Опять болеутоляющие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Опять болеутоляющие

В 1937–1938 годах собственный вес представлял для Геринга большую проблему, чем когда-либо прежде, и случалось, он значительно превышал 125 килограммов, которые Геринг положил себе как предел. Это было связано с тем, что он стал, говоря без особого преувеличения, самым занятым человеком в рейхе. Начиная с сентября 1936 года Геринг был не только рейхсминистром авиации — Гитлер назначил его главным уполномоченным так называемого четырехлетнего плана по переводу экономики страны на военные рельсы. Не являясь большим специалистом в экономических вопросах, импульсивный и самолюбивый Геринг вошел в конфликт с консервативно настроенным министром экономики и президентом Рейхсбанка Яльмаром Шахтом. В результате Шахт отказался работать под его началом и ушел в отставку сначала с одного поста, потом с другого. Герингу предстояла нелегкая задача добывать иностранную валюту, а также увеличивать производство высококачественной стали для удовлетворения растущих потребностей перевооружения. В этих целях он основал летом 1937 года гигантский финансово-промышленный концерн «Рейхсверке А. Г. „Герман Геринг“ по добыче железной руды и угля. При этом он по-прежнему серьезно относился к своим обязанностям главного лесничего и главного охотничего, постоянно посещал музеи и антикварные магазины в поисках предметов искусства и старался хоть один час в день проводить с Эммой.

Такая неистовая активность, частые поездки за границу, постоянные консультации с Гитлером, где бы он ни был — в Берлине, Мюнхене или Оберзальцберге, — возбуждала в нем жуткий аппетит, который Геринг был не в состоянии обуздать. Он постоянно перекусывал. Он выходил из своего дома, который построил в Берхтесгадене выше дома Гитлера, спускался к нему и угрюмо садился за трапезу из „ужасной еды“, как он ее называл, которую фюрер устраивал каждый день для своих приближенных. Гитлер питался салатами и морковным соком, а Геринг все это просто не переваривал. После трапезы он присоединялся к Гитлеру, отправляющемуся во главе процессии бродить по горам, чтобы обсуждать с ним вопросы высшей политики: как отговорить Муссолини от нападения на Австрию, как запугать французов и вызвать расположение британцев, как склонить поляков отдать коридор между Пруссией и Восточной Пруссией без объявления войны и т. п.

После прогулки он возвращался домой под урчание и рокот своего огромного желудка, вечно подающего признаки голода, и проглатывал немалых размеров „холостяцкую яичницу“ или тосты с паштетом из гусиной печенки, а иногда Эмма сама жарила для него его любимые блины, которые он ел с икрой, и готовила взбитые сливки. Все это запивалось шампанским либо хорошим кларетом или мозельским.

Когда он чувствовал, что стал уже настолько толстым, что готов треснуть, то мчался в Каринхалле и там скрывался в сауне, которую устроил в подвальном этаже, и вытапливал лишние килограммы, растирался и „отбивался“ своим массажистом и, подначиваемый Эммой или Робертом Кроппом, устраивал скоростные заплывы.

Лишние килограммы сходили до следующего стресса и следующего цикла застольных „перегрузок“.

Во время одной из таких разгрузок в 1937 году, когда он, как следует пропотевший, находился в сауне, ему позвонил Гитлер, который хотел услышать его совет относительно стратегии, которую следовало принять в отношении Австрии. Их разговор продолжался почти два часа, на протяжении которых Геринг сидел в углу гимнастического зала на сквозняке, только обмотанный полотенцем. Он всегда запрещал подходить к себе, когда разговаривал с Гитлером, поэтому никто не заметил, что ему холодно. К концу разговора его бил озноб, а ночью начался жар».

На следующий день, когда Геринг приехал в Берлин, жар спал, но вместо этого у него сильно разболелись зубы и вся челюсть. В связи с этим обстоятельством был немедленно вызван профессор Бляшке.

