Умение запоминать или забывать?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Умение запоминать или забывать?

Не буду кривить душой — это единственная глава книги, при написании которой я специально обратился к науке, по мере возможности постаравшись разобраться в вопросе вместе с учеными.

А вопрос и для артиста, и для комментатора очень и очень важный, во многом ключевой.

Наверное, ко многим актерам обращались с вопросом: «Как вам удается запомнить такое количество текста?» Уверен, большинство актеров удивленно пожимают плечами и отвечают, что и не думали об этом, что все происходит как-то самой собой. Почти после каждого выступления комментаторам непременно задается вопрос, как они запоминают огромное количество фамилий и имен футболистов? Ведь на последних чемпионатах мира надо было знать и помнить имена нескольких сотен человек. Ответ комментаторов примерно такой же, как и ответ артистов. Все, мол, происходит как бы исподволь, подсознательно.

Такие ответы вызывают нескрываемое удивление, а то и восхищение вопрошающих. Видишь, мол, какая удивительная память бывает у людей!

Мне такие вопросы задавали и как артисту, и как комментатору. В нескольких интервью для центральной прессы промелькнули строки о моей хорошей памяти, а в одном даже — памяти великолепной.

Так ли это?

И что, собственно, такое память?

Какой механизм срабатывает или не срабатывает при «хорошей» либо «плохой» памяти?

Хотелось изучить этот вопрос, доискаться до механизма памяти. Однозначного ответа я не находил. Да, я быстро заучиваю текст, возможно, быстрее других. Фамилии, имена, названия мгновенно запоминаются. Как я уже отметил, не раз приходилось без всяких репетиций выступать в больших ролях. Несколько таких случаев раз и навсегда закрепили за мной славу человека с прекрасной памятью. У меня не бывает записных книжек — телефонные номера, адреса запоминаются легко. В Вену, Стамбул, Неаполь, Дюссельдорф, Париж и многие другие города приезжал один, без провожатых и без встречающих, быстро ориентировался и всегда находил нужный адрес в лабиринтах улиц и площадей незнакомых городов.

Можно было бы похорохориться, насладиться комплиментами. Человеческая слабость иной раз подталкивала меня на такое. Но какой-то червь сомнения всегда останавливал. Ведь я-то замечал, что есть вещи, события и факты, которые совершенно не поддаются моей, так называемой хорошей, памяти. Я их просто не запоминаю. Не то что не хочу — не нуждаюсь. Нет, хочу, но не запоминаю. Первый подобный сигнал, дающий повод засомневаться в моих способностях, прозвучал, когда мне было лет тридцать с небольшим.

Мой дядя — Ладо Махарадзе — в 1937 году как «враг народа» был сослан далеко за пределы Грузии и отсутствовал целых двадцать лет. Возвратясь «из дальних странствий», он прямиком направился в наш дом. Дверь открыла моя сестра Гугули. Седовласый гость с извинением обратился к ней:

— Простите, пожалуйста. Давно-давно в этом доме жила семья Вано Махарадзе…

— Дядя Ладо! — не дав закончить фразу, воскликнула сестра и бросилась ему на шею.

Когда я возвратился домой, несмотря на подробнейшие объяснения, напоминания, рассказы эпизодов детства, связанных с дядей Ладо, я ничего не смог вспомнить, ровным счетом ничего. Дядю «взяли» молодым, а вернулся он надломленным, постаревшим, изменившимся. Мне в пору его ареста было почти одиннадцать. Мою память расхваливали учителя, ею гордились родители. А мою дорогую сестренку, которая старше меня всего-то на год, то и дело упрекали. Она вспомнила мгновенно, а я не вспомнил ничего, несмотря на уйму наводящих предложений, эпизодов.

