ТРАМПЛИН В БУДУЩЕЕ

ТРАМПЛИН В БУДУЩЕЕ

Сколько себя помню, не было случая, чтобы меня ругали за то, что я бездарен, недостоин своих родителей или дедов. Но, сколько себя помню, не было и случая, чтобы меня хвалили, называли талантливым или прочили мне блестящее будущее. Однако это последнее, видимо, все-таки подразумевалось, ведь я был младшим представителем двух династий — Запашных и Мильтонс.

Много позже бабушка Мария, донская красавица в молодости и душа семейства, рассказывала, что ей всегда было трудно забрать меня от «дедов», как я их называл, — деда по отцовской линии Сергея и прадеда Григория. Втайне восторгаясь моей природной силой, старые циркачи играли со мной далеко не в детские игры — например, поднимали меня на руки, чтобы я мог уцепиться за веревку, на которой сушилось белье, и оставляли висеть без всякой страховки. Правда, с гордостью добавляла бабушка, у меня ни разу не разжались ручонки, и я никогда не плакал и не просился вниз.

По инициативе тех же дедов я с малолетства играл многокилограммовыми ядрами и гантелями. Но больше всего любил я все-таки детские игрушки, особенно предпочитая фигурки, изображавшие животных. В любом горе можно было меня утешить, если подарить резинового носорога, слона или лошадку. А уж заполучив живого кролика, котенка или кутенка, я попросту переставал замечать окружающее. Родители знали, что могут смело уходить, оставляя меня хоть на целый день. Я самозабвенно гладил, кормил и вычесывал своих четвероногих приятелей, строил им домики и стойла под маминым гримировальным столиком.

В детстве моя жизнь мало чем отличалась от жизни большинства цирковых ребятишек. Едва научившись самостоятельно покидать перевернутую табуретку, в которую родители помещали меня на время репетиций, я начал репетировать сам, а в шесть лет уже вышел на манеж. Так и пошло: ежедневная работа, в воскресенье — даже три раза, по утрам гимнастика со стойками на руках, потом — школа, домашние задания — и снова работа. Гулять нам, цирковым детям, было некогда. Если удавалось вырваться и поиграть в «казаки-разбойники», это казалось счастьем. Но и тут надо было знать меру: придешь домой вспотевший — не миновать порки. Потому что, во-первых, перед работой нельзя уставать, во-вторых, артисту нельзя простужаться.

Единственное, пожалуй, чем я отличался от своих цирковых ровесников, это тем, что часами просиживал за фортепьяно, играя гаммы, пассажи и этюды. Первые уроки нотной грамоты преподала мне мама, искренне пытавшаяся привить своим детям любовь к музыке. Затем за дело взялся отец. В каждом городе он находил для нас с братом лучших педагогов, платил им бешеные по тем временам деньги, надеясь, что хоть один из сыновей станет музыкантом и «выйдет в люди». Отрабатывая родительские гонорары, эти горе-педагоги, разумеется, находили у нас обоих абсолютный слух. Не знаю, так это было или нет, но мы с Сергеем, не сговариваясь, страстно возненавидели музыку. Особенно страдал старший брат: по воле отца он мучился, осваивая игру на скрипке. Глядя на него, казалось, что несчастный пытается смычком разодрать струны и перепилить проклятый инструмент пополам. Кончилась эта пытка, лишь когда родители уехали в длительные зарубежные гастроли. Опьянев от долгожданной свободы, Сергей вдребезги разбил скрипку… Так что музыкантами мы не стали, зато стали артистами цирка. Но я отвлекся.

Шли годы, я мужал. А любовь к животным не исчезала. Она даже сделалась еще сильней. Я искал в библиотеках литературу по зоологии, наизусть цитировал Брема, штудировал произведения писателей-натуралистов. Млекопитающие, птицы, рыбы, даже насекомые всегда поражали меня своими природными дарованиями. Я восхищался да и по сей день восхищаюсь тем, как бобры строят свои жилища и плотины, как пчелы или муравьи распределяют между сородичами обязанности и поистине мудро организуют свой быт. Я рос в цирке, но мечтал не о карьере артиста. В детстве я видел себя натуралистом. Правда, одна мысль смущала меня и не давала покоя. Если я стану натуралистом, то не смогу показать свои достижения горячо любимой бабушке и благодарной публике, к восторгам которой привык чуть не с пеленок. Жажда славы, потребность демонстрировать собственную физическую силу и ловкость были так же сильны, как любовь к животному миру.

Так в конце концов я решил, что стану дрессировщиком. С детства я вынашивал замыслы будущего грандиозного аттракциона. Я поражу мир, покажу зрителям то, чего они еще никогда не видели и не чаяли увидеть! У меня будут львы, тигры, леопарды и ягуары, но кроме этого я продемонстрирую публике дрессированных акул и осьминогов, гигантских китов, кротких и веселых дельфинов, моржей и морских львов. В своих мечтах я уносился в те блестящие (и как мне казалось, близкие) времена, где ослепительно сияет слава, гремят аплодисменты, а портреты — мои и моих питомцев украшают все города планеты. Мне хотелось соединить вместе множество самых редких животных и превзойти всех знаменитых дрессировщиков — от братьев Дуровых до моих современников Золло, Гладильщикова и знаменитого в ту пору иностранца Тогаре. Сказывалась фамильная школа. Это мои предки учили, что представитель семьи Запашныхдолжен быть самым лучшим, самым сильным, самым умелым. Что и говорить, перед глазами у нас с братьями были очень достойные примеры.

