Через звезды к терниям[54]
Через звезды к терниям[54]
Наша страна — одна из самых мощных морских держав. Она обладает большим торговым флотом, на котором работает армия моряков, о тяжелой и интересной работе которых даже большинство ленинградцев, жителей портового города, знают очень мало.
Мы предлагаем сценарий комедии, действие которой будет происходить в основном на борту современного грузового теплохода, где ученые — психологи и социальные психологи — втайне от команды ставят важнейший эксперимент по изучению психологической совместимости членов экипажа. В сценарии будут и юмор, и эксцентрика, и ирония, но будут и драматические, почти трагические ситуации, потому что главная проблема его вполне серьезна: это проблема науки и морали, необходимости осторожного, бережного отношения к человеку, особенно со стороны тех, кто занимается изучением личности. Мы хотим лишний раз предупредить их: осторожно, перед вами Человек!
Есть у ворот порта здание, которое на морском жаргоне называется «Красненьким» — это Управление Балтийским пароходством.
В этом здании, в кабинете начальника пароходства, идет заседание руководителей пароходства и капитанов-наставников.
Обсуждается авария теплохода «Профессор Угрюмов», который в тропиках при хорошей видимости на полном ходу наткнулся на «летучего голландца», то есть на покинутое экипажем, но незатонувшее судно.
Капитан Фаддей Фаддеич Кукуй не ищет оправданий и только упрямо повторяет, что на мостике в момент аварии наблюдался случай массового психоза, когда трем человекам: капитану, старшему помощнику капитана Эдуарду Львовичу Саг-Сагайло и рулевому матросу Петру Ниточкину — полузатопленное судно показалось миражом, и никто из них не предпринял попытки отвернуть или сбавить ход.
Вызванные свидетелями Саг-Сагайло и Ниточкин подтверждают случившееся. Эти двое и станут нашими героями.
Руководители пароходства знают уже несколько подобных странных случаев поведения в условиях длительных рейсов и принимают решение обратиться к специалистам-ученым.
С третьим главным героем — кандидатом наук, социальным психологом Татьяной Васильевной Ивовой — мы познакомимся ранним летним утром в небольшой квартире нового дома. Деятельная, погруженная с головой в свою науку, она уходит от любимого, потому что уверена, что они психологически несовместимы и ничего путного из семейной жизни у них не выйдет. «Опыт не удался», — утверждает она, покидая искренне привязанного к ней человека.
В институте, где работает Татьяна Васильевна, идет обсуждение предстоящего эксперимента. Его цель — дать конкретные рекомендации пароходству.
Председательствует отец и наставник Татьяны Васильевны, руководитель эксперимента, профессор Ивов. Прямая аналогия — «человек — море», «человек — космос» — увлекает Ивова, позволяет видеть в предстоящей работе широкие возможности. Его конек — определение рубежа психологической несовместимости, в котором, по его мнению, скрыты причины всякого рода аномалии, в том числе и массовых психозов.
Чем чище будет произведен эксперимент, тем точнее результаты, поэтому профессор требует от присутствующего на совещании Кукуя, чтобы в рейс пошли те же люди, при которых произошла авария.
Кукуй сопротивляется. Его беспокоят Саг-Сагайло и Ниточкин.
Это странная пара. С одной стороны, они не могут друг без друга, и их привязанность напоминает отношения старшего и младшего братьев; с другой — стоит им только оказаться на одном судне, как Эдуарда Львовича начинает преследовать одна неприятность за другой. И самое страшное заключается в том, что Ниточкин не только, сам того не желая, становится прямой или косвенной причиной этих неудач, но и заранее предсказывает их, мучимый постоянными предчувствиями. Он боится своих «телепатических» способностей и старается не попадать под командование Сага.
Между прочим, Ниточкин предсказал и коллективный психоз на мостике, и столкновение, и аварию, только ему никто не поверил.
Но все это только убеждает профессора Ивова, что он нашел идеальную пару для проверки своей гипотезы.
Капитан Кукуй вынужден согласиться, но при одном жестком условии: ученые прекращают эксперимент и разводят психологически несовместимых людей перед самым опасным этапом рейса — перед подходом к ледовой кромке.
В ответ профессор требует письменного обязательства у капитана хранить эксперимент в тайне от команды.
Когда Саг-Сагайло в рейсе, Петр Ниточкин живет в его квартире. Сейчас, воспользовавшись длительным отсутствием хозяина, он затеял ремонт.
Неожиданно раньше срока Эдуард Львович возвращается, его вызвали из рейса для нового назначения.
У Пети возникает кошмарное предчувствие: ему кажется, что они опять окажутся на одном пароходе. Но Эдуард Львович не верит в предчувствие — через три дня он отбывает в новый рейс на только что вышедшем из дока «Профессоре Угрюмове», а у Ниточкина на носу выпускные экзамены в мореходке.
Но экспериментаторы задерживают отход судна, и Ниточкин вместе со штурманским дипломом получает назначение матросом на того же «Угрюмова».
В первые минуты по прибытии на борт он знакомится с молодым симпатичным судовым врачом Татьяной Васильевной Ивовой и новым камбузником, постоянно задающим странные вопросы, которого Петя тут же окрестил Диогеном. В Диогене мы узнаем одного из помощников Татьяны Васильевны, тоже кандидата наук, Всеволода Михайловича.
Эксперимент начался.
Первое время Татьяна Васильевна и Диоген работают просто методом скрытого наблюдения за подопытными. И недостатка в материале они не испытывают — почти каждый день с Ниточкиным и Саг-Сагайло что-нибудь да происходит: то Пете кажется, что старпом «погорит», и у того, действительно, при попытке высунуться в закрытое Ниточкиным окно рубки с горящей трубкой в зубах загораются волосы; то представится, что Саг перемажется в краске, простудится и потеряет фуражку — и старший помощник летит за борт от внезапно заработавшего в руках Ниточкина водонапорного шланга, а ошалевший от неожиданного совпадения Ниточкин бросит ему только что покрашенный суриком спасательный круг; то Саг-Сагайло лезет купаться в бассейн, куда тот же Ниточкин запустил живую акулу…
После каждой подобной истории Ивова тестирует старпома, а Диоген пристает с расспросами к Ниточкину и записывает на магнитофон его бред во сне. Спит же Петя очень неспокойно даже после валерьянки, ибо все происходящее кажется ему мистикой. Саг-Сагайло же видит во всем не мистику, а дурацкое стечение обстоятельств, и потому, к великому удивлению экспериментаторов, он постоянно гранитно-спокоен.
