Глава двадцатая Честь мундира
Глава двадцатая Честь мундира
В апреле 2007 года Елизавета II впервые позировала для портрета американке – светскому фотографу Энни Лейбовиц. Мало того что сеанс пришлось из-за плотного графика королевы ограничить двадцатью пятью минутами, его еще снимали на камеру для очередной документальной ленты о работе королевы. Она согласилась надеть ослепительную диадему королевы Марии, бриллиантовое колье низама Хайдарабада, белое шелковое вечернее платье, вышитое золотом, и развевающуюся темно-синюю мантию ордена Подвязки. Лейбовиц несказанно удивилась (1), узнав, что ее величество делает макияж сама и укладывает волосы лишь раз в неделю.
В короткой беседе перед фотосессией королева очень тепло отзывалась о британском фотографе Джейн Баун, своей ровеснице, которая делала ее портрет годом ранее. “Она добиралась сюда сама, без помощников! И я помогала ей двигать мебель для композиции” (2), – вспомнила Елизавета II. “Завтра будет наоборот”, – пообещала Лейбовиц.
Королева, обычно по праву гордящаяся своей пунктуальностью, опоздала на фотосессию на двадцать минут. “У меня мало времени”, – заявила она фотографу, которая заметила, что горничные “стоят от нее метрах в пяти” (3).
Елизавету II определенно раздражали многочисленные помощники фотографа. Когда Лейбовиц попросила ее снять “корону”, чтобы сделать образ чуть менее пафосным, королева пробурчала: “Пафосным! Это еще что?” (4) Но вскоре она успокоилась и согласилась с предложениями фотографа поменять наряд и позу. Лейбовиц, по ее собственному признанию, понравилось, что королева “показала характер” (5), а готовность довести нервное и утомительное дело до конца вызывала огромное уважение.
Снимки получились поразительные. На самом впечатляющем из них королева без диадемы, в простом морском дождевике с начищенными медными пуговицами, скрывающем руки, стоит на фоне подложенного на компьютере пейзажа с зимним небом и голым дворцовым садом. Лейбовиц создала неприкрытую аллюзию на прежние легендарные образы кисти Битона и Аннигони, символизирующие одиночество королевы, а также попыталась передать “соответствующее данному жизненному этапу настроение” (6).
Фотографии представили публике накануне десятого визита Елизаветы II в США и третьего по счету государственного, принимающей стороной в котором выступили Джордж и Лора Буш. Перед отлетом королева устроила прием в Букингемском дворце для трехсот пятидесяти выдающихся американцев, проживающих в Лондоне. В число тех, кого представляли ее величеству, попал и корреспондент “Washington Post” Кевин Салливан – наряду с Доном Джонсоном, игравшим в вест-эндском мюзикле “Парни и куколки” (“Guys and Dolls”), оксфордскими гребцами Теренсом Койкером и Эндрю Райтом, а также Брайаном Макбрайдом, ведущим игроком футбольного клуба “Фулхэм”.
Звезду популярного сериала “Полиция Майами” (“Miami Vice”) королева в Джонсоне не признала, зато заинтересовалась гребцами, попросив разрешения взглянуть на их мозолистые ладони. “Королева внимательно их осмотрела, сочувственно цокая, будто парни были ее внуками” (7), – вспоминает Салливан, который к тому же подметил у ее величества “обезоруживающую искреннюю улыбку”, не похожую на характерную для политиков “приклеенную намертво”. Во время беседы Елизаветы II с Макбрайдом к ним, нарушив все правила протокола, пристроился еще один человек. “Вы тоже футболист?” (8) – спросила королева. “Нет. Я продаю вафельно-оладьевую смесь, в основном на Ближнем Востоке”. – “Надо же, чего люди только не едят”, – пробормотала королева и двинулась к следующей группе.
В четверг 3 мая Елизавета II и Филипп прибыли в Ричмонд, штат Вирджиния. В своей речи перед законодателями штата королева выразила соболезнования по поводу трагедии в Вирджинском политехе на предыдущей неделе, когда пробравшийся в здание вооруженный злоумышленник перестрелял тридцать студентов и преподавателей, а затем застрелился сам. Кроме того, Елизавета II изменила график визита, чтобы встретиться с жертвами трагедии. Затем она отправилась в Джеймстаун, первое британское поселение на американской земле, отмечавшее тогда четырехсотлетие, навестив его спустя пятьдесят лет после первого своего визита во времена Эйзенхауэра. При осмотре археологических находок ее взгляд упал на экспонат номер пятнадцать – железную лопатку с ярлыком “при сильных запорах”. Подозвав делегационного врача, коммандера Дэвида Суэйна, который всегда стоял чуть поодаль с черным медицинским чемоданчиком, содержащим жизненно необходимые лекарства и плазму крови, она воскликнула, показывая на страшное орудие: “Вам бы надо обзавестись!” (9)
На выходных она исполнила свою давнюю мечту посетить Кентуккийское дерби и в пятый раз погостила на ферме Фэришей. Бывший посол с супругой сохранили близкие отношения с королевой, и Сара Фэриш снова расцеловала ее величество в обе щеки.
Лошадей Елизаветы II в Кентукки теперь содержалось мало. Центр коневодства сместился на мощные конные заводы в Ирландии, предлагающие на выбор высококлассных производителей и избавляющие от необходимости переправлять конематок через Атлантику. Однако до 1998 года, пока не вступил в силу договор о мирном урегулировании, пути через Ирландское море были заказаны. Новый советник по племенной работе (10), зять Генри Карнарвона Джон Уоррен, старался улучшить крови королевской конюшни и сделать ее лошадей более конкурентоспособными, в надежде выиграть наконец не дающееся в руки Эпсомское дерби.
