1574

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1574

По прошествии времени мы прибыли в Сен-Жермен, где надолго задержались по причине болезни короля [310]. В этот момент мой брат герцог Алансонский прилагал всевозможные усилия и искал пути доставить мне удовольствие, рассчитывая на обретение такой же дружбы, которая связывала меня с королем Карлом. В связи с тем, что детство свое он провел почти вне двора, до недавних пор мы мало с ним виделись и не испытывали большой родственной привязанности. Наконец, убедившись, что он проявляет ко мне только услужливость, покорность и преданность, я решила, что буду любить его и принимать близко все его интересы, однако при том условии, что наша дружба не нанесет вреда моим обязательствам в отношении короля Карла, моего доброго брата, которого я почитала превыше всего. Герцог Алансонский продолжать благоволить ко мне, изъявляя добрые чувства, вплоть до своей кончины [311].

Все это время болезнь короля Карла усиливалась день ото дня, и гугеноты непрестанно получали об этом вести, продолжая вынашивать планы бегства от двора моего брата герцога Алансонского и короля моего мужа, и о которых на этот раз я ничего не знала [312]. Однако Богу было угодно, чтобы Ла Моль открыл заговор королеве моей матери незадолго до того момента, когда гугенотские [55] отряды должны были достигнуть Сен-Жермена [313]. Мы вынуждены были отбыть в два часа после полуночи, поместив короля Карла на носилки, и отправиться в Париж [314]. Королева моя мать пригласила в свою карету моего брата и короля моего мужа и обращалась с ними намного мягче, чем прежде. Когда король достиг Венсеннского леса, он запретил покидать Венсенн этим принцам, исполненный все возрастающей горечью от этого зла и новыми известиями, которые вселяли в него все большее недоверие и недовольство герцогом Алансонским и моим мужем [315]. Я уверена, что всему произошедшему весьма поспособствовали ухищрения тех, кто постоянно желал сокрушить наш дом [316].

Подозрения короля зашли так далеко, что господа маршалы де Монморанси и де Коссе были взяты под стражу и препровождены [56] в Венсеннский лес [317], а Ла Моль и граф де Коконнат расстались с жизнью [318]. Видя, что дела обстоят таким образом, было принято решение послать специальных уполномоченных Парижского парламента, чтобы выслушать объяснения моего брата и короля моего мужа. Рядом с моим мужем не было никого, кто мог бы ему дать нужный совет, и он попросил меня письменно изложить, что ему надлежит ответить, причем так, чтобы сказанное не нанесло вред ни ему самому, ни кому другому. Господь помог мне составить документ таким образом, что он остался доволен, а уполномоченные удивились, насколько хорошо подготовлен ответ [319]. Видя, что после смерти Ла Моля и графа де Коконната мой брат и мой муж пребывают в опасении за свои жизни, я решилась, пользуясь своей близостью к королю Карлу, который любил меня более всех на свете, помочь их спасти и освободить, даже ценой своей судьбы. Так как я беспрепятственно покидала и возвращалась в замок, гвардейцы не могли ни досматривать мою карету, ни просить [57] приоткрыть маски сопровождавших меня дам, поэтому, переодетый в одну из моих фрейлин, кто-то из них двоих мог бежать таким путем. Дело в том, что они не могли это сделать вместе, поскольку охрана была повсюду, но достаточно было одному обрести свободу, чтобы гарантировать жизнь другому. Они, однако, никак не могли договориться, кто же из них должен занять место в карете, не желая более оставаться [в Венсенне], в результате чего мой замысел расстроился. Между тем, Господь избавил всех от опасности, но самым печальным для меня образом, ибо призвал к себе короля Карла – единственную надежду и поддержку в моей жизни, брата, который дарил мне только добро и который всегда защищал меня от преследований моего другого брата – герцога Анжуйского, как это было в Анжере, и оберегал, и давал совет. Одним словом, с его кончиной я потеряла все, что могла потерять [320].

После этой катастрофы, обернувшейся несчастьем для Франции и для меня, мы отправились в Лион встречать короля Польши, который по-прежнему находился под влиянием Ле Га, остававшегося источником злых дел [321]. Прислушиваясь к губительным наветам этого человека, которого он оставил во Франции представлять свои интересы, король Польши впал в крайнее негодование по поводу моего брата герцога Алансонского, считая подозрительным и нетерпимым его союз с королем моим мужем и полагая, что именно я явилась главным связующим звеном, поддерживающим их дружбу [322]. Он решил, что самый лучший способ их разлучить – поссорить нас всех посредством мадам де Сов, которую в то время [58] оба они обхаживали: с одной стороны, направив ее усилия на ухудшение моих отношений с мужем, а с другой – на поддержание большой ревности друг к другу у обоих принцев [323]. Этот отвратительный замысел, источник и причина стольких бед, трудностей и горя, от которых потом пострадал и мой брат, и я сама, был претворен в жизнь с изрядной злобой, хитростью и умением, – так, как и было задумано [324].