Тогда в поисках рубежа несовместимости Ивова и Всеволод Михайлович сами создают для своих объектов ситуации, которые, по их мнению, должны привести моряков в состояние белого каления.
Но это оказывается почти неразрешимой задачей: Сага спасает его огромная выдержка, а Петю — природный юмор.
«Железный моряк», «литовский князь», как зовет Саг-Сагайло команда, пробуждает в Татьяне Васильевне не просто научный интерес. Она влюбляется в старпома. Все ее попытки бороться с этим чувством, грозящим эксперименту, ни к чему не приводят.
И Саг-Сагайло, чувствуя в Татьяне Васильевне внутреннюю силу, целеустремленность, непохожесть ее на других женщин, начинает понемногу выходить из состояния внутреннего одиночества, оттаивать от своих семейных неудач — когда-то его оставила жена, не способная долго ждать моряка из рейса.
Во время вахты на капитанском мостике происходит сдержанное, только им двоим понятное объяснение. Но Петя Ниточкин чувствует все. Чувствует и, конечно, ревнует. Ему кажется, что Саг готов предать их мужскую дружбу.
Татьяне Васильевне все труднее обманывать Саг-Сагайло. Она по телефону просит у отца разрешение изменить методику наблюдения со скрытого на гласное.
Конечно, профессор Ивов категорически против. Его вообще не устраивает ни слишком спокойное течение опыта, ни странная, с его точки зрения, научная непоследовательность дочери. Он требует точного следования плану и графику эксперимента.
А влюбленная Татьяна боится потерять Эдуарда Львовича, потому что с каждым часом усугубляется и в конце концов может обнаружиться ее двойная игра. А она знает: больше всего Саг-Сагайло ненавидит в людях двуличие.
И Татьяна Васильевна решает как можно скорее закончить эксперимент.
По плану «подопытных» предстояло разлучить перед ледовой кромкой. Но Татьяна не может больше ждать и отваживается нарушить график, чтобы развести Ниточкина и Сагайло немного раньше.
Она приказывает Диогену симулировать острый приступ аппендицита для того, чтобы высадить его в ближайшем порту и вместе с ним отправить сопровождающим Ниточкина.
Может, все бы на этом и кончилось, если бы профессору Ивову как раз в это время не пришла в голову гениальная мысль: втайне от исполнителей до крайности обострить обстановку эксперимента, а заодно посадить на борт «Угрюмова» еще одного наблюдателя инкогнито.
И вот, когда Диоген по приказу Татьяны «заболевает», радист принимает спровоцированный сигнал бедствия от иностранного коллеги Ивова, сэра Дрейка, изобразившего из себя яхтсмена-одиночку, которых так много развелось сейчас в океанах.
Перед Кукуем встает дилемма: спасать тонущего или высаживать на берег умирающего.
Мало того, Саг-Сагайло, думая, что Диоген отравился испорченной пищей, идет в холодильник, чтобы проверить мясо, а Ниточкин случайно запирает артелку.
Кукуй решает, что Саг упал за борт, и разворачивает корабль на поиски старпома.
Татьяна не знает о пропаже Эдуарда Львовича, потому что по просьбе Кукуя она под конвоем двух ассистентов — буфетчицы и Ниточкина — готовится вырезать Диогену вполне здоровый аппендикс. Но на его, Диогена, счастье, Татьяне Васильевне сообщают об исчезновении Сага. И конечно, ей не до операции, не до инсценировок.
Когда же наконец полузамершего Сагайло находят, Кукуя хватает сердечный приступ, а потрясенная «гибелью» и воскресением любимого Татьяна признается Эдуарду Львовичу и в тайном наблюдении, и в провоцировании конфликтных ситуаций, то есть в своем двуличии. Это тяжкий удар для влюбленного в нее честного человека.
Одновременно по приказу пароходства Сагайло принимает командование судном. Происходит должностная передвижка штурманов. Ниточкин, у которого в кармане диплом судоводителя, становится третьим помощником.
Уже под новым командованием «Профессор Угрюмов» спасает спортсмена-одиночку. Сэр Дрейк оказался плохим яхтсменом и из отчаянного экспериментатора перешел на положение пациента Татьяны на борту «Профессора Угрюмова».
Старый капитан Кукуй, полный тяжких предчувствий, вынужден покинуть судно в первом же порту.
А рейс продолжается.
Все попытки Татьяны хоть как-то оправдаться перед Сагом, наталкиваются на его глубокое отчуждение.
Но хуже всего то, что братские отношения между Сагайло и Петей начинают в результате всех экспериментов и случайностей рейса утрачиваться. Находясь в новом служебном положении — не «старпом — матрос», а «капитан — помощник капитана», — они теряют особую доверительность, пропадает Петин «телепатический талант». Им тяжело друг с другом на мостике.
А «Профессор Угрюмов» идет в тяжелых льдах. Обстановка сложная.
Татьяна постоянно ищет любую возможность хоть как-то оправдаться перед Эдуардом Львовичем, и он, видя по-настоящему любящую и глубоко страдающую от своей вины женщину, уже готов простить ее.
Но атмосфера на судне накаляется. Нервная напряженность между Сагом, Татьяной и Ниточкиным растет и неизбежно передается экипажу. В результате во время вахты Сагайло и Ниточкина «Профессор Угрюмов» садится на камни.
Идет судебное разбирательство. В зале среди зрителей и свидетелей знакомые лица. А на скамье подсудимых — Эдуард Львович Саг-Сагайло.
На суде Татьяна, обвиняя себя и своего отца, говорит: «Теперь я знаю — в науке, которой я занимаюсь, этика и истина неразрывны. В ней не могут работать люди душевно глухие, с неразвитым моральным чувством. Они неминуемо потерпят крах и как люди, и как ученые».
Но как ни стараются Татьяна и Ниточкин оправдать капитана, Эдуарда Львовича понижают в должности.
От здания суда наши герои расходятся в разные стороны.
Саг-Сагайло уходит в море старшим помощником. На причале, спрятавшись от глаз Эдуарда Львовича, плачет Татьяна. Подошедший Ниточкин утешает ее. К нему снова вернулся дар пророчества, и он произносит очередное предвидение.
