2. «Вот плоды моего воображения»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. «Вот плоды моего воображения»

На авантитуле книги — ее название, повторенное и на титульном листе:

«Стихотворения Василия Пушкина».

Затем эпиграф:

«Се sont icy mes fantasies, par les quelles je ne tasche point ? donner ? connoistre les choses, mais moy. Montaigne».

(«Вот плоды моего воображения. Я совсем не хотел с их помощью дать понять о вещах, а только о себе самом. Монтень».)

Далее — типографская марка, и внизу листа — выходные данные:

«Санктпетербург

В типографии Департамента Народного Просвещения.1822».

На обороте титульного листа:

«Печатать позволяется с тем, чтобы по напечатании, до выпуска из Типографии, представлены были в Цензурный Комитет семь экземпляров сей книги для препровождения куда следует, на основании узаконений. Санктпетербург, Сентября 30 дня, 1821 года. Цензор Статс. Совет, и Кавал. Иван Тимковский».

На фронтисписе — портрет стихотворца, автора книги: тонкий профиль, устремленный вдаль взгляд, нарядное белое жабо. Как уже говорилось, С. Ф. Галактионов создал свою гравюру по физионотрасу, который привез В. Л. Пушкин из Парижа, то есть воспроизвел его портрет почти двадцатилетней давности.

Пусть так — «Тот вечно молод, кто поет / Любовь, вино, Эрота…».

А теперь перевернем страницу.

Когда В. Л. Пушкин готовил сборник к печати, он должен был решить сложную задачу. Представляя читателю свой творческий отчет чуть ли за 30 лет, ему надо было отобрать лучшие из своих стихотворений — они-то и должны были «дать понятие» о нем самом — человеке и стихотворце. Отобранные стихотворения следовало выстроить в определенной последовательности, сгруппировать их наилучшим образом, одним словом — разработать своего рода стратегию и тактику завоевания читательского внимания и успеха.

Как весело стихи свои вести

Под цифрами, в порядке, строй за строем,

Не позволять им в сторону брести,

Как войску, в пух рассыпанному боем!

Тут каждый слог замечен и в чести,

Тут каждый стих глядит себе героем.

А стихотворец… с кем же равен он?

Он Тамерлан иль сам Наполеон (V, 84), —

напишет много позже А. С. Пушкин.

Василий Львович разделил сборник на три части. В первой — послания. Это было верное, продуманное решение. Отряды стихов Василия Львовича двинулись стройными рядами, одушевленные любовью к Отечеству и родному языку, под развевающимся знаменем, на котором сияли слова «Просвещение» и «Вкус». Послание «К В. А. Жуковскому» по праву заняло первое место в сборнике — ведь именно оно было первым манифестом карамзинской школы, первым ударом по литературным противникам-шишковистам. Мы уже говорили об этом послании, но многие высказанные в нем суждения столь справедливы и сегодня, сама форма высказываний столь афористична, что трудно отказать себе в удовольствии и не повторить хотя бы некоторые из них:

Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно,

Тот изъясняется приятно и свободно.

<…>

Талант нам Феб дает, а вкус дает ученье.

Что просвещает ум? питает душу? — чтенье.

<…>

Слов много затвердить не есть еще ученье;

Нам нужны не слова, нам нужно просвещенье (36–38).

В первом разделе В. Л. Пушкин поместил также послания к П. А. Вяземскому и к арзамасцам. И вот что интересно. В сборнике послание к арзамасцам напечатано под названием «Кххх». Вероятно, Василий Львович пошел навстречу цензуре. Когда сборник вышел в свет, Д. В. Дашков писал П. А. Вяземскому: «…жаль и того, что ученый Арзамас превращен Ценсурою в карающий ваш глас»[548]. Но все равно, то, что В. Л. Пушкин сказал в этом послании друзьям-арзамасцам о своих заслугах в литературной борьбе, он, по-видимому, хотел заявить всем читателям. Конечно, упомянутый здесь «один стих» из «Опасного соседа», которым он «убил» «злого Гашпара» — А. А. Шаховского, был у всех на памяти — но ведь и напомнить его иногда не мешает. Жаль, конечно, что цензура не пропустила послания «К Д. В. Дашкову». Но что делать? Хорошо, что второе послание «К Д. В. Дашкову», написанное в 1813 году в Нижнем Новгороде, можно было в сборнике поместить: в стихотворении очень симпатичен образ терпящего лишения стихотворца, который «забытый в мире», поет «теперь на лире / Блаженство прежних дней», утешается дружбою и живет надеждою на радостную встречу с друзьями. Поэзия, дружба — неизменные ценности для стареющего поэта, который «Амуру… служить / Отрекся поневоле». Об этом речь идет и в послании к С. Л. Пушкину — «К брату и другу», и в «Ответе имянинника на поздравление друзей». Стихи Василия Львовича как нельзя лучше сохранили атмосферу непринужденного дружеского общения, веселья, шутки:

