СУЛТАН

СУЛТАН

Султан покорил меня с первого взгляда, еще когда я увидел его в Риге на площадке молодняка. Со временем я оценил львенка как самого сметливого и талантливого, самого добродушного своего ученика и привязался к нему так сильно, как только способен привязаться человек к животному. Малыш платил мне взаимностью, и мы стали друзьями. Султан страшно скучал, если мне приходилось уезжать даже на сутки.

При виде меня львенок буквально изводился — бегал, орал, скреб лапами пол и грыз решетку. Выйдя же на свободу, он носился, словно щенок, и прыгал на меня. Старался не упустить меня из виду и повсюду преследовал. Догнав же, обязательно рвал мне брюки или пиджак, в лучшем случае пачкал костюм опилками, слюнями и шерстью. Испугавшись чего-нибудь, он в поисках защиты мчался ко мне и прыгал на руки. Я, разумеется, падал, а Султан рычал, обхватывал меня лапами и прятался за мою спину.

Я прощал своему любимцу все шалости. С ним мне было необыкновенно легко и весело, буквально любая его затея вызывала у меня восторг. В конце концов я пришел к мысли, что львенок должен жить вместе со мной, спать на моей кровати и питаться в те же часы, что и я. За обедом я сажал его рядом с собой как полноправного члена семьи. Он грыз мясо, порой залезая на стол, а я, подражая его манерам, вгрызался в колбасу. Жаль, что рядом с нами ни разу не оказалось фотокорреспондента — получились бы уникальные кадры!

Не сумело нас поссорить даже описанное выше варварское лечение от микроспории. Султан стоически терпел и первичную обработку известью, и даже вторичную, когда мы безжалостно сдирали образовавшиеся на коже корочки и вновь повторяли пытку.

В один из злосчастных дней мы обрабатывали Султана не частями, а целиком. В запарке никто из нас почему-то не вспомнил, что заметно подросшая грива львенка впитывает в себя гораздо больше влаги, чем короткая шерсть, покрывающая его тело. В результате началось такое бурное выделение хлорки, что и я, и мои помощники вынуждены были надеть противогазы. Оградив таким образом от ядовитых испарений себя, мы забыли о самом главном — о льве.

Закончив обработку львенка, мы выпустили его из фиксатора и заперли в глухой клетке с единственной отдушиной — решетчатой дверцей.

Едва я успел снять с себя халат и достать таблетки (постоянная нервотрепка и еда всухомятку уже наградили меня язвой желудка), как в комбату ворвался Ионис.

— Вальтер, скорее! — кричал мой помощник. — Султану плохо! Он задыхается!

Я кинулся за ним.

Лев лежал со стекленеющими глазами. В его раскрытой пасти судорожно подергивался совершенно синий язык.

— Султан! — неистово закричал я и кинулся к нему.

Из клетки, как из газовой камеры, пахнуло на меня удушающим запахом хлорки.

Я рванул решетку. Гасюнас, Ионис и девочки бросились на помощь. Я обнял Султана, изо всех сил стараясь вытащить его из клетки. Ионис тянул за хвост, остальные тащили за лапы. От боли львенок схватил меня зубами за руку, но все же не позволил себе сомкнуть челюсти.

Задыхаясь от запаха хлорки, мы волокли умирающее животное во двор, на свежий воздух. Я крепко прижимал к груди тяжелое обмякшее тело и последними словами проклинал собственную глупость и беспечность. Изредка Султан дергал задней лапой и упирался ею в меня, глубоко раня мои бока острыми когтями. Не замечая боли, я молился об одном: «Только бы дотащить его живым!»

Наконец мы достигли двора и опустили львенка на землю.

— Куда подевался врач?! — вне себя заорал я. — Найдите этого жалкого труса!

— Я здесь, — обиженно ответил доктор, манипулируя возле носа львенка каким-то флаконом.

Оказывается, едва заслышав крики Иониса, ветеринар сообразил, что дело дошло до эмфиземы легких, и немедленно кинулся в свою каморку за медикаментами.

Вдохнув нашатырного спирта, Султан резко дернулся. Он даже поднял голову, но она тут же бессильно упала на передние лапы. А доктор уже вводил иглу в бедро львенка, ласково приговаривая:

— Ну вот, маленький, сейчас поддержим тебе сердечко, укрепим общий тонус, и все будет хорошо.