Гуго Бляшке был довольно занятным персонажем. Он обучался на дантиста в Соединенных Штатах, а в Берлине начал практиковать в 20-х годах. С Герингом его познакомил князь Виктор цу Вид в 1930 году, когда у него возникла потребность в наведении мостов — во рту, и через него он постепенно стал зубным врачом Гитлера, Евы Браун, Гиммлера, Риббентропа, Роберта Лея, руководителя «Германского трудового фронта», и Мартина Бормана.

Бляшке смотрел на людей «сквозь зубы», и когда он, например, видел Гиммлера, он думал про себя: «Хорошие зубы», а в случае с Герингом: «Плохие зубы, трудные челюсти». В целом он не испытывал особого восторга в профессиональном плане ни перед одним из своих национал-социалистических пациентов, за исключением Евы Браун («Очень крепкие зубы, она умрет с ними, к тому же очаровательная особа») и Эммы Геринг («Слабоваты моляры, но честная, прямолинейная и привлекательная особа»).

Г.Геринг в кабине самолета.Западный фронт, 1917 год.

Белый «фоккер» Г. Геринга.

Г. Геринг — командующий эскадрой Рихтгофена

Карин фон Кантцов незадолго до встречи с Г. Герингом

Вторая жена Г. Геринга Эмма с дочерью Эддой

Г. Геринг и А. Гитлер в 1937 г.

Геринг позирует для скульптуры в Карин-халле. 1933 г.

Английский премьер-министр Н. Чемберлен обменивается рукопожатием с Б. Муссолини. Крайний слева — Г. Геринг. 1938 г.

Г. Геринг и А. Шпеер.

М. Борман, Г. Геринг, А. Гитлер и Г. Гиммлер 20 июля 1944 г., в день покушения на фюрера.

А. Гитлер, Г. Геринг и И. фон Риббентроп на партийном съезде в Нюрнберге.

Г. Геринг беседует с защитником на Нюрнбергском процессе.

Нюрнбергский процесс.

К тем, кто, садясь в зубоврачебное кресло, проявлял признаки страха, Бляшке утрачивал всякое расположение, глаза же Германа Геринга округлялись в предчувствии ужасного, «и казалось, что он готовится разрушить криком стены еще прежде, чем я до него дотронусь». Рейхсминистр приходил в крайне нервное состояние, начинал лить градом пот, так что Бляшке даже предлагал ему снять рубашку, что он и делал.

Осмотр быстро показал, что боль в зубах и челюсти возникла скорее всего из-за застуженных нервов, чем из-за отдельных незалеченных дырок, и профессор Бляшке решил дать своему пациенту болеутоляющее. Одна немецкая фармацевтическая фирма как раз недавно разработала паракодеиновые пилюли, которые содержали слабую морфиновую производную, и несколько пузырьков этой продукции попали к дантисту. Он дал один пузырек Герингу и сказал, чтобы тот принимал по две таблетки каждые два часа до тех пор, пока боль не прекратится.

Через пять дней Геринг позвонил профессору и сказал, что теперь он чувствует себя прекрасно, но хотел бы знать, где можно достать еще этих пилюль? Бляшке предупредил рейхсминистра, что будет неразумным продолжать принимать паракодеин после того, как необходимость в нем прошла, и не стал распространяться, как к нему попали таблетки.

Но Геринг выяснил это сам. К концу 1937 года он принимал уже по десять таблеток в день. Содержание морфина в них было очень маленьким и его хватало лишь для слабого успокаивающего действия, но человеку, начавшему их принимать, было уже трудно остановиться, особенно если жил буквально на нервах. Скоро Геринг уже сидел на «колесах».

Однако он прекрасно сознавал опасность злоупотребления и был полон решимости никогда больше не становиться жертвой той пагубной привычки, из-за которой он так опустился в Швеции. Для Германа Геринга это было время огромных возможностей для укрепления своего положения в партии и в государственной иерархии вообще, и он ощущал это каждое мгновение дня и ночи. Его самые опасные соперники канули в небытие. Рем был мертв, а его коричневая армия больше не являлась грозной силой. Гиммлер и его эсэсовцы были послушными и верными фюреру. Возглавляя люфтваффе и четырехлетний план, Геринг был вторым после Гитлера самым могущественным человеком в рейхе.

