1575

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

 1575

После долгой остановки в Авиньоне мы совершили большое путешествие через Бургундию и Шампань в Реймс, где произошло бракосочетание короля, и вернулись в Париж [352]. События там [68] развивались следующим образом. Замысел Ле Га, воплощенный известными путями, привел к нашему разрыву и краху. Будучи в Париже, мой брат приблизил к себе Бюсси, проявляя к нему такое уважение, которое тот заслуживал по праву [353]. Он постоянно сопровождал моего брата и, стало быть, меня, поскольку с братом мы почти не разлучались. Брат приказал всем своим дворянам почитать меня и добиваться моего расположения не меньше, чем своего собственного. Все благородные мужи его свиты исполняли это приятное приказание с таким рвением, что служили мне не меньше, чем ему. Ваша тетка [354], видя это, говорила мне часто, что такой прекрасный союз брата и сестры заставляет ее вспомнить времена герцога Орлеанского, моего дяди [355], и герцогини Савойской, моей тети [356].

Ле Га, которого распирало от самодовольства, дал этому обратную интерпретацию, полагая, что Фортуна предоставляет ему прекрасный случай самым скорым образом достичь своей цели. Посредством мадам де Сов, вошедшей в совершенное доверие к королю моему мужу, он попытался внушить ему всеми силами, что Бюсси оказывает мне знаки особого внимания. Но видя, что он ничего не добился, поскольку придворные моего мужа [69] постоянно окружали меня и не видели в моем поведении ничего предосудительного, Ле Га обратился к королю, убедить которого можно было много легче. Отчасти потому, что король не жаловал особо ни нашего брата, ни меня, а дружба наша казалась ему вообще подозрительной и вызывающей, отчасти по причине ненависти к Бюсси, который прежде служил ему, а затем покинул, посвятив себя моему младшему брату, и одновременно – зависти его врагов, поскольку это столетие не знало лучшего мужчину и дворянина, наделенного такими достоинствами, авторитетом, привлекательностью и умом. Про него говорили, что если верить в переселение душ, о чем рассуждают некоторые философы, то без сомнения, душа г-на д’Арделе, Вашего храброго брата [357], вселилась в его тело. С подачи Ле Га король с радостью рассказал обо всем королеве-матери, побуждая ее поговорить на эту тему с королем моим мужем, чтобы вызвать у него такую же досаду, которую он испытал в Лионе. Однако она, не видя к тому оснований, отказалась это делать, сказав ему: «Я не знаю зачинщиков, которые сочиняют и сообщают Вам эти фантазии. Моя дочь уже несчастна тем, что родилась в этом веке. Во времена моей молодости мы свободно говорили обо всем на свете, и все благородные господа из окружения короля Вашего отца, господина дофина [358] и герцога Орлеанского, Ваших дядей, в порядке вещей посещали покои мадам Маргариты, Вашей тетки, и мои собственные. Никто не находил это странным, поскольку в этом ничего странного и не было [359]. Бюсси встречается с моей дочерью в Вашем присутствии, присутствии ее мужа у себя в покоях, она находится на виду у придворных короля Наваррского и всех прочих лиц двора; это не происходит втайне или при закрытых дверях. Бюсси – весьма знатный дворянин и первый – в окружении Вашего брата. О чем тут можно думать? Или Вам известно что-либо еще? По навету [70] в Лионе Вы заставили меня нанести ей такое большое оскорбление, которое, весьма опасаюсь, она не забудет всю свою жизнь». Король, будучи удивленным, ответил ей: «Но Мадам, я говорю об этом уже со слов других». Она вопросила: «И кто эти другие, сын мой? Те, кто желают заставить Вас поссориться со всеми Вашими родными?» На этом они расстались, и королева-мать пересказала мне этот разговор, добавив: «Вы родились в недостойное время». Затем, призвав Вашу тетку мадам де Дампьер, она принялась вспоминать с ней о добродетельной свободе и удовольствиях, которыми они наслаждались в прошлые времена, не будучи зависимыми, как мы, от грязных сплетен.