А судьба, насмешливо поплевав на пальчик, стала переворачивать страницы моей жизни. Детским мечтам помешало многое — война, трудные семейные обстоятельства, да мало ли что… Я работал в цирке, но жизнь кидала меня, горемычного, из одного жанра в другой. Правда, я оставался верен заветам старших Запашных и стремился во всем быть лучшим. Чтобы досконально разобраться в возможностях и особенностях человека, закончил одновременно два института — Одесский медицинский и заочно Киевский институт физкультуры. Я всесторонне развился, стал по-настоящему универсальным артистом, любимым публикой и уважаемым в профессиональной среде. Сцепив зубы, я все-таки настойчиво шел к достижению своей мечты. Про себя этот начальный, может быть, чрезмерно затянувшийся этап цирковой жизни я называл трамплином в будущее.

Годы шли, неумолимо приближая мое тридцатилетие, и я все чаще задумывался о том, что пора взять судьбу в свои руки и доказать, что я способен стать дрессировщиком. Способен работать с любыми животными, включая самых опасных.

За короткий срок я подал в управление цирками одиннадцать творческих заявок на создание новых аттракционов. Но мне отвечали, что среди Запашных никто не занимался дрессурой, что у нас с братьями отличный номер, что мы выдающиеся акробаты, принесшие советскому цирку сразу четыре золотые медали на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве. Чего же я еще хочу? Зачем собираюсь оставить семейный номер? Не скрою, меня эти мысли мучили тоже. Что будут делать без меня братья? Как перенесут мой уход? Ведь мы задумали грандиозную акробатическую работу на лошадях с переходом в воздух. Более того, и лошадей уже купили…

Противоречивые мысли просто раздирали меня на части. И все же я понимал, что мне нужен совсем другой размах. Да и братьям тоже. В конце концов, пусть у каждого из нас будет собственный аттракцион! К тому же, если вернуться к прозе жизни, надо признаться, что акробатом можно быть, только когда ты молод. Тридцать лет — это немало, это по-цирковому уже пенсионный возраст, так что через год-другой, много через пять лет, младшие Слава и Игорь все равно будут работать одни. Братья соглашались и не соглашались со мной. Их тоже терзали сомнения. Но пока что московское начальство не видело меня дрессировщиком, и мы продолжали работать, как работали.

В одно прекрасное лето гастрольная стезя привела нас в Сочинский цирк. Здесь со своими львами работала знаменитая на всю страну Ирина Николаевна Харьковская.

…Стояла почти тропическая жара. После выступления я забрался в душ, с наслаждением подставив тело под струйки прохладной воды. Отфыркиваясь и мотая мокрой головой, я на ощупь искал полотенце, вполголоса декламируя:

Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь кругом объята снами…

Люблю Тютчева! Его стихи всегда действуют на меня успокаивающе… Все-таки хорошо, что мы попали в одну программу с Харьковской. Если уж учиться, то именно у нее. Тем более сейчас, когда львы «гуляют».

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины…

Недели две назад, когда мы только приехали в Сочинский цирк, нам сообщили, что у львов «гулка». Я уже знал, что так на языке дрессировщиков называется тяжелый период в жизни животных, когда им пора обзаводиться семьей и они повсюду ищут пару. Львы и в самом деле готовы были выйти из повиновения каждую минуту. А вскоре нам, четверым братьям, случилось защитить Ирину Николаевну от когтей вырвавшегося на свободу «загулявшего» хищника. Конечно, нас было четверо, а разъяренный лев один, и мы без труда загнали его в клетку. Но все же лев был по-настоящему опасен, и в тот момент я почувствовал, что могу, что справлюсь, что не дрогну, даже если окажусь с обезумевшим хищником один на один.

…И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены…

Что там, на манеже? Уже фанфары? Стало быть, начинается второе отделение. Надо спешить. Второе отделение целиком отведено аттракциону Харьковской. Ее львы все еще «гуляют». Значит, будет особенно интересно.

Наспех обтершись махровым полотенцем, я выскочил из тесной душевой кабинки. Жаль, что не успел переодеться. Значит, придется тайно подглядывать из-за кулис — не соваться же в зал в том костюме, в котором меня только что видели на манеже. А пропустить такое зрелище — «гуляющих» хищников — я тоже не могу. Бушующие звери — это явление, самое опасное для укротителя и самое интересное для зрителя.

По узкому длинному коридору я почти бегом бросился к арене. Впереди нарастал непонятный шум. Слышались выкрики, хлопанье кресел, лязг и грохот металла, топот бегущих ног. Я прибавил ходу и в несколько секунд оказался возле занавеса, за которым скрывался невидимый отсюда манеж.

Занавес резко распахнулся, и за кулисы, навстречу мне, размашистым шагом, в белом измазанном костюме, с растрепанной прической и красным от гнева лицом вышла укротительница. Еле поспевая, за ней подобострастно семенил инспектор манежа. Харьковская что-то говорила — возбужденно, громко и невнятно.

Снова распахнулся занавес, и несколько униформистов под предводительством статного армянина, мужа дрессировщицы, с трудом выкатили переполненную львами пересадную клетку. Звери неистово грызлись, заглушая чудовищным рычанием окрики армянина, скрип колес и визги зрительного зала.