— Мне кажется, — говорит он, — что Саг в последний раз уходит в море… неженатым…
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Группа ученых-психологов, разработавших и осуществивших эксперимент
ШЕФ — пожилой мужчина, за глаза называемый Великий Инквизитор.
ИВОВ ВАСИЛИЙ НИКИФОРОВИЧ — крупный ученый-психолог львиной внешности и отец ученой дочери.
ИВОВА ТАТЬЯНА ВАСИЛЬЕВНА — дочь Василия Никифоровича, по специальности физиолог, по «судовой роли» — врач.
ВСЕВОЛОД МИХАЙЛОВИЧ — очкарик, отзывается на кличку Диоген, по «судовой роли» — камбузник, на самом деле — искусствовед, призванный к участию в эксперименте и одержимый поиском истины.
Члены экипажа теплохода «Профессор Угрюмов»
КУКУЙ ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ — капитан, при пересечении экватора исполняет роль Нептуна.
САГ-САГАЙЛО ЭДУАРД ЛЬВОВИЧ — чиф, т. е. старший помощник капитана, имеет отменно мужскую внешность и такой же характер, потому к концу фильма становится капитаном.
НИТОЧКИН ПЕТР ИВАНОВИЧ — матрос, затем — 3-й помощник капитана, друг-враг Саг-Сагайло, чем-то неуловимо похож на клоуна.
ЛЕДЫШКИН ГРИГОРИЙ — на судне больше известен под именем Гриша Айсберг, 4-й помощник капитана.
ЗАГОРУЙКИН — «дракон», т. е. боцман.
МАРКОНИ — радист.
НОРКИНА МАРИЯ ЕФИМОВНА — старшая буфетчица, она же — в роли Старой Русалки.
СТАРШИЙ МЕХАНИК.
2-Й ШТУРМАН.
МАТРОСЫ — личности разного возраста и внешности, один из них ЦЫГАН, на празднике Нептуна исполняют роли чертей.
ЖМУРИК — кот жуткой внешности, любимец матросов. 2-Й КОТ — умеет совершать удивительные прыжки. ПОПКА — говорящий попугай Фаддея Фаддеевича Кукуя.
Эпизодически появляются
КРАНОВЩИК.
МУМУ — жена Гриши Айсберга.
ЕЛЕНА МИХАЙЛОВНА — бывшая жена Саг-Сагайло.
ВОЛОДЯ — мужчина неопределенного возраста, одетый в заграничный комбинезон, новый муж Елены Михайловны.
МАЛАЙСКИЙ МАЛЬЧИК — сирота, совершенно голенький писает на грядку с укропом.
ХРОНИКЕР — англичанин, понимает по-русски одну фразу: «Дать мине водка!»
Стая дельфинов мчится рядом с судном, с лукавым любопытством выглядывает из волн.
Нептун восседает на троне на крышке носового трюма. Борода из пеньки, трезубец — ружье для подводной охоты. Пожилая русалка, в полосатом купальнике и с чешуйчатым хвостом, с кораллами в волосах и раковиной в руках, сидит у ног морского владыки.
Изображение часто не в фокусе — идут кадры любительского фильма. Немые кадры. Их комментирует молодой «интеллигентный» человек: «Обратите внимание на свиту Нептуна. Вот этот, самый страшный морской черт — объект номер два, матрос Петр Иванович Ниточкин… Он крутит хвостом…»
На ходовом мостике спокойный и властный моряк в ослепительной тропической форме работает с секстаном.
Группа морских чертей, т. е. измазанные в тавоте, одетые в веревочные юбочки с ужасно размалеванными рожами матросы и мотористы, хищно поднимаются на мостик.
Голос комментатора: «Объект номер один — старший помощник капитана Эдуард Львович Саг-Сагайло. Он в восьмой раз пересекает экватор, и объект номер два это отлично знает. Но у Сагайлы нет «Диплома» и…»
Черти под явным лидерством объекта номер два хватают судового начальника, он пытается что-то объяснить им, но черти непреклонны. Ослепительную жертву морских традиций волокут по трапам к Нептуну и бассейну. Ниточкин хлопает по старпомовскому заду огромной печатью, сделанной из автомобильной покрышки.
Голос комментатора: «А ведь старпом может сделать из матроса мокрое место…»
Черти швыряют судового моряка в бассейн…
Женский голос: «Это предстоит и мне?»
Комментатор: «Не знаю, коллега!»
Новая лента.
Ниточкин и несколько здоровенных матросов вытаскивают на палубу штанги.
Дельфины с любопытством выглядывают из волн.
Голос комментатора: «Несмотря на явное раздражение и желание как-то отомстить, начальник попросил матроса включить его в группу тяжелых атлетов».
Ниточкин рассаживает в ряд на палубе шесть довольно хилых человек. Два самых здоровенных моряка укладывают на их шеи штанги. Пять «атлетов» сбрасывают штанги и довольно недвусмысленно грозят спортивному руководителю. Продолжает сидеть под штангой только старший помощник капитана. Глаза у него вылезают из орбит, но он штанги не скидывает.
Ниточкин и его помощники пытаются снять штангу с шеи начальника. Тот запрещает. Остальные «атлеты» стоят вокруг и наблюдают за наливающимся кровью старпомом. Приходит капитан — пожилой моряк.
Голос комментатора: «Капитан Фаддей Фаддеич Кукуй. Приказал своему помощнику вылезать из-под железа и идти обедать, но Сагайло отказался. Капитан приказал играть водяную тревогу. Тогда объект номер один…»
Сагайло поднимается со штангой на шее, выжимает ее и скидывает на палубу, штанга катится к борту и булькает в волны… Дельфины ныряют за ней.
«Вечером объекты занимаются по программе последнего курса высшего мореходного училища. Никаких стрессов или раздражения не наблюдалось».
Женский голос: «Это не мужчина, а облако в штанах!»
На экране кот жуткой внешности. Ниточкин сажает его в стиральную машину. Сагайло вытаскивает кота обратно.
Голос комментатора: «Типичное поведение моряков в условиях сенсорного голода. Это сто седьмой день рейса».
Величественный айсберг.
Нечто вроде ринга на палубе. Вокруг куча моряков с фотоаппаратами. Двух котов выпускают на ринг. Один кот начинает совершать удивительные прыжки. Кажется, что он запускает себя на космическую орбиту.