Ле Га, видя, что его секрет раскрыт и не вызвал того огня, на который он рассчитывал, обратился тогда к некоторым дворянам из окружения короля моего мужа, которые были товарищами Бюсси по прежней службе и роду деятельности и которые особенно не любили его из зависти к его продвижению и к его славе. Все они, объединившись на почве завистливой злобы и в желании своим рвением оказать «добрую» услугу своему господину, или же, выражаясь точнее, скрыв под этим предлогом зависть, решили однажды вечером, когда в поздний час Бюсси покидал спальню герцога Алансонского и направлялся к себе домой, убить его. Так как благородные господа из свиты моего брата, как правило, сопровождали его, [заговорщики] знали, что встретятся как минимум с 15-20 дворянами, как и то, что Бюсси был ранен в правую руку (за несколько дней до этого он сражался с Сен-Фалем [360]) и не мог держать шпагу, но что одного его присутствия будет достаточно [71] для удвоения храбрости тех, кто его окружает. Опасаясь этого и желая быть уверенными в успехе дела, они решили напасть на него с двумястами или тремястами людьми под покровом ночи, чтобы скрыть позор убийства.

Ле Га, который командовал полком гвардейцев, предоставил им солдат. Они разделились на пять или шесть отрядов и расположились на улице, самой близкой к дому Бюсси, по которой он должен был пройти, зарядив оружие и погасив факелы и фонари. После залпа из аркебуз и пистолетов, которого хватило бы для уничтожения целого полка, не то что группы людей из 15-20 человек, они схватились с отрядом Бюсси, стараясь особенно в ночной темноте не упустить его отличительный знак – перевязь сизого цвета, поддерживавшую его раненую правую руку, – то, что было очень кстати для нападавших и придавало им сил! Но, тем не менее, маленький отряд достойных людей, бывший с Бюсси, не потерял присутствия духа от неожиданного столкновения, и ночной страх не лишил их сердца и рассудительности. В ответ они явили только доказательство благородства и преданности в отношении своего друга, которого силой оружия довели до его дома, потеряв при этом только одного дворянина из их отряда. Это дворянин воспитывался вместе с Бюсси, и, будучи также ранен в руку незадолго до этого, носил перевязь похожего цвета (их перевязи, однако, сильно отличались, ибо у этого дворянина она не была так богато украшена, как у Бюсси [361]). Тем не менее, ночная мгла способствовала тому, что исступление и злоба этого отряда убийц, имеющих приказ поразить человека с сизой перевязью, была направлена на этого бедного дворянина, которого они приняли за Бюсси, и которого оставили умирать на улице.

Один итальянский дворянин из свиты моего брата, также раненный в стычке, охваченный испытанным ужасом и весь окровавленный, бросился в Лувр и добрался до покоев моего брата, который почивал, крича, что Бюсси убивают. Мой брат сразу же пожелал отправиться туда. На мое счастье, я еще не спала, и так как моя комната примыкала к покоям брата, то, подобно ему, я услышала, как кто-то ужасным голосом выкрикивает с лестницы эту тягостную новость. Я сразу же проследовала в апартаменты брата, чтобы помешать ему уйти, и послала за королевой нашей матерью, умоляя ее прийти к нам, чтобы остановить его. Я прекрасно знала, [72] что во всех других ситуациях он охотно пошел бы мне навстречу, но в этом случае сильная боль, которую он испытал, настолько вывела его из себя, что без размышлений он бросился бы навстречу всем опасностям, дабы осуществить возмездие. С огромным трудом мы удержали его. Королева моя мать представила ему, что нет никакой надобности отправляться туда ночью и в одиночку, поскольку темнота скроет всякое злодейство, и что Ле Га, возможно, настолько коварен, что затеял это дело специально, с целью заставить его покинуть [Лувр] и вовлечь в какую-нибудь неприятность. Мой брат пребывал в таком отчаянии, что эти слова не возымели большой силы. Но королева, используя свою власть, запретила ему покидать покои и приказала привратной страже никого не выпускать, желая оставаться с ним до тех пор, пока не выяснится правда.