Трое суток организм Султана боролся со смертью, и все эти трое суток мы ни на минуту не отходили от львенка. Ночью я накрывал его одеялом и фуфайками, утром поил парным молоком. Через каждые полтора часа, положив его голову себе на колени, осторожно вливал лекарство. Вслушиваясь в дыхание своего любимца, поминутно щупая его пульс, я мысленно ругал себя. А он смотрел мне в глаза, словно пытаясь сказать: «Что ты, брат, наделал?! Спасай же теперь! Моя судьба в твоих руках».

На третьи сутки ему стало хуже. Наступил кризис, Султан бился в судорогах и задыхался.

Ионис бросился на поиски ветеринара, но не смог его найти: измученный врач, видимо, где-то уснул.

Лев погибал, и мы ничем не могли помочь ему. Я был в отчаянии. Не находил себе места, колотил кулаками по голове, рвал на себе волосы.

Внезапно Султан дернулся и стих.

— Ионис, адреналин! — не своим голосом заорал я.

Шприц с длинной иглой давно был подготовлен доктором, предвидевшим подобную ситуацию. Трясущимися руками я сделал укол в сердце львенка и замер в ожидании чуда.

И оно свершилось. Адреналин подействовал: сердце Султана снова забилось!

Я плакал, словно мать над умирающим ребенком, и без конца целовал морду льва. Эти нос, уши и глаза стали для меня такими дорогими…

Лев задышал ровнее. Тут подоспел врач, который действительно уснул… на станции «Скорой помощи», куда забежал за лекарствами. Там присевшего на минутку к столу и немедленно забывшегося тяжелым сном человека не стали будить, и он чуть не проспал жизнь замечательного зверя, о котором все дрессировщики мира в скором времени скажут: «Этот лев достоин памятника».

Но об этом позже. А сейчас Султан смотрел на меня с надеждой и благодарностью. С усилием раскрывая его пасть, я по ложечке вливал туда молоко, смешанное с яйцами, алоэ и кагором. После нескольких глотков снадобья львенку становилось лучше, он даже пытался облизнуться, но пока что не мог от бессилия. Мне приходилось «выносить за ним горшки» и ухаживать за шерстью. Разглаживая жесткие усы львенка, я повторял: «Жить, только жить!» Наконец он стал поднимать голову. Смерть отступила. Султану становилось все легче, и свое выздоровление он связывал с моим присутствием. Теперь его любовь превратилась в настоящее обожание. Задремав, я порой просыпался от его рыка: это Султан охранял меня от служащих. Бедному Ионису приходилось теперь палкой придвигать еду, которую он приносил мне и львенку.

Султан выздоровел, но не изменил отношения ко мне. Он постоянно облизывал меня, терся головой о колени. Если я хоть немного передвигал лежащие под его головой ноги, он удерживал меня, обхватывая лапами, и успокаивался, только когда я переставал шевелиться. Если же я вставал, намереваясь выйти из комнаты, львенок обнимал меня лапами, небольно прикусывал и норовил перетащить поближе к себе. Его привязанность была очень трогательной, хотя и создавала мне определенные проблемы.

Время летело удивительно быстро, и вскоре Султан превратился в мощного льва с царской осанкой и довольно внушительной гривой. Теперь на мои попытки покинуть комнату он отвечал угрожающим рычанием. Развалившись всей своей тушей под дверью, лев ловил меня за одежду, не давая выйти. Я был вынужден прибегать к обману: бросал в угол кусок мяса и быстро выскальзывал за дверь.

Его любовь становилась мучительной. Ходить с ним по цирку стало невозможно: Султан никого не подпускал ко мне. Спать он ложился только рядом с моей кроватью, а иногда плюхался прямо на меня. Когда же я шел готовить себе пищу, он неизменно следовал за мной. Ласкаясь, терся об меня головой, отчего суп, если я нес в руках тарелку, неизменно оказывался на полу. Боясь ошпарить льва, я старался прикрыть его собой и зачастую сам страдал от ожогов.

О том, чтобы мне выйти за пределы цирка, не могло быть и речи — ведь при этом льва необходимо было запереть в клетку. А он, понимая это, наотрез отказывался даже приближаться к ней. Ложился на пол, морщил нос, терпел все мои толчки и пинки, но в клетку не шел. Приходилось обманывать его, прятаться за фанеру. В поисках меня Султан терял бдительность и забегал в клетку, а Ионис молниеносно захлопывал за ним дверь. Но с каждым разом обмануть льва становилось труднее и труднее. Вскоре умное животное сообразило ставить в клетку только передние лапы и, убедившись, что меня внутри нет, немедленно выскакивать обратно. Слыша мое дыхание и понимая, что я прячусь где-то рядом (а слух у льва значительно лучше, чем обоняние), Султан порой и вовсе не подходил к клетке. С выражением «Дураков здесь нет!» он спокойно укладывался на пол, поместив голову на передние лапы, и терпеливо ждал, когда у меня не выдержат нервы и я подам признаки жизни.