Голос комментатора: «Они решили устроить кошачий бой. Под прыгающего кота матрос Ниточкин с помощью электромеханика подложил стальной лист, на который подавался переменный ток тридцать три герца восемь ампер…»
На ринг входит Сагайло, его черные волосы развеваются на ветру, лицо сурово и непреклонно. Он ловит кота и отчитывает матросню, которая хохочет вокруг ринга. Пожилая буфетчица, которая изображала русалку, принимает кота на свои заботы.
Голос комментатора: «Объект номер один полностью поседел через два часа тридцать минут. Кот поседел тоже. Оказалось, что…»
Стоп-кадр — Эдуард Львович Саг-Сагайло в седом состоянии.
Незнакомый голос, сквозь веселый смех: «Хватит. Дайте свет».
Вспыхивает свет.
Мужчина продолжает смеяться.
— Давно, братцы, не видел такого кино, — говорит он. — Облако в штанах… А ноктюрн на флейте труб не играет?
Молодой человек ученого вида, в очках, тщательно и модно одетый — комментатор фильма. Женщина неопределенного возраста и тоже ученого вида без тени улыбки на лице. Пожилой мужчина львиной внешности, с палкой, которой тычет в направлении экрана:
— Я считаю объекты уникальным случаем физио-психологической несовместимости.
Женщина:
— Обыкновенная цепь случайностей. Этакий рок. Для кинокомедии годится. Для длительных исследований и экспериментов нет никакой основы.
Мужчина в кресле, в котором угадывается шеф всей группы. Перестает смеяться, говорит уже веско и даже жестко.
— Татьяна Васильевна, знаете, «комическое» от «космического» отличается всего одной буквой. Пожалуй, вам придется поиграть роль судового врача. И полгода, и год. Диссертация от вас не уйдет, а может, и приблизится. Теперь так. Взаимоотношения этих объектов, конечно, занятная штука. Но главное по нашему договору с пароходством: «Выработка конкретных рекомендаций по профотбору, проведение комплексных исследований в натуральных условиях, чтобы установить, за счет каких механизмов развиваются те или иные невротические реакции и нервно-психические расстройства у моряков дальнего плавания». Папенька отпустит дочку в кругосветное плавание? — спросил он мужчину с львиной внешностью.
Тот решительно стукнул палкой себе по колену. Раздался деревянный, мертвый звук.
— Если бы не это, я пошел бы в рейс сам. Я предлагаю назвать будущее исследование «Пер аспера ад астра», ибо его роль для исследования космоса мне представляется…
— Называйте как хотите, — сказал шеф. — Только не забывайте: мы пока живем на Земле. — И вдруг опять захохотал. — Кот-то! Кот как прыгал! А этот? Катушкин его фамилия?
— Нет, Ниточкин, — доложил молодой научный работник.
— А вы кем пойдете? — спросил его шеф.
— Камбузником, — доложил молодой научный работник.
— У вас какие сигареты? — спросила Татьяна Васильевна шефа.
— «Честерфилд».
— Папа, у тебя какие?
— «Столичные».
— Тьфу, черт, — сказала Татьяна Васильевна. — «Беломора» ни у кого нет?.. Ерунда это, а не несовместимость. Ерунда.
На палубе теплохода «Профессор Угрюмов» заканчивали раскреплять палубный груз — автобусы, бульдозеры и скреперы.
Из трехтонного самосвала с причала выгружали на кормовую надстройку судна огородную землю.
Львиный мужчина и его дочь стояли на пеленгаторном мостике, самом высоком месте судна, среди антенн радиолокаторов и радиопеленгаторов, напоминающих очертаниями космические сооружения.
Татьяна Васильевна наблюдала за объектом номер два в бинокль.
Петя Ниточкин поднимался на палубу судна с чемоданчиком в руке и транзистором на шее. Внимание его привлекла металлическая четырехугольная загородка. От нее веяло скорбью.
— Клетка от акул, что ли? — спросил Ниточкин чумазого камбузника, тащившего ведро отбросов. В камбузнике мы узнали молодого научного работника, который комментировал любительские киноленты.
— Не угадали. Для бабушки четвертого механика.
— А! Понятно! — засмеялся Ниточкин. — Кладбищенская загородка, скроенная и сваренная из ворованного металлолома в рабочее время за период кратковременного ремонта?
— Точно, — подтвердил камбузник и поставил ведро в ватервейс.
— Мрачное хобби у четвертого!
— Его зовут Гриша, а кличка Айсберг. Вы суеверны? — неожиданно и пытливо спросил камбузник, вытащил очки и нацепил их.
— Хрен знает. А тебя, конечно, очкариком дразнят?
— Бывает, но я не обидчивый… И знаете, мне нравится ваша улыбка, — с обезоруживающей простотой и благожелательностью сказал камбузник. — Вы любите живопись?
Если бы у Ниточкина были очки, он, вероятно, сейчас надел бы их.
— Слушай… — Ниточкин несколько секунд изучал собеседника, подбирая для него соответствующее обращение. — Ты, Диоген, давно из бочки?
— Я могу сказать, что для вас характерно усваивать некоторые явления при помощи интуиции, а не мышления: внезапное прозрение… Вы быстро охладеваете к собственным идеям?.. Простите… — Ученый камбузник подхватил ведро с отбросами и исчез, потому что заметил приближающегося старшего помощника капитана.
Татьяна Васильевна внимательно наблюдала объект номер один в бинокль. Рядом с ней находился отец.
Объект выглядел внушительно. Это был мужчина отменно мужской внешности. Крепкие челюсти старшего помощника сжимали замечательную трубку: черное дерево, слоновая кость и на фасаде — зловещий лик Мефистофеля. Абсолютно белые кудри выбивались из-под фуражки.
Судовой кот, знакомый нам по любительскому фильму, тоже абсолютно белый, крутился вокруг ног Эдуарда Львовича.
Объект номер два заметил старпома и расплылся в радостной улыбке.
— Ниточкин чувствует себя отлично, — сказала Татьяна Васильевна. — Высокоактивный, социомобильный экстраверт…
— Да-да! — пробормотал ее папаша, поднимая фотоаппарат. — Сейчас увидишь его активность…
Ниточкин бросился к трапу и начал торопливо подниматься. На ходу он кричал:
— Эдуард Львович! Здравствуйте! Опять свела судьба! А у меня штурманский диплом в кармане! Последний рейс в матросском звании!..