Бюсси, которого Господь оберег чудесным образом от этой опасности, происшествие, казалось, не взволновало. Его душа не была чувствительна к страху, и рожден он был, чтобы наводить ужас на своих врагов, приносить славу своему господину и быть надеждой своих друзей. По возвращении в свой дом он внезапно подумал о беспокойстве, в котором пребывает его господин, если новость об этой стычке дошла до него в недостоверном виде. В опасении, что герцог Алансонский может попасть в сети своих врагов, что, несомненно, и случилось бы, если бы королева моя мать его не удержала, он срочно отправил [в Лувр] одного из своих людей, который и рассказал моему брату всю правду о произошедшем. Как только наступил день, Бюсси, не опасаясь своих врагов, отправился в Лувр с таким храбрым и счастливым видом, словно это покушение было турниром для удовольствия. Брат мой, обрадовавшийся встрече с ним, но вместе с тем раздосадованный и полный жажды мести, особенно переживал, рассматривая все как свое собственное оскорбление, поскольку его хотели лишить самого благородного и самого храброго слуги, которого только мог иметь принц, прекрасно осознавая, что Ле Га напал на Бюсси, поскольку не осмелился бы тронуть его самого.

Королева моя мать, самая осторожная и благоразумная государыня, каких больше не было, понимала, кто является источником этих событий, и, предвидя, что они способны поссорить обоих ее сыновей, посоветовала моему брату, герцогу Алансонскому, используя любой предлог, на время удалить Бюсси от двора. На что мой брат дал согласие, поскольку и я умоляла его сделать это, предвидя также, если Бюсси останется, Ле Га всегда использует [73] его в своей игре и посредством лжи осуществит свой опасный замысел, заключающийся в поддержании ссоры моего брата и моего мужа, в чем названный Ле Га уже преуспел прежде. Бюсси, выполнявший любую волю своего господина, отбыл в сопровождении самого лучшего дворянства двора, служившего моему брату.

Где-то в это же время однажды ночью я увидела, что король мой муж почувствовал огромную слабость, из-за чего в течение часа находился без сознания (что являлось следствием, и я уверена в этом, его активных отношений с женщинами, ибо я не нашла иных объяснений). Во время болезни я прислуживала и ухаживала за ним, как велел мне мой долг (в результате он остался так доволен мной, что всем расхваливал меня, говоря, что если бы я не заметила его слабость и быстро не позвала на помощь своих дам и его свитских людей, он бы умер). По этой причине я стала ему много дороже, и, наконец, его дружба с моим братом вновь возобновилась. Оба они всегда ценили то, что я была причиной их добрых отношений, подобно тому, что мы видим во всех природных вещах, особенно у расчлененных змей, когда некий естественный эликсир соединяет и сращивает их разделенные части.

Удаление Бюсси никак не повлияло на Ле Га, который продолжал с упорством вынашивать свой первоначальный и опасный план, изыскивая какой-нибудь новый способ разлучить меня и короля моего мужа. Он внушил королю [Франции], который незадолго до этого (по наущению все того же Ле Га) удалил из окружения королевы, своей венценосной супруги, очень доброй и добродетельной государыни [362], ее одну фрейлину – м-ль де Шанжи (которую королева особенно любила и с которой вместе росла) [363], чтобы он [74] обязал короля моего мужа проделать то же самое в отношении моей самой любимой фрейлины – м-ль де Ториньи – под надуманным предлогом, что де не стоит оставлять при молодых королевах девушек, с которыми их связывает столь нежная дружба.

