русского поместного дворянства, насчитывающего 110 тысяч семей. Среди них выделялись древние влиятельные кланы: Воронцовы, Вяземские, Шереметевы, Шуваловы, Голицыны, Юсуповы, Гагарины… Невежество и нищета, дикие формы отправления наказаний в сочетании с произволом в экономической жизни, череда нескончаемых военных предприятий — все это усугубляло картину. Грамотность населения не превышала 5 процентов. На доступность образования влияли древние предрассудки и набожность «черни». Власть же одолевали страхи проникновения «крамолы», которую усматривали в книгах, как своих, так и заграничных. Многое из того, что требовало преобразования, реформ, откладывалось на неопределенное время. Нерешительность и непоследовательность — исторически наследуемые свойства стоявшей у кормила Российского государства элиты. На самом деле проблемы российского общества определялись бесправием наиболее многочисленной, бедной и отсталой части населения — крестьянства. Любое предложение властям о каком-либо изменении его положения пугало непредсказуемыми последствиями. Это состояние в простой и ясной формуле «удачно» выразил Е.Ф. Канкрин — министр финансов в правящем кабинете Николая I. В тех случаях, когда затрагивались вопросы, требующие от власти радикальных решений, он не уставал напоминать: «…недостатки старого известны, а нового скрыты». Произносимые на разных уровнях опасения и возражения сводились к обоснованию особенности русского пути и в силу этого неприменимости к России «общего аршина». Стабильность власти опиралась на страх, на акции устрашения, на репрессии. В ходу были торговые казни. Любой помещик имел право отдать своего крепостного в смирительный дом, в каторжные работы либо отправить в Сибирь и получить зачет как за рекрута, отданного в солдаты. Битье осужденных кнутом принародно, на площадях, сопровождалось вырыванием ноздрей и клеймением[9]. Эта позорная практика наказания за преступления против собственности практиковалась до середины XIX века. Мощное выступление крестьянских масс под предводительством Емельяна Пугачева (1773—1775), подавленное ценой невероятных усилий и жертв, оставило в общественном сознании глубокий след. Эхо тех событий надолго закрепилось в памяти всех сословий. Причины столь грозного народного бунта — бесчеловечного, жестокого и кровавого, состояли в абсолютном бесправии, невежестве и нищете основной массы населения, которому нечем было дорожить. Их ничто особенно не связывало даже с местом проживания. Семейные узы и те по произволу помещиков могли быть разрушены. Продажа людей, в ходе которой разделялись крестьянские семьи, не была редкостью. Продавали и оптом, и поселениями, и деревнями, вместе с вотчинами, поместьями, вместе со скотом и прочим движимым и недвижимым имуществом. Свидетельства тех лет запечатлены в периодической печати — в первых газетах, которые появились в начале XIX столетия. К крепостным относились как к товару.

«В 3-й Адмиралтейской части, у Казанского мосту продается у содержательницы кофейного дому семья людей, т. е. молодых лет муж, который притом хороший сапожник, жена, умеющая готовить кушанье, шить и гладить, и двое детей за самую сходную цену…»{45}

«Продается кучер 20-ти лет, знающий как дорожную, так и городскую езду, поведения весьма хорошего и собою очень видной. Еще продаются критые с колясочным верхом сани, немецкое ружье и аглинская новая гитара. Все оное видеть и о цене узнать можно в Преображенском полку в Итальянской слободке во 2-м переулке Литейной части в доме под № 317…»{46}

«Продается мужик с женой и дочерью, годные на всякую черную работу, дочь же 13 лет. Может быть употреблена и в комнатах, коих видеть и о цене узнать можно во 2 Адмиралтейской части, подле каменного мосту, в доме г-жи д. с. Советника Волковой, который прежде назывался Худобашев, под №61, вошед в ворота со стороны Екатерининского канала, в нижнем этаже, на правой руке, в первые большие двери…»{47}