— Очень приятно, — невозмутимо сказал старший помощник капитана, наступил на кота, покачнулся и под мощный рев боцмана: «Уходи с под груза! Полундра!» — полетел с трапа самым нелепым образом, ибо угодил в кладбищенскую загородку. А грузовая площадка с горой огородной земли плыла в этот момент над встретившимися объектами, и земляная пыль сыпалась сквозь ее щели.
Крановщик, увидев нелепое падение старшего помощника капитана, рванул рычаги, и добрая тонна чернозема рухнула в кладбищенскую загородку, похоронив невозмутимого моряка.
На пеленгаторном мостике львиный мужчина лихорадочно щелкал фотоаппаратом.
Татьяна Васильевна опустила бинокль и задумалась.
— Раздвоение внимания? Потеря способности правильно оценить обстановку? — спросила она саму себя.
Ниточкин дергал дверцу кладбищенской загородки и орал:
— У кого ключ от этого кладбища?
Огромный амбарный замок не поддавался его усилиям.
Из кучи чернозема показался Эдуард Львович.
— Не орите! — сказал он Ниточкину. — Что нам с вами, Петр Иванович, привыкать, что ли?
— Эдуард Львович, я не нарочно, я… Господи! Мистика! — причитал Ниточкин совершенно по-мальчишески.
— Возьмите себя в руки, Петр Иванович. Никакой мистики здесь нет. Есть дурацкие стечения обстоятельств. Теперь о деле. Будете еще разок артельным: у вас есть опыт. Сейчас бегом на склад и получите семена лука, редиски и укропа… А отсюда я сам вылезу…
— Противостолбнячный укол для первого близкого знакомства — это неплохо, — сказала Татьяна Васильевна. — И под этим соусом измерю ему кровяное. Пожалуй, папа… простите, профессор Ивов, путь к звездам через тернии начинает меня интересовать…
Капитан теплохода «Профессор Угрюмов» кормил здоровенного попугая. Попугай сидел на цепочке и жрал кукурузный початок.
Вошел профессор Ивов:
— Товарищ Кукуй? Фаддей Фаддеич?
— Возможно, — сказал капитан. Он не привык к таким неожиданным вторжениям в свою каюту. — Вы из санэпидемэкспедиции? Из газеты? Из роддома?
— Шутим? — спросил профессор.
— Плачем, — сказал Кукуй.
— Вот приказ начальника пароходства, вот виза министра, — сказал профессор. — На вашем судне будет производиться психосоциологический эксперимент. Вернее, исследование.
— Потому и плачу, — сказал капитан. — Виски или джин с тоником?
Профессор выгрузил из портфеля десятка два больших конвертов. Сургучные печати украшали конверты.
— Попрошу хранить в сейфе. От джина не откажусь. Соберите экипаж. Я профессор Ивов Василий Никифорович. Я проведу короткую информацию. Судовой врач Татьяна Васильевна Ивова, моя дочь, будет руководить исследованиями. Кто из ваших помощников может принять на себя организацию дела? Но вы сами понимаете — это должна быть сильная личность!
— Ясное дело, не попугай, а старший помощник, — сказал капитан Кукуй и снял телефонную трубку: «Чифа ко мне!»
Чиф в медпункте застегнул брюки после укола. Татьяна Васильевна прилаживала ему на руку аппарат для измерения кровяного давления.
Судовая трансляция прорычала: «Старшему помощнику немедленно к капитану! Экипажу приготовиться к лекции по психике социологии».
— Зачем вы мерите мне давление? — спросил чиф.
— После противостолбнячного укола это обязательно, — не моргнув глазом, солгала Татьяна Васильевна.
— Живодер ты, а не женщина! Мое животное истекает кровью! — Видимо, уже в десятый раз заглянула в дверь медпункта буфетчица Мария Ефимовна. Судовой кот Жмурик барахтался в ее руках.
— Ефимовна, прекратите хулиганить! — приказал старпом. — Идите к капитану и доложите, что мне измеряют кровяное давление.
— Есть! — четко сказала Мария Ефимовна, просунула в медпункт Жмурика, захлопнула дверь за ним и исчезла.
В медицинской тишине был слышен шум выходящего из резиновой груши воздуха.
— Нормальное!!! — с неподдельным удивлением пробормотала Татьяна Васильевна.
На дымовой трубе, на святой нашей эмблеме — серпе и молоте, — висел мальчишка и грыз яблоко.
— Товарищ капитан, сейчас он свалится! — сказал профессор.
— Никуда он не свалится. Доест яблоко и слезет, — сказал капитан Кукуй. — Кажется, это четвертого механика выродок…
Вошла Мария Ефимовна, спросила:
— Закусывать будете? Брюссельские огурчики остались…
— Где чиф? — сурово спросил Кукуй.
— Они с вашей новой докторшей кровяное давление измеряют…
Вошел старпом.
Физиономия его была заклеена пластырем и значительно опухла.
— Как давление? — спросил капитан.
Эдуард Львович подошел к барометру и постучал пальцем по стеклу.
— Я про твое, — сказал капитан.
— В норме.
— Сейчас наука тебе его повысит, — сказал капитан. — Вот приказик. Распишись.
— Вот тут, будьте любезны! — указал профессор. — Вы назначены ответственным за анкетирование экипажа. Вот миннесотский опросник. Здесь пятьсот шестьдесят шесть вопросов, касающихся самых разных сторон личности…
Железный моряк не сразу понял сказанное, он машинально открыл опросник и машинально прочитал: «Иногда я не могу удержаться от того, чтобы чего-нибудь не стянуть…»
— Поставите «плюс», если испытаете такое желание, или «минус», если не испытаете, — улыбнулся профессор. — Инструкции прилагаются… Вот тесты Солла — Розенцвейга. Здесь двадцать четыре картинки, и на каждой неприятная ситуация…
— Разрешите взглянуть? — заинтересовался капитан.
На первой картинке были изображены женские ноги, торчащие из-под автомобиля, и надпись: «Представьте себе, что ваша жена чинила автомобиль и теперь не может вылезти обратно».
— Не вижу здесь ничего неприятного, — сказал Фаддей Фадцеич.
— Ну и последнее — опросник по Айзенку и анкета формы тридцать, — сказал профессор Ивов и вручил их чифу. — Татьяна Васильевна поможет разобраться.
— Увольте, — замогильным голосом произнес старпом, — Я рапорт подам. Я не…
— Пиши рапорт, голубчик, пиши. Хоть господину нашему Иисусу Христу, — сказал Фаддей Фаддеич. — Небось наука скоро и с ним связь наладит… Чего я сказал?