Король, склонившись на сторону этого дурного человека, несколько раз говорил на эту тему с моим мужем, который отвечал ему, что он хорошо знает, какое крайнее неудовольствие я испытаю: так как я привязана к Ториньи, значит, у меня есть к тому основания. Кроме того, что она воспитывалась вместе с моей сестрой – королевой Испании [364] и была подругой моего детства, м-ль де Ториньи отличается большой рассудительностью и в особенности оказала ему важные услуги во время его заключения в Венсеннском лесу. Он проявил бы неблагодарность, если бы забыл об этом. Наконец, прежде он видел, что и Его Величество был весьма к ней благосклонен. Не единожды мой муж защищался такими объяснениями. Ле Га, упорно продолжая настраивать короля, через него [однажды] довел до сведения короля моего мужа, что король перестанет его любить, если наутро он не прикажет мне удалить Ториньи. Мой муж был вынужден согласиться, как он мне признался позже, с большим сожалением, попросив меня отослать мою фрейлину [365].

Мне стало так горько, что я не смогла удержаться от слез, когда объясняла ему, какое неудовольствие мне доставит эта ситуация, показывая, что сильно удручена не столько приказом удалить от двора даму, которая с моих детских лет всегда верно служила мне, и каждому известно, как я ее любила, сколько опасением, что ее отъезд приведет к ущербу моей репутации. Мой муж не смог принять мои доводы, поскольку пообещал королю причинить мне это неудовольствие, и Ториньи уехала в тот же [75] день, отправившись к одному своему кузену – г-ну де Шастела [366]. Я чувствовала себя настолько оскорбленной таким недостойным поведением, впрочем, как и всеми предшествующими событиями, что, не в силах сопротивляться правому горю, которое я переживала (и которое лишило меня осторожности, погрузив в печаль), я перестала заставлять себя искать общества моего мужа. Таким образом, усилия Ле Га и мадам де Сов, с одной стороны, делали его безразличным ко мне, с другой – я сама отдалилась от мужа: мы больше не спали вместе и перестали разговаривать.

Несколько дней спустя добрые советники короля моего мужа дали ему понять, что существует злобный замысел, который ведет его к краху (поссорив его с моим младшим братом и со мной, его разделили с теми, на чью поддержку он должен полагаться, затем, чтобы после низвести его и не принимать во внимание, тем более что король уже не выказывал ему большого расположения и игнорировал). Эти советники заставили его поговорить с моим братом, положение которого после отъезда Бюсси не изменилось в лучшую сторону, ибо Ле Га постоянно чинил ему новые оскорбления. Оба они знали, что пребывают в равном положении при дворе, удаленные от фавора, и что Ле Га единственно заправляет всем, а они вынуждены просить его передавать их просьбы королю. И если они чего-либо просят, то им отказывают с презрением; если кто-либо появляется в их окружении, то вскоре оказывается в опале и подвергается тысячам испытаний, которые [тем самым] навлекает на себя. Поэтому, видя, что их ссора ведет к падению обоих, они решили объединиться вновь и покинуть двор, дабы, окружив себя друзьями и слугами, потребовать от короля достойного положения и обращения, в соответствии с их рангом. Мой брат до сих пор не имел собственного апанажа [367] и довольствовался единственно некоторыми пенсионами, плохо выплачиваемыми, которые он получал тогда, когда это было угодно Ле Га. Что касается короля [76] моего мужа, то он не играл никакой роли в своем губернаторстве в Гиени, не имея даже разрешения для поездки туда, равно как и в свои собственные владения [368].

Они приняли решение о союзе, и мой брат рассказал мне об этом, говоря, что они снова дружны и ему хотелось бы, чтобы мы с королем моим мужем также были бы вместе, упрашивая меня забыть все, что случилось в прошлом; что король мой муж говорил ему, в какой крайней печали он пребывает, хорошо зная, как наши враги обвели нас вокруг пальца, но что он готов любить меня и доставлять мне только радость. Он просит меня, с моей стороны, также любить его и помогать ему в делах во время его отсутствия (к тому времени они уже условились, что мой брат бежит [из Лувра] первым, спрятавшись по возможности в карете, а несколькими днями спустя за ним последует король мой муж, притворившись, что отправляется на охоту), весьма сожалея, что они не смогут взять меня с собой, но вместе с тем заверяя, что своим бегством и не смеют думать о причинении мне неудовольствия. Уже вскоре они сделают понятным всем, что их намерение – не поднимать мятеж во Франции, а единственно добиваться для себя положения, достойного их ранга, и обеспечения личной безопасности. Ибо, находясь во враждебной среде, они постоянно опасались за свою жизнь, то ли действительно подвергаясь опасности, то ли благодаря тем, кто желал поссорить и обрушить наш дом во имя своих интересов, пребывая в тревоге по причине регулярных предупреждений, которые они получали [369].