Уже после я узнал, а затем постарался изучить, что есть память на лица, на цифры, на факты особой окраски, на звуки и определенную мелодию, на имена и разное другое. Но точных ответов не было. Легче всего было объяснить так: какие-то извилины мозга у одних людей устроены так, у других — по-другому. У моей сестры сработали извилины, фиксирующие лицо, у меня — совсем другие.

Как я уже говорил, это был первый сигнал. За ним последовал другой. Нет, не сигнал, а прямо-таки нокаутирующий удар. Как-то я прочел, что порой удивительным умением запоминания могут обладать люди неполноценные, с недоразвитой психикой, страдающие разными формами отставания в развитии. Они могут, взглянув или выслушав лишь один раз, зафиксировать, а затем удержать в памяти огромное количество информации. И не только зафиксировать и хранить, но и воспроизводить много позже с фотографической точностью. Правда, остальные психические функции у них заметно отстают от нормы. Вот так!

Обратиться к какой-либо одной из дисциплин не имело смысла. Ведь человеческий мозг, разум, память изучают множество наук. Это: философия, психология, психобиология, психиатрия, нейробиология, нейропсихология и т. д. и т. п.

Как видите, всерьез взяться за изучение механизма памяти, не посвятив этому всю жизнь, невозможно. Но самым отпугивающим для меня фактором оказалось то, что, даже углубившись и внимательно изучив вопрос, однозначного и ясного ответа все-таки не найдешь.

Психологи изучают память на протяжении многих лет и все-таки едва начинают постигать всю ее сложность. А биологи и физиологи пока еще экспериментируют на улитках и крысах. Правда, некоторые ученые заявляют, что «память нельзя больше считать черной дырой в центре нейробиологии», но так и не доискались, «как из работы клеток полутора килограммов мозгового вещества возникает человеческий разум». Разум, который, в общем-то, и возвысил человека над миром животных, сделав его полновластным хозяином планеты. Разум, без которого нет образования, эрудиции, нет прогресса. Основой же всего этого является память или хранящиеся в памяти знания.

Новейшие теории о механизме памяти оставляют без ответа многие важнейшие вопросы. Ну, скажем, в какой части человеческого мозга происходит хранение информации; поразив какую часть нервных клеток (а их в головном мозге человека, как известно, свыше десяти миллиардов), можно лишить его памяти. Ученые точно знают, какие отдельные клетки регулируют чувства человека, к примеру обоняние или осязание, но где находится центр механизма памяти — не знают или, скажем более оптимистично, пока не знают. Предполагается, что знания и информация хранятся в наиболее развитой части — коре головного мозга. Но есть и новое предположение о том, что они формируются в гиппокампе — извилине полушария головного мозга в основании височной доли.

Один из видных представителей современной психологии, ставший при жизни классиком в сфере изучения восприятия, мышления и памяти, Ульрик Найссер, в своей книге «Познание и реальность» пишет: «Дело в том, что у нас практически нет сколько-нибудь систематизированных знаний памяти… Почти все феномены, которые должна объяснить современная теория, имеют в высшей степени искусственный характер… Нет систематической информации о том, как человек запоминает события, свидетелем которых он оказался, сообщения, которые он должен передать, или даже то, где он оставил свою трубку. До тех пор пока мы не будем знать больше о памяти, где она обычно формируется, всякое теоретизирование на этот счет будет преждевременным».

Если такой ученый приходит к столь печальному заключению, то стоит ли ломать копья? И все-таки стоит. Ведь если память для людей многих профессий очень и очень нужна, для актера или комментатора она необходима как воздух. Без нее не прожить. Кроме того, эта область не затронута еще ни одним теоретиком театра или театральным деятелем.

Любое наблюдение, любое обобщение накопленного опыта может послужить хоть каким-то подспорьем для будущих умозаключений. А раз так, значит, стоит.