— Вы приказали собрать экипаж на лекцию по психике социологии, но я еще воду не принял: воздушная пробка в форпики… землю для огорода еще недовыгрузили. Нельзя ли отложить лекцию на потом?
— Не можешь собрать людей, сильная личность? — спросил капитан с издевочкой.
— Нет. Простите, НЕ ХОЧУ, — спокойно сказал старпом. — Не время и не место для тематических мероприятий… Люди уходят на семь месяцев в кругосветку и…
— Играйте общесудовую тревогу, товарищ старший помощник! — приказал капитан.
В палубах «Профессора Угрюмова» надрывно залились звонки общесудовой тревоги.
Бросив работу, жен и детей, схватив спасательные нагрудники и противогазы, по трапам и коридорам бежали моряки, захлопывались броняшки иллюминаторов, глухо ахали водонепроницаемые двери…
Через пару минут в столовой команды уже сидели три четверти команды, помогая друг другу завязывать спасательные пояса.
Вошли капитан, профессор Ивов, новый судовой врач Татьяна Васильевна держала в руках тома.
Профессор принес большой рулон схем. Татьяна Васильевна принялась развешивать схемы на стене, а Фаддей Фаддеевич сухо и коротко объявил:
— Нашему экипажу выпала неожиданная честь. Первыми в пароходстве подвергнуться специальному исследованию. Суть и смысл доложит профессор Василий Никифорович Ивов.
— Товарищи, во-первых, я хотел бы подчеркнуть, что суть нашей с вами предстоящей работы, кроме конкретных целей, о которых доложит Татьяна Васильевна, имеет еще и глобальное, общечеловеческое значение. Потому от каждого из вас требуется высокая сознательность и исполнительность…
— Товарищ профессор, простите, — мрачно сказал старпом. — Товарищ капитан, команде можно снять спасательные пояса?
— Да, — сказал Кукуй. — И противогазы тоже.
Экипаж с великим удовольствием стал избавляться от спасательных принадлежностей.
— Одна из наших задач — создать стабильно-лабильную систему, а создать ее можно только через здоровую критику и самокритику…
— Что значит «лабильная»? — спросил капитан.
— Гибкая. Представьте себе, что вы выезжаете в загородный дом отдыха в составе группы незнакомых людей на одни сутки. Теперь представьте, что вы уезжаете в такой же дом отдыха на две недели. И сразу понятно, как необходим принцип добровольности соединения людей в вашей группе…
— Точно! Точно! — сказал Петя Ниточкин. — Я вот раз поехал, и старушка там оказалась. Прямо не старушка, а вундеркинд какой-то…
— А теперь замените дом отдыха Космосом, — продолжал профессор.
Раздался хохот.
В столовую команды гуськом вошли три моряка в химических костюмах и противогазах, нагруженные спецаппаратурой, — точь-в-точь космонавты или марсиане.
Передовой в группе подошел к старпому и глухо, сквозь маску, доложил: «Дозиметрическая группа к выходу в зараженный район по общесудовой тревоге готова! Четвертый помощник капитана Айсберг, то есть Ледышкин!»
— Отставить! — приказал чиф, — Разоблачайтесь и слушайте лекцию!
— Этой старушке, вероятно, надо было находиться в церковном приходе, а не в доме отдыха, — продолжал профессор, — но человек может и не сознавать, какую метку оставила ему на лбу социально-классовая принадлежность…
Здесь опять раздался хохот, т. к. четвертый помощник Гриша Айсберг извлекся из химкостюма, действительно, белый, как айсберг. Другой дозиметрист, едва сняв маску, начал оглушительно чихать. Это был здоровенный курчавый детина.
— Цыган! — крикнули ему из аудитории. — Какую метку оставила тебе на лбу конокрадская принадлежность?
— Распрягайте, хлопцы, конец, — мрачно сказал Цыган и опять чихнул. — Помогите костюм снять, он полный талька… — И опять чихнул.
Экипаж не выдержал и начал скандировать: «Эх, раз! Еще раз!»
— Боцман, почему не протерли костюмы от талька? — спросил Эдуард Львович.
— Откуда я мог знать, что вы на самом отходе общесудовую тревогу играть станете? — вопросил боцман.
— Тихо! — тихо сказал капитан.
И стало тихо.
— Слово нашему доктору, — сказал капитан.
Татьяна Васильевна, которая курила папиросу, спокойно потушила ее о каблук, положила в пепельницу и сказала:
— При хорошем психическом климате производительность труда повышается на двадцать процентов. А, например, плохое настроение человека, занятого на ручном труде, если его грубо и незаслуженно обругает начальник, снижает производительность на шестьдесят процентов. Все наши тесты, анкеты и те-де и те-пе имеют одну цель — чтобы у вас было хорошо на душе, чтобы вам было веселее в дальних плаваниях. У меня все.
Она закончила вовремя, потому что в кают-компанию с грохотом отворилась дверь, и на пороге возникла женщина с двумя детьми.
— Мы в женкомитет жалобу!.. С мужьями попрощаться не… Гришенька, что с тобой сделали?! — заголосила она, увидев Айсберга.
— Муму, не беспокойся! Муму, у нас тревога! — взмолился Гриша.
— Отбой тревоги! — приказал капитан. — Судно — к отходу!
Не тоскливо и не весело, не тягостно и не радостно уходил в очередной рейс «Профессор Угрюмов». Он уходил обыкновенно.
Гриша Айсберг усаживал на самосвал рыдающую Муму и пристраивал детишек поудобнее на своем произведении народного искусства — кладбищенской загородке для бабушки. Муму сквозь рыдания давила супругу на психику, причитая: «…из Лондона кофточку привез — она не лезет… Из Гонолулы брюки с клешем — и ни один портной коротить не взялся… Издеваешься надо мной, что ли?..»
Петя Ниточкин, одетый уже в рабочее платье, кричал что-то с полубака милой особе женского рода, называя ее «Лизавета» и советуя ждать от друга привета. Попутно Петя объяснял Диогену, что мужчины, как существа высшие, должны воздействовать на женщин где только можно…
Традиционные три прощальных гудка встряхнули души. И пограничники вздохнули легко и свободно, покидая посты у борта теплохода…
Профессор Ивов залез в малиновые «Жигули», сдержанно махнул дочери и газанул с причала.