Тем же вечером, незадолго до королевского ужина, мой брат сменил верхнюю одежду и, запахнувшись по самый нос, покинул [Лувр] никем не узнанный, в сопровождении одного из своих [77] людей. Пешком он добрался до городских ворот Сент-Оноре, где его ожидал Симье [370], одолживший на время карету одной дамы. В этой карете герцог Алансонский доехал до приготовленного дома в четверти лье от Парижа. Там его уже ждали лошади, на которых он проделал путь еще в несколько лье, чтобы встретиться с двумя-или тремястами всадниками из числа своих сторонников, ожидавших его в условленном месте. Его исчезновение заметили только к девяти часам вечера. Король и королева моя мать спросили меня, почему он не появился на ужине и не болен ли он. Я им ответила, что не видела брата с послеобеденного времени. Они послали в его апартаменты посмотреть, чем он занят, но получили ответ, что там никого нет. Тогда отдали приказ поискать его в комнатах придворных дам, которых он обычно посещал. Потом начали осматривать весь замок, искали также и в городе, но никого не нашли. Тотчас все было поднято по тревоге. Король пришел в крайнюю ярость, гневался, угрожал, послал за всеми принцами и сеньорами двора, приказывая им сесть на лошадей и привезти герцога Алансонского живым или мертвым. Он говорил, что его брат бежал с целью поколебать его королевство и развязать войну и что герцог впал в безумство, если намеревается бросить вызов ему, столь могущественному королю. Многие из этих принцев и сеньоров отказались выполнять такое поручение, демонстрируя королю, что речь идет не простом бегстве и что они готовы отдать свои жизни, служа королю, ибо так им велит их долг, но они хорошо знают, что выступление против Месье, королевского брата, им не простит впоследствии и сам король. Они выражали уверенность, что мой брат не предпримет ничего, что может вызвать неудовольствие Его Величества или нанести вред государству, и что, возможно, существует явная причина, вынудившая герцога Алансонского покинуть двор; также им кажется, что перед тем, как принять решение по всей строгости, король должен послать кого-либо к герцогу, дабы узнать обстоятельства, заставившие его уехать. Иные же сеньоры выразили готовность следовать королевскому [78] приказу и седлать лошадей [371]. Они смогли осуществить свое рвение только под утро и, соответственно, уже не нашли моего брата, посему вынуждены были вернуться, чтобы не создавать видимость подготовки к войне [372].

После бегства герцога Алансонского король не стал более доброжелательным в отношении короля моего мужа, проявляя к нему свое обычное невнимание и делая это в присущей ему манере. Это позволило моему мужу немногим позже также бежать под предлогом отправки на охоту. Что касается меня, то после отъезда брата я проплакала всю ночь; наутро мои волнения вызвали столь сильный насморк и так отразились на моем лице, что я слегла с серьезной лихорадкой и была вынуждена несколько дней провести в кровати, одолеваемая болезнью и грустными мыслями. Во время этой болезни король мой муж был столь занят подготовкой к своему бегству в желании как можно скорее покинуть двор, что не доставил мне удовольствия посетить мои [79] апартаменты, зато все немногое оставшееся до своего отъезда время проводил, наслаждаясь обществом своей любовницы мадам де Сов. Он возвращался от нее обычно между часом и двумя ночи, ложась в свою кровать, поскольку мы спали раздельно. Я не слышала, как он входил, а когда просыпалась утром, его уже не было, потому что он присутствовал на церемонии пробуждения королевы моей матери, где была и мадам де Сов, о чем я уже говорила. Мой муж и не вспомнил о том, что давал обещание моему брату поговорить со мной; он так и уехал, даже не простившись [373].