* * *

Безболезненный выход из феодального состояния не представлялся возможным, поскольку не меньшее беспокойство вызывало и положение дел в высшем, дворянско-помещичьем сословии. Степень образованности, состояние нравственности не вселяли надежд на возможность цивилизованного перехода российского общества на иной, более высокий уровень. Классики русской литературы Фонвизин, Грибоедов, Гоголь, Тургенев писали с натуры, создавая образы типичных представителей правящего сословия. Интерес к знаниям, к образованию в дворянской среде прививался вяло. «Приохотить дворян к учению и службе» давалось Петру I ценой крутых мер. Дворянских отпрысков-«нетчиков», не желавших служить, преследовали, подвергали наказаниям. С ними порой поступали, как с беглыми солдатами: секли кнутом, отправляли на каторгу. При этом самодержец придерживался того мнения, что «наши люди без принуждения не сделают». В ходе объявляемых смотров «недорослей от 10 до 30 лет» одним он предписывал поступать на учебу, другим в армию или флот, третьим в канцелярию… Неграмотным запрещалось жениться. Между тем нужных людей среди своих, кто был бы способен осуществлять масштабные планы, не имелось. Петр I взял за правило восполнять нехватку, приглашая нужных специалистов из-за границы. Иностранцы, направляясь в Россию «на ловлю счастья и чинов», порой оказывались востребованными настолько, что оседали здесь навсегда, обзаводились семьями, собственностью. Наиболее талантливые и удачливые из них достигали высокого положения в обществе. Русские самодержцы, пришедшие на смену Петру, унаследовали не только могучую империю, но и методы управления. Деспотизм, жестокость проявлялись не только по отношению к низшим сословиям. В тех же случаях, когда затрагивались достоинства царствующей особы, невзирая на прежние заслуги и высокий статус, применялись чудовищные по изощренности меры отмщения и наказания. Показательно в этом отношении позорно-кровавое «Лопухинское дело» 1743 года. Трагическими жертвами дворцовой интриги стали две женщины, две статс-дамы Н.Ф. Лопухина и А.Г. Бестужева-Рюмина. Жестокость царствующей государыни Елизаветы была вызвана еще и тем, что она терпеть не могла Лопухину за «превосходящую красоту и изящество по природному своему великолепию». Елизавета заменила смертную казнь «сечением кнутом, урезанием языка и ссылкой». Приговор при стечении народа был приведен в исполнение на Васильевском острове Санкт-Петербурга… Описание этой кровавой экзекуции и теперь невозможно читать без содрогания.

«Принялись за работу заплечные мастера. Лопухина поддалась обаянию ужаса: твердая до произнесения приговора, она не в силах была владеть собою, отваживаясь в то же время на напрасное сопротивление палачам. Один из них, сорвав с ее плеч платье, обнажил ее спину; другой — схватил Лопухину за руки, вскинул ее себе на плечи, и кнут засвистал в воздухе, исполосовывая тело несчастной кровавыми бороздами. Отчаянно билась истязуемая; вопли ее оглашали площадь, залитую народом… Полумертвую, обеспамятевшую от боли Лопухину палач спустил с плеч на помост, и над нею исполнили вторую часть приговора, бывшую, может быть, еще мучительнее первой. Сдавив ей горло, палач принудил несчастную высунуть язык: захватив его конец пальцами, он урезал его почти наполовину. Тогда захлебнувшуюся кровью Лопухину свели с эшафота. Палач, показывая народу отрезок языка, крикнул, шутки ради: “Не нужен ли кому язык? Дешево продам!!!”

Очередь была за Анной Гавриловной Бестужевой. Супруга замечательного дипломата, невестка министра, управлявшего как внешней, так и внутренней политикой всей России, уклончивая в своих показаниях на допросах, терпеливая в застенке, нашла способ и на эшафоте смягчить, по мере возможности, грозившую ей участь. В то время как палач снимал с нее верхнее платье, Бестужева, как рассказывают иноземцы, успела передать ему свой крест, золотой, осыпанный мелкими бриллиантами. Заплечный мастер понял, чего от него хотят. Со свойственным ему умением — легко опускать кнут при самом сильном размахе — он, сравнительно с Лопухиной, гораздо легче наказал Бестужеву»{48}.