Некоторые люди уверены, что Господь Бог особо покровительствует великим людям, чей разум отличен от других своим блеском, и посылает им для этого добрых гениев, упреждающих их о предстоящих событиях, плохих или хороших. Королеву мою мать определенно можно считать принадлежащей к их числу, и тому есть множество примеров. Так, в ночь перед злосчастным турниром ей приснилось, как она видит покойного короля, моего отца, раненного в глаз, что и произошло в действительности; пробудившись, она несколько раз умоляла его не принимать участия в поединке и удовольствоваться только зрелищем состязания [325]. Но неотвратимое предзнаменование не позволило воспользоваться этим советом и даровать благо нашему королевству. Всякий раз, перед тем как потерять одного из своих детей, она видела [во сне] огромное пламя, и при этом внезапно вскрикивала: «Господи, сохрани моих детей!» Вскоре она получала печальное известие об утрате – то, что ей уже было предсказано.

Во время ее болезни в Меце, где она подхватила чумную лихорадку и покрылась язвами, впав в крайне тяжелое состояние [326] (случилось это по причине посещения ею женских монастырей, которых было много в этом городе и которые уже были к тому моменту поражены этой заразой), Бог чудесным образом спас ее, возвратив в прежнее состояние, в котором она так нуждалась (благодаря умению ее медика господина Кастелана, нового Эскулапа, [59] который тем самым представил доказательство своего великолепного искусства). Когда она находилась в беспамятстве (и вокруг ее ложа собрались король Карл, мой брат, моя сестра герцогиня Лотарингская и ее муж [327], многие чины Королевского совета, знатные дамы и принцессы, которые, оставаясь при ней, уже не питали надежду на ее исцеление), не приходя в себя, [вдруг] воскликнула, словно увидела перед собой битву при Жарнаке: «Смотрите, как они бегут! Мой сын одерживает победу! Ах, Боже мой, поднимите же моего сына, он – на земле! Смотрите, смотрите на эту шеренгу, принц де Конде мертв!» [328] Все присутствовавшие при этом верили, что она бредит и переживает, зная, что мой брат герцог Анжуйский в это время дает сражение. Однако когда следующей ночью господин де Лосc привез ей весть о победе как наиболее желанную вещь (за что рассчитывал получить вознаграждение), она ему сказала: «Вы напрасно меня разбудили ради этого. Мне все хорошо известно. Я уже видела сражение прошлой ночью» [329]. Тогда все поняли, что слова ее были не следствием болезни, а особенным знаком, которым Господь отмечает известных и избранных людей. История сохранила для нас ряд подобных примеров, начиная с античных язычников, таких как призрак, явившийся Бруту [330], и многих иных, о чем я не собираюсь писать, поскольку моим [60] намерением является не украшение этих Мемуаров, а единственно правдивое повествование и скорое окончание моих воспоминаний с тем, чтобы Вы быстрее их получили.

Сама я не удостоилась таких божественных предзнаменований. Однако нельзя быть неблагодарной к милостям, дарованных мне Богом (я готова и способна посвятить всю свою жизнь, дабы воздавать за них Господу, и делать так, чтобы каждый восхвалял Его за чудесные проявления могущества, доброты и милосердия, которыми Ему угодно было удостоить меня), и я признаю, что всегда получала определенные знаки о событиях, зловещих или счастливых, в виде предупреждения, во время сна или как-то иначе. Это даже лучше выразить стихами: «Мой разум, как оракул, укажет на добро иль зло». Такое предупреждение мне было послано во время церемонии встречи короля Польши: королева моя мать вышла приветствовать его, и, когда они обнимались и обменивались соответствующими словами, несмотря на жаркое время года и давку, от которой все задыхались, меня охватил такой сильный озноб и столь заметная дрожь, что сопровождавший меня обратил на это внимание. Мне стоило больших усилий скрыть свое состояние, когда король, оставив королеву-мать, приблизился ко мне для приветствия [331].