Еще не доискавшись до того, как человек запоминает события, ученые могут подсказать, когда, при каких обстоятельствах или при каком физическом или духовном состоянии он лучше запоминает. А это немаловажно. Оказалось, что человек лучше запоминает, когда он внимателен, собран, заинтересован или возбужден. Что память на слова, даты, места, лица, исторические события — сознательный процесс, а память на навыки обретается с меньшим участием сознания или вовсе без его участия. Она всецело зависит от тренировки и усваивается вне всякой связи с конкретной ситуацией. Скажем, футболист не помнит всех упражнений, благодаря которым он освоил тот или другой элемент игры. Двигательные навыки воспроизводятся механически. Вряд ли вы сможете «сознательно» управлять движениями, когда завязываете шнурок на ботинках. Память на навыки — необходимая, но примитивная система (у обезьян она существует даже в момент рождения), тогда как память на факты — сложная система и развивается у человека позже…

Одно из самых сильных впечатлений, оставшихся от студенческих лет, — лекции Реваза Натадзе, преподававшего психологию в театральном институте. Известный ученый работал не вообще над проблемами памяти, а экспериментировал в сфере именно актерской памяти, выискивая приемы и элементы, помогающие запоминанию.

Привлечение психологов для работы над многими, почти не изученными вопросами актерского ремесла совершенно необходимо. Полупрофессиональные заключения отдельных, расположенных к теоретизированию режиссеров, пока ни к чему не привели, да и не могут привести. Ведь еще никто по-настоящему глубоко, с научным подходом к делу, не изучил психологическое состояние артиста с момента получения роли (когда вывешивается приказ на доске объявлений) и до последнего спектакля, когда заканчивается сценическая жизнь данного произведения. А ведь с самого первого дня до выпуска спектакля актер находится в экстремальной ситуации. Огородить его от всего, помимо основной работы, невозможно. Он продолжает жить каждодневной жизнью: обращается с уймой людей, возможно, параллельно снимается в кино или выступает на эстраде, влюбляется, общается с друзьями, воспитывает детей, более того, решает бытовые проблемы — в общем, его поджидает множество всяких стрессов.

В дни выпуска спектакля все превращается в сущий ад. Что лучше: не слушать никого, так ведь чаще предлагают режиссеры или, наоборот, внимательно прислушиваться к замечаниям и пожеланиям коллег? Как относиться к рецензиям? Сам Немирович-Данченко как-то выразил сомнение по поводу пользы оценок актерских работ в рецензиях. Ведь актер, желая того или нет, учитывает все замечания. Даже те куски в роли, которые расхваливают рецензенты, он может напортить, поневоле «нажимая педали» в лучших местах создаваемого образа и, наоборот, с чрезмерным рвением «исправляя» плохие — еще больше ухудшить их.

Весь этот процесс очень сложный, напряженный, и каждый артист проходит его как получится, по наитию. Отлично понимаю, что готовых рецептов в этом деле никто не выдает — ни психологи, ни философы, но покопаться поглубже, разобраться и изучить вопрос необходимо. Думается, что психологи, глубоко заинтересованные театром и любящие его, могут оказать неоценимую услугу. Одним из таких и был Реваз Натадзе. Вот один из экспериментов, проводимых им на лекциях. За ширмой он усаживал человека, который был невидим для нас, и предлагал ему громко читать текст — стихи, прозу или просто газетную информацию. После прослушивания мы должны были рассказать об этом человеке все. Кто он, какой национальности, какого возраста, профессии, наклонностей, словом, все, что мы могли «вычислить» только по его голосу.

Если этот человек месяц или три тому назад уже читал за той же ширмой, мы должны были угадать, что этот голос слышим не впервые, что он — наш давнишний знакомый, читавший нам текст три месяца тому назад. Стоит ли говорить, что такой тренинг очень полезен для актеров, хотя бы с точки зрения познавания, угадывания характера.

Но вернемся к памяти, умению запоминать.