* * *

Впоследствии верховная власть во все большей мере вынуждена была идти по пути распределения благ, почестей, наград, упраздняя по отношению к дворянам жестокие меры принуждения. Безрассудное поведение монархов по отношению к тем своим подданным, кто составлял опору российскому престолу, порождало особое негодование в дворянско-помещичьей среде, что, в свою очередь, таило угрозу стабильности монархического режима. Манифестом о вольности дворянства (1762), а затем Жалованной грамотой (1785) высшее дворянско-помещичье сословие было наделено рядом исключительных прав и привилегий. Это отнюдь не стало стимулом к исполнению гражданского долга, к ревностному служению Отечеству. Привилегии всё в большей мере вступали в противоречие с интересами государства. Именно в силу этих обстоятельств Павел I со свойственным ему радикализмом отменил действие Жалованной грамоты, обязал дворян нести государственную службу, вернул право на телесные наказания для всех без исключения… При восшествии на престол Александр I восстановил статус-кво, однако вскоре убедился — на прежних основаниях российская государственность далее развиваться не может.

В высшем сословии менялась система ценностей, постепенно прививалось домашнее образование. Учили, однако, как придется. Когда дело касалось экстренных, особенно военных нужд, собственное неучастие в воинской службе возмещалось рекрутами из крепостных, поставками для армии продовольствия, амуниции. Армия пополнялась не из числа самых крепких и работоспособных крестьян. Даже зажиточные крестьяне имели возможность покупать рекрутов вместо своих детей. Продажа в рекруты была распространенным способом избавления от строптивого, «неугодного и развратного слуги». Таким образом, в армию попадали далеко не самые пригодные к воинской службе люди. Их обучение требовало немало времени и усилий. Не менее трудно формировался офицерский корпус, поскольку одной из привилегий дворян была свобода от обязательного прохождения службы, как гражданской, так и военной. По обычаям того времени дворянских отпрысков с юных лет в армию записывали «числиться, а не служить». Лишь для беднеющих дворян оставался единственно возможный путь подняться наверх: военная или статская (гражданская) служба. Получение чинов, орденов, званий, высоких жалований и окладов от одних требовало воинской смекалки, подвигов, от других — ежедневных, упорных бдений в канцеляриях и учреждениях.

* * *

Преодоление многоступенчатой Табели о рангах (1722) давалось нелегко и непросто. Наделенные природными способностями россияне, воспитанные в домашних условиях и обученные «чему-нибудь и как-нибудь», не всегда могли проявить себя там, где это требовалось. Они не обладали необходимым запасом знаний и опытом, которые не приходят в одночасье. Государственное образование и просвещение не поспевали за растущими нуждами экономики и управления. Россия, непрерывно ведущая войны, страна, где кипели страсти, проистекали бурные процессы и при этом велись масштабные хозяйственные преобразования, — оставалась привлекательным местом для европейцев: обедневших дворян, амбициозных военных, не востребованных инженеров и специалистов, мастеровых людей и просто для искателей счастья. Многих из них в России ожидали успех и удача, поскольку нужда в умелых, грамотных людях не ослабевала. Они находили себе применение, постепенно выстраивался их карьерный путь, кое-кто достигал высоких чинов и достойного положения в обществе. Известно, например, намерение лейтенанта Наполеона Бонапарта поступить на службу в русскую армию. Тогда не смогли только своевременно согласовать условия контракта.

И до, и после крушения Византии приток эмигрантов в Россию не ослабевал. Этому немало способствовали Петр I и Екатерина II. Разделы Польши в 1772-м, 1793-м, 1795 годах привели к тому, что в пределы России влились 1,5 миллиона польских евреев — вынужденных переселенцев. Князь Потемкин, реальный правитель России, не зная, чем их занять и как обустроить им жизнь, одно время планировал создать вооруженные полки и направить в Палестину с целью освобождения их «исторической родины» от сарацинов. Тем временем Екатерина предоставила этническим немцам, кому было тесно на германских просторах, возможность расселяться на наиболее плодородных российских землях. Революционные события во Франции вызвали новый небывалый приток эмиграции. Екатерина поначалу решила принимать всех, кто искал укрытия, затем, опасаясь проникновения «революционной заразы», распорядилась давать убежище только тем, кто под присягой подтверждал верность французской монархии. На самом деле в Россию прибывали не только подвергавшиеся гонениям французские аристократы. К ним присоединились и представители других, поверженных Наполеоном стран Европы. Готовить своих специалистов казалось делом трудоемким и хлопотным, а получать образование за границей могли позволить себе лишь единицы. Эти и многие другие обстоятельства сказывались на состоянии управленческого аппарата. Система работы, предполагавшая интенсивный документооборот, многочисленные согласования, определила не только рост численности чиновничьего аппарата. Разнообразие функциональных обязанностей, потребность в многочисленной армии писарей, протоколистов, копиистов формировали не лучшие бюрократические традиции. Управленческую среду разъедали карьеризм, угодничество, взяточничество. Канцелярская служба постепенно становилась потомственным занятием для низших служителей и чиновников.