В квадрате залитого солнцем широченного дверного проема я увидел своих братьев. Славка, недолюбливавший Ирину Николаевну, ехидно улыбался. Сергей, закуривая папиросу, бесстрастно прокомментировал:

— Представление для местной публики началось!

Возле скамейки под большим щитом «Курить только здесь» толпилась добрая половина труппы. Я пробрался туда же и приготовился наблюдать.

— Боже! — кричала укротительница, театрально вскинув вверх руки в длинных лайковых перчатках. — Сколько же раз я говорила! Да, говорила! Говорила! Меня не слушали — и вот!.. Вы все видели, — сделала она царственный жест в сторону аудитории, — львы чуть не разорвали меня! С ними же давно нельзя работать! Только эти некомпетентные ослы в нашем главке не понимают, что мне давно пора менять группу! Но они предпочитают экономить деньги и рисковать моей жизнью, а мне давно нужны молодые животные! А эти… Это же перезрелые старики! Если есть идиот, который способен с ними справиться, пусть приходит и забирает! Не жалко!

Закончив этот сбивчивый монолог, укротительница резко повернулась к мужу и голосом, не терпящим возражений, скомандовала:

— Отправить! Всех отправить!

— Куда отправить, Иринушка? — испуганно попятился седоволосый красавец.

— Куда угодно — в зоопарк, в зооцирк. К черту, к дьяволу! Я не желаю рисковать!

— Но без твоего указания никто… — виновато лепетал армянин.

— Молчать! — Харьковская надменно отвернулась, собираясь уйти.

Прядь черных липких волос упала ей на глаза. Мотнув головой, дрессировщица попыталась отбросить их назад. Потерпев неудачу, поправила прическу рукой и в ярости хлопнула себя стеком по голенищу лакового сапога. От звонкого щелчка стоявший рядом со мной артист вздрогнул.

Меня же эта сценка, признаюсь, развеселила. И, чтобы скрыть улыбку, я опустил голову. Не удержавшись, кто-то в толпе отчетливо фыркнул.

Армянин уничтожающе посмотрел на нас.

— Ириночка, успокойся, — примирительно обратился он к жене. — Тебя же никто не заставляет работать.

От этих слов Харьковская вскинулась, как боевая лошадь, и начала повторять свой монолог, тем более что на горизонте показался новый благодарный слушатель — в толпу врезался тучный директор цирка. Молча выслушав тираду артистки, директор дождался паузы и робко произнес:

— На кого же вам жаловаться, Ирина Николаевна? Вас никто не неволит; вы сами работаете.

В ответ прозвучало уже знакомое:

— Я только и делаю, что прошу заменить животных, а главк только кормит меня обещаниями. Сколько можно терпеть?! Я им не девочка, чтобы так со мной обращаться!

Слушая артистку, директор одобрительно кивал, медленно высыпая на свою пухлую ладонь таблетки нитроглицерина, которым явно злоупотреблял. Наконец, проглотив сразу несколько таблеток, директор категорически заявил:

— Правильно!

Артисты, знающие руководителя Сочинского цирка как отменного хитреца, замерли в предвкушении любопытного спектакля. Все понимали: директора интересует лишь один вопрос — будут сорваны гастроли или нет. Если Харьковская действительно откажется работать, срочно придется искать ей замену, посылать телеграммы, вызывать в Сочи другую программу. Понимала это и укротительница.

Теперь взгляд толпы вновь устремился на Харьковскую. Чеканя каждое слово, артистка патетически произнесла:

— Семен Александрович, я понимаю всю сложность ситуации и попробую еще раз. Но только из уважения к вам.

— Стоит ли, Ирина Николаевна, — дипломатично начал директор, вытирая белоснежным платком толстую шею. — Может быть, лучше не рисковать. Отменим представления — и все.

— Нет-нет, — возразила Харьковская, уже боясь отступить от сказанного, — попробую еще раз.

— Молодец! — напыщенно произнес директор. — Вы настоящая патриотка и героиня. Вот, — своей маленькой пухлой рукой он показал на укротительницу, — смотрите на эту женщину! Вот у кого вам всем следует учиться!

Харьковская, как видно, осталась довольна произведенным эффектом. Совершенно успокоившись, она вместе с мужем направилась в гардеробную. Ничего не понимающий армянин канючил по дороге:

— Ириночка, как это понять — ты только что кричала, что не можешь работать, а теперь говоришь, что опять войдешь в клетку? Это же безумие! Ради чего рисковать? Неужели ты, Харьковская, боишься потерять авторитет?! Помилуй, тебя весь Союз знает! Ты хоть понимаешь, что делаешь?!

— Тише ты! — злым шепотом осадила мужа укротительница. — Начну не начну, вечером будет видно. Я же не собираюсь портить отношения с директором цирка, он нам с тобой еще не раз пригодится.

Жалея о том, что мне не удастся дослушать до конца этот любопытный диалог, я вышел во двор. Там кипели страсти. Несколько спорщиков жарко обсуждали поведение дрессировщицы.

— Она говорит «пусть забирает, кто хочет»! — горячился один. — И при этом понимает, что львы признают только одного хозяина и подчиняются только ему. Разве можно передать такую группу чужому человеку?! Иринушка права, когда требует полной замены.