Немало лекций Натадзе касались этих вопросов. Именно он впервые поведал нам, что есть категория людей, которые запоминают с помощью зрения. Они видят событие, личность, страничку книги и просто «считывают» эту страничку. Одни «думают», другие «видят». Какой-то фактор, внутренний или внешний, скажем, зашторенное окно или залитая солнцем, как в тот день, аудитория, возможно, какой-то жест человека служит импульсом для «всплытия» в памяти того дня или какого-то события. Иногда запоминание проходит без непосредственных зрительных следов. Ну, скажем, видя один образ, очень конкретный, в голове появляется голубой или зеленый цвет. Шум может вызвать ощущение света или, опять-таки, цвета. Это — синестезия, есть такое определение в психологии. К замечательной группе людей с особо яркой формой комплексной «синестезической» чувствительности можно причислить композитора Скрябина. Каждый звук рождал у него переживание света и цвета. Звуки или слова могут выбывать запахи, осязательные образы и т. д. Еще многое другое рассказывал наш любимый лектор и что самое главное, пробудил в нас интерес к этой теме, который лично у меня не затихает по сей день…

Приведу пару интересных случаев из своей жизни и только после этого попытаюсь сделать кое-какие выводы.

В середине семидесятых с группой актеров нашего театра я разъезжал по районам Грузии с концертным репертуаром. Театр им. Марджанишвили самый любимый — не боюсь громко заявить об этом — театр у нас в республике. Принимают везде торжественно, шумно. Мы только что отработали в прекрасном районном центре Гали, и нам устроили пышный банкет. Верховодил приемом актеров первый секретарь райкома партии Элефтер Тарасович Ригвава, большой театрал и страстный поклонник спорта. Все было красиво, торжественно. У всех приподнятое настроение. Нас — 7 человек, хозяев — тридцать-тридцать пять. Застолье вел Элефтер Тарасович. Тосты его сыпались как из рога изобилия — за гостей, за театр Марджанишвили, за театр Руставели, за родителей, за семьи, за наших учителей, за детей — и так бесконечно. Нам же не терпелось провозгласить гост за прекрасных людей, устроивших эту замечательную встречу. Я сидел рядом с ним, то и дело напоминая, что пора бы и хозяев отблагодарить. Но тамада был неумолим. Говорил он прекрасно, от чистого сердца. Но ведь всему есть предел. Наконец он внял нашим просьбам и предложил тост за всех хозяев вместе. Довольно редкий случай в грузинском застолье. Справа от меня сидел Шота Габелая — талантливый молодой артист, рано ушедший из жизни. Балагур и острослов, он не упускал случая сострить, придумать что-либо неожиданное и смешное. Как только Элефтер Тарасович начал свою речь, представляя хозяев поименно, называя и занимаемые должности, Шота шепнул мне:

— Иваныч, давай ошарашим всех. Ты слушай внимательно и, как только Тарасыч закончит свой спич, грянь речью и назови всех хозяев также поименно, с учетом их должностей. А?

— Ты с ума сошел! Их ведь более тридцати, и голова у меня не свежая.

— Прошу тебя. Ну, соберись же!

И я собрался. Внимательно слушаю тамаду, не пропуская ни одного его слова. Друзья с мольбой в глазах уставились на меня. Элефтер Тарасович закончил и громко сказал:

— Алаверды к Котэ Ивановичу!

Я спокойно встал и, называя всех сидящих за столом, кого по имени, кого по имени и отчеству, кого и по фамилии, сообразно тому, как это делал тамада, под нарастающий шум, а затем и аплодисменты присутствующих перечислил всех без исключения… Факт вроде бы сам за себя говорящий. Налицо отличная память, кто-то даже воскликнул: «Феноменально!»

Вспомнил я об этом факте не бахвальства ради. Скорее, наоборот, хочу развенчать видимую его «феноменальность». Именно этот случай привел меня к заключению о том, что систематизация и структурирование, группировка и организация элементов, в общем, стратегия запоминания и является секретом того, что называется хорошей памятью. Когда Шота предложил запомнить имена всех присутствующих, мне показалось это не только невозможным, а просто фантастичным.