Но больше всего мне мешала ревность Султана. Он не подпускал ко мне ни одно животное, отгонял других членов группы, срывал репетиции, устраивал потасовки. Приходилось буквально силой сажать его в клетку и не занимать в репетициях.

Оставшись один, лев принимался стонать и жалобно выть, он до изнеможения метался по клетке, в кровь разбивая морду о прутья решетки. Я нервничал, а Ионис просто отказывался заходить к несчастному страдальцу, да еще заявлял при этом: «У тебя нет сердца! Посмотри, как он мается!»

Успокаивался Султан, только когда я приходил и освобождал его. Выражая самые теплые и искренние чувства, лев щедро вылизывал меня своим шершавым, словно терка, языком, что причиняло мне немалую боль. Чтобы освободиться хоть на минуту, я бросал ему свою рубаху или пиджак. Лев жадно хватал эти вещи, подминал их под себя и начинал ретиво охранять. Добыть же обратно лохмотья, в которые после этого превращалась одежда, было почти невозможно.

Одним словом, Султан изводил меня своей любовью.

Но понемногу я научился использовать в работе индивидуальные особенности своих подопечных. В том числе и Султана. Надо сказать, что со временем лев стал, что называется, контролировать себя. Играя со мной, старался избегать грубых движений, понимая, должно быть, что я намного слабей его. Но в остальном я оставался для него постоянной загадкой: из маленького металлического предмета я умел извлекать громоподобный звук и ослепительный блеск, ловко пользовался палками, неизменно извлекал откуда-то вкусные кусочки мяса. Как бы то ни было, в конце концов я сумел ввести Султана в группу и занял его в репетициях.

Однажды во время репетиции я сидел на тумбе и, наблюдая за животными, незаметно для себя задремал. Большей глупости и неосторожности нельзя было даже выдумать: вокруг меня лениво развалились четыре тигра, чуть поодаль возилась пара леопардов.

Очнулся я от резкого толчка: это внезапно напрягся Султан, лежавший у моих ног Сонно моргнув, я увидел, что Багира украдкой соскользнула со своей тумбы и, припав к земле, движется в мою сторону. Остальные хищники оставались на своих местах, однако пристально наблюдали за нами.

Сон как рукой сняло! Я весь сжался, но, боясь спровоцировать прыжок, не пошевелился. Тигрица неслышно кралась ко мне, зигзагом перебегая с места на место. Я сжал в руке длинный прут и изготовился для удара. Багира чуть присела перед прыжком. Доля секунды — и мы схватились бы не на жизнь, а на смерть.

Но тут вмешался Султан.

Громоподобно рыкнув, он бросился на тигрицу и яростно рванул ее за загривок. Багира выкрутилась и мгновенно оказалась на шее льва. Мой прут со свистом разрезал воздух и ожег спину тигрицы, одновременно охладив пыл остальных собравшихся разделить с ней трапезу. Остервеневший лев стряхнул тигрицу, подмял ее под себя и принялся полоскать в опилках. Над манежем повисло облако пыли. Рев разъяренных зверей разнесся по всему цирку, пугая всех, кто находился в здании. Глухие удары лап, усиленные эхом пустого зала, казались раскатами отдаленного грома.

Выхватив револьвер, я хотел было выстрелить, чтобы утихомирить расходившегося Султана, но Ионис крикнул:

— Оставь! Пусть врежет ей как следует! Этой подлюке давно пора надавать банок!

Решив, что Ионис прав и Багиру следует проучить, я не стал разнимать дерущихся.

Султан мял тигрицу, швырял ее из стороны в сторону, яростно трепал. Защищаясь от льва, Багира падала на спину, отбивалась лапами, пыталась спастись бегством. Но лев догонял ее и вновь принимался истязать. Наконец я понял, что кровавую сцену все-таки пора прекращать. Но ни окрики, ни выстрелы уже не действовали на Султана. Приблизиться же к дерущимся я по понятным причинам не решался. К счастью для Багиры, расправа закончилась так же внезапно, как и началась. Спасаясь от льва, тигрица забилась под ножки составленных в два ряда тумб. Наткнувшись на металлические опоры, Султан остановился и неожиданно опомнился. Тяжело дыша, он рысцой вернулся к моим ногам. Еще долго лев, победоносно сверкая глазами, озирал манеж и гордо зализывал кровоточащие раны.