— Еще бы не права, — поддержал говорившего коренастый акробат, изображающий на манеже статую и весь перемазанный бронзовой краской. — Какой дурак решится войти к этим львам в клетку! Тем более, — акробат важно поднял сверкнувший на солнце бронзовый палец, — что мы работаем в тропической зоне, а львы здесь особенно активны! Так что, ребятки, пакуйтесь. Наши гастроли в этом славном городе подошли к концу.

Я стоял в тени, стараясь не вмешиваться в этот дилетантский спор.

— Да, братцы, дрессура самого высокого класса тут бессильна, — высокопарно произнес саксофонист, кивнув в сторону клеток. — Смотрите, какие битюги! Разве с ними сладишь?!

— А по-моему, — сказал кто-то, — сама дрессировщица уже в том возрасте, когда начинаешь оберегать себя от всяких случайностей. Не хочет расписываться в собственном бессилии, вот и валит все на львов. Они, между прочим, кругленькую сумму стоят, а их спишут, в сущности, в утиль. Очень они нужны в зоопарках! А молодой дрессировщик, глядишь, и справился бы. «Гулка» — это, конечно, неприятно, но это же не навсегда. Только, помяните мое слово, Ирина Николаевна не потерпит, чтобы ее посрамил другой дрессировщик.

— Я слышал, — вмешался ловитор[1] из группы Силантьевых, — что существует метод воздействия на «загулявших» хищников.

— Это какой же? — насмешливо спросил бронзовый акробат, видимо, считающий себя специалистом в вопросах дрессуры.

— Укрощение, — ответил Силантьев. — Дрессура — это одно, а укрощение — совсем другое. Вот Макс Борисов, говорят, запросто ломает своих львов. Пять-шесть недель не кормит и лупит почем зря, пока не присмиреют.

— Ужас какой! — жалостливо выдохнула молоденькая гимнастка.

Мне захотелось вмешаться и внести ясность. Прекрасно зная Макса Антоновича Борисова, я не мог стерпеть явного поклепа и сделал шаг вперед.

Это движение немедленно заметил бронзовый коллега.

— А, мечтатель! — ехидно заорал он. — Увидел теперь, что такое хищники?! А слабо войти к ним, особенно если их неделек пять продержат голодными?

Подавив вспышку гнева, я заложил руки за спину и холодным тоном ответил:

— Надо будет, войду. Ирина Николаевна, поди, боится, что мы с братьями ей конкуренцию составим. А то мы поразмялись бы! А ты, бронзовый друг мой, заботился бы лучше о том, чтобы чаще стойки жать. А то увидел львов — у тебя руки и задрожали. Нехорошо, публика заметить может!

— Я-то жму, — тут же откликнулся оппонент, — вот ты попробуй выжать из главка для себя группу таких кисок. Обеспечишь себе счастливую, спокойную и, главное, долгую жизнь!

Кругом засмеялись.

Подошел мой младший брат Игорь и небрежно сгреб своей ручищей бронзового акробата за шею — да так, что несчастный съежился.

— Пойдем, Вальтер, дело есть, — сказал Игорь, брезгливо стирая с пальцев бронзовую краску.

Мы направились в гардеробную.

— Ну что, брат, — начал Игорь, как только за нами плотно закрылась дверь, — слышал, что сказала Харьковская? По-моему, твой час настал.

— Да брось ты, — ответил я, — это она просто в порыве гнева.

— Нет, — улыбнулся Игорь. — Ты и сам понимаешь: не сегодня завтра она группу сдаст. И куда? В зоопарк! А ты мог бы еще работать с этими львами. Помнишь, тогда на конюшне лев несся прямо на тебя. Ты же не сдрейфил и еще нам всем указывал, как действовать. Харьковская — кто? В сущности, старуха. А ты молодой мужчина. Справишься.

Я задумался. Может быть, и вправду пришел мой час испытать судьбу. Но нежить себе такого врага, как Ирина Николаевна?!

Брат перебил мои размышления:

— Ты же знаешь, что за свое счастье нужно бороться. Ведь ты будешь счастлив, если получишь группу? А мы тебе поможем. Примем аттракцион, восстановим его, понемногу введем других хищников. Да кого угодно — лошадей, медведей, слонов… Так что дуй-ка ты в отделение связи и давай телеграмму в главк и в Министерство культуры.

Тяжело вздохнув, я обнял брата, переоделся в легкий вечерний костюм и отправился на почту. Текст, принятый вежливой телеграфисткой, гласил: «Гастроли заслуженной артистки РСФСР Харьковской в Сочинском цирке сорваны ввиду вышедших из повиновения львов. Харьковская требует их замены молодняком. Я же, считая, что животные находятся в прекрасной форме, довожу до вашего сведения, что, если перейти от метода дрессуры к методу укрощения, группа возобновит свою работу. Прошу оказать высокое доверие и передать старую группу Харьковской мне. Вальтер Запашный»

…Слух о том, что львы напали на дрессировщицу, разнесся по Сочи со сказочной быстротой. К вечеру цирк, и без того пользовавшийся популярностью в курортном городе, просто ломился. Билетеры сбивались с ног, лестницы и боковые проходы заполняла безбилетная публика, желающие попасть в зал буквально штурмовали здание. И артисты, вышедшие по своим надобностям в город, с трудом пробивались к дверям служебного входа. Дополнительный наряд милиции и пожарные, вызванные директором, требовали отложить начало представления до тех пор, пока посторонние не покинут цирк. Но никто всерьез не воспринял этой угрозы, впрочем, не особенно слышной в душном зале из-за неимоверного гула.