Потом и голове мелькнула мысль: ведь можно все это успешно проделать, если найти ключ, точный ход. Я хорошо знал, что мнемонисты — люди, запоминающие огромное количество слов, фраз, цифр и часто выступающие на эстраде и в цирке, в основном (кроме хорошей памяти, конечно) усваивают приемы, вырабатывают стратегию запоминания.

Вот и я выработан свою стратегию. Конечно, помогло и то, что у меня был огромный опыт запоминания имен и фамилий, был навык, вырабатываемый годами. Но главное не в этом. Как заучивают люди любой текст? Повторением. Повторяют до тех пор, пока не выучат. Как вы думаете, сколько раз надо повторить имя и отчество человека или его фамилию и должность, чтобы запомнить? Наверное, раз пятьдесят, ну, сто. Согласитесь, если человек не подвержен острой форме склероза либо выпадения памяти, повторив 50-100 раз одно и то же, он должен запомнить. А как вы думаете, сколько раз я мог повторить про себя имена тех людей, пока тамада рассказывал о них, представлял нам, характеризовал каждого, говорил о своих пожеланиях и т. д.?

Нетрудно представить, как все происходило. Элефтер Тарасович начал справа налево поочередно называть каждого. Ну, скажем, первого звали Нодар. Как только было названо имя, я начал мысленно повторять его. Нодар, Нодар, Нодар… Сколько же раз я мог повторить это имя, пока говорили об этом человеке? Примерно двадцать, если не больше.

Затем называется следующий, скажем Зураб Григорьевич. Я повторяю: «Нодар, Зураб Григорьевич…» — опять раз двадцать. Затем называется третий. Я снова повторяю: «Нодар, Зураб Григорьевич, Серго…». Не забывайте, что имя Нодар я уже повторил 60 раз. После Тариэл, Борис. Саша Николай Иванович, Вера Степановна и т. д. К исходу речи тамады мне пришлось повторить примерно 600 раз первое имя, 580 — второе и т. д. При умении максимально сосредотачиваться, а без этого никогда ничего не запомнишь, и обязательном условии не отвлекаться ни на секунду, думаю, проделать то же самое подвластно каждому. В общем-то, по сути дела, это было типичное зазубривание. Не из книг, конечно, но — зазубривание. Вот я и «вызубрил» тридцать с лишним имен и отчеств и тут же их повторил. Короче, я нашел систему или, если хотите, метод, наилучший, наверное, в данной ситуации. Помогло, повторяю, и то, что запоминание имен — моя профессия.

Итак, группировка, структурирование, систематизирование — вот основные приемы запоминания. Известный специалист Цезарь Флорес в своей книге «Экспериментальная психология» в главе «Память» пишет: «То, что группируется, запоминается легче, чем то, что не группируется. Группировать можно по разным признакам — графическим, временным, семантическим. В любом варианте эффективность памяти возрастает». Ученые считают, что структурирование минимум в три раза увеличивает объем кратковременной памяти — вместо 7 запоминается 21 единица. Ведь способность запомнить отдельные буквы, скажем, 13 букв, увеличивается при запоминании слова из тех же 13 букв. Слово — пример группы букв, их структуры. Гораздо труднее запомнить 10 независимых друг от друга в смысловом плане слов, чем запомнить те же слова в логическом построении, скажем, в рассказе.

При любом запоминании повторение неизбежно. Кто-то запоминает, повторяя мысленно, другому же необходимо и звуковое самопрослушивание.