— Поехали! — сказал старый капитан. И не понятно было, о ком он сказал эту старинную и неизменную российскую приговорку: «Лево на борт! Малый вперед!»
Океан штормил.
Фаддей Фаддеич проснулся от тяжелых плюханий волн, взглянул на часы, на репитер компаса, на календарь с земными, сельскими, мирными пейзажами.
Пора было вставать. Фаддей Фаддеич сунул ноги в шлепанцы и прошлепал к сейфу, вынул конверт с крупной пометой «10-й день рейса», сказал попугаю по давней привычке:
— Конвертики, Попка, вытаскивать, вообще-то, твое дело…
— Гут монинг! — чинно ответила птица.
— Где «гут», пижон? — спросил капитан, снимая телефонную трубку. — На мостике! Сбавьте десять оборотов! — И, вскрыв конверт, прочитал текст: «Проба на лидерство. Участвуют капитан (формальный лидер), судовая буфетчица, четвертый помощник. При отсутствии гомеостата используются судовые душевые. В удобное время трансляция лекции «Роль социологических исследований в социалистическом обществе»».
Капитан почесал лысину и опять взялся за телефон:
— Татьяна Васильевна? Зайди-ка, голуба. И гомеостат возьми.
Докторша была бледна, глаза у нее иногда зашкаливало, но держалась она стойко. Правда, в сторону окон и океана старалась не смотреть.
— Гомеостат отсутствует, Фаддей Фаддеич. Будем использовать душевые. Чем ближе к природным условиям, тем лучше, ик!.. Нужны три душевые кабины, в которые вода поступает последовательно. Вы войдете в кабины и, манипулируя ручками «гор.» и «хол.», попытаетесь создать для себя оптимальную температуру для мытья. Естественно, сосед будет несколько мешать соседу, бросать его то в холод, то в жар, пока действия всех не согласуются. Ясно? Остальное — мое дело, ик!
— Ясно. Я как раз сполоснуться хотел, — сказал Фаддей Фаддеич беззаботно. И опять снял телефонную трубку. — Четвертого помощника ко мне! Водички глотни, Васильевна, и дыши волне в такт. Ясно?
— Ясно, ик!
Вошел Гриша Айсберг с разводным ключом в руках.
— Где у нас три душевые кабины с последовательным поступлением воды? — спросил Фаддей Фаддеич.
— Нет таких.
— А сделать можешь?
— Раз чихнуть!
— Иди икай и лезь в одну из них.
Гриша изобразил недоумение.
— Что я сказал? Грязный ты. Погляди на себя, а?
— Да я сейчас из душа!
— Все равно грязный! Иди. И я скоро тоже приду.
— Есть! — сказал Гриша.
Капитан нажал кнопку. Вошла Мария Ефимовна. Вид у нее был заспанный.
— Сполоснуться хочешь? — спросил капитан. — Нет? Сейчас мы из этой сони гомеостат сделаем, — подмигнул Фаддей Фаддеич докторше. — Что я сказал, старая?
— Ерунду какую-то, — сказала Мария Ефимовна.
— Время эксперимента семь минут, ик! — сказала Татьяна Васильевна. — Командовать и переговариваться нельзя.
— Ясно, — сказал капитан. — Иди, голуба. Готовься. И радисту скажи: пускай по принудительной трансляции поставит психологическую лекцию номер один.
Формальный лидер стоял у своей душевой в старомодных трусах. Мария Ефимовна в непромокаемом чепце и полосатом французском купальнике. Гриша Айсберг в плавках и майке, которой пытался прикрыть немыслимые ошибки молодости: могильный крест на груди.
Татьяна Васильевна шаталась на кренах с секундомером в руках и портативным диктофоном на шее. Здесь же топтался Диоген с половой тряпкой и шваброй.
Из динамиков принудительной трансляции мерно тек голос профессора: «ПОЛЕ, КОТОРОЕ ОБРАБАТЫВАЕТ ПСИХОСОЦИОЛОГ, ВСЕГДА ПОЛЕ БОЯ, ГДЕ ПЕРЕКРЕЩИВАЮТСЯ ГРУППОВЫЕ ИНТЕРЕСЫ…»
— Ну, по коням! — скомандовал Фаддей Фаддеич.
И все трое на попутном крене влетели в свои кабинки и вцепились в ручки «гор.» и «хол.», чтобы перекрестить свои интересы.
Татьяна Васильевна щелкнула секундомером и властно приказала Диогену: «Запирай!» Диоген одну за другой расклинил двери душевых швабрами, на другую приналег еще и сам, докторша прижала дверь Ефимовны. И вовремя. Буфетчица уже ломилась на волю. Из ее кабины вырывались клубы пара и вопли: «Ой, мама!.. Ой, чтоб вас!.. Ах-ах-ах, горе мое!» На все эти вопли Татьяна Васильевна решительно советовала одно: «Работайте обоими кранами!» Но буфетчица поднатужилась, отшвырнула экспериментатора и бросилась по коридорам и трапам в каюту в своем полосатом купальнике. Она дымилась на бегу и продолжала орать нечто непотребное.
Лидер группы подпрыгивал и извивался под абсолютно ледяными струями. Его вставные челюсти сжались по-бульдожьи, он рычал, фыркал, но крутил, дергал и выворачивал свои краны. И вдруг заорал тонким, щемящим голоском: «Маменьки мои родные!» — ударил в дверь задом, причем швабра переломилась как тростинка; рыкнул на Татьяну Васильевну: «Мать вашу так!» — и вырвался на оперативный простор своего судна без всякого прикрытия, кроме трусов.
Встречные моряки — его подчиненные — столбенели, вжимаясь в переборки.
И только Гриша Айсберг тихо лежал на дне душевой кабины, свернувшись калачиком. Он ни разу и не прикоснулся к кранам. Он был опытным водопроводчиком и чутьем чуял верный путь. Гриша нежился под оптимальной водичкой и слушал трансляцию, из которой гремел голос профессора Ивова: «ЦЕЛЬ НАШЕЙ СОЦИОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ — ГАРМОНИЧНОЕ СОЧЕТАНИЕ ЛИЧНОСТИ И ОБЩЕСТВА…»
— Вы неформальный лидер! — торжественно сказала ему, увидев эту картину, Татьяна Васильевна.
Крошечное судно в океане. Где-то далеко-далеко в тропиках.