Не сумев пробраться в зал, я забрался на сцену и обнаружил, что свободного места не осталось и там. Зрители стояли плотной толпой, и, чтобы увидеть хоть что-нибудь поверх голов, приходилось время от времени подпрыгивать.

Наконец представление началось. На арену выскочили два льва. Невзирая на то что перед выступлением Харьковская плотно накормила их, не забыв добавить в порции мяса изрядную дозу снотворного, львы дрались между собой, бросались на решетку, пытаясь достать когтями перепуганных зрителей. С первой минуты стало ясно, что надежда Харьковской справиться хотя бы с этими двумя не оправдалась и дрессировщица не войдет в клетку.

Сквозь толпу ко мне протиснулся Сергей.

— Учись, брат, как надо действовать! — насмешливо сказал он. — Все как по нотам. Объявляешь начальству и публике, что, несмотря ни на что, продолжишь гастроли. А потом даешь всем возможность воочию убедиться, что работать невозможно. Зрители тебя боготворят, мечтают взглянуть на тебя хоть одним глазком, начальство категорически запрещает продолжать выступления, ссылаясь на инструкцию по технике безопасности. И овцы целы, и волки сыты. Учись, Вальтер. Набирайся опыта.

— Да, — протянул я, — это хороший рекламный трюк. Но работать со львами сейчас действительно нельзя. Надо дать животным прийти в себя, на одну-две недели оставить их в покое. Пока у них «гулка» и совершенно не работают сдерживающие центры, они готовы жизнь отдать, лишь бы вцепиться в кого-нибудь. А потом болезнь пройдет сама собой, и тогда надо нагрузить львов работой.

— А если дать им львицу? — заинтересовался один из артистов, слышавших наш разговор.

— Можно, конечно, — ответил я, — но тогда каждому льву — по самке. Из-за одной они все перегрызутся.

— А чего, давать, так всем! — хохотнул кто-то в толпе. — Тоже мне проблема!

— Конечно, проблема, — ответил я. Во-первых, увеличивать группу экономически невыгодно. Во-вторых, при наличии самок самцы будут чаще «гулять», грызться между собой и срывать работу.

— Ты же сам сказал: если будет много самок, никто грызться не будет! — возразили из толпы.

— Ничего подобного я не говорил, — возмутился я. — Я сказал, что из-за единственной точно передерутся. А дай по самке каждому, каждый начнет защищать свою супругу, зажимать самцов послабее, отбивать самок и организовывать собственный прайд.

— К тому же, — вставил свое слово Сергей, — чем больше группа, тем опаснее работа укротителя.

— А как же капитан Шнайдер? — язвительно поинтересовался мой утренний оппонент. Правда, на сегодня он уже закончил свою работу и больше не был бронзовым. — Капитан Шнайдер ведь выступал со ста львами! Ты же учил историю цирка.

— А ты что, всегда веришь рекламе?! — одернул его Сергей. — Это только по афише у Шнайдера было сто львов. А сколько на самом деле, сказать трудно.

— Можно подумать, у людей глаз нету. Взять да посчитать!

Я улыбнулся:

— А как их посчитаешь?! Представьте себе. Одновременно открываются четыре тоннеля, и из всех четырех на манеж одновременно выпускают хищников. Сколько их — поди посчитай! Ясно только, что много. Львы, естественно, не стоят на месте, перемещаются, бродят, задираются друг с другом. И в то же самое время несколько берейторов появляются в зрительном зале с корзинками, где сидят маленькие львята. Малышей таскают по всему залу, показывают публике, разрешают погладить. Сколько львов в зале?

— Но это же — маленькие!

— Маленькие. Но ведь все равно — львы! — ответил я. — Но что правда, то правда, львов у Шнайдера было много. Сто — не сто, а вот шестьдесят наверняка.

— А тут с восемью справиться не могут, — ехидно ввернул кто-то.

Я опустил голову и тяжело вздохнул.

…Ответа на мое дерзкое предложение принять группу Харьковской пришлось ждать долго. У львов давно окончилась «гулка», артистка возобновила выступления и больше не кричала, что готова отдать своих животных первому встречному. Наконец пришел ответ из главка: «В связи с тем что аттракцион заслуженной артистки РСФСР Харьковской И. Н. продолжает работу, поднимать вопрос о передаче группы львов другому лицу нецелесообразно».

Итак, львов я не получил, зато нажил себе могущественных врагов в лице именитой укротительницы и ее супруга. Неприязнь оказалась столь сильной, что нам с братьями даже пришлось оставить коллектив, возглавляемый Харьковской. Правда, расстались бы мы в любом случае — наш номер направлялся на гастроли во Францию.

Едва приехав в Москву, я бросился в Управление цирками. Отступать я не собирался, тем более что дерзкой телеграммой из Сочи сжег за собой все мосты и мог теперь двигаться только вперед. В главке меня выслушали, понимающе покивали и ответили уже более определенно:

— Вернетесь из Парижа — получите группу. Утвердим любой сценарий из ваших одиннадцати. А пока поезжайте спокойно.