Припоминается другой случай. Будучи в Москве, я был приглашен Николаем Николаевичем Озеровым на хоккейный матч с канадскими профессионалами. Он все время «приобщал» меня к хоккею, виду спорта, который практически не культивируется в Грузии. Пригласил он и Михаила Михайловича Яншина — своего старшего друга и учителя, народного артиста СССР, одного из «асов» замечательного поколения актеров МХАТа. Озеров пошел комментировать игру. А мы сидели в ложе прессы. Я внимательно смотрел матч. Яншин же не переставая говорил, и совсем даже не о хоккее. Это мешало моему восприятию игры, но я, естественно, не мог попросить его замолчать. Он то и дело спрашивал: «Разве не так? Ведь правда?». — «Конечно» или «Да-да», — машинально отвечал я, фиксируя лишь отдельные его фразы, и не отрывая глаз смотрел на «ледовую битву».

После матча Николай Николаевич отвез нас на юбилейный вечер редакции последних известии Всесоюзного радио. Ей исполнилось четверть века со дня основания. Прекрасный был вечер. Выступали замечательные люди. Среди них — тогдашний чемпион мира по шахматам Тигран Петросян. Николай Николаевич волновался, был все время в движении. Наконец слово предоставили Михаилу Яншину. Встреченный долгими аплодисментами, он, улыбаясь, поднялся на сцену и вдруг… начал говорить о чем-то, очень мне знакомом. О Боже, где я слышал эту фразу? Вот эту тоже, да и эту! Через несколько минут все встало на свои места. Это были слова, фразы, которые я слышал во время хоккейного матча. Оказывается, Яншин там, в ложе прессы, репетировал свое выступление, проверял на мне свои мысли и высказывания. Большой артист умудрился даже на хоккее прорепетировать будущее выступление. Он успел несколько раз повторить свою речь и на вечере говорил уверенно, свободно. Вот вам еще один пример индивидуального приема запоминания…

Надо четко разделить два момента — запоминания и хранения информации. Если спросить меня, смог бы я наутро повторить все те имена, которые запомнил накануне и столь эффектно перечислил, я бы воздержался от ответа либо ответил, что скорее всего не смог бы. Через неделю я уж точно не помнил эти имена, разве что смог бы припомнить некоторые из них, но уже по другим признакам. Кто-то запомнился больше, кто-то — меньше из-за индивидуальных качеств: одна личность ярче Другой.

Что касается хранения информации, тут у меня явное отставание. Я легче запоминаю и труднее храню. Время неумолимо выбрасывает из головы менее яркие события, факты, имена, лица. Что-то остается навечно, что-то улетучивается. Есть и противоположные примеры. Человек с трудом, иногда с большим трудом, запоминает, но, запомнив, не забудет никогда.

Один из основоположников нейропсихологии, академик Александр Романович Лурия, описывая одного удивительного мнемониста, у которого практически невозможно определить границы запоминания и хранения информации, выдвинул довольно неожиданную теорию об «искусстве забывать». Оказывается, для людей с удивительной памятью самое трудное — овладеть искусством забывания. Представьте себе, какой кошмар, когда человек не забывает ничего, все хранит в мозгу, неважно в какой его части. Знания, факты, события, имена, названия — все разложено, как в огромных книгохранилищах, по полкам и в любую нужную минуту извлекается из головы.

«Многие из нас думают, — пишет ученый, — как найти пути лучшего запоминания. Никто не работает над вопросом: как лучше забыть?»

Как же забывать, как стирать огромное количество образов, лишних деталей, которые уже не нужны? А если они еще и окрашены в разные цвета? Такая цветовая «какофония» может свести с ума. Как овладеть техникой забывания?

Этот вопрос не может не беспокоить артистов. Ведь невозможно хранить в голове тексты уже сыгранных десятков ролей. Большинство актеров запоминает текст, логически продумывая его значение. Тут большим подспорьем служит подтекст. Актер запоминает не столько слова, сколько их смысл. Уточняет на репетициях действия своего героя, весь психологический подтекст его поступков, из которых и рождаются слова. Их не надо зазубривать, они возникают как бы сами по себе. К тому же артист может призвать в помощь почти все пять человеческих чувств — они тоже верные соратники. Помогает ему также накопленный годами опыт, полученные навыки, и туг уж, извините, любой человек, поставленный в такие условия, должен запомнить текст, если, конечно, у него нормальная память или, как говорят психологи, бодрствующее сознание.