Тигрица лежала, словно мертвая. Боясь привлечь внимание Султана, она даже не шевелилась. В эту минуту мне не было ее жаль. Ласково поглаживая Султана, я смотрел на разбежавшихся в страхе хищников и думал: «Что, ребятки, поняли теперь, кто здесь повелитель?!»

Этот эпизод надолго запомнился Багире, до конца дней сохранившей на шкуре следы той неудачной атаки. Я же стал беззастенчиво пользоваться силой Султана, чуть что «прячась за его спину», как еще совсем недавно он прятался за мою.

Так у меня появился верный помощник и телохранитель, не раз спасавший меня от верной гибели. А вскоре сама жизнь подсказала, как использовать рыцарские качества Султана на манеже.

Я репетировал эпизод, где два тигра как бы на разных этажах идут навстречу друг другу — один по буму, а другой между подпорками бума. Вдвоем тигры довольно четко выполняли упражнение. Но, по моему замыслу, на буме должен был лежать я, и верхнему тигру, таким образом, следовало через меня переступить. Загвоздка заключалась в том, что стоило мне улечься на перекладину, как ни тот ни другой хищник не трогались с места. Находясь в этом неудобном и довольно уязвимом положении, я всячески заманивал тигров, но те — ни в какую! Так продолжалось довольно долго, пока соскучившийся Султан не вздумал подойти приласкаться. Едва завидев льва, оба тигра поспешно выполнили упражнение и ретировались на свои места. Лев, рыкнув им вдогонку, подошел ко мне, поставил передние лапы на бум и принялся меня облизывать.

Трюк родился сам собою. Мне оставалось только закрепить его, чтобы у зрителей возникла иллюзия, будто тигры отказываются подчиняться мне, пока я не призову на помощь льва. «Султан, поторопи, пожалуйста, этих лентяев!» — говорил я обычно во время представления. Многие зрители принимали эту сценку за случайную импровизацию, кто-то говорил: «Так и должно быть. Ведь лев — царь зверей, он все понимает, и другие звери его слушаются». Некоторые же, сомневаясь в исключительном интеллекте и добронравии льва, утверждали, что я обладаю личным магнетизмом или виртуозно владею гипнозом. Так или иначе, но забавная сценка неизменно вызывала живейшую реакцию публики.

Вскоре Султан стал настоящей «звездой» аттракциона. С каждым днем я убеждался в том, что у этого льва совершенно незаурядные способности. Достаточно сказать, что он безукоризненно и четко выполнял шестьдесят пять трюков. Чтобы оценить, много это или мало, попробуйте вспомнить, сколько команд знает хорошо воспитанная домашняя собака!

Султан был «коренным» в тройке хищников, вывозивших меня на манеж. Я безбоязненно засовывал голову в его пасть, не придерживая руками челюсти льва и повернувшись к нему затылком. Я не опасался мощных когтей, способных пробить чугунную сковородку, и клыков, легко перекусывающих ствол ружья, и испытывал ни с чем не сравнимое чувство безопасности и полного торжества. Когда моя голова лежала в его пасти, я был уверен, что Султан ни при каких обстоятельствах не сомкнет на ней свои страшные челюсти.

Использовал я в работе и неуемную страсть Султана к «поцелуям». Во время представления, пятясь от преследующего меня тигра, я как бы невзначай подходил вплотную ко льву. Зал в страхе замирал, когда мой затылок почти касался клыкастой морды, и разражался бурной овацией, когда лев обнимал меня лапой и принимался нежно вылизывать мою голову и шею. А я, изображая удовольствие (по мягкости львиный язык можно смело сравнить с наждачной бумагой или даже теркой), незаметно подзывал тигра как можно ближе к себе, чтобы Султан эффектно рявкнул на него.

Мы разыгрывали с ним и такую сценку. Как настоящий актер, лев изображал, что сердится, хватал меня лапами за ногу. Я рвался, просил: «Пусти, пусти!», но он крепко держал ногу и отпускал меня лишь после вежливого «пожалуйста». При этом он никогда не выпускал когтей. Я смело пожимал его лапу и клал ее себе на голову…

Доставляли мне удовольствие и репетиции подачи Султаном «голоса». Мне хотелось добиться, чтобы на манеже прозвучал тот поразительный громоподобный рык, который издает лев во время охоты. Думаю, что льва называют царем зверей не столько за величественный вид, сколько за могучий голос, от которого содрогается все живое. Однажды услышав львиный рык, человек не в силах забыть его всю жизнь. Насколько мне известно, история дрессуры не знала примеров, когда укротителю удавалось по команде заставить льва издать этот изумительный звук, эффект от которого превзошел бы все достижения дрессуры, вместе взятые. Обычно львы начинали рыкать по окончании трапезы, перед тем как улечься спать. Все спокойно, тихо. И вдруг кто-то просто так, без причины подаст «голос». А затем один за другим подключаются к солисту остальные. И звучит такой «хор», что со стен осыпается штукатурка!