Прошло несколько месяцев. Мы, как говорят в цирке, «отработали Францию». Вернувшись, получили разнарядку в очередной город Союза, потом в следующий. И вновь с маниакальным упорством я принялся обходить кабинеты чиновников. Вновь выслушивал пустые слова о том, что затея моя никуда не годится, что у нас хороший номер, а Запашные никогда не работали с животными… Но я был тверд. Ссылаясь на недавнее обещание, категорически отказался ехать «еще в один только город, на сей раз последний», по опыту зная, что потом будет «еще только в один». И добился: одну из моих заявок утвердили. Правда, через некоторое время оказалось, что придуманный мною аттракцион будет готовиться совсем для другого человека. Но об этом я расскажу несколько позже.

Я не сдавался. Потерпев фиаско с одним сценарием, я немедленно стал пробивать следующий (благо, у меня их хватало!). Наученный горьким опытом, я уже ни с кем не откровенничал, не делился замыслами, не раскрывал планов будущего аттракциона. В конце концов руководство приняло следующее половинчатое решение. Вместо смешанной группы экзотических животных, о которой я мечтал с самого детства, я получил разрешение работать для начала с пятеркой тигров. Пришлось смириться. В соответствующем отделе главка мне даже показали контракт, заключенный со знаменитой на весь мир фирмой Кланта. В контракте говорилось, что Главное управление государственными цирками СССР приобретает для артиста Запашного В. М. пятерых тигров, прошедших первичную обработку. На языке нормальных людей это означало, что мои тигры не будут уж вовсе дикими — их приучат к кличкам и определенным местам на арене.

Тигры должны были прибыть самое позднее через восемь месяцев. А пока что мне предстояло подготовиться к встрече с ними. Пройти стажировку у одного из опытных мастеров дрессуры. Казалось, все складывается прекрасно. Но беда в том, что мастеров этих в Советском Союзе в конце 50-х было чуть больше, чем пальцев на одной руке. И все они (справедливости ради уточню: почти все) дружно ополчились против меня. Соперники в жизни и творчестве, знаменитейшие дрессировщики страны неожиданно объединились. Их сплотила ненависть к выскочке-акробату, дерзнувшему пролезть в их ряды.

В Министерство культуры и главк посыпались письма, подписанные авторитетнейшими мастерами арены. Смысл их был один: не пущать! Клан дрессировщиков особенно активизировался, когда мне прислали двух тигрят, оказавшихся безнадежно больными. Я долго лечил их, приглашая лучших докторов и используя знания, полученные в Одесском медицинском институте, который как раз заканчивал. Но все было тщетно: животные пали, а мои недоброжелатели получили новые аргументы против бездарного и безграмотного акробата. Найти в таких условиях мастера, который согласился бы взять меня стажером, было непросто.

И вот однажды в коридоре главка я встретил своего первого наставника — замечательного канатоходца Павла Сысоевича Тарасова. Неожиданно услышав давно забытое «Здорово, Вальтерок!», я радостно кинулся к дяде Паше. Мы не виделись много лет. А когда-то этот небритый великан без предварительных репетиций и какой-либо страховки запросто таскал меня по канату. Я знал, что дядя Паша поражен той же болезнью, что и я: мечтой стать дрессировщиком. Но его годы ушли безвозвратно. А в свое время он просил у руководства доверить ему группу львов, которую привез в СССР Карл Зембах. Однако львы достались не Тарасову, а совсем другому человеку, ставшему с тех пор большой знаменитостью.

— Что поделываешь? — спросил дядя Паша.

Обрадовавшись родному человеку, я рассказал ему обо всех своих злоключениях.

— Теперь мне надо найти, у кого стажироваться, — закончил я, — а в главке говорят: ищите сами того, кто захочет взять вас на стажировку.

— Вот гады! — искренне возмутился Тарасов. — Кому же захочется по доброй воле воспитывать конкурента! Но ты не унывай — найдем. Вон их сколько развелось, человек семь уже с хищниками работают.

— Да я вроде всех перебрал, — уныло откликнулся я. — Не возьмет никто — у кого уже есть ученики, у кого дети подрастают, а кто зеленеет и скрипит зубами при одном упоминании обо мне.

— А Гладильщиков? Он честный и хороший человек. К нему обратись.

— Я и сам к нему хотел бы, тем более у него смешанная группа животных.

— Вот и иди. Смешанная группа интересней, чем однородная. Знаешь, что самое трудное? Сочетать мелких зверей с крупными, научиться управлять ими. А Гладильщиков преподаст тебе все до тонкости. Он, конечно, уже стар, и животные у него старые, но мастер, каких поискать.

— Да не возьмет он меня, дядя Паша. Говорю же: кто мог бы взять, у того уже есть ученики. Гладильщиков со своим племянником возится, пытается из него дрессировщика сделать, да, говорят, ленится парень. А тут мне, кстати, Афанасьев вроде бы помощь предложил, да надул, как маленького, — прочел сценарий и ставит его теперь для какой-то Кошкиной. Обокрал — да и только!

Услышав фамилию «Афанасьев», мой старый друг даже побледнел:

— Не вздумай идти к этому лису! Он ленивый, подлый и ненадежный. Знаешь, поди, что это он увел у меня из-под носа группу львов.

— Конечно, знаю. Да я к нему теперь и близко не подойду, ученый уже.

— А Евгений Николаевич Плахотников тебе тоже отказал? — успокоившись, спросил дядя Паша.