* * *

Особую печать на состояние экономики страны накладывали протяженность пространств, бездорожье, усугубляемое особенностями сурового климата. Зима, длящаяся в ряде регионов более полугода, существенно охлаждала деловую активность. Издержки производственно-хозяйственного комплекса, вынужденного приспосабливаться к климатическим циклам, обрекали государство на неизбежные, обременяющие экономику затраты. Скованный льдом Финский залив надолго приостанавливал внешнеторговые связи с Европой. В то же время юг России не работал на экономику государства. Добиться доступа к незамерзающим морям, международным торговым путям Средиземноморья стоило огромных жертв предшествующих поколений. Однако отсутствие приемлемых транспортных коридоров, портовой инфраструктуры, флота, обладающего необходимыми мореходными качествами, наконец, низкая квалификация местного населения — причины, по которым десятилетие за десятилетием откладывалось освоение края в масштабах, отвечающих интересам национальной экономики.

Государственный бюджет России всегда формировался с большим напряжением. Главной статьей экспорта испокон веков оставались лес, пушнина, зерно, чугун, пенька, кожи. Растущие военные расходы не обеспечивались внутренними поступлениями. Бюджетный дефицит со времен Петра I покрывался займами у генуэзских и голландских банкиров. Гневу вступившего на трон Павла I не было предела, когда он обнаружил государственную казну практически пустой и, кроме того, огромный государственный долг, оставленный его матерью Екатериной II… За недолгое время своего правления императору Павлу не удалось привести финансы государства в порядок, более того, ситуация ухудшилась. Абсолютизм, доведенный Павлом I до абсурда, отсутствие внятной экономической политики, немотивированные запреты на ввоз и вывоз товаров ослабили и без того скромные коммерческие устремления предприимчивых людей, привели к еще большей дезорганизации хозяйственной жизни. Налоговый гнет, поборы препятствовали продвижению сложных, затратных проектов. Немало стоили казне яркие, но лишенные практического смысла победы Суворова в ходе изнурительных походов русской армии по Европе. Далее Павел I вознамерился предпринять военную экспедицию в Индию, не сулящую ничего, кроме немалых затрат. 35-тысячный корпус генерала Платова, проделавший немалую часть пути, был остановлен в оренбургских степях известием о кончине самодержца.

* * *

Промышленный переворот в Англии и французская революция 1789 года предопределили все последующие исторические сдвиги в мировом сообществе. Воздействие этих тенденций в разных странах проявлялось по-разному. Россия, хотя и с опозданием, не без инерции и раскачки постепенно втягивалась в общемировой процесс. Приобретаемые за границей станки и приспособления существенно повышали производительность ручного труда. Однако внедрение индустриальных методов первым делом сосредоточивалось на военном производстве. Это обстоятельство изначально определило преимущественное развитие горнозаводской и металлургической промышленности, которая к началу XIX века давала свыше трети мирового производства чугуна, железа, меди. Развитие текстильных мануфактур также диктовалось нуждами многочисленной армии и только затем потребностями внутреннего и внешнего рынка. В целом же экономика феодальной России носила аграрный характер. Натуральное хозяйство, преобладавшее в помещичьих владениях, перестраивалось крайне медленно. Застой из-за отсутствия средств доставки и бездорожья особенно чувствовался на окраинах. Система исключительных дворянских прав и привилегий становилась тормозом не только в том, что касалось развития государственных институтов, гражданских свобод, но и экономического развития. Политических партий в современном понимании не существовало, хотя такое слово, как «партия», в высших сферах было весьма распространено. Монархическое общество было не прочь порассуждать о разных моделях мироустройства, однако далее светских салонов их влияние на политическую систему, на сложившийся порядок вещей не распространялось. Большее значение придавалось обсуждению внешних сношений России с сопредельными государствами, поскольку именно по этому пути пролегали клановые интересы и коммерческие связи российской элиты. Верховенство дворянско-феодального сообщества во все большей мере не соответствовало реальностям хозяйственной жизни и растущим потребностям государства. На авансцену выдвигалось сословие, формируемое из купечества и мещанства. Однако в своих гражданских и имущественных правах оно занимало промежуточное положение между дворянством и крестьянством. Преимущества высшего сословия создавали почву для дискриминации, дозволяли произвольное толкование прав низших сословий. Тем не менее постепенное вытеснение натурального хозяйства товарно-денежными отношениями, капитализация средств у предприимчивых людей формировали и укрепляли коммерческое сословие. Оно все настойчивее заявляло о своих если не политических, то гражданских правах, так как растущий объем товарно-денежных операций требовал правовой защиты со стороны государства.