Тем не менее его амбиции еще не были удовлетворены. Существовал еще один пост, который сделал бы его еще более могущественным, может быть, даже хозяином всего рейха — и, безусловно, бесспорным преемником самого фюрера, защищенным от возможных притязаний на это место любых соперников. Как главнокомандующий люфтваффе, он мог запугивать врагов Германии. Но как военный министр, он мог бы контролировать Германию и ее дальнейшую судьбу.

Благодаря постоянным совещаниям с Гитлером в этот период Герингу было хорошо известно, что фюрер не удовлетворен положением дел с вооруженными силами. К 1937 году практически все сферы жизни в Германии были уже «национал-социализированы». Но верховное командование вермахта находилось в крепких руках фельдмаршала Вернера фон Бломберга, который к тому же был и военным министром, и главнокомандующего сухопутными силами генерал-полковника барона фон Фрича. Ни тот ни другой не были нацистами, и оба поддерживали линию сохранения армии вне политики, а большая часть офицерского корпуса держалась подальше от партии.

Такая ситуация была чревата опасными последствиями, и это понимали и Гитлер, и Геринг. Если бы, к примеру, фюрер в 1934-м решил не убирать Рема и его штурмовиков, а поддержать их в их радикальных устремлениях, он бы не сомневался, что фон Бломберг и германская армия немедленно выступят против него. Одно из самых сильных желаний Рема заключалось в том, чтобы присоединить штурмовиков к армии и после этого взять в свои руки верховное командование новыми вооруженными силами, и офицерский корпус был полон решимости не допустить этого в случае необходимости.

Рема не стало, но могли возникнуть ситуации, когда нацисты решили бы вести одну политику, а армия встала бы за другую. Что тогда? Тогда Гитлер был бы вынужден пойти на попятную — он не имел возможностей настоять на своем. Такое ненадежное для нацистов положение должно было продолжаться до тех пор, пока армия оставалась аполитичной, а ее командующий — не нацистом. Тогда, по логике нацистов, следовало удалить фон Бломберга. Но его нельзя было уволить в отставку — армия и офицерский корпус этого не позволили бы, а сам он добровольно на это не пошел бы. Так как же им было от него избавиться?

Этой проблемой и был теперь поглощен Геринг. Ее решение сулило большие выгоды и для него лично.

Геринг всегда был горячим и романтичным монархистом, и, хотя его пыл в отношении Гогенцоллернов значительно поостыл в 20-е годы, он остался страстным почитателем британской монархии и здравствующей там королевской династии. В 1937 году он испытал сильное желание отправиться в Лондон в качестве официального представителя Германии на коронации Георга VI. Но член парламента от лейбористской партии Эллен Уилкинсон прознала про возникший план пригласить его и обещала ему проблемы, если он осмелится ступить на британскую землю. Иоахим фон Риббентроп, который теперь был германским послом в Лондоне, прислал стенограмму ее речи в парламенте и газетные комментарии Гитлеру, и тот велел Герингу оставаться дома. Этот случай является хорошим примером того, как праведное общественное негодование может порой сорвать установление полезных дипломатических контактов. Геринг был самым рассудительным среди нацистских лидеров, и в ожидании его приезда были сделаны приготовления для организации его беседы с Уинстоном Черчиллем. Благодаря этой и другим встречам он мог бы составить представление и сообщить Гитлеру о взглядах и настроениях британцев, что в дальнейшем уберегло бы германского фюрера от некоторых существенных просчетов в оценке их отношения к Германии и ее устремлениям. Геринг был ввергнут в уныние отменой визита, и вместо него на церемонии коронации присутствовали малоприятный ему Риббентроп и фельдмаршал фон Бломберг.

Геринг был убежден, что Эдвард VIII, теперь герцог Виндзорский, был вынужден отречься в пользу Георга VI из-за того, что тот стоял за англо-германское сближение и не разделял антипатии своего правительства к национал-социализму. В этом свете его недопустимая по мнению кабинета любовная связь и последующий брак с Уоллис Симпсон (ради которой он отказался от трона), представлялись Герингу только предлогом, чтобы избавиться от него.