Я ставил Султана передними лапами на тумбу и начинал дразнить его палочкой. Он морщился, отбивался лапой и вдруг рявкал с такой силой, что остальные хищники вздрагивали и прижимали уши. И все же это был не тот звук, не тот эффект.

Надо сказать, что однажды мне посчастливилось своими глазами увидеть и услышать льва, рыкающего по команде. Принадлежало это уникальное животное передвижному зверинцу — зооцирку. Это был зверьисполин, когда-то преподнесенный Сталину Джавахарлалом Неру. Я мечтал заполучить его и уже представлял себе, как начало аттракциона будет объявлять не инспектор манежа, а это невероятных размеров животное. Но мне отказали, ссылаясь на то, что нерентабельно держать лишнего едока ради одного-единственного трюка, в то время как зооцирку он приносит немалый доход. Мне пришлось смириться с доводами чиновников и отступить.

А наша дружба с Султаном крепла. Его (а заодно и моя) слава становилась все прочнее, но лев тем временем матерел. И однажды случилось непредвиденное: во время «рукопожатия» он выпустил когти и чуть не насквозь пронзил мою ладонь.

В глубокие раны попал трупный яд, в изобилии скапливающийся на когтях хищных кошек. Инфицированная рана загноилась, началась гангрена. Руку буквально разнесло, а под мышкой вспухла и нестерпимо болела железа. Врачи сначала осторожно, а потом все настойчивее заговорили об ампутации.

Пришлось спешно вылетать в Москву к А. А. Вишневскому. Тот взялся за меня из чистого самолюбия: «Неужели даже я не смогу?!» В конце концов азарт экспериментатора настолько захватил знаменитого хирурга, что он провозился со мной два месяца, пропустив какой-то важный симпозиум. Но зато и руку спас.

Боясь, что подобный случай может повториться, я решился подстричь льву когти, хотя и отдавал себе отчет, что затея эта опасна и может иметь для зверя тяжелые последствия (ранее я уже упоминал об этом).

Загнать Султана в клетку-фиксатор оказалось еще сложнее, чем я предполагал. Пришлось морить льва голодом, пока он не зашел в тесную клетку за кроликом. С помощью винтов мы зажали Султана подвижной боковой стенкой и накинули на лапы прочные петли. При этом лев смотрел на меня так, что я почувствовал себя предателем.

Я аккуратно подрезал когти, тщательно обрабатывая их края.

Все вроде прошло благополучно, но Султан не подходил ко мне, грустил, отказывался от пищи и воды. Потом у него поднялась температура, и он перестал вставать. Боже мой, как же бранил меня врач! От этих слов я краснел, как мальчишка, и клялся про себя никогда не совершать таких опрометчивых поступков. Шутка ли, я чуть не лишился верного друга и уникального артиста!

В конце концов все обошлось. Когти отросли. Инъекции и притирания вылечили льва, но я еще долго не мог вернуть его утраченное доверие. И все же понемногу отношения наши наладились, дружба восстановилась. Разве что чувство блаженной безопасности, в котором я купался много лет, сменилось обычной настороженностью дрессировщика, имеющего дело пусть с добрым и послушным, но все же хищником. Все чаще в Султане начинали просыпаться темные звериные инстинкты. Однако достаточно было щелкнуть его по носу или просто прикрикнуть, чтобы лев успокоился и, как бы извиняясь, принялся тереться об меня. К тому же лев — не тигр, его настроение распознать гораздо легче. Намерения льва отражаются на морде, ясно проступают в позе, выражении глаз, внезапно напрягшихся мышцах.

Но однажды во время репетиции Султан, как обычно, подошел ко мне сбоку. Он не проявил никаких признаков раздражения — и вдруг, вместо того чтобы улечься рядом, сшиб меня с ног. И не успело мое тело коснуться пола, как лев схватил меня за бедро, прокусив ягодицу и низ живота. Наган, висевший у меня на боку, выпал, жалобно звякнув о ножку тумбы. Султан поднял меня, как куклу, и поволок куда-то мимо сидящих на своих местах собратьев. Кое-кто из них попытался лапой зацепить добычу, но лев рыкнул, предупреждая попытки отобрать меня. Я видел, как два тигра, Амур и Найда, снялись со своих мест и бросились вдогонку за Султаном.