* * *

К началу XIX века российская государственность, опирающаяся на монархическую систему власти, обладала достаточным запасом прочности. Более того, революционные события 1789 года во Франции, сопровождавшиеся ужасами и катаклизмами, в известной мере консолидировали российскую элиту. Патриотически настроенная часть дворянства, извлекая уроки из европейских событий, стремилась делать все возможное для укрепления существующего режима. Настрой против «революционной заразы» подкреплялся надеждами на появление фигуры «просвещенного правителя», который сумел бы обновить монархическую систему, вдохнуть в нее свежие силы. Таким самодержцем представлялся великий князь Александр Павлович, по тем временам наиболее образованный кандидат в монархи Европы. Будущее России беспокоило мыслящую часть общества, да и сам наследник время от времени выказывал радикальные политические взгляды. Задолго до той поры, когда Александр обрел полноту власти, он в тайно переданном в Швейцарию в 1797 году письме Лагарпу сетовал на деяния своего отца: «Мое несчастное Отечество находится в положении, не поддающемся описанию. Благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать мое сердце…»{49}

Вступая в 1801 году на престол, Александр 1 торжественно заявил о святой приверженности политическим принципам своей венценосной бабки Екатерины II. Считая себя представителем «просвещенного абсолютизма», он желал направить царствование «на коренную пользу Отечества», надеялся «примирить частные интересы и унять рознь, заставить людей сотрудничать в достижении одной и единой цели — всеобщей пользы»{50}.

Молодой самодержец вызывал всеобщие симпатии. Его заявления о том, каким он видит грядущее царствование, а с ним и будущее России, вдохновляли. Разные слои населения проявляли инициативу и готовность к действию. Казалось возможным заселить страну «вольными хлебопашцами», преодолеть произвол чиновников, реконструировать административную власть, просветить россиян и сделать их образованной нацией, по-европейски благоустроить страну, для других государств и народов открыть Россию заново…

* * *

Восторженную реакцию вызывали объявляемые один за другим императорские указы, касающиеся отмены прежних ущемлений гражданских прав, норм общественного поведения. Церемонии оглашения указов в Сенате проводились в присутствии Александра. Атмосфера «верноподданнических манифестаций» свидетельствовала о единодушной поддержке избранного курса. Уже первыми манифестами восстанавливались положения Жалованной грамоты дворянству, их права на сословное самоуправление, возобновлялось действие Городового положения. Отменялся запрет на экспортно-импортные операции, восстанавливались прежние права купечества. Законопослушные граждане получили права на свободный выезд за пределы страны. Объявлялась амнистия беглецам, укрывавшимся за границей. Особое значение имело «уничтожение тайной экспедиции и о ведении дел в оной» — зловещий департамент политического сыска прекратил свое существование. Дела о «посягательствах на персону самодержца и государственные устои» сдавались в архив. Объявлялась амнистия всем, кто находился под судом и следствием, кроме «смертоубийц, разбойников и лихоимцев». Отменялись телесные наказания. Приговоры за особо тяжкие преступления дозволялось заменять высылкой на поселение. Восстанавливалась справедливость по отношению к генералам, офицерам, гражданским чиновникам, несправедливо отстраненным от службы. Не забыли и о крестьянстве. Обещания государя касались налогов и повинностей, где «никакого прибавления и нового какого допущено не должно». Указом, по которому право покупать незаселенные земли получали лица недворянского сословия, ограничивалась монополия главных землевладельцев России. Новое царствование заявило о себе решительной отменой внешних атрибутов прежнего правления. Ликвидировались виселицы, установленные в городах, в присутственных местах. Отменялась регламентация в гражданской одежде, военной амуниции и экипировке. Воинским формированиям возвращались прежние исторические названия.