— Кто это?

— Неужто не знаешь?! — поразился Тарасов. — О, это знаменитый человек — в профессиональном кругу, конечно. Неужели ты о нем до сих пор не слышал? Очень опытный дрессировщик — один из самых опытных, к тому же отличный товарищ.

Я изумленно вытаращил глаза: за все годы работы в цирке я никогда не слышал о дрессировщике Плахотникове.

— И давно он работает, дядя Паша?

— Сто лет. Всю жизнь цирку отдал. Покалеченный весь — увечье ноги, травма позвоночника. Естественно, хромой и горбатый, он на манеж не выходит. А работает у Аэроса, дрессирует леопардов.

— Но, если у Плахотникова нет собственной группы, он; наверное, не имеет права брать стажера. К тому же Аэрос не отпустит, не зря же он ставил свою подпись под всеми письмами против меня.

— Не знаю, разрешит Аэрос или нет, но дядя Женя точно поможет. Он любит молодых и дерзких. Кстати, аттракцион Аэроса через месяц начнет гастроли в Москве. Так что с Плахотниковым я тебя познакомлю.

— Спасибо, дядя Паша! — искренне поблагодарил я старика. — Видите, проблема моя с ходу не решается. Не ушел бы на пенсию Макс Борисов, был бы у меня сейчас учитель, лучше которого не придумаешь.

— Да, Макс — это личность. Гигант. Знаешь небось, как он за какие-нибудь полгода подготовил шестерых взрослых, практически неуправляемых львов.

— Конечно, знаю. Только не за полгода, а всего за пять месяцев. Это когда в Молотовском шапито сгорела его собственная группа. Это, кстати, было при мне.

— Да ну? Расскажи!

— Пожар тогда был страшенный. Представляете: июнь, жара, здание деревянное — сухое, как щепка, вокруг забор из старых пересохших досок. Так что полыхало не хуже костра. Помню, вагончики, в которых мы гримировались, вспыхнули, словно их подожгли по команде. Дым, ничего понять невозможно… Все мечутся, орут. А орать в таком дыму тоже не особенно получается — тут же начинаешь кашлять, задыхаться. Один командует: «Закрывайте ворота! Сквозняк огонь раздувает!» Другой кричит: «Откройте ворота! Вытаскивайте имущество!» Все суетятся, что-то тащат, пытаются спасти хотя бы костюмы и реквизит.

— А из-за чего загорелось?

— Да кто его знает, такая сушь. Короче, паника настоящая. Только моя тетушка Нина Ринглер быстренько сориентировалась. У них же с мужем был номер «Снайперы»…

— Помню, — перебил меня дядя Паша, — они еще работали с дрессированными голубями, с редкими породами.

— Ну да. И вот, представляете себе, бегает моя тетушка и голосом, вызывающим расстройство желудка, вопит: «Голуби мои! Люди! Вытаскивайте скорее эти ящики! Здесь порох — сейчас как рванет!» Народ и без того очумел от ужаса, а тут еще снайперские боеприпасы. Короче, теткино шмотье вытащили мигом. Все спасли — до последнего кофра! А вы же знаете, сколько у нее драгоценностей — и золото, и серебро, и камни… Зато потом, когда Министерство культуры компенсировало погорельцам убытки, тетушка Ринглер рыдала и страдала от сердечных приступов больше всех. Она сочинила такой список якобы сгоревшего личного имущества — зачитаешься. Там вам и собольи шубы, и норковые манто, и бобровые шалевые воротники, и пальто из выдры на белых подкладках… Короче, то, чего никто никогда не видел.

— И что, возместили ей убытки?

— А куда же денешься! Удивительно другое: почти никто не последовал теткиному примеру. Видно, уцелев на пожаре, люди побоялись сгореть со стыда. Министерство дало им маленькую компенсацию, но оценило порядочность.

— А что же Макс?

— Макс Антонович не растерялся. Когда заполыхали крыши гримерок и конюшни, он понял, что огонь вот-вот доберется до клеток, открыл ворота во двор и выпустил львов. Да только ворота уже горели, и львы бросились не туда, а на конюшню. Так и сгорели вместе с лошадьми! Все же произошло мгновенно. Пожар начался внезапно и кончился через какие-нибудь пятнадцать минут — как раз к прибытию команды. В Молотове пожарные работают очень оперативно — раскатывают по городу на красных телегах, в которые запряжены ленивые ожиревшие тяжеловозы. Подъезжает такая телега к нам, вылезает пожарный. Посмотрел на тлеющие угли, почесал каску и говорит: «Вот, ядрена корень, только что стоял цирк, и уже его нет…» Нам вроде всем не до смеха было, а тут как грохнем! Директор шапито даже обиделся: «Такая беда, а вы ржете!» И побежал давать срочную телеграмму в Москву.

— А знаешь, какую телеграмму он отбил? — смеясь, спросил Тарасов. — Весь главк три дня прийти в себя не мог: «Цирк сгорел. Все в порядке». И подпись.

— Ну это, наверное, хохма! — усомнился я.

— Какая там хохма, сам видел!