Предупреждение это запало мне в сердце. Не прошло и нескольких дней, как король стал поддаваться ненавистному и недоброму влиянию, которое коварный Ле Га стал оказывать на него, настраивая против меня своими отчетами: он докладывал, что в его отсутствие, после кончины короля Карла, я приняла сторону партии моего брата герцога Алансонского и способствовала его сближению с королем моим мужем, посему, нужно всегда использовать любой повод, чтобы осуществить задуманное намерение – положить конец дружбе моего брата герцога Алансонского и короля моего мужа, одновременно поссорив меня с королем Наваррский и столкнув их обоих на почве ревности к их общей страсти – мадам де Сов. Однажды после завтрака королева моя мать удалилась в свой кабинет для составления нескольких важных депеш, а ее [61] дамы (герцогиня Неверская, Ваша кузина герцогиня де Рец, другие Ваши родственницы – м-ль де Бурдей [332] и м-ль де Сюржер [333]) спросили меня, не хочу ли я прогуляться по городу. М-ль де Монтиньи [334], племянница герцогини д’Юзес [335], предложила в связи с этим посетить аббатство Сен-Пьер, где располагался очень красивый монастырь. Туда-то мы и решили отправиться. М-ль де Монтиньи упросила нас взять ее с собой, поскольку в монастыре жила ее тетка, а допускали в обитель только в свите знатных особ. Мы выделили ей место. Однако, когда мы садились в карету, уже довольно переполненную (поскольку нас самих было шесть дам, и к нам присоединились вдобавок мадам де Кюртон, моя гофмейстерина, никогда меня не покидавшая [336], и м-ль де Ториньи [337]), господа Лианкур, первый [62] шталмейстер короля [338], и Камий [339], находившиеся поблизости, ухватились за дверцы нашего экипажа. Во время движения они держались за них, как могли, и смеялись в шутовской манере, говоря, что также хотят взглянуть на хорошеньких монашенок. То, что мы находились в компании м-ль де Монтиньи, которая никогда не входила в наш круг, и этих двух мужчин – доверенных короля, стало, как мне кажется, Провидением Господним, оградившим меня от наветов, которые могли быть возведены.

Мы отправились в этот монастырь, и моя карета, которую легко было узнать по желтому бархату, отделанному серебром, нас ожидала на площади, где находились жилища многих дворян. В то время, как мы пребывали в аббатстве Сен-Пьер, король в сопровождении только короля Наваррского, г-на д’О [340] и толстяка Рюффе [341] отправился навестить больного Кейлюса [342], и, проезжая через эту площадь и увидев мой пустой экипаж, он повернулся к королю моему мужу и произнес: «Смотрите, ведь это карета Вашей жены, а вот и дом Биде» (таково было прозвище дворянина, позже большого друга Вашей кузины, также находящегося дома из-за болезни) [343]. Он приказал тогда толстяку Рюффе, который наиболее подходил для таких дел, будучи другом Ле Га, осмотреть помещение; никого не найдя в доме, но не желая, тем не менее, чтобы правда расстроила замысел короля, Рюффе громогласно [63] доложил ему в присутствии короля моего мужа: «Птички были там, но уже упорхнули». Этих слов было вполне достаточно, чтобы дать повод для обсуждения случившегося [на обратном пути] вплоть до покоев короля Наваррского, наводя его на соответствующие мысли о поводе для ревности и дурном обо мне мнении. Но мой муж, проявив в этом деле доброту и понимание, которые всегда были ему присущи, и ненавидя всем сердцем подобные интриги, легко рассудил, куда все клонится. Король поспешил вернуться [во дворец] ранее меня, чтобы упредить королеву-мать о своей уловке, побуждая ее нанести мне оскорбление. По моему возвращению все уже было с удовольствием подготовлено. Королева моя мать говорила обо мне даже со своими дамами, причем с отчуждением в голосе, отчасти убеждая их, отчасти стараясь угодить своему сыну, которого превозносила.