Как бы то ни было на самом деле, неприемлемый брак (американка миссис Симпсон, прежде Уоллис Уорфилд Спенсер, была дважды разведена и считалась неподходящей на роль королевы) в самом деле дал возможность британскому правительству добиться отречения стесняющего его «политизированного» монарха, и вполне вероятно, что этот факт пришел Герингу на ум, когда в октябре 1937 года к нему явился военный министр фон Бломберг для серьезного разговора. Фельдмаршал, старый вдовец, которому пошел уже шестидесятый год, решил снова жениться. Трудность заключалась в том, объяснил он рейхсминистру, что девушка, которую он выбрал в невесты, была на тридцать лет моложе него, не вполне соответствовала его социальному статусу и была «фройляйн с прошлым». Фон Бломберг хотел знать мнение Геринга относительно того, как будет воспринят обществом, например снобами из офицерского корпуса, его шаг, а также получить в его лице гарантии от партии, что этот брак никак не повлияет на его положение.

В ответ рейхсминистр заверил фельдмаршала, что ему не стоит колебаться с женитьбой, заметив: «разве в национал-социалистическом „третьем рейхе“ все люди (кроме евреев и коммунистов, конечно) не равны?» Он выразил готовность ему содействовать, немедленно вышел в соседнюю комнату и, позвонив фюреру, вернулся с поздравлениями от него и новостью, что они оба будут гостями на бракосочетании военного министра. Выполняя пожелание фон Бломберга, он устроил «добровольное» изгнание одного из прежних любовников его невесты, назначив того против его воли на какую-то должность по экономическому ведомству в Аргентине.

Между тем фон Бломберг ничего не знал о том, что его невеста, родившаяся в рабочем предместье Берлина, была раньше проституткой, зарегистрированной в нескольких немецких городах, и арестовывалась полицией за то, что неоднократно позировала для порнографических открыток. Известно, что об этих фактах Геринга проинформировал начальник полиции Берлина, граф фон Гелльдорф, уже после свадьбы фельдмаршала, состоявшейся 12 января 1938 года. На этой свадьбе Геринг с Гитлером присутствовали вместе в качестве свидетелей. Знал ли он заранее от своей разведывательной службы о скандальном прошлом невесты, достоверно не известно.

Как бы то ни было, спустя две недели он увиделся с вернувшимся из Мюнхена Гитлером и сообщил ему подробности биографии молодой фрау фон Бломберг. Фюрер был возмущен. Он решил, что брак должен быть немедленно расторгнут. Но Геринг, встретившись с фон Бломбергом, сумел добиться от потрясенного и встревоженного фельдмаршала большего — его отказа от должности военного министра и главнокомандующего, чего он так желал, намекнув, что офицерский корпус германской армии не воспримет главнокомандующего, жена которого была проституткой. Опасаясь скандала, фон Бломберг подал рапорт об отставке, не зная, что сам фюрер еще не принял на этот счет никакого решения.

Встал вопрос, кто займет его место? Генералы немедленно выдвинули на пост генерал-полковника Вернера фон Фрича, главнокомандующего сухопутными силами.

Но фон Фрич почти сразу же тоже оказался замешанным в скандале. Гиммлер представил Герингу и Гитлеру досье, из которого следовало, что этот надменный, сухой, строгих взглядов генерал несколько лет назад был уличен в грязных отношениях с неким отъявленным извращенцем. Им была устроена очная ставка, и этот гомосексуалист указал на Фрича как на своего прежнего партнера.

На самом деле генерал Фрич был абсолютно ни при чем («при чем» был некий ротмистр по фамилии Фриш). Но вокруг его имени поднялся скандал, военные стали настаивать на разбирательстве его дела, и прежде чем предстать перед судом чести, он подал в отставку с поста главнокомандующего. Геринг председательствовал на суде, сам вел допрос гомосексуалиста и быстро доказал, что он лжесвидетельствует. Генерал-полковник фон Фрич был немедленно оправдан, и первым, кто его поздравил, был Герман Геринг.

