ГЛАЗА

ГЛАЗА

Глаза. Что-то с ними было неладно. При сумеречном освещении, полутемноте я видел много хуже, чем окружающие. Началось это с раннего детства. Я с трудом различал созвездия на вечернем небе. Плохо ориентировался в лесу. Врач осмотрел глаза и заключил: «Куриная слепота. Пейте рыбий жир, очень хорошо увеличить в пище содержание витамина „А"».

Я выполнял все назначения, но зрение не становилось лучше. Удар, когда я внезапно понял, что могу потерять зрение, был неожиданным. Нам с Зиной достали две путевки в дом отдыха в небольшой городок Калязин, вблизи Углича. В помещении бывшего барака был оборудован зал с кинопередвижкой. Трудно сейчас определить, по какой причине, но яркость изображения на киноэкране была много меньше обычной. Тем не менее все видели изображение, тогда как я не только ничего не видел, но и не мог определить, с какой стороны экран. Именно в этот вечер в Калязине впервые подумал: «А ведь так, пожалуй, и ослепнуть можно». В тот же вечер после киносеанса сказал Зине: «Подумай хорошенько, прежде чем связать свою жизнь с моей. Водить слепого — не такое уж веселое занятие». Она обняла меня: «Что бы с тобой ни случилось, я тебя никогда не брошу...» Этот зарок она свято выполняет всю жизнь, оставаясь верным другом и повседневным помощником.

Постепенно дефект зрения становился все более заметным. Однажды, приобретя газету перед входом в метро, я попытался читать ее. «Почему ты держишь газету вверх ногами?» — с тревогой спросил Лев Владимирович. «Понимаешь, при этом сравнительно слабом освещении я почти не вижу текста. Что-то худое происходит с глазами».

Весной я с Зиной пошел на прием к известному московскому профессору М. Авербаху. В 1922 —1923 годах он лечил Ленина. В ближайшие месяцы Зина ждала ребенка. Авербах, которому в то время было за семьдесят, внимательно осмотрел мои глаза и произнес свой приговор:

— Редкая форма пигментного ретинита без видимого пигмента на сетчатке. Болезнь серьезная, лечить ее мы не умеем. Потеря зрения будет прогрессировать.— И, посмотрев на Зину, сказал: — А вот детей не заводите. Пигментный ретинит считается наследуемой болезнью.

Перед войной, в 1940 году, Филатов в Одессе подтвердил диагноз Авербаха и предложил попробовать лечение биостимуляторами. Эта методика была разработана в его клинике. После двухмесячного лечения острота зрения немного увеличилась, но поле зрения оставалось узким. В те годы я еще свободно читал, писал.

Большую моральную помощь в это трудное время оказал Евгений Федорович Бахметев. Он говорил:

— Утрата зрения — большое горе, но мне кажется, вы сумеете преодолеть его и будете работать. У вас разовьется пространственное воображение, вы сможете лучше сосредоточиваться. Гомер был слепой. Эйлер был слепой. Слепота не помешала им стать великими.

Неотвратимое угасание зрения все чаще заставляло задумываться о том, как жить дальше. Было две возможности. Первая — превратиться в инвалида, все помыслы которого направлены на лечение глаз и ожидание открытия в медицине чуда; вторая — так приспособиться к потере зрения, чтобы максимально сохранить работоспособность.

Мы выбрали второй путь. Рядом была Зина. Она стала моими глазами.