Все это, впрочем, не мешало королеве наслаждаться отдыхом в штате мятлика с друзьями-единомышленниками, знавшими ее не первое десятилетие, – и в этот раз к ней впервые присоединился Филипп. Она сидела в саду фермы Лейнс-Энд, попивая вечерний мартини, и переживала за дочь принцессы Анны Зару Филлипс, выступавшую на троеборье в Бадминтоне. “Никто не слушает бабушку!” (11) – сокрушалась она.
На Кентуккийском дерби в воскресенье королеву заинтриговал победивший жокей Келвин Борел, каджун, едва умеющий читать и писать, однако известный удивительным умением находить общий язык с лошадьми. Предвосхищая интерес гостьи (12), Лора Буш специально оставила два лишних места на запланированном через два дня торжественном обеде и пригласила Борела. Эми Цанцингер, секретарь по протокольным вопросам, помогла ему найти фрак, а его невесте – купить вечернее платье, договорившись, чтобы магазин одежды в Луисвилле поработал в воскресенье.
Джордж Буш допустил ляп в приветственной речи на Южной лужайке Белого дома перед семью тысячами пришедших в понедельник 7 мая гостей. “Вы участвовали в праздновании двухсотлетия нашей страны в тысяча семьсот семьдесят… э-э, в тысяча девятьсот семьдесят шестом году”, – провозгласил он. Сделав паузу, он подмигнул королеве и сказал: “Она посмотрела на меня, как мать на неразумного сына” (13). Елизавета II и Филипп отобедали наверху, в Желтом овальном кабинете, в узком кругу семьи Буш, в том числе с первым президентом и Барбарой Буш, которые затем сопроводили высоких гостей к мемориалу Второй мировой войны на Эспланаде. Это был последний пункт насыщенного двухдневного графика, включавшего также посещение НАСА и Национального детского медицинского центра.
Если не считать короткого перехода через улицу с президентом и первой леди от Белого дома до Блэр-Хауса в первый день визита, королева почти не показывалась на публике. В стоящей за ограждением тысячной толпе было много детей, и Елизавета II останавливалась по дороге перекинуться с ними парой слов. “Очень мешали эти строгие меры безопасности. Даже прогулку расписали по минутам” (14), – сожалел один из участников делегации.
Днем на открытом приеме в британском посольстве королева, заметив своего знакомого, Фролика Уэймота, направилась прямо к нему. “Так рада вас видеть, – улыбнулась она. – Как вы? Слышала, болели?” (15) Зная, что Елизавета II собирает мельницы для перца, несколькими месяцами раньше он прислал ей пластиковую из итальянского ресторана – в виде официанта, который говорил с итальянским акцентом: “Вы свернете мне шею!” – когда мельницу крутили. Королева тут же поблагодарила его письмом, рассказав, как позабавила ее эта вещица. И теперь, под конец беседы в саду посольства, Уэймот спросил: “Мэм, прислать вам еще мельницу для перца?” “И тут, – вспоминает Уэймот, – она полностью преобразилась. Хохотала в голос, хлопая ладонью по сумочке. Но потом снова собралась и двинулась дальше, такая же элегантная”.
Прибыв вечером на торжественный обед, Елизавета II увидела в шеренге встречающих и Кевина Борела. Позируя для официальной фотографии между монархом и первой леди, Борел допустил, по выражению Лоры Буш, “милую оплошность” (16), приобняв обеих дам. Постепенно прикасания к королеве становились в порядке вещей. В своем тосте Елизавета II тепло отзывалась о “жизненно важном альянсе” (17), который выковал Черчилль в военные годы и который уже не первое десятилетие “заставляет с собой считаться”.
На следующий вечер Елизавета II давала ужин в честь Бушей в британском посольстве. Весь день советники уговаривали ее слегка проехаться в тосте насчет оговорки, допущенной президентом накануне, и в конце концов королева поддалась. “Я думала начать тост так: “Когда я была здесь в тысяча семьсот семьдесят шестом…” – но решила, что не стоит”, – провозгласила Елизавета II под одобрительный смех гостей. “Это был отличный ответ” (18), – отзывался позже Буш. Сразу после спуска королевского штандарта на флагштоке посольства королеву и Филиппа – прямо в вечернем платье с диадемой и во фраке – увезли на военную базу имени Эндрюса, откуда им предстоял перелет домой.
27 июня 2007 года Тони Блэр ушел с поста премьер-министра, уступив нажиму своего пятидесятишестилетнего министра финансов, Гордона Брауна. Шотландцу надоело десять лет играть вторую скрипку при харизматичном премьере, и он совершил тайный переворот. Блэр к тому времени утратил популярность из-за войны в Ираке, а возглавляемый Брауном блок Лейбористской партии набрал силу, и Блэр уступил давлению – через два месяца после того, как побил десятилетний рекорд пребывания на посту премьера. Сын священника Шотландской церкви, Браун учился в школе по экспериментальной программе, поступил в Эдинбургский университет в шестнадцать и через десять лет после окончания получил докторскую степень. Внешностью и характером он мало располагал к себе и в политике продвигался вопреки тому, что Блэр называл “лакуной – полным отсутствием интуиции, внутреннего чутья. Политический расчет – да, присутствует. Аналитический ум – несомненно. Эмоциональное чутье – по нулям” (19). Браун добивался успеха за счет безграничной энергии, впечатляющих умственных способностей и сосредоточенности. Однако среди политиков он был белой вороной – способным проявить остроумие, но зачастую неуклюжим и слишком скованным в светском общении.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.