— Ну вот. А потом Борисову по всем зоопаркам страны собрали новую группу львов. А в зоопарках, сами знаете, взрослые животные, которые списаны из цирка из-за свирепости или по старости. Там были и такие, которым случилось человеческой крови попробовать. Но Макс Антонович их укротил, и укротил лихо! Жестоким методом — но укротил! Рекордных трюков, конечно, не показал. Но свести в одну группу и за пять месяцев подготовить для выступлений шестерых взрослых, перезревших львов — это настоящее чудо. Такой подвиг по плечу только Максу Борисову.

— Говорят, после дебюта корреспондент его спрашивает: «Как это вы не боитесь такой опасной работы? Может быть, у вас есть секрет?» А Макс отвечает: «Секрет, конечно, есть — это труд. А опасность всегда грозит тем, кто ее боится». Корреспондент, конечно, давай записывать. Говорит: «Ах, какой афоризм! Вы отлично сказали». А Макс ему: «Запиши-запиши! Кстати, это не я сказал, а Бернард Шоу».

Мы дружно захохотали.

— Ну вот, — грустно заключил я, — а теперь Макс Антонович больше не работает. О лучшем учителе я бы и не мечтал…

— Постой-постой, это идея! Макс-то на пенсии, а его сын Володя работает. Дрессировщик он не особенно сильный, но школу у отца прошел всю — до тонкостей. Любую мелочь знает. Другое дело, что характером не вышел, потому и до Макса ему далеко. Но если передаст тебе семейные секреты, считай, повезло. Поезжай-ка ты к Володе. Я слышал, он сейчас где-то в Средней Азии. Оформи стажировку да зайди в отдел формирования, тебе точно скажут, в каком он цирке.

…И я поехал в Среднюю Азию к Владимиру Борисову.

Ранним утром я пришел в цирк и спросил полусонного привратника, на месте ли дрессировщик.

— А где ж ему быть? — удивился вахтер. — Ищи на конюшне.

Местонахождение хищников угадывалось сразу же. Едва я открыл двери конюшни, как в нос ударил острый запах, от которого резало глаза и першило в горле. «Когда создам собственный аттракцион, — самоуверенно подумал я, — у меня в клетках никогда не будет такой вони!» Увы, я тогда ошибался, не зная еще, что такое специфический запах хищников!

Зажав нос и протирая глаза, я двигался почти вслепую и неожиданно уткнулся в грудь высокого человека в спецовке и сапогах. Приняв его за рабочего по уходу за животными, я поинтересовался:

— У вас тут что, вентиляция плохо работает?

Работяга презрительно взглянул на меня и грубо ответил:

— Думаешь, у тебя будет работать лучше?!

Я понял, что с порога ляпнул нечто непозволительное. И, спохватившись, запоздало поздоровался.

Вместо приветствия мой случайный собеседник поинтересовался, какого дьявола мне здесь надо.

— Да вот ищу Владимира Борисова, — ответил я, словно не замечая неприязненного тона служащего. В конце концов, с этим человеком мне предстоит иметь дело в течение некоторого времени.

— Ну, я Борисов, — не очень вежливо сказал человек, которого я принял за рабочего.

Как выяснилось позднее, когда мы с Володей Борисовым уже подружились и прекрасно узнали друг друга, неласковый прием объяснялся очень просто. Узнав о том, что к нему посылают ученика, Борисов перепугался не на шутку. Оказывается, незадолго до меня у него уже стажировалась какая-то дама. Честно поделившись с ней своими знаниями, дрессировщик в один не особенно прекрасный день получил приказ главка передать стажерке всех своих медведей и львиц. Понятно, что и ко мне Борисов-младший отнесся весьма настороженно. Не зная, что затеял главк на сей раз, Володя боялся подпускать меня к животным. Он охотно посвящал меня во все тонкости содержания, дрессуры и лечения хищников, но в клетку, хоть убей, не впускал.

Я не отчаивался. Сведя дружбу с помощником Борисова, я входил ко львам в отсутствие хозяина, урывками постигая на практике повадки животных, их индивидуальные особенности, привычки и капризы. Так моя учеба и продвигалась: легально я постигал тайны новой профессии так сказать, платонически, нелегально же набирался конкретного опыта, пробуя свои силы по секрету от наставника.

Как бы то ни было, эта весьма своеобразная стажировка пошла мне на пользу. Я твердо усвоил три правила укротителя. Во-первых, с хищником не следует играть. И, если зверь, увидев вошедшего к нему человека, захочет вовлечь того в игру, человек обязан помнить, что в такой игре от крепости его костей, мышц и сухожилий зависит жизнь. У зверя в любую минуту могут пробудиться хищные инстинкты. Он прыгнет на человека и, убедившись в физической слабости двуногого, начнет испытывать, насколько верно это открытие. Во-вторых, животное не должно чувствовать себя победителем, ибо, не подчинившись однажды, оно не послушается и в следующий раз.

Третья истина, которую я постиг за время стажировки, гласила: в своих действиях укротитель должен руководствоваться не собственным желанием, а предполагаемыми последствиями. Голову и нервы нужно постоянно держать «в холоде». Спокойный рассудок, осмысленные поступки, глубокий расчет, отличная реакция, физическая выносливость, уверенность в своем превосходстве — вот слагаемые успеха. Да, человеку свойственно ошибаться, но главное вовремя исправить ошибку, не дать хищнику почувствовать, что ты ее совершил.

Понял я и еще одно — может быть, самое важное: жизнь укротителя — ежедневный ринг, где нокаут может оказаться первым и последним. А потому укротитель не имеет права быть нокаутированным.