У пигментного ретинита есть одна «положительная» особенность: болезнь прогрессирует медленно, зрение угасает на протяжений десятилетий. Природа здесь дает возможность человеку постепенно приспособиться к утрате зрения. Освобождалось время от телевизора, от посещений кинотеатров, сокращались зрительные впечатления и в то же время появлялась так необходимая для научной работы возможность внутренней сосредоточенности, развивалось пространственное воображение, тренировалась память. У ослепшего человека необычайно интенсивно работает «внутреннее зрение», обостряются слух и осязание. Он может вполне прилично ориентироваться в пространстве. Недостаток реальной визуальной информации восполняют память и воображение — ошибки можно свести к минимуму. Есть свои небольшие хитрости, которые вырабатываются постепенно, чтобы нужда в помощи возникала только в крайних случаях. Изобретая, придумывая, я «вижу» схемы и конструкции в мельчайших деталях. Рассказать зрячим конструкторам о придуманном приборе или схеме не представляет труда. Долгое время в этом помогало составление эскизов мелом на черной бумаге. Но вскоре и эта возможность ушла. И все же люди, проработавшие со мной не одно десятилетие, утверждают, что при обсуждении новых идей и конструкций они практически не ощущают моей слепоты.

«О том, что Вениамин Аронович не видит, я узнала лишь на одном из наших вечеров, когда он вышел из зала сказать вступительное слово,— писала Марина Францевна Ковалева.— А Вы, Зинаида Матвеевна, оставаясь на месте и напряженно следя за ним, тихонько проговорили вслед: „Левее", и он чуть изменил направление. Уже потом мне сказали, что Вениамин Аронович точно знает количество шагов до лесенки на сцену и число ступенек, чтобы все проделать самому.

Позже он сам продемонстрировал мне, как узнает время, вынимая карманные часы без стекла и нащупывая пальцами положение стрелок. Скоро меня перестало поражать, как он свободно набирает номер телефона, печатает на машинке, рассказывает, как „смотрел" последний спектакль и что понравилось, а что нет».

После войны я еще мог медленно читать типографский текст при ярком освещении. До 1953 года сам писал статьи и отчеты, хотя прочесть их уже не мог. Надолго сохранились навыки работы руками со стеклом. До 1952 года сам производил опыты с зарядами взрывчатых веществ. Но с 1954 года уже нуждался в сопровождении, особенно в вечерние часы. Приобрел пишущую машинку и за два-три года освоил машинопись слепым методом. Печатал со скоростью квалифицированной машинистки, печатающей слепым способом — не глядя на клавиатуру.

На работе возникли трудности с наводкой рентгеноструктурных камер. В этих случаях необходимо видеть на флюоресцирующем экране слабое пятнышко диаметром 1 мм. Обычно я показывал студентам интерференции-отражения от монокристаллов. Разумеется, знал, что такие интерференции располагаются на вытянутых эллипсах, но видел их только на фотографиях. «Светосилы» моих глаз было явно недостаточно, чтобы видеть те же светящиеся пятнышки на флюоресцирующем экране.

Во время занятий со студентами группу разбивали на две подгруппы. В этот день все было как обычно: после объяснения сущности этой методики включили рентгеновскую установку, выключив свет. Спустя несколько минут я сказал: «Вот сейчас, когда ваши глаза привыкли к темноте, вы видите зеленоватые точки различной интенсивности, располагающиеся по эллиптическим траекториям». Все увидели!

Спустя час тот же опыт был повторен со второй подгруппой. Но здесь, как я ни старался, никто из студентов ничего не увидел. Включили свет, открыли камеру. Оказалось, Александр Иванович Авдеенко забыл поставить монокристалл в пучок рентгеновских лучей. Что же могла видеть первая подгруппа? Конечно, ничего. Просто я настолько проникновенно рассказывал, что все «что-то» видели.

Еще несколько эпизодов, связанных с утратой зрения. Обычно в весеннее и летнее время я добирался на работу и с работы на велосипеде. Часто задерживался в лаборатории до темноты, и тогда приходилось пользоваться трамваем. Но бывали случаи, когда я неточно оценивал приближение сумерек. Велосипедная дорога спускалась от Покровских ворот вниз до Солянки, и однажды в темноте я сбил с ног пожилую женщину. Соскочив с велосипеда, помог ей подняться, приговаривая: «Извините... Простите... Я плохо вижу». Женщина, придя в себя, в сердцах сказала: «Если слепой, так зачем на велосипеде ездишь?» — «Больше не буду»,— искренне обещал я.