ТРУДНО БЫТЬ ПЕРВЫМ

ТРУДНО БЫТЬ ПЕРВЫМ

«С 1 января по 30 июля 1943 года 9-й ИАП вел активные боевые действия на Сталинградском, затем Южном фронтах. В ходе зимнего наступления Красной Армии после разгрома немецких войск под Сталинградом полк асов в составе 18 летчиков участвовал в боях за освобождение Сталинградской и Ростовской областей и г. Ростова.

За этот период полком произведено 1544 боевых вылета, уничтожено 109 вражеских самолетов…»

За этими скупыми, бесстрастными строками из боевого формуляра полка — семь напряженнейших месяцев фронтовых свершений.

Все мы, жившие одним стремлением разгромить фашистов под Сталинградом, втайне надеялись, что потом станет легче, враг со сломанным хребтом уже не тот, с ним проще будет управляться.

Но на войне не бывает ни легче, ни проще. Идет она — и требует от людей отдачи всех своих сил.

Победа Советской Армии под Сталинградом открыла возможность к расширению наступательных операций на Северном Кавказе, Верхнем Дону, курском и харьковском направлениях, в Донбассе, под Ленинградом.

14 февраля 1943 года освобожден Ростов-на-Дону. Сюда же приказано перебазироваться 9-му гвардейскому авиационному полку.

С радостным волнением приземлял Лев Львович полк на аэродром, с которого началась его командирская деятельность, где он обогащал опытом боев в Испании летчиков своей эскадрильи.

Думал ли он, что ему еще придется побывать в этих дорогих сердцу местах? Вряд ли мог такое загадывать!

Полк снова оказался на одном из огнеопасных участков войны. Дело в том, что вступила в строй железнодорожная магистраль, по которой из Баку через Грозный, Ростов и Сталинград один за другим следовали эшелоны к фронту. Все бомбардировщики, сосредоточенные на аэродромах южной Украины, враг бросил сюда. И когда они волна за волной подходили к этим местам, наше командование сигналами «Все на Ростов!», «Все на Батайск!» поднимало армады советских истребителей, и тогда волна сходилась с волной, в воздухе было черно от самолетов, а земля окрест обильно усыпалась обломками вражеских машин.

Шестаковские «яки» с гвардейскими знаками на борту уже дважды выработали свой ресурс, многие из них, казалось, вот-вот рассыплются от толчка о землю при посадке, не говоря уже о сверхперегрузках при схватках с врагом.

Все повторялось, как с «лаггами». Лев Львович твердо решил: закончится их ростовско-батайская эпопея — поедет лично к командарму Хрюкину просить новые машины. Сейчас, когда враг пытается вернуть себе былое господство в воздухе, все чаще и чаще прибегает к тактике массированных налетов, больше всего требуется наращивание скорости и огня.

Но пока что об этом можно было только мечтать и пускаться на всевозможные ухищрения, чтобы снова бить фашистов не числом, а умением.

Тут Лев Львович впервые использовал прием, если можно его так назвать, — «клевка». В чем его суть? Группа «яков» молниеносно атакует эскадру бомбардировщиков и тут же уходит в сторону. Прикрывавшие ее «мессеры» бросаются в погоню за нашими истребителями, а в это время вторая группа «яков» стремительным ударом без помех расправляется с «юнкерсами» или «хейнкелями».

И командиру 6-й гвардейской Донской дивизии Б. Т. Сидневу, и командующему 8-й воздушной армией Т. Т. Хрюкину пришлась по душе новая тактика Шестакова. Они тут же позаботились о том, чтобы опыт этот переняли во всех других полках. Все-таки, что ни говори, а Шестакову удается малой кровью добиваться значительных успехов, надежно прикрывать важные стратегические узлы — Ростов и Батайск.

Шло время. Немцы убедились в тщетности своих попыток нанести нам ощутимый урон, бомбя ростовский железнодорожный вокзал. Тогда они со всей силой обрушились на Батайск.

В тот день я только вернулся с боевого задания, Моисеев начал заправку истребителя. Гляжу, а небо на западе все черное: идут «юнкерсы» и «хейнкели». Не меньше ста самолетов. Я уже взлететь не успею, бегу на КП предупредить Шестакова. Тот, оказавшись в таком же, как и я, положении, решил руководить боем с земли.

— Всем в воздух! — отдал команду.

Дежурной была эскадрилья Амет-хана.