Я превратилась в подозреваемую, поскольку король посчитал меня единственной причиной его отъезда. Если бы не вмешательство королевы моей матери, ярость и неудовольствие короля, направленные против меня, привели бы к какому-нибудь несчастью. Удерживаемый ею, не смея причинить мне большее зло, он, тем не менее, сказал королеве моей матери, что надлежит как минимум заключить меня под стражу с целью воспрепятствовать тому, чтобы я последовала за королем моим мужем, и заодно тем самым пресечь мои контакты с кем бы то ни было, поскольку я могу сообщать мужу и брату обо всем, что происходит при дворе. В желании смягчить ситуацию королева моя мать ответила ему, что находит правильным такое решение, довольная тем, что смогла унять первый приступ его гнева, но что она попытается убедить меня не считать ограничение моей свободы слишком жесткой мерой. Она говорила ему также, что все это ненадолго и у всей вещей на свете есть две стороны: первая – печальная и тревожная – оборачивается всегда второй – более приятной и безмятежной, и уже вскоре новые события потребуют иного решения. Тогда-то, вероятно, возникнет нужда воспользоваться моими услугами; и что осмотрительность советует нам относиться к нашим друзьям так, как к будущим врагам, и нельзя им доверяться до конца, поскольку близкие отношения могут прерваться и обернуться ненавистью, а отношения с врагами, наоборот, однажды станут дружескими [374].

Доводы королевы-матери помогли удержать короля от дальнейших действий в отношении меня, как бы он того ни хотел. Но Ле Га дал ему совет, как избавиться от переполнявшего его гнева. С целью доставить мне самое большое горе, какое только можно [80] представить, он неожиданно отправил своих людей к дому г-на де Шастела, кузена м-ль де Ториньи, где она жила, чтобы арестовать мою фрейлину якобы по требованию короля, а затем утопить ее в ближайшей реке [375]. По их прибытии Шастела спокойно впустил их в свой дом, ни о чем не догадываясь. Оказавшись внутри, они сразу стали применять силу, имея в виду губительный приказ, который им отдали, и действовали с наглостью и бестактностью. Схваченную Ториньи связали и заперли в одной из комнат. В ожидании, пока насытятся их лошади, ничего не опасаясь, как это водится у французов, они наелись и напились до отвала, используя все лучшие запасы, какие были в доме (Шастела, который был мудрым человеком, не печалился по поводу утраты своих благ, понимая, что тем самым можно выиграть время и оттянуть отъезд своей кузины. Он знал, пока у человека есть время, есть и жизнь, и надеялся, что Господь, быть может, смягчит сердце короля, который отзовет отсюда этих людей, чтобы не наносить ему [Шастела] столь сильное оскорбление. Поэтому г-н де Шастела не осмеливался предпринимать что-либо против них, хотя для этого у него было достаточно друзей).