— Вода! — крикнул я.

— Вода! — заорал Ионис, влетая в клетку и по чем попало колотя тигров длинной палкой.

Мощная струя воды окатила тигров, заставив их остановиться и неторопливой рысцой вернуться на место. Ионис же бросился за мной, вернее, за Султаном. Но на пути его уже ждала Багира. Заметив изготовившуюся к атаке тигрицу, служащий метнулся к двери и успел выскочить из клетки в тот момент, когда Багира прыгнула. Перемахнув через нас с Султаном, она кинулась на Иониса. Он был уже за дверью, но тигрица, просунув лапы сквозь прутья решетки, вцепилась в его кирзовый сапог.

— Вода! — кричал я, колотя Султана по носу и пытаясь ткнуть пальцами ему в глаза.

Ледяная струя ударила в мое бедро, но на Султана она не оказала никакого воздействия. Сквозь бесчисленные брызги я увидел, что лев тащит меня к своей тумбе. Другие хищники больше не обращали на нас внимания: они отмахивались лапами от воды и отворачивали морды. Потерявший сапог, но невредимый Ионис бесновался за клеткой. Остальные свидетели этой сцены в ужасе закрыли рты руками и оцепенели от страха. Никто не спешил мне на помощь. Да и что можно было сделать?

И тут я увидел, что Султан волочит меня прямо к валяющемуся в опилках нагану. Перестав колотить льва, я уперся рукой в его спину и ободряюще произнес: «Ай браво, Султан!» Больше всего в эту минуту я боялся, что зверь остановится или изменит направление и пронесет меня мимо нагана — единственного шанса спастись. Подбадривая льва, я удивился, что совершенно не чувствую боли ни в животе, ни в переломанном тазобедренном суставе. Лишь яркая кровавая дорожка, сопровождавшая нас в этом пробеге по манежу, свидетельствовала о том, что я ранен — и ранен опасно.

Наконец Султан дотащил меня до заветной цели. Схватив наган, я направил ствол прямо в оскаленную пасть и дважды выстрелил.

По сей день я храню эти гильзы… По сей день радуюсь, что патроны были холостыми.

С тех пор прошло немало времени. Султан все так же прекрасно работал. Но я понимал, что с прежней доверительной дружбой покончено навсегда.

Второго льва, работавшего у меня в аттракционе, звали Цезарь. Это был спокойный и несколько туповатый увалень. Я привез его из Каунаса. Помню, что, когда прибыл за львом, сотрудникам зоопарка никак не удавалось отсадить его в маленькую транспортную клетку.

Бегая в просторном вольере, Цезарь огрызался и рычал. Ни кролики, ни куры, ни другая лакомая добыча не могли заставить его зайти в тесную перевозку.

— Четвертые сутки держим голодным, — сообщил мне директор, — но ничего не помогает. Чувствует ловушку и даже близко не подходит.

Я усмехнулся и попросил дать лист фанеры. Честно говоря, панический страх хищников перед этим невинным оружием до сих пор остается для меня загадкой. Из множества диких кошек, с которыми сталкивала меня жизнь, лишь одна Багира не боялась фанеры, все же остальные, услышав звук колеблющегося фанерного листа, приходили в ужас.

Я взял палочку, лист фанеры и вошел в вольер. Увидев меня, лев насторожился и принял угрожающую позу. Испуганные, но сгорающие от любопытства работники зоопарка глядели на меня, вытаращив глаза. Я даже услышал что-то вроде «Ну, пропал парень!», но этот возглас потонул в грохоте фанеры. Спасаясь от шума, испуганный лев опрометью бросился в тесную клетку и забился в угол. В глазах его метался ужас, а сердце, казалось, готово было выскочить.

— Век живи — век учись, — провожая меня, сказал на ломаном русском директор зоопарка. — Каких только чудес в жизни не бывает.

Теперь Цезарь исправно выполнял несколько трюков и был довольно посредственным, но старательным работником. С Султаном его, конечно, и сравнить было нельзя. А мой любимец тем временем становился все раздражительней. Он сделался не в меру драчлив, все чаще и чаще без видимой причины впадал в ярость. Я понимал, что Султан начинает «гулять». В такие периоды хищники становятся неуправляемыми и крайне опасными. Из всех известных мне дрессировщиков справлялся с проблемой львиной «гулки» только Макс Борисов. В этот период, в отличие от остальных, он не прерывал выступлений. Снижал норму кормления до минимума, физически же предельно загружал животных, гоняя их до полного изнеможения, и даже ссорил между собой стремящихся спариться львов.