Граф Толстой и князь Гагарин,

Наш Астафьевский боярин,

Ржевский, Батюшков-Парни,

Расцветают ваши дни!

Вам все шутки — мне ж все горе,

И моя подагра вскоре

Ушибет меня, друзья!

Жалкий имянинник я.

<…>

Но хоть старость угнетает,

Сердце Вера утешает,

И печать ее со мной!

Час не страшен роковой,

Никому, кто дышит Верой

И все прочее химерой

Чтит, любезные друзья!

Славный имянинник я (51–52).

Приведенные стихи были впервые напечатаны в сборнике «Стихотворения Василия Пушкина». К стиху «Наш Астафьевский боярин» Василий Львович сделал примечание: «Астафьево — село, принадлежащее князю Петру Андреевичу Вяземскому» (51); к стиху «И печать ее со мной» — «Княгиня Вера Федоровна Вяземская подарила мне печать» (52).

В послании «К графу Ф. И. Толстому», также впервые напечатанному в сборнике, Василий Львович выражает сожаление о том, что подагра не позволяет принять ему приглашение на обед к приятелю, что он не сможет пировать вместе с ним и с друзьями, о каждом из которых он говорит добрые слова:

Почтенный Лафонтен, наш образец, учитель,

Любезный Вяземский, достойный Феба сын,

И Пушкин, балагур, стихов моих хулитель —

Которому Вольтер лишь нравится один,

И пола женского усердный почитатель,

Приятный и в стихах, и в прозе наш писатель.

Князь Шаликов, с тобой все будут пировать;

Как мне не горевать? (53).

Вряд ли нужно пояснять, что «почтенный Лафонтен» — это И. И. Дмитриев, а Пушкин — А. М. Пушкин (заметим кстати, что здесь упоминание Вольтера цензура пропустила). Хотелось бы обратить внимание на то, что подагра и в этом послании стала поэтической темой. Неслучайно друзья писали о поэте-подагрике. Любопытно и то, что Василий Львович включил в свой текст монолог врача:

Проклятый эскулап кричит, что быть беде,

Советов если я его не буду слушать,

И говорит: «Извольте кушать

В Немецкой слободе!

С больными пухлыми ногами

Вам непристойно быть в гостях!

Смотрите: за плечами

Стоит курносая с косою на часах —

Махнет — прощайтесь с стерлядями.

С вином шампанским и стихами!

Не лучше ль грозную на время удалить

И с нами, хоть годок, пожить?» (52–53).

Умеет-таки Василий Львович быт превращать в поэзию! В этом отношении совершенно очаровательно послание к «любезному родственнику, поэту и камергеру» Павлу Николаевичу Приклонскому. В нем речь идет о том, что у Василия Львовича убежал его крепостной, его поймали, отдали в рекруты и вот теперь ему, то есть Василию Львовичу, надобно получить квитанцию за этого рекрута. Казалось бы, какая тут может быть поэзия? Оказывается, очень даже может быть.

Башмашник мой, повеса,

Картежник, пьяница, в больницу отдан был,

И что ж? От доктора он лыжи навострил!

В Тверской губернии пойман среди леса,

В июне месяце, под стражу тотчас взят,

И скоро по делам он в рекруты назначен;

                  Я очень рад,

                  Что он солдат:

              Он молод, силен, взрачен,

И строгий капитан исправит вмиг его,

Но мне квитанцию взять должно за него.

                 Башмашника зовут Кузьмою,

Отец его был Фрол, прозваньем Карпушов.

                  Итак, без лишних слов,

              Скажу, что юному герою

Желаю лавров я, квитанции себе.