Услышав команду, аметхановцы Борисов, Коровкин, Твеленев, Пухов, Мальцев вмиг вскочили в кабины, порулили на старт. Вслед за ними устремилась эскадрилья Головачева. Ушли Дранищев, Карасев, молодые летчики Леонов, Шапиро и другие. Мне впервые представилась возможность понаблюдать За воздушной схваткой и руководством ею Шестаковым со стороны.

Лев Львович был немногословен, но точен и требователен. Каждому летчику он указал цель, все строго выполняли его команды. И только один Женя Дранищев почему-то в наборе высоты стал разворачиваться влево, а не вправо.

— Дранищев, куда пошел? — спросил стальным голосом Шестаков.

Я видел, как Женя, какое-то мгновение поколебавшись, стал разворачиваться обратно, к своим. И может быть, именно это спасло его от верной гибели. «Мессеры» сразу бы взяли в клещи оторвавшийся от основной группы советский истребитель, и они бы наверняка расстреляли его: ведь он в наборе высоты, скорость еще не разогнал, высоты нет.

Но когда повернул к своим, тут как тут подвернулись Амет-хан с Борисовым. И «мессеры» лишь успели зацепить своими снарядами хвостовое оперение на «яке» Дранищева. Под прикрытием верных друзей он вышел из боя, стал скользить к аэродрому.

При виде всего этого Шестакова покоробило:

— Разве так воюют! — и тут же громко скомандовал:

— Всем остальным — на Батайск!

Он бросился к своему, уже заправленному самолету. Я и еще два остававшихся пока на земле летчика последовали его примеру.

Взлетая, мы видели, как, не дотянув до летного поля, садился на вынужденную Дранищев. Но зато в воздухе один за другим валились поверженные вражеские машины. Уже несколько костров пылало и на земле. По цвету дыма мы легко определили — горят фашисты. У них бензин другой…

Появление Шестакова в воздухе сразу изменило обстановку в нашу пользу. Он в стремительной атаке одного за другим сбивает двух «юнкерсов». Еще три самолета поджигает Амет-хан.

В дело вступило подкрепление, подоспевшие другие полки. И теперь-то в небе творилось такое — сам дьявол не мог бы разобраться что к чему.

Я видел, как от меткой очереди Коли Коровкина задымил Ю-88. Потом еще один.

«Молодец! — подумал про себя. — Недавно в полку, а дерется неплохо». Мне было приятно сознавать это потому, что он оказался моим коллегой — работал инструктором в училище, с трудом вырвался на фронт.

Увлекшись атакой, я потерял Коровкина из виду. И когда под нами мелькнул купол парашюта, а по нему открыл огонь «мессер», которого тут же сразил Твеленев, я еще не знал, что в последний раз вижу Колю Коровкина. Израсходовав снаряды, он таранил «юнкерс» и покинул самолет. Но фашист не дал ему живым спуститься на землю…

В том памятном бою только наш полк уничтожил шестнадцать вражеских самолетов.

Николая Коровкина похоронили прямо на аэродроме, его могила и сейчас находится на территории Ростовского аэропорта. Очень сожалели о нем. За короткий срок все успели полюбить его, сдружиться с ним. И вот теперь такое тяжелое прощание. Шестаков посмертно представил его к правительственной награде.

Не вернулся и летчик Борисов. Что с ним? Наступал вечер, и нам оставалось только надеяться, что он придет, как уже не раз бывало с другими.

Он явился в полк утром. Живой и невредимый. Спустился на парашюте на нейтральную полосу, пехотинцы выручили его.

Только успели порадоваться возвращению Борисова — звонок из штаба армии, вызывают Шестакова. Мы все забеспокоились. Зачем? Что случилось?

Оказывается, командарм лично поздравил его с большой победой — шестнадцатью сбитыми самолетами. В разговоре поинтересовался, нет ли у Шестакова каких-либо просьб, пожеланий?

— Дайте нам новые самолеты.

— Все на своем настаиваешь? Ведь для переучивания снова придется с фронта снимать? Опять будешь недоволен?

— А мы переучимся без отрыва от боев, — ответил Шестаков.

— Смотрите, какой новатор! Ну ладно, передай своим, уговорил…

Вот с этой радостной новостью и прибыл Шестаков от командарма. Но и мы в долгу у него не остались — вручили ему долго ходившее по полевым почтам письмо от жены, посланное из незнакомой нам Туймазы, что в Башкирии.