Настигла эта проблема и меня. И тут Султан и Цезарь сдружились и стали заступаться друг за друга. Ничего более опасного для укротителя не придумаешь. Пришлось срочно принимать меры.

Я добавил Султану нагрузку, репетировал с ним по два-три раза в сутки. Мясо теперь подвешивал высоко под потолок клетки, чтобы заставить льва как можно больше двигаться и прыгать. Чтобы поссорить львов между собой, бросал им на двоих один кусок мяса. Но это не помогало: пока мясо находилось в клетке, львы дрались. Съев же его, принимались вылизывать друг другу раны. Пришлось развести их по разным клеткам и во время работы не позволять приближаться друг к другу. В одиночестве оба животных тосковали, нервничали и поминутно перекликались. Итак, со дня на день я ожидал, что Султан вот-вот «загуляет».

Но однажды утром во время обязательного обхода своих подопечных я с удивлением и несказанной радостью не обнаружил у Султана ни малейших признаков «гулки». Лев лежал на боку и тяжело дышал. Увидев меня, он даже не попытался встать, как это бывало прежде. Служащая, дежурившая в ту ночь, почему-то не сказала мне, что Султан несколько часов беспрерывно метался по клетке, бросался на проходящих мимо людей, призывно рыкал и пускал обильную слюну, превращавшуюся в густую пену. К моему приходу он попросту выбился из сил и теперь отдыхал, ожидая встречи с другом.

Вне себя от радости, что «гулка» позади, я допустил грубую ошибку, не проверив, как поведет себя Султан, оказавшись рядом с другом.

Началась репетиция. Я вошел в клетку-централку, окружающую манеж, и дал команду выпускать животных. Неопытный помощник забыл, что хищники должны выходить на манеж по одному, и раньше времени поднял шибер. Два льва встретились в туннеле. В этот миг кротость и спокойствие Султана, усыпившие мою бдительность, бесследно исчезли. Льва словно подменили, он превратился в воплощение зла. Не лучше обстояло дело и с Цезарем.

Пригнув головы к самому полу, раздув легкие так, что, казалось, ребра готовы прорвать шкуру, плечом к плечу львы двинулись по туннелю мне навстречу. Из их глоток вырывалось угрожающее клокотание. Нас разделяла последняя преграда — дверь между туннелем и манежем.

Набрав в грудь побольше воздуха, я предостерегающе закричал служащему:

— Львы гуляют!

Будь на месте новичка любой из годами проверенных моих помощников, он немедленно понял бы, как надо действовать. И в первую очередь ни за что не выпустил бы взбесившихся хищников на манеж. Но неопытный работник смог лишь открыть рот и изумленно вытаращить глаза.

— Закрой туннель! — заорал я. — Вода! Огонь!

Тем временем львы, словно танки, прорывающиеся сквозь надолбы, навалились лбами на незапертую дверь, вошли в централку и, плотно прижавшись друг к другу, двинулись на меня.

— Вода! — вне себя завопил я. — Вода!

Но стоявший на брандспойте пожарный, напуганный моим криком, смотрел на меня как баран на новые ворота.

— Куда вода? Зачем вода? — в, недоумении спросил он у служащего-новичка.

Тот лишь пожал плечами.

— Огонь! — неистово заорал я и, швырнув в хищников палку, выхватил пистолет. — Огонь!

Но присутствующие словно окаменели. А отупевший служащий автоматически начал впускать в туннель тигров. Поднимая очередной шибер, он аккуратно спрашивал: «Можно?» и, не получая ответа, продолжал свою работу.

А львы приближались.

Выражение их скошенных кровожадных глаз я запомнил на всю жизнь. Кроме меня, они, казалось, не видели теперь никого и ничего. Сверкающие желто-зеленым огнем глаза пылали ненавистью. Дрожащие губы растянулись в жуткую гримасу и обнажили клыки, которые через минуту неминуемо вонзятся в меня. Рычание клокочущим гулом рвалось из их груди. Казалось, они превратились в единое двуглавое чудовище.

Я трижды нажал спусковой крючок. Выстрелов не последовало. Пистолет давал осечку за осечкой. Пятясь, я направлял в оскаленные морды конец длинной палки и почему-то пытался угадать, кто из двоих бросится первым, кто начнет кровавую расправу.