Потому-то и отвечают актеры, что запоминают текст без особого напряжения, как бы исподволь, специально и не думая об этом. Они правы, все так и происходит. —

Итак, запоминанию текста помогают: подтекст, авторская задача, реализация сценических действий. Но и это не все. Рядом всегда находится партнер. И текст по смыслу вытекает из текста партнеров. Плюс организованное сценическое пространство, верно намеченные режиссером мизансцены. Любой актер подтвердит и наверняка припомнит случай, когда приходилось спешить на репетицию, не успев дома повторить текст роли в спектакле, который давно уже не шел. По дороге в театр мучительно думаешь, вспоминаешь, и, к сожалению, мало что удается вспомнить. Но стоит выйти на сцену, оказаться в привычной ситуации среди партнеров, на заданной режиссером по мизансцене точке, как мгновенно вспоминается все. Сам принцип построения современного спектакля облегчает запоминание текста. Гут все, независимо от нашей воли, структурируется, группируется. Запоминать при этом гораздо легче, чем выучить тог же текст дома одному, где поневоле все сводится к зубрежке.

Драма — это, в первую очередь, действие. При верно выстроенной линии действия все и без слов Должно быть понятно. Я очень люблю смотреть фильмы на непонятном мне языке, без перевода. Часто бывая за рубежом и в дневное время будучи свободным, я с удовольствием захожу в кинотеатр один и смотрю фильмы. Поверьте, когда сцена выстроена правильно и актеры четко выполняют свои действия — все понятно и без слов. Когда же нить сюжета теряется, не видно, чего добиваются актеры, к чему стремятся, понимаешь: что-то они делают не так, и события, происходящие на экране, теряют свою внутреннюю логику. Это очень интересный момент. Правильное действие — лакмусовая бумага.

Да, драма есть действие, но ведь и пантомима — действие. Все верно, но в отличие от мима, актер владеет еще и могучим оружием — словом. Магия слова безгранична. Это не только условный знак, обозначающий что-либо конкретное. Это — литература, поэзия, искусство, театр. Без слова нет человека. С одной стороны, слова — условные комплексы звуков, их изучает фонетика. С другой стороны, они конкретно обозначают различные предметы, события, качества и действия, в общем, имеют свое значение. Это уже вопросы семантики.

Иной раз кажется, что смысловая сторона и звуковой характер слов явно не соответствуют друг другу. Трудно даже представить, что столь воздушное, легкое, прямо-таки порхающее слово, как, скажем, «пушка», обозначает такое тяжелое, смертоносное оружие. И наоборот, раскатистое, грохочущее «во-ро-бей» — условный знак легкого и безобидного существа.

Для актера должна главенствовать смысловая сторона, но он, естественно, может призвать на помощь и фонетический ряд словообразований. Интонационная окраска слова углубит и обогатит его смысловое значение.

Ряд ученых считает, что существуют, по крайней мере, две категории памяти: память на факты и память на навыки. Конечно же, обе категории очень важны, но для актера, по-моему, память на навыки может стать решающим подспорьем. Навык же всецело зависит от тренировки. Чем больше актер приучается привлекать на помощь подтекст, мизансцены, взаимосвязь партнеров и т. д., тем легче ему превращать процесс запоминания в нетрудную рутинную работу.