* * *

Особую приподнятость общественному настроению придавало приспевшее столетие Петербурга. Подготовка юбилейных мероприятий велась на протяжении всего 1802 года. Главные официальные торжества состоялись 16 (29) мая 1803 года на Сенатской площади и прилегающей акватории Невы. Преклоняя знамена, перед памятником Петру I парадным маршем проследовала ведомая государем 20-тысячная войсковая колонна. На палубе 110-пушечного корабля «Гавриил» был выставлен ботик Петра I. Караул несли четыре столетних старца… Живой «реликвией» стал 107-летний старик-капитан, некогда носивший следом за Петром мерные жерди для разметки местности под Петергофом… Торжественный молебен в Петропавловском соборе завершился церемонией возложения на надгробие Петра золотой юбилейной медали «От благодарного потомства».

Между тем в правящих верхах шел куда более глубокий процесс. Жить так, как прежде, не позволяли не только уроки деспотичного самовластия Павла I, но и то обстоятельство, что на смену пришел молодой неопытный монарх, который легко мог подпасть под непредсказуемое влияние. Решение о создании в кратчайшие сроки Государственного совета при императоре «для рассуждения и уважения дел государственных» ставило своей целью прежде всего умерить общественные настроения. Персональный состав из именитых сановников давал понять обществу, что совет надежно защищает государственные устои от колебаний и коренной ломки и избавляет монархическую власть от ошибок и неблагоразумных решений. Многих тогда питала надежда, воспользовавшись неопытностью и растерянностью молодого самодержца, внести коррективы в монархическую модель управления, перераспределить властные полномочия внутри государственных структур. Взгляды на то, в чем нуждалась Россия, что можно и нужно изменить указаниями сверху, у участников в заговоре против Павла I и у тех, кто оставался в стороне, по существу совпадали. Слово «конституция» в 1801—1803 годах не сходило с уст очень разных представителей высшей русской аристократии, таких как А.Р. и С.Р. Воронцовы, Н.И. Панин, П.А. Зубов, П.В. Завадовский, Г.Р. Державин, не говоря уже о молодых друзьях императора: П.А. Строганове, Н.Н. Новосильцеве, А.Е. Чарторыйском, В.П. Кочубее. Примерно на тех же позициях стояли С.П. и Н.П. Румянцевы, А.Б. Куракин, Н.С. Мордвинов. Ограничить самовластие, восстановить Сенат в правах, ввести конституционные нормы по типу тех, что утвердились в некоторых европейских государствах, а главное, упразднить крепостничество — вот проблемы, обсуждаемые с Александром I в официальной обстановке и за ее пределами, а также в направляемых ему записках, мемуарах, проектах. Каждый на свой лад излагал мысли об «установлении определенных рамок», об «умеренных» ограничениях царского деспотизма. В одних умах витали идеи, почерпнутые из французской Декларации прав человека и гражданина, в других — желание изучить все имевшиеся конституции и «составить из них нашу». Всем хотелось укрепить намерения императора, направить его мысли в конструктивное русло. Однако обстановка в обществе, нравственная атмосфера вокруг Александра не располагали к выработке столь важных решений. Запугиваемый с разных сторон опасностью «взволновать дух народа», вынуждаемый выслушивать разноречивые мнения царь не мог сполна оценить достоинства многочисленных предложений. О сложно запутанной обстановке в первые дни, месяцы и годы царствования, о способах реформирования монархических устоев страны, предлагаемых представителями разных групп, рассказывает, воссоздавая те события, историк М.М. Сафонов. «В результате острой внутриполитической борьбы, — резюмирует автор, — широко задуманная программа социально-политических реформ свелась лишь к преобразованиям государственного устройства, которые способствовали дальнейшему укреплению самодержавия»{51}.

* * *

Многое объяснялось неопределенностью в правящем эшелоне. Корпорация, которая свергла Павла I, к тому времени не утратила прежнего влияния. В любой момент следовало ожидать чего угодно, не исключая угрозу жизни и ему, и членам императорской семьи. Самодержец находился в более чем сложном положении. Его отец, император Павел, как было объявлено, умер «своей смертью», от «апоплексического удара». Преследовать, отдалять от государственного управления участников заговора при «объективных обстоятельствах» ухода из жизни императора не было причин. Среди непременных членов Государственного совета — активные организаторы и исполнители заговора — братья П.А. и В.А. Зубовы, санкт-петербургский военный губернатор П. Пален… Каждый из них был вправе считать себя причастным к основанию нового царствования, а все вместе «они доставили Александру Престол». По сути это было правдой. Но другая сторона этой правды была столь же неопровержима — эти люди оставались убийцами. Держать при себе государственных преступников, едва ли не каждый день общаться с ними — для чувствительной натуры Александра было отнюдь не легко.