Мне показалось, что, взяв в руки конверт, Лев Львович на короткое время забыл о командарме, о всех нас. Лицо его выражало бесконечную радость. Первая дорогая весточка за всю войну!

«Дорогой, любимый наш Левушка! — писала Олимпиада. — Мы все уже так истосковались по тебе, что не находим себе места. Самое ужасное — не знаем, где ты, что с тобой. Недавно в газете прочитали о тебе, обратились в Москву, оттуда прислали нам денежный аттестат и твой адрес. И вот теперь пишем, не зная, найдет ли тебя это письмо. Мы находимся в Туймазе. Как добирались сюда — страшно рассказывать. Бомбежки, голод, холод. В дороге, Левушка, нас постигла непоправимая беда — заболела и умерла Таня… Левчик наш растет крепким, смышленым парнем, уже помогает мне, мечтает, как и все мы, тебя увидеть. Мама держится, папа болеет. В общем, все вместе перебиваемся кое-как. О нас большую заботу проявляет секретарь Туймазинского райкома партии Безымянников, мы ему очень благодарны.

Переписываемся с Тимофеем Студенниковым и Мишей Ничиком. Оба на фронте, очень интересуются тобой, твоей судьбой. Нечего мне пока им писать — сама ничего не знаю.

Как получишь это письмо — сразу же дай, Левушка, знать о себе. Целуем и обнимаем тебя».

Шестаков тут же сел писать ответ.

«…Только что получил от вас письмо, узнал о том, что Тани больше нет. Это страшно и жестоко… Все наши беды — от Гитлера. Ну, ничего, огнем и свинцом отольется ему наше горе. День расплаты уже приближается. И я клянусь вам, дорогие, что буду беспощадно мстить фашистам за все зло, содеянное ими на нашей земле…»

Повеселел, стал бодрее, еще энергичнее наш командир. Словно выросли у него вторые крылья. Это чувствовалось и на земле, и в воздухе. Вылетая на боевые задания по нескольку раз в день, он со своим ведомым проводил бои дерзко, решительно. Лев Львович выполнял свою клятву — мстил самым беспощадным образом.

Это была неповторимая, ничем не заменимая школа воздушного боя. Именно благодаря ей впоследствии стали дважды Героями Советского Союза Алексей Алелюхин, Амет-хан Султан, Павел Головачев, именно благодаря ей в полку вырастет 28 Героев Советского Союза.

Лично я обязан школе Шестакова тем, что в числе первых в соколиной семье после Одессы удостоился Золотой Звезды. Случилось это в майский праздник. Тогда многие у нас были награждены орденами и медалями. А командиру эскадрильи старшему лейтенанту Ковачевичу и мне, в то время его заместителю, младшему лейтенанту, присвоено звание Героя Советского Союза.

Этим же Указом высокое звание было присвоено и двум летчикам из братского 19-го гвардейского истребительного полка — начальнику воздушно-стрелковой службы капитану И. В. Бочкову и командиру эскадрильи П. С. Кутахову (впоследствии — Главный маршал авиации).

Лев Львович, от всей души поздравив награжденных, выкроил время, чтобы тепло, по душам поговорить с Ковачевичем и мной.

— Вот, друзья, и вы уже герои, — начал он. — А скажите, слыхали ли о такой болезни — звездной? Надеюсь, вы избежите участи некоторых… Будьте скромны и просты в обращении с товарищами. Помните, в том что вы сейчас герои — немалая заслуга и тех, кто крылом к крылу ходил с вами в атаки. Соколиная семья — это не просто красивые слова, это сила!

Мы поневоле удивлялись: Лев Львович старше нас всего на три-четыре года, все мы, считай, комсомольского возраста. Но то, чему он нас учил, сделало бы честь и иному умудренному годами человеку. Но, наверное, правильно говорится: важно не сколько прожил, а как прожил. С этой точки зрения Лев Львович, пожалуй, не знал себе равных в полку. Однако никогда и никому он не давал этого почувствовать. Просто щедро делился с каждым своими знаниями, опытом, мастерством, заботился о том, чтобы не оставались незамеченными малейшие заслуги людей.

Он не забывал отмечать в праздничных приказах официанток, поваров, парашютоукладчиц, водителей — все, кто того заслуживал. Но, конечно же, особенно щедро вознаграждал ударную силу полка — воздушных бойцов.