Слева от меня возникла запасная дверь — значит, я уже добрался до решетки. Бросив бесполезный наган в голову Султана, я рванул дверь. Она лязгнула, но не поддалась — рабочие забыли к началу репетиции открыть задвижку.

Львы наступали. Между нами оставалось пять шагов, четыре, три… Схватив тумбу, я потянул ее на себя. Но она зацепилась ножками за решетку и не сдвинулась с места.

В голове еще успело мелькнуть: «Так вот она какая, смерть!» — и все вокруг превратилось в бешеный клубок.

— Вода! Огонь! — барахтаясь под навалившимися на меня тушами, по инерции твердил я.

Вцепившись в руки, львы буквально распяли меня…

В этот момент наконец заработали брандспойты. Над головой прогремел выстрел. Это мой брат Сергей, выхватив оружие из рук удирающего служащего, ворвался в клетку и разрядил ракетницу прямо в голову Султана. Рявкнув от неожиданности, зверь выпустил мою правую руку. Не ощущая боли, я изо всех сил ударил Цезаря в нос, но лев этого даже не почувствовал. Носком правой ноги я резко пнул его в подбородок. Цезарь разжал челюсти и, потеряв из виду Султана, беспомощно оглянулся. Получив короткую передышку, я вскочил на ноги.

Сергей стоял вполоборота ко львам и яростно кричал:

— Вода! Дайте же воду, черт вас возьми!

Обезумевший от страха пожарный дернулся, хлестнув тугой струей по львиным бокам, при этом он чуть не снес Сергея. Уворачиваясь от струи, брат вне себя орал:

— Да не меня, мать твою так! Целься в морды!

Наконец пожарный понял и направил струю прямо в оскаленные пасти. Но львы, уже найдя друг друга, сомкнули плечи и развернулись для новой атаки.

Я подскочил к Сергею, рванул его за руку и потащил к двери, которую он, бросившись мне на помощь, забыл закрыть. И не успели мы выскочить из клетки, как разъяренные львы, прогнув решетку, придавили дверь своими тушами. Отступая, Сергей запнулся о барьер и, сделав задний кувырок, растянулся в проходе зрительного зала. Разбрызгивая пену и пытаясь достать жертву растопыренными лапами, львы повисли на стенке клетки. Но мы были уже недосягаемы.

Еще долго звери штурмовали решетку, сгибая прутья и в кровь рассекая морды. Зажимая кровоточащие раны, я двинулся вдоль барьера. Львы бросились за мной. Я нарочно дразнил своих бедных разбушевавшихся хищников, чтобы заманить их в туннель. Преследуя меня, Цезарь и Султан мешали друг другу, кусались и незаметно для себя оказались в туннеле, где подоспевший Ионис быстро разделил их подвижной перегородкой.

Самое удивительное, что, расставшись, оба льва мгновенно успокоились, улеглись и, тяжело дыша, стали издавать почти жалобные звуки, напоминающие мычание.

Ионис порывался наказать львов. Но я удержал ретивого служащего:

— За что их наказывать?! Львы гуляют. Представь только, каково им без самки! Сидят всю жизнь в клетке, зовут львиц. А их нет…

— Так давай купим, — расчувствовавшись, предложил Ионис.

— Пожалуй, надо бы купить. На худой конец, хотя бы молодых тигриц.

— А разве львы и тигры спариваются? — поинтересовалась подошедшая Галя.

— Еще как. Но дети у них получаются, как правило, крупные, злобные и очень некрасивые — без гривы и почти без полос.

— Понятно, ни то ни се, — подытожила Галя.

Приехала «скорая». Массивная женщина-врач и две дюжие медсестры ретиво принялись накладывать жгуты на мои истерзанные руки. Взглянув на докториц, Ионис неожиданно прыснул: «Тигро-львицы!» От потери крови у меня уже кружилась голова, но я искренне расхохотался.

Медицинские дамы с сомнением посмотрели на меня. Вероятно, они решили, что только сумасшедший способен так безрассудно рисковать своей жизнью да еще и хохотать, истекая кровью.

Мне снова повезло: кости и сухожилия оказались целы, и я уже обдумывал, как вести себя с Султаном и Цезарем, когда меня выпустят из больницы. Сажая меня в машину, Сергей настойчиво советовал избавиться от львов.

Но я твердо стоял на своем:

— Если после каждого инцидента мы будем сдавать животных в зоопарк — а еще скажи: расстреливать, — то у нас будет не аттракцион, а перевалочный пункт. Лучше мы действительно купим им самок, и пусть плодятся и размножаются в свое удовольствие!

На том и порешили.