* * *

В июне 1801 года в Павловске распространился слух о необычной иконе в часовне воспитательного дома. На полях образа появились надписи с именами заговорщиков и призывами к возмездию убийцам Павла I. К иконе стали стекаться толпы людей. Губернатор Пален — один из главных организаторов заговора — велел икону убрать. Это распоряжение нарушало неприкосновенный статус Павловска, резиденции императрицы во вдовстве Марии Федоровны. Между матерью и сыном произошло объяснение, весьма трудное для начинающего самодержца. Мария Федоровна выложила всё, что было неизвестно Александру I, и то, о чем ему хотелось навсегда забыть. В конце она заявила: покуда Пален в Петербурге, она туда не вернется. К вечеру следующего дня всесильный Пален был отстранен от всех государственных должностей и навсегда удален из Санкт-Петербурга.

Эта отставка отнюдь не означала преодоления последствий заговора, жертвой которого стал император Павел I. Двусмысленная ситуация, в которой продолжал пребывать император, могла затянуться на годы, если бы не настойчивость его учителя и наставника Лагарпа, которому вторила мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна. В отличие от своего сына она имела гораздо больше политического опыта, глубже и точнее знала российскую элиту. Она продолжала требовать от Александра удаления от престола участников заговора. Разорвать порочный круг, избавиться от наиболее зловещих фигур помог случай. Перлюстрация одного из писем графу С.Р. Воронцову, назначенному к тому времени послом в Лондон, побудила Александра предпринять решительные шаги. Документ, попавший ему в руки, свидетельствовал если не о враждебном, то весьма неблагожелательном отношении к самодержцу вице-канцлера Н.П. Панина — одного из организаторов заговора. Панин писал графу С.Р. Воронцову: «…император молодой человек, легкомысленный, любящий танцы и более заботящийся нравиться женщинам, чем вникать в государственные дела»{52}. Написанное подействовало особенно болезненно, поскольку по существу было правдой. Один из приближенных молодого царя, генерал-прокурор А.А. Беклешов, подсказал Александру правильное решение: «Когда у меня под носом жужжат мухи, я их прогоняю»{53}. С этого момента многие заговорщики были отправлены в отставку и пожизненно покинули столицу.

* * *

До той поры жизнь в правящем эшелоне Российского государства протекала как бы в параллельных мирах. Тогда говорили, что Александр I советовался с одними, но правил с другими. Небольшой круг единомышленников направлял ход его мыслей к принятию первых управленческих решений, некоторые из них передавались на рассмотрение в правительственные структуры. Князь Адам Чарторыйский 28 лет, 31-летний князь В.П. Кочубей, 27-летний граф Н.Н. Новосильцев, 25-летний граф П.А. Строганов два раза в неделю совещались в личных апартаментах Александра I. Участник этих заседаний граф П.А. Строганов сохранил записи, похожие на дневник, благодаря чему сведения о «негласном комитете» («комитете общественного спасения», «тайном совете»), просуществовавшем два года, дошли до наших дней. Тогда у них имелась уникальная возможность, не лакируя действительность и не льстя своему царственному другу, осмыслить возможные подходы к переустройству огромной страны. Время это ни для Александра, ни для самих «младореформаторов» не проходило даром. Постепенно их радикальные взгляды и идеи отходили на второй план. Одно дело отвлеченные размышления, другое — практические шаги к управлению таким государством, как Россия. На это обращал внимание и наставник Александра — Лагарп, призывая самодержца забыть о прежних либеральных увлечениях. Когда дело касалось власти, сохранить которую «следует в целости и сохранности», необходимо, советовал он, действовать единолично, как и положено монарху. Постепенно становилось ясно: государство оказалось в руках самодержца, который вознамерился не только царствовать, но и править.