Вернувшись и ничего не зная о произошедшем, я проследовала в свои апартаменты со всеми дамами, сопровождавшими меня в Сен-Пьер. Там я встретила короля моего мужа, который, увидев меня, сразу стал смеяться: «Идите к королеве Вашей матери и заверяю Вас, что найдете ее в изрядном гневе». На мой вопрос: «Отчего же, в чем причина?», он ответил: «Этого я Вам не скажу, но знайте, что я ничему не верю, и все это – попытки нас поссорить, Вас и меня, имеющие целью таким образом разрушить дружбу с Месье, Вашим братом [344]». Видя, что мне не добиться от него большего, я отправилась к королеве своей матери. Войдя в залу, я повстречалась с герцогом де Гизом, который, проявляя участие, вовсе не был огорчен раздорами, сотрясающими наш дом, весьма рассчитывая, что соберет обломки разбившегося корабля. Он сказал мне: «Я ожидал Вас здесь, чтобы упредить о том, что король приписывает Вам опасное милосердие». И тотчас передал мне все разговоры об этом деле, которые он узнал от г-на д’О. Последний, находясь в близкой дружбе с Вашей кузиной, сообщил обо всем Гизу, чтобы нас подготовить. Я проследовала в комнату королевы моей матери, где ее не оказалось. Там меня встретила герцогиня де Немур [345] и все другие принцессы и дамы; герцогиня [64] сказала мне: «Боже мой, Мадам, королева Ваша мать пребывает в таком великом на Вас гневе, что я не советовала бы Вам представать перед ней». «Нет, – ответила я, – если мне приписывают то, о чем поведал ей король, то я совершенно невиновна. Нужно, чтобы я ей рассказала обо всем и внесла ясность». Я вошла в ее кабинет, отделенный от комнаты только деревянной перегородкой таким образом, что можно было легко слышать всех говорящих. Как только она меня увидела, сразу начала метать молнии и говорить все то, что может выразить безмерный и крайний гнев. Я пыталась представить ей правдивое объяснение, что нас было десять или двенадцать человек, и умоляла их расспросить; если она не поверит моим подругам и фрейлинам, то можно выслушать м-ль де Монтиньи, которая мне малознакома, или Лианкура и Камия, зависящих только от короля. Она не слышала ни голоса правды, ни разума, не желая никаких иных свидетельств (находясь во власти этой ошибочной ситуации и желая угодить своему боготворимому сыну по причине своей преданности, долга, надежды и страха), и не переставала обвинять, кричать и угрожать. И когда я ей сказала, что это «милосердие» приписано мне королем, она пришла в еще большее неистовство, заставляя меня поверить, что ее собственный камердинер видел меня в том месте. Но понимая, что ее довод слишком неуклюж и что я ей не верю, чувствуя себя бесконечно обиженной королем, она продолжала бушевать и ожесточаться. Все это было слышно в соседней с кабинетом комнате, переполненной придворными.

Я ушла из ее покоев, огорченная донельзя. В моей комнате меня ожидал король мой муж: «Ну что, случилось так, как я Вам говорил?» И, видя, как я удручена, добавил: «Не терзайтесь из-за этого, Лианкур и Камий будут присутствовать при церемонии отхода ко сну короля и расскажут ему о том, что он ошибся. Я уверен, что завтра королева Ваша мать поспешит сделать шаги к примирению». Я ответила ему: «Монсеньор, я получила тяжелое публичное оскорбление из-за клеветы и не намерена прощать тех, кто явился тому причиной. Хотя все эти обиды – ничто по сравнению с тем, что они хотели сделать, желая таким образом сотворить еще больше зло и поссорить нас с вами». Он ответил: «Вы правы, но, благодаря милости Божьей, все открылось». Я продолжала: «Да, Господь милостив, наделив Вас такой добротой. Но из этой ситуации мы должны извлечь для себя пользу. Произошедшее может послужить предупреждением для нас обоих, чтобы [65] быть готовыми ко всем ухищрениям, к которым король в состоянии прибегнуть, чтобы причинить нам несчастье. Надо полагать, если у него есть подобный замысел, он не остановится на этом и не прекратит своих попыток разрушить Вашу дружбу с моим братом». Вскоре пришел мой брат, и они дали друг другу новые клятвы, подкрепляющие их дружеские отношения. Но какая клятва имеет значение для любви?

На следующее утро один итальянский банкир, находящийся на службе у моего брата, пригласил его, а также короля Наваррского, меня и многих других принцесс и дам позавтракать в прекрасном саду, которым он владел в городе [346]. Я всегда соблюдала этикет в отношении королевы моей матери, и если сопровождала ее в поездках, будучи незамужней девушкой или замужней дамой, никуда не отправлялась, не уведомив ее об этом. Поэтому я рассчитывала, встретив ее в зале, когда она будет возвращаться с утренней мессы, испросить ее разрешение поехать на праздник. Королева публично отказала мне, сказав, что я могу отправляться, куда захочу, и что ей все равно. Насколько это оскорбление было воспринято мною с достоинством, я оставляю судить тем, кто, подобно Вам, знает мой нрав. В то время, пока мы находились в гостях, король, переговорив с Лианкуром и Камием, а также с м-ль де Монтиньи, узнал об ошибке, которую совершил из-за лукавства толстого Рюффе. В желании смягчить мое оскорбление, которое он так скоро выставил на всеобщее обозрение, он нашел королеву мою мать, поведав ей правду, и попросил ее устроить все таким образом, чтобы я не осталась его врагом (чего он весьма опасался, поскольку видел, что я далеко не глупа), и как будто бы он и сам не знал, что я была оскорблена.