На фоне южного неба колышутся красивые невиданные нами цветы. И кажется, что мы на экзотической земле. Только почему-то не летают бабочки и не гудят жуки. Слышится только ровный, ритмичный гул судовых двигателей и голос Саг-Сагайлы:
— Боцман, объясните природу этих растений.
— Спросите у артельного. Сами его за семенами посылали.
— Где он?
— Спасательные круги красит под полубаком.
— Пошлите ко мне.
Чиф и боцман проводили ревизию судового огорода.
— Минутку! — сказал боцман Загоруйкин. Его лицо приняло какое-то сомнамбулическое выражение, тело застыло в странной скульптурной позе.
— Вдохновение опять пришло? — спросил Сагайло.
Боцман Загоруйкин закрыл глаза, и из него вываливалось следующее четверостишие:
Как моряцкий наш народ
Рассадили огород.
Куда хошь могишь пойтить!
Чего хошь могишь купить!
Сам боцман абсолютно и бесповоротно не смог бы объяснить, почему он иногда вдруг становился поэтом.
— Здорово, Загоруйкин! — сказал Сагайло.
Загоруйкин снисходительно кивнул и отправился выполнять приказание.
За дымовой трубой сидела с книгой в руках Татьяна Васильевна. Она была в огромных круглых очках, которые способны изуродовать даже Афродиту. Рядом Диоген чистил сковородки. Он расположился возле пожарного распределительного рожка. К огороду тянулся резиновый шланг для полива растений. Когда Диоген перекрывал вентиль, резиновый шланг набухал под напором четырех атмосфер.
— А все-таки объекты нас дурачат! — сказала докторша.
— Они нас не дурачат, — сказал Диоген. — Судя по ночному бреду, объект номер два без памяти влюблен в объект номер…
— Вы записываете бред?
— Конечно! Он импульсивный, как этот шланг, парень. И хороший.
— Они оба славные, — задумчиво сказала докторша. — Это и интересно.
Ниточкин торопливо поднимался на надстройку по скоб-трапу. Он был в плавках, немыслимой панаме и сильно испачкан в карминной краске, и трудовой пот заливал ему глаза.
— С чем едят эти фокусы? — спросил Эдуард Львович. — То, что это не укроп, я и сам вижу.
— Минуточку! Вы такой ослепительный в топической форме! — сказал Петя, торопливо отвинчивая вентиль на шланге. — Надо сполоснуться, чтобы не разговаривать с вами в таком ужасном виде… Черт! Вода опять не идет! Это механики зажимают!
— В заявке были указаны лук, редиска и укроп.
— Может, семена с Канар занесло ветром? Или с Мадагаскара? — с надеждой спросил Ниточкин. — И чужаки забили наших?
— Скорее, с Кассиопеи, — сказал Саг-Сагайло, рассматривая диковинные растения.
Петя вздохнул:
— Знаете, после нашей с вами неожиданной встречи, когда вас заживо… я очень расстроился и взял на складе то, что сунули, — не проконтролировал… Эдуард Львович, вы мне верите? — с мольбой спросил Петя, прижимая к груди шланг.
— Да. И неизменно. Без веры в людей жить нельзя, Петр Иванович. А поле перепахайте или перепашите и посадите лук.
— Есть! Сегодня же! Только не сердитесь на меня!
Рука Татьяны Васильевны решительным движением протянулась к вентилю распределительного рожка.
— Попробуйте-ка прекратить эту идиллию, — сурово пробормотала она. — Обойдемся и без совмещенных душевых на этот раз…
Резиновый шланг злобно, по-змеиному запульсировал.
— Семена купите в первом же порту за свою валюту, — сказал Саг-Сагайло.
И в тот же миг мощная струя из шланга ударила его в лоб и сбила с ног. Старпом исчез в экзотических зарослях.
— Мистика! — заорал Ниточкин, бросаясь к барахтающемуся в зарослях начальнику. — Давайте руку!
— Тише! — приказал старпом, — Черт! Они жалят! Хуже крапивы!
— Мистика! — обреченно пробормотал еще раз Ниточкин.
— Ерунда! Дурацкие совпадения! Никакой мистики на свете нет! — хладнокровно сказал старпом. — А сполоснуться в такую жару только полезно…
— Господи, Эдуард Львович! А ведь это и есть крапива! Эта она под тропическим солнцем так вымахала, да?
В кабинете шефа замерзли окна, едва проглядываются сквозь них мохнатые от инея деревья в институтском саду.
Шеф и Василий Никифорович сидят с телефонными трубками.
Доносится далекий голос Татьяны Васильевны:
— Папа, а у нас тропический шторм! Красота ужасная!
— Как себя чувствуешь?
— Отлично! Я уже не укачиваюсь!
— А объекты?
— Милы и добры, как морские свинки!
— Даже после катаклизмов и конфузов?
— Бывают повышенные тона, излишняя эмоциональность словоупотреблений, но я не обнаруживаю черт агрессии! Ты слышишь, папа?
— Вы дурно работаете! Мои расчеты показывают, что…
— Обождите, братцы! — сказал шеф в трубку. — Привет, Таня! Вы там не забывайте: несовместимость объектов — это все очень интересно, но главное — исследование поведения всей группы…
Ливень, вой и стон ветра, штормовой океан. Среди этого хаоса судна почти не видно. Только ходовые огни пляшут пляску святого Витта. Брызги взлетают до радиоантенн.
В радиорубке Татьяна Васильевна, Диоген и Маркони, который с наушниками на висках колдует у своего приемопередатчика и с пулеметной скоростью стучит на пишущей машинке.
Доносится голос Василия Никифоровича:
— А как со скрытостью наблюдения? Объекты не подозревают его?
«Профессор Угрюмов» резко кренится градусов на тридцать.
Диоген не удержался на ногах и полетел сперва в один конец рубки, а потом прямо на Маркони.
Татьяна Васильевна усидела, невозмутимо затянулась папиросой и решительно сказала в трубку:
— Нет! Пока нет! Я закрываю связь, папа!
Маркони отпихнул Диогена, взглянул на его белое, страдальческое лицо и заорал:
— Иди спать, очкарик! Сейчас мне за шиворот котлету выпустишь!
В радиорубку заглянул Петя Ниточкин, заорал:
— Маркони, мне ничего нет?
— Нет! Отдай Гришке Айсбергу! — Радист сунул Пете бланк радиограммы.
Ниточкин прочитал ее и заулыбался лукавой улыбкой, подмигнул радисту и заорал камбузнику:
— Диоген, отнеси капитану!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.