Господь Бог всегда видел грозящие мне опасности и поэтому оберегал меня от бед и несчастий, которые готовили мне мои враги, гораздо быстрее, чем я узнавала обо всем и молила защитить меня. Всевышний направил свою помощь м-ль де Ториньи, чтобы освободить ее из рук этих злодеев, и помощь эта заключалась в следующем. Несколько слуг и дворовых людей бежали из дома Шастела, испугавшись этих недостойных людей, которые крушили и ломали все вокруг, как во время грабежа. В четверти лье от дома им встретились, благодаря промыслу Божьему, г-да де Ла Ферте и Авантиньи [376] со своими отрядами (всего около двухсот всадников, направлявшихся под начало моего брата герцога Алансонского). Среди группы крестьян Ла Ферте увидел заплаканного мужчину из дома Шастела и спросил, в чем дело, не причинил ли кто из вооруженных людей им какое-нибудь зло? Слуга ответил, что нет, но причина его слез в том, что он оставил своего господина в крайне [81] печальном положении и что в доме захвачена кузина господина. Тотчас Ла Ферте и Аватиньи решили оказать мне добрую услугу и освободить Ториньи, восхваляя Творца за то, что представилась столь прекрасная возможность доказать мне свою преданность, которую они всегда изъявляли. Поспешив, они со своими отрядами прибыли к дому Шастела как раз в тот момент, когда люди Ле Га уже сажали Ториньи на лошадь с намерением везти ее к реке. Всадники ворвались во двор дома со шпагами, вынутыми из ножн, крича: «Остановитесь, палачи! Если причините ей какое-нибудь зло, то умрете!». Теснимые, негодяи стали спасаться бегством, бросив свою пленницу, охваченную радостью и одновременно застывшую от ужаса. Позже, вознеся молитвы Богу и поблагодарив всех за спасительную помощь, воспользовавшись каретой родственницы г-на де Шастела [377], Ториньи отбыла к моему брату в сопровождении своего названного кузена и эскорта благородных господ. Мой брат очень обрадовался, что теперь рядом с ним находится дама, которую я очень любила и которая будет напоминать ему обо мне. Ториньи оставалась при нем, пока ей угрожала опасность; ей оказывали такие знаки внимания и уважение, как будто она по-прежнему была со мной.

В то время как король отдавал распоряжение о принесении Ториньи в жертву своему гневу, королева моя мать, ничего не знавшая о его решении, однажды навестила меня в моей комнате. Несмотря на то что я еще не оправилась от своей болезни, страдая от охватившей меня тоски скорее душевно, чем телесно, в этот день я решила покинуть свои апартаменты, чтобы узнать последние новости и быть в курсе того, о чем говорят при дворе. Я продолжала печалиться, догадываясь, что какие-то меры будут предприниматься против моего брата и короля моего мужа. Королева моя мать застала меня за утренним туалетом и сказала мне: «Дочь моя, прикажите поскорее одеть Вас. Я прошу Вас не сердиться на то, что я собираюсь Вам сказать. Вы достаточно умны для этого. Я не нахожу ничего странного в том, что король чувствует себя оскорбленным Вашим братом и Вашим мужем, и зная, что все вы дружны, он уверен, что Вам было заранее известно об их планах. Поэтому король принял решение сделать из Вас заложницу в противовес их поступкам. Он знает также, как Ваш муж любит Вас, и лучшего залога, чем Вы, ему не придумать. По этой причине он приказал приставить к Вам гвардейцев, чтобы [82] воспрепятствовать возможности Вам покидать Ваши покои. На королевском совете ему представили вместе с тем, что если Вы будете свободно находиться среди нас, то Вам откроется все, что будет говориться в отношении Вашего брата и Вашего мужа, и Вы их обо всем уведомите. Я лишь прошу Вас не искать в этом решении зла, ибо, Бог даст, положение вещей не продлится долго. Не сердитесь на меня за то, что не осмелюсь часто посещать Вас, так как не хочу вызывать подозрения у короля. Но уверяю Вас, что никогда не позволю, чтобы Вам доставляли какие-либо неприятности, и сделаю все возможное, что в моих силах, дабы примирить Ваших братьев». Я дала ей понять в ответ, какое огромное оскорбление наносит мне король, добавив: «Я не хочу отказываться от того, что мой брат всегда свободно говорил мне обо всех несправедливостях, творимых в отношении него. Что касается моего мужа, то после его решения удалить от меня Ториньи мы более не разговаривали, а во время моей болезни он ни разу не навестил меня, равно как и не попрощался перед бегством». Она возразила мне: «Это – маленькие ссоры мужа и жены. Но хорошо известно, что своими сладкими письмами он может покорить Ваше сердце, и тогда Вам захочется уехать к нему, что Вы и сделаете. Но именно этого и не желает король мой сын» [378].