По возвращении с праздника пророчество короля моего мужа сбылось. Королева моя мать послала за мной и пригласила в свой кабинет, находящийся рядом с покоями короля, где она мне сказала, что узнала всю правду, и я действительно была с ней искренней, и не было всего того, о чем доложил ей камердинер, который оказался лжецом, за что и был выгнан. Понимая по моему виду, что меня не устраивает это объяснение, она приложила все усилия, чтобы изменить мое мнение о том, что именно король приписал мне это «милосердие». Видя, что у нее ничего не выходит, в кабинет вошел король, который принес мне массу извинений, говоря, что его заставили во все поверить, проявляя [66] ко мне всевозможные знаки дружеского внимания, какие только можно представить.

Пробыв еще какое-то время в Лионе, мы двинулись в Авиньон [347]. Ле Га, не решаясь больше идти на подобный обман и видя, что своими поступками я не даю никакого повода к ревности, дабы посеять зло между мной и королем моим мужем и расстроить дружбу последнего с моим братом, начал использовать иной способ. Таковым стала мадам де Сов, которую он завоевал настолько, что полностью подчинил ее себе, заставляя выполнять поручения не менее пагубные, чем те, что исходили от Целестины [348]. Спустя немного времени она вызвала такие чувства у моего брата и моего мужа, до тех пор равнодушных и спокойных, что в своей страсти, как это случается с молодыми людьми, они забыли обо всех своих амбициях, долге и замыслах и не могли думать ни о чем другом, кроме любви к этой женщине. Из-за нее они прониклись друг к другу огромной и пылкой ревностью, и хотя мадам де Сов также была в связи с герцогом де Гизом, Ле Га, г-ном де Сувре [349] и многими другими дворянами, которые были более любимы ею, чем эти двое, и которые не боялись ревности ни того, ни другого, мой брат и мой муж не обращали на это внимания! [350] Эта женщина, чтобы лучше сыграть свою роль, убедила короля моего мужа, что я ревную его к ней и по этой причине поддерживаю моего брата! Мы так легко верим тому, что нам говорят люди, которые нас любят... Мой муж поддался на эти слова, отдалился от меня и стал более скрытен, чем кто-либо иной, – то, что ему до тех пор было не свойственно. Какая бы фантазия ни занимала его, он всегда говорил обо всем со мной так же свободно, как с сестрой, хорошо зная, что я не питаю никакой ревности, желая ему только добра.

Я видела, что событие, которого я опасалась более всего, произошло, и я лишена доброго отношения мужа по причине потери [67] искренности, которая всегда была между нами, а недоверие всегда разрушает близкие отношения и является первопричиной ненависти (как между родственниками, так и друзьями). Я понимала к тому же, что если мне удастся отвлечь моего брата от внимания к мадам де Сов, я уберу основание для козней, которые плел Ле Га с целью разлучить и погубить нас. В отношении моего брата я использовала все средства, какие возможно, чтобы привести его в чувство, но моими усилиями воспользовался тот, чья душа не была очарована любовью и хитростью столь ловких людей. Мой брат, который во всех делах доверял только мне, так и не смог пересилить себя ради собственного и моего спасения – настолько сильны оказались чары этой Цирцеи [351], усиленные дьявольским разумом Ле Га. Вместо того чтобы извлечь пользу из моих слов, он передал все этой женщине. Что можно скрыть от того, кого любишь? Она ополчилась против меня и с большим рвением стала воплощать замысел Ле Га: желая отомстить, постоянно настраивала против меня короля моего мужа, чтобы он возненавидел меня и игнорировал. В результате он почти перестал со мной разговаривать. Он возвращался от нее довольно поздно, и, чтобы не видеть меня, по ее совету стал регулярно присутствовать при церемонии пробуждения королевы-матери, где была и сама мадам де Сов, будучи ее гофмейстериной; и позже, в течение всего дня проводил время только с ней. Мой брат прилагал не меньше усилий, добиваясь ее благосклонности, и она каждому из них давала понять, что именно он наиболее любим ею. Это нисколько не уменьшало их соперничества и разногласий, что свело на нет мои усилия.