Несколько иное положение у комментатора. Начнем с того, что у комментатора, в отличие от артиста, всегда премьера. У него не бывает роли, сыгранной 150 раз. Репортаж на репортаж не приходится. Так что на одних навыках далеко не уедешь. Необходимо умение максимально сосредотачиваться, концентрироваться. Каждый раз комментатор должен проделывать путешествие в неизвестное. Одному Богу ведомо, а возможно, и неведомо, как все сложится, какие произойдут события, как закончится матч. Ты, естественно, волнуешься. На рабочем столике разложены бумажки, которые за рубежом чаще всего составлены не на русском языке. На поле идет острая борьба, в которой ничего нельзя упустить, ни одной детали. Между футбольным полем и бумажками на столе разноцветно мерцает монитор, иногда даже два, с совершенно разными изображениями. Надо одновременно смотреть на игру, заглядывать в бумажки и не сводить глаз с монитора, ведь режиссер показывает не только игру, но и зрителей, тренеров, скамью запасных, известных люден, присутствующих на матче. Вдобавок ко всему, в наушниках слышен голос Москвы. Просят объявить информацию о других спортивных событиях, да еще и следить за бегущей строкой на экране. Вот и пошла голова кругом!

Мне довелось вести совершенно необычный репортаж из Аргентины с чемпионата мира. Одновременно транслировались два матча: Голландия — Италия и Австрия — ФРГ.

Этот день — 21 июня 1978 года — я не забуду никогда. Дата приведена только лишь потому, что глава все-таки о памяти. Один матч проходил в Буэнос-Айресе, другой — за тридевять земель — в Кордове. На экране появлялась то одна, то другая картинка. Москва поочередно включала Буэнос-Айрес и Кордову. Любители футбола у нас в стране так и не уразумели, в каком же городе, на каком стадионе нахожусь я. Долго я не открывал секрета, а теперь открою. Дело обстояло так, что я вообще не был ни на одном стадионе — сидел в студийной тиши аргентинского телевидения.

Это был наш «сговор» с комментатором Центрального телевидения Анатолием Малявиным. Он тоже сидел в студии, но в Москве… Связь со студией ЦТ непрерывная. Передо мной два монитора. На одном — матч Голландия-Италия, на другом — Австрия-ФРГ. На столе два листа с составами команд плюс голос Малявина из Москвы — вот и все. Малявин попеременно сообщает: «Включаю Байрес (так называют свою столицу аргентинцы)… Внимание, в эфире Кордова!»

Я мгновенно переключаюсь с одного монитора на другой, затем возвращаюсь к первому, и так в продолжение обоих матчей…

Что касается встречи второй пары, то предпочтение здесь отдавалось сборной ФРГ. так как ни при каком исходе игры австрийцы не могли выйти в следующий этап соревнований. Поэтому казалось вполне логичным отыграть с холодком и в итоге уступить одному из главных претендентов. Но не тут-то было. В честном бою австрийцы переиграли сборную ФРГ и, не получив взамен никаких реальных выгод, никаких дивидендов, выбили из турнира своих немецкоязычных сородичей. (Как не была похожа эта игра на другую, ставшую притчей во языцех, встречу тех же соперников четыре года спустя в Испании! Отвернувшись от благородных идеалов FAIR PLAY, добрые соседи, не искушая судьбу, закончили матч с нужным счетом, тем самым перекрыв дорогу к следующему этапу полюбившимся всем футболистам Алжира). Это усилило силу эмоционального воздействия и сделало телестадион намного интереснее — и в зрелищном, и в информационном плане. Не мог не сработать «эффект присутствия» сразу на двух стадионах.

Стоит ли утверждать, что без навыка, без умения максимально сосредоточиться ничего бы не получилось. Можно все это проделать и при наличии не очень хорошей памяти. Надо только выработать профессиональные навыки, что, как мы уже знаем, достигается исключительно упорным тренингом. Нужно овладеть искусством или, скорее, чувством «публичного одиночества», как предлагал Станиславский.

Что же касается предложенного академиком Лурия «искусства забывать», то это даже, при отмеченных пробелах психологии в вопросах изучения личности, разума и памяти, все-таки является самой неисследованной темой и скорее напоминает сомнамбулическое движение по нехоженым тропам в далекие дали будущего.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.