Но имя Вернера фон Фрича все равно уже было связано со скандалом, и, хотя его признали невиновным, никому бы не хотелось, чтобы он взял обратно свое прошение об отставке.

Так был устранен другой ненацист со второго ключевого поста в вооруженных силах. Какого преданного делу партии человека следовало назначить главнокомандующим вермахтом и, таким образом, сосредоточить в его руках всю мощь германских вооруженных сил?

Геринг расслабился в ожидании долгожданной награды и, должно быть, уже мысленно видел себя на вершине могущества. Но его ожидало горькое разочарование.

4 февраля 1938 года Гитлер назначил верховным главнокомандующим вооруженными силами Германии себя, а пост военного министра упразднил. Одновременно он уволил из армии шестерых генералов, известных своими антинацистскими взглядами. В утешение Герингу фюрер присвоил ему чин фельдмаршала, но это, конечно, было не равноценно тому, на что он рассчитывал.

Своей речью в рейхстаге 20 февраля 1938 года фюрер прояснил значение осуществленных им изменений.

— Отныне в государстве, — выкрикивал он, — не существует ни одного института, ни одного объединения, которое бы не было национал-социалистическим… За последние пять лет партия создала не только национал-социалистическое государство, она построила совершенную организацию, которая будет всегда утверждать ее независимость. Величайшая гарантия завоеваний национал-социалистической революции заключается в контроле, который мы имеем над всеми учреждениями рейха здесь и за рубежом. Нация защищена до тех пор, пока внешний мир опасается наших отныне национал-социалистических вооруженных сил.

Расстроенный Геринг, как мог, пытался найти в вышеизложенном утешение и примерял свой новый фельдмаршальский мундир.

Меньше чем через месяц немецкие войска, которые нацисты теперь крепко держали в своих руках, прошли маршем по Австрии и оккупировали эту страну в бескровной кампании, проведение которой в значительной степени обеспечил Герман Геринг. Впоследствии он хвастался, что добился капитуляции Австрии серией стратегически и тактически скоординированных телефонных звонков, и в значительной степени это было правдой. То была война межгосударственных телефонных переговоров, и к тому времени, когда вермахт пересек австрийскую границу, вследствие «уговоров» Геринга и предварительного давления Гитлера австрийцы были готовы сдаться без сопротивления.

Когда Геринг удостоверился, что противодействия внутри Австрии аншлюсу с Германией не будет, он повез Эмму через границу в ее первый визит в замок Маутерндорф, где провел свои самые чудесные дни детства и отрочества. Баронесса Лилли встретила их так, как будто они два последних цивилизованных человека в мире варваров, и по всем признакам находилась на грани нервного срыва в связи с немецкой оккупацией.

Оказалось, что сильнее всего в тот момент она тревожилась о младшем брате Германа, Альберте, который так разительно походил на покойного фон Эпенштейна. Несколько лет назад, разочаровавшись в нацизме, он уехал в Австрию и некоторое время жил на денежную помощь крестного. Теперь он работал на киностудии в Вене, и баронесса Лилли боялась, что он может попасть в беду, потому как часто открыто высказывался против Гитлера. Геринг пообещал, что проследит, чтобы он не попал в лапы гестапо, и она благословила его за доброту.

Когда они стояли с Эммой на зубчатой стене Маутерндорфа, она снова сказала:

— Не забывайте, придет день, и все это станет вашим, — потом вздохнула и проговорила: — Если только меня минует все это. Войны ведь не будет? Не думаю, что я смогу перенести ее.

Геринг заверил ее, что войны в стране не будет.

На улицах Вены стены домов уже были размалеваны свастиками и антиеврейскими подписями и лозунгами, а тротуары покрылись осколками разбитых витрин еврейских магазинов. Ходили слухи, что с приходом нацистов семь тысяч евреев покончили жизнь самоубийством, и гестапо уже начало преследования. В возбуждении антиеврейских настроений сыграл свою роль и Геринг, сразу дав свое согласие «обработать» население на предмет «еврейской угрозы», когда к нему обратилась с этой просьбой делегация австрийских нацистов.