Мне не забыть 21 июля 1943 года. Тогда в полку по инициативе Льва Львовича проводилось чествование «двадцатников» — летчиков, названных так по числу уничтоженных ими вражеских самолетов. Такой чести удостоились Карасев, Дранищев и я.

Алелюхину, чтобы ходить в юбилярах, недоставало одного сбитого. Верховец, от которого не ускользали малейшие изменения в настроении людей, заметил: Алеша немного не в себе. Он пошел к Шестакову. Что было дальше — рассказывается в книге Героя Советского Союза Василия Ефимовича Бондаренко «Нет неизвестных солдат».

«Шестаков вначале засомневался: стоит ли на ночь посылать на задания людей, если к тому же сверху не поступало распоряжения на вылеты? Однако раз решил. Алелюхин с ведомым взлетел и пошел за линию фронта. На маршруте никого не встретил. Уже начал снова жалеть, что не придется ему быть среди юбиляров. И вдруг, когда уже казалось, нет никаких надежд, вдали появилась группа «юнкерсов» в сопровождении истребителей. Не раздумывая, Алексей со своим ведомым с ходу атаковал замыкающего бомбардировщика, сбил его, и тут же оба ушли восвояси.

— Украли «юнкерса» прямо из-под носа у «мессеров», — доложил он командиру полка.

Шестаков улыбнулся, крепко пожал ему руку:

— Ну что ж, одевайся в парадный мундир. Теперь и ты — именинник».

Праздник прошел интересно, весело. Всем «двадцатникам» вручили специально изготовленные нашими искусными поварами торты — лакомство по тем временам редкое.

Амет-хан не преминул по этому поводу заметить:

— Чем больше сбиваем — тем слаще наша жизнь. Так, чего доброго, дойдем и до апельсинов и персиков.

На что Лев Львович ответил:

— Дойдем, Амет, обязательно дойдем до твоих персиков в Алупке. Будешь угощать весь полк…

— Я о том только и мечтаю, товарищ командир…

Придет время, так оно и будет. Летчики проведут у стариков Амет-хана два дня. Только произойдет это без Льва Львовича…»

Начиналось освобождение Донбасса, родного края нашего командира. Теперь он жил стремлением поскорее очистить от фашистов шахтерскую землю, чтобы эшелоны с черным золотом шли не на запад, а на восток. Как-то ему с группой летчиков довелось проскочить над родной Авдеевкой. Она в целом была мало разрушена, но поразила своей пустынностью — ни одного человека на улицах, поселок будто вымер.

Защемило сердце отважного летчика. Вот под крылом крыша дома, где выпестовала его родная мать.

И тут еще хозяйничает фашист!

При подходе к Сталино наткнулся на группу «юнкерсов». Тут уж командир отвел душу!..

Вернулся Шестаков из этого полета на аэродром Чуево, а там происходит что-то необычное: у КП стоит целехонький Ме-109, рядом с ним — пилот в немецкой форме.

Что бы это значило?

Все разъяснил встретивший командира Верховец.

— Перелетел к нам югославский летчик, служивший в люфтваффе. Говорит, что не хочет служить Гитлеру. Его родина — Герцеговина, и ему нет смысла драться за Великую Германию.

— Прекрасно! — обрадовался Шестаков. — Теперь-то мы уж опробуем «мессершмитта», изучим все его сильные и слабые места. Поручите Зюзину — пусть подготовит к вылету.

Но прежде чем «мессер» облетали, он подвергся самому тщательному изучению на земле. Первым в кабину забрался сам Шестаков. С интересом осмотрел приборную доску, опробовал рули, систему запуска мотора. Зюзин, сумевший уже кое в чем разобраться самостоятельно, стоял на крыле и консультировал командира.

Любопытно чувствовать себя во вражеской машине. А что будет, если полететь на ней в бой? Или на немецкий аэродром? Вот шороху навести можно!

Только Лев Львович сразу же отбросил эти мысли. Уже было несколько приказов, в которых шла речь о том, как наши летчики, соблазнившись полетами на захваченных фашистских самолетах, погибали от своих зенитчиков или истребителей. Они ведь не могли ответить огнем на огонь своих. Вот и пропадали ни за понюшку табаку.

Разобравшись во всех особенностях «германца», Шестаков приказал всем сделать то же самое, а с утра нового дня мы по очереди летали на нем в районе аэродрома. Пришли к выводу: Ме-109 обладает чуть большей скоростью, вроде бы полегче нашего «яка». Но уязвимых мест достаточно много.

— Если поточнее прицеливаться, — решил Шестаков, — то можно их сбивать из пулеметов.

Он приказал на одном из «яков» снять пушки. Скоростные и маневренные возможности его сразу возросли. Да только вот беда: одних пулеметов для боя оказалось явно недостаточно. Эксперимент пришлось приостановить.

Матчасть наша изрядно подносилась. Шестаков все напористее «приставал» к вышестоящему начальству, выпрашивая новые самолеты.

Наконец полку приказали оставить «яки» на старом аэродроме, а самим отправиться на новый, для переучивания. Это под Сталинградом. Там теперь уже глубокий тыл.

Мы навсегда покидали своих верных боевых друзей — видавшие виды старенькие «ястребки» Як-1. Прошедшие сквозь огонь сражений, принесшие нам множество побед.

С 30 июля по 17 августа 1943 года мы осваивали новую материальную часть.

«Аэрокобра» оказалась непохожей ни на один из самолетов, на которых мы до сих пор летали. Вместо хвостового колеса — носовое. Кабина просторная, отличный обзор. Скорость порядочная, «мессершмитту» не уступает. Вооружение мощное — 37-миллиметровая пушка, два крупнокалиберных и два обычных пулемета. Но по сравнению с «яком» машина была тяжеловата. И что самое неприятное — плохо выходила из штопора. Уже после войны мы узнали, что американцам были предъявлены по этому поводу претензии, они произвели на одной из «аэрокобр» доработки и поручили ее опробование советскому летчику-испытателю Андрею Кочеткову, прибывшему в США вместе с инженером Федором Супруном — братом знаменитого Степана Супруна.

При испытаниях, которые проходили прямо над Ниагарским водопадом, Кочеткову пришлось воспользоваться парашютом — самолет не выходил из плоского штопора. Только после этого американцы всерьез взялись за усовершенствование «аэрокобры». И позже к нам стали поступать уже не такие норовистые, а более покладистые машины. Но пока этого не произошло, мы потеряли несколько самолетов и одного летчика — старшего лейтенанта Ершова.

После этого все охладели к «аэрокобрам», стали относиться к ним с недоверием. А это уже для полка беда. Никто другой техники не даст. Хочешь не хочешь — воюй на той, что имеется. Шестаков и Верховец буквально за головы хватались: что делать?

Из Москвы прибыл инспектор ВВС полковник Миронов. Он прочитал нам лекции по теории штопора «аэрокобры». Хорошие лекции. Но что толку — штопора ведь не перестали бояться?

В этот критический момент Лев Львович приходит к выводу, что никто не спасет положение, кроме летчика полка, который сумеет на глазах у всех приручить непокорную «кобру», подчинить своей воле. Но это уже такое дело, что тут никому не прикажешь, Тогда остается одно — самому взяться за укрощение строптивой.

Шестаков тщательно готовился к ответственному вылету. Все продумал и предусмотрел.

И вот командир в воздухе. На земле все застыли в ожидании, переживают: все ведь может быть.

«Аэрокобра» на высоте две тысячи метров шла к центру летного поля. Потом она замедлила скорость, слегка вздыбилась и тут же, скользнув на левое крыло, вошла в этот злосчастный плоский штопор — понеслась к земле падающим осенним листом, стремительно вращаясь вокруг своей оси.

Один виток, второй, третий…

Всех охватило нервное напряжение. Хотелось закричать: «Бросай машину! Прыгай!»

И вдруг «аэрокобра» как бы нехотя, через силу вывернулась носом к земле, вошла в пикирование.

Все готовы были прыгать от радости, обниматься друг с другом. Штопор побежден! «Кобра» приручена!

Но Шестаков все повторяет сначала. Наш командир верен себе. Если еще раз выйдет из штопора — никто не скажет, что это случайно.

Теперь Лев Львович управился с машиной на втором витке.

Приземлился он бледный, усталый. Но уже к ужину прибыл в столовую в приподнятом настроении.

— Летать на «аэрокобре» можно, — сказал он. — Только нужно приспособиться к ее норову…

И Лев Львович выдал нам подробнейшие рекомендации по предотвращению плоского штопора и выходу из него, если он случится. С такими рекомендациями, да к тому же лично самим же командиром проверенными на практике, мы могли ничего не бояться.

Таким Лев Львович и остался в нашей памяти на всю жизнь, ибо это был последний вечер, проведенный с ним вместе.