* * *

Подступить к решению самых наболевших проблем попытались уже в первые дни царствования: заседание Государственного совета началось с рассмотрения вопроса о крепостном праве. Решительно настроенный Александр, наблюдая за дискуссией, неожиданно для себя столкнулся со сплоченной оппозицией. На словах поддерживая стремление императора упразднить очевидное зло, окружение выдвигало противоречивые сомнения и опасения, отмахнуться от которых Александр не решался. Традиционный консерватизм, беспокойство за неприкосновенность дворянских прав и привилегий перевешивали рассмотрение любых новаторских аргументов. Поначалу решили не продавать крепостных крестьян без земли. Но одна из противоречащих сторон внесла такие ограничения, что делало это неосуществимым. Сошлись лишь во мнении, что публичные формы работорговли не красят Россию. Предложение генерал-прокурора А.А. Беклешова «…о не продаже людей без земли привести ныне же в действие» не поддержали. При обсуждении постановили только запретить помещать в газетах объявления о продаже крепостных без земли — лишь это не соответствовало духу времени и намерениям нового царствования… Президенту Академии наук барону А.Л. Николаи был дан указ: «…дабы объявление о продаже людей без земли ни от кого для печатания в ведомостях принимаемо не было»[10].

Лишь через два года, в 1803 году, было рассмотрено обращение графа С.П. Румянцева, брата будущего канцлера, к императору: дать возможность помещикам отпускать своих крестьян на волю целыми деревнями «по добровольным условиям». Колебания власти завершились изданием Указа «О вольных хлебопашцах». Помещикам дозволялось воспользоваться такой возможностью, но с условием, чтобы «каждый испрашивал на совершение своего намерения особое, Высочайшее соизволение». С.П. Румянцеву было предоставлено право первому подать в этом пример. Последователей у него оказалось немного. Да и сам С.П. Румянцев, будучи крупным помещиком, в этом деле не преуспел, чем вызвал в свете иронические реплики в свой адрес. На другие нововведения, касающиеся крепостного права, Александр I не решился. Итогом затяжных дискуссий о правах и обязанностях Сената стал Закон «О производстве дел в Сенате», который не привнес существенно нового в распределение властных полномочий. Россия так и оставалась государством неограниченной абсолютной монархии. «Император Российский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной его власти не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает», — значилось в составленном М.М. Сперанским первом издании Свода законов Российской империи (1832){54}.

Форма присяги членов Государственного совета

* * *

Не менее сложно и противоречиво проходило обсуждение внешнеполитического курса нового царствования. Приоритеты и цели, возможные угрозы, потенциальные союзники и противники рассматривались с точки зрения прежних межгосударственных отношений и обязательств России. Единства взглядов не было, высказывались прямо противоположные суждения, преобладали субъективные предпочтения. От выбора пути зависел уровень влиятельности политически ангажированной элиты. Всё усложнялось из-за отсутствия достоверной информации о подлинных намерениях основных игроков европейской политики, к тому же и обстановка в Европе быстро менялась. Это было время общего переустройства и стремительных событий, радикально воздействовавших на соотношение сил конфликтующих сторон. Древние монархи Европы, демонстрируя неспособность и бессилие в том, чтобы одолеть «выскочку» Наполеона, особенно нуждались в союзничестве с Россией. С гибелью Павла I появилась надежда вернуть Александра в лоно прежних союзов и коалиций. Тогда, в ходе продолжительных дискуссий, возобладала точка зрения, которую отстаивали министр коммерции Н.П. Румянцев при поддержке вице-канцлера А.Б. Куракина и морского министра Н.С. Мордвинова. Они делали все возможное, чтобы предостеречь Александра от поспешных шагов в сторону предложений, последствия которых невозможно было предвидеть. Позитивный нейтралитет в условиях неспокойного времени позволял использовать внешнеполитические обстоятельства в благоприятном для себя направлении. Не только Румянцев, но и другие отверженные Александром I младоекатерининцы указывали на то, что русская дипломатия отошла от екатерининских традиций, в первую очередь, соблюдения непосредственных интересов России. Как саркастически отмечал Ростопчин, Россия в отличие от других держав «участвовала в коалициях против Наполеона единственно для того, чтобы уверить себя в вероломстве англичан и австрийцев, а Европу в бессмертии Суворова»{55}. Широкую известность в ту пору в Европе получили слова канцлера А.Р. Воронцова: «Россия может идти в согласии с Францией, но не в хвосте у нее».