Вообще Геринг питал удивительно двойственные чувства к евреям. Он был человеком, который мог бы сказать: «Среди моих друзей есть евреи», потому что фактически так оно и было. Его крестный отец, риттер фон Эпенштейн, его ближайший помощник, Эрхард Мильх, несколько подруг-актрис Эммы входили в круг близких ему людей. Ему нравились еврейские композиторы; Вместе с тем он также считал, что евреи своими спекуляциями и происками способствовали поражению Германии в первой мировой войне, и был уверен, что они жирели и наживались на страданиях Германии в ужасные послевоенные годы.

Дома, в спальне, он соглашался с Эммой, что евреи — такой же народ, как любой другой («но немного умнее», — добавлял он, ухмыляясь), и что среди них есть и хорошие, и плохие люди, как в любой другой национальности. Что же касается его самого, то он давно для себя установил, что если ему кто-то симпатичен, то лучше всего считать, что он или она — не евреи, невзирая на национальность.

— Я сам определю, кто является евреем, а кто нет! — заявил он как-то своему подчиненному в ответ на его замечание о каких-то посетителях его дома.

Если бы Геринг мог выбирать, то компании какого-нибудь неистового гонителя евреев, типа Юлиуса Штрайхера, он предпочел бы общество любого еврея. Он чувствовал себя не в своей тарелке и искал повод, чтобы уйти, когда слышал, как прирожденные антисемиты типа Геббельса и Гиммлера спокойно обсуждали проблему ликвидации евреев. Злобные, режущие ему слух антиеврейские разглагольствования Гитлера повергали его в уныние на долгие часы после окончания разговора с ним, и он рисковал вызвать гнев фюрера, помогая Эмме время от времени вырывать евреев из когтей гиммлеровского гестапо.

Но он не обладал мужеством для того, чтобы высказать Гитлеру свою позицию по этому вопросу (или по иному вопросу такого же типа) и попытаться отстоять ее. Партийной политикой был антисемитизм, поэтому он ему следовал. А впоследствии Геринг сказал:

— У меня не было никакого желания уничтожать евреев. Я просто хотел, чтобы они покинули Германию. Но что я мог поделать, если этот процесс начался? Ведь эти монстры сцапали даже одну из самых близких подруг Эммы, и мне пришлось приложить очень большие усилия и сильно рисковать, чтобы спасти ее.

Это было правдой, хотя она не делала его менее виновным, чем остальные.

23 марта 1938 года, вскоре после оккупации Австрии, Геринг произнес в Вене речь, в которой сказал:

— Я должен обратиться к венцам с очень серьезными словами. Сегодня их столица не может с полным правом величаться германским городом. Как можно назвать германским город, в котором живут триста тысяч евреев? Вена выполняет важную германскую миссию в области культуры и экономики. Ни там, ни там евреев использовать мы не можем.

Его речь была напечатана на следующий день под броскими заголовками на первых полосах газет, при этом, как было сообщено в депеше из американского посольства в Вене государственному департаменту, одно произнесенное Герингом предложение было предусмотрительно выброшено нацистскими цензорами.

— Еврей должен сразу и ясно понять одно, — объявил он, — ему лучше убраться.

На следующий день в посольство Соединенных Штатов поступили три тысячи прошений о визах. По настоянию Геринга и к сильному раздражению местного гестапо, границы были оставлены открытыми для всех евреев, которые хотели покинуть Австрию, до ноября 1938 года. Они бросали свои пожитки, свои дома, картины и драгоценности, и скоро большинство нацистских вожаков уже хвастались выгодными сделками, заключенными с уезжающими и распродающими по дешевке свое имущество евреями. Геринг довольствовался только произведениями искусства, которые для него отыскивали его эксперты, проявляя мало интереса к этой разыгравшейся лихорадочной скупке. Он знал, что впереди его ждет замок.

А в ноябре в Париже произошло событие, после которого перед евреями, стремящимися покинуть Австрию, опустился железный занавес.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.