В селении моем, благодаря судьбе,

Хотя крестьяне пьют, зато трудятся, пашут;

                  Пусть с радости поют и пляшут,

Узнав, что отдали в солдаты беглеца

И что остался сын у бедного отца (41).

Лавры и квитанция — смелое соединение высокого, поэтического и низкого, прозаического. Завершается послание просьбою к П. Н. Приклонскому ответствовать «скорей иль прозой, иль стихами», пожеланием здоровья, уверением в дружбе, надеждой оказаться у друга в Твери, и вот тогда-то

Воссяду с лирой золотою

На волжских берегах крутых,

И тамо с пламенной душою

                     Блаженство воспою я жителей тверских (42).

Замечательно! Послание начиналось так прозаически, а закончилось так поэтически: поэт «с пламенной душою» на «лире золотой» будет воспевать блаженство тверских жителей.

Завершается первый раздел посланием «К графине С. А. Мусиной-Пушкиной при доставлении стихов»:

В стихах Баллады любишь ты;

            Желанье исполняю:

Жуковского тебе мечты —

            Дев спящих — посылаю (55).

Галантный кавалер Василий Львович отправил С. А. Мусиной-Пушкиной поэму В. А. Жуковского «Двенадцать спящих дев», присовокупив к ней галантные стихи: ведь это она, Софья Алексеевна, своим искусным чтением поэмы в кругу родных и друзей будет украшать «поэта дарованье», будет своим нежным голосом вселять «в сердца очарованье». Завершается послание обращением к красавицам, ради которых и берут поэты «златые лиры в руки», обращением к С. А. Мусиной-Пушкиной:

Для вас Жуковский стал поэт;

            Он пел любовь и славу:

И я теперь, под старость лет,

            Пою тебе в забаву! (56).

Тема для Василия Львовича важная. Важно и то, что он заявил ее в первой части своего сборника.

Во второй части сборника — басни, излюбленный В. Л. Пушкиным жанр, который, как он считал, лучше всего ему удавался; недаром эта часть вместила больше всего стихотворений и в свою очередь подразделяется на две книги (в каждой — по 12 басен).

В баснях (многие из них — переводы Лафонтена, Флориана и других французских авторов) Василий Львович следует за русским Лафонтеном — И. И. Дмитриевым. Это изящные сценки, легко и непринужденно написанные. Вот одна из них — «Кузнечик» (из Флориана):

            Кузнечик, в мураве густой

            Скрываясь, мотыльком прещался,

Который с одного цветочка на другой

            Порхал, резвился, любовался

            И майским утром, и собой.

            Лазурь и золото блистали

На крыльях мотылька и взоры привлекали (99).

Кузнечик завидует мотыльку, сетуя на свою безвестность и некрасивость. Но вдруг

            Толпа веселая детей,

            На луг зеленый прибегая,

            Пустилась вслед за мотыльком.

На воздух и платки, и шляпы полетели!

Мальчишки резвые красавцем овладели,

            И он пойман под платком.

Один ему крыло, другой теребит ногу,

А третий и совсем бедняжку раздавил (99–100).

Бедняжка-мотылек раздавлен, и кузнечик вынужден признать:

Я, право, мотыльку завидовал напрасно

И вижу, что блистать на свете сем опасно! (109).

Сочинитель заключает басню сентенцией:

Всего полезнее, чтоб счастливо прожить,

Скрывать свой уголок и неизвестным быть (100).

Другие басни В. Л. Пушкина завершаются подобными же поучениями. Читатель сборника его стихотворений узнает, что «счастлив кто живет на свете осторожно» («Лев больной и лисица»); что «веселость денег нам дороже во сто крат» («Сапожник и его сват»); что «в старости не ум, а сердце нужно нам» («Старый лев и звери»). Конечно, А. М. Пушкин, подтрунивая над Василием Львовичем, говорил, что его басни так пусты содержанием, что можно печатать только одни их названия. Но так ли это? Ведь с высказанными в баснях суждениями трудно спорить. В них — житейская мудрость, которая приобретается, как правило, с годами. И этой житейской мудростью Василий Львович делится с читателями.

Впрочем, иногда читатели «Стихотворений Василия Пушкина» встречали в его баснях и нечто иное:

            От старика и до ребенка

Все заняты умы в столичных городах:

Тот проживается, тот копит, богатится

            И в страшных откупах;

         Другой над картами трудится;

Заботы, происки о лентах, о чинах;

Никто не думает о ближних, о друзьях;

         Жена пред мужем лицемерит,

А муж перед женой — и до того дошло,

            Что брату брат не верит.

(«Сурок и щегленок») (78).

В басне «Японец» за «Японией благословенной», конечно, виделась Россия. Слепой, глухой, немой житель этой благословенной страны полагал, что его соотечественники «добры, чтут правду и закон». Но когда «какой-то славный врач, в Японии известный, / Не худо бы и нам таких врачей иметь!», вылечил беднягу, то

            … что ж Японец наш узнал?

Товарищи его не стоили похвал;

Друг друга грабили они бесчеловечно;

            Везде бессильный был попран;

            В судах коварство обитало,

            На торжищах обман,

И словом — зло торжествовало.

            «О ужас! — юноша вскричал

С прискорбием души, с сердечными слезами, —

Таких ли гнусных дел от вас я ожидал?

            Что сделалось, японцы, с вами?

Куда не оглянусь: в стране несчастной сей

            Или безумец, иль злодей!» (72).

На героя басни донесли, и он был навек изгнан из отечества. Грустная история!

В свой сборник Василий Львович включил басни, посвященные всегда животрепещущей теме зависти, — стихотворец с жаром выступал против завистников талантов. «Завистники соловья», «Овсянка и пеночка», «Сычи» — авторская позиция В. Л. Пушкина в этих баснях не может не вызывать уважения:

Как солнца светлого лучи,

            Сияют дар, ученье:

Невежество — умов затменье;

Невежды-авторы — сычи (83).

Как тут не вспомнить стихи племянника:

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

            Ты, солнце святое, гори!

            Как эта лампада бледнеет

            Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

            Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма! (II, 420).

В раздел «Басни» В. Л. Пушкин поместил и свои стихотворные сказки. Они в самом деле близки к басенному жанру. Так, в сказке «Кабуд-путешественник» история путешествия осла в Мекку (хозяин отдал его дервишу, с тем чтобы осел вернулся оттуда ученым, заговорил на многих языках) рассказана для того, чтобы прийти к заключению:

…кто поехал в путь ослом,

Ослом и возвратится (112).

Не удержался Василий Львович и от того, чтобы включить в забавное повествование выпад против давнего литературного врага — А. А. Шаховского:

На правой стороне брюхастый стиходей

            Достойнейших писателей злословил

И пасквили писал на сочиненья их,

А помнил сам в душе один известный стих,

Которым он воспет в поэме был шутливой (109).

В сказке «Красавица в шестьдесят лет» очерчен карикатурный портрет старой кокетки, которая

…в зеркале себя увидев невзначай,

Сказала, прослезясь: «Веселие, прощай!

            Как зеркала переменились!» (115).

То же можно сказать и о сказках «Быль» и «Догадливая жена», где легким пером набросаны портреты молодых жен и их доверчивых старых мужей. Диалоги просто великолепны:

«Все ты сидишь в углу; не слышу я ни слова;

А если молвишь что, то вечно вы да вы.

Дружочек, любушка! Скажи мне нежно ты —

            И шаль турецкая готова».

При слове шаль жена переменила тон:

«Как ты догадлив стал! Поди ж скорее вон!» (105).

Что же касается сказки «Людмила и Услад», то в ней есть и мораль (собака дает урок верности неверной красавице), и свободный тон дружеского послания — В. Л. Пушкин начинает свою сказку обращением к К. Н. Батюшкову (которому эта сказка посвящена):

Аполлоном вдохновенный.

Друг любезный и поэт!

Ты, прощаясь, дал совет,

Чтоб, на скуку осужденный.

Коротал я длинный час, —

И свободными стихами

Я беседовал с друзьями,

Но, ах, милые, без вас

Как стихами заниматься?

Как веселым мне казаться?

Так и быть. Вот мой рассказ (112).

И балладные мотивы также здесь присутствуют. Можно даже, как нам кажется, говорить о некоторой перекличке текстов В. А. Жуковского и В. Л. Пушкина.

У В. А. Жуковского в балладе «Светлана»:

Улыбнись, моя краса,

            На мою балладу;

В ней большие чудеса,

            Очень мало складу[549].

У В. Л. Пушкина в сказке «Людмила и Услад»:

Обожаемый сердцами,

Пол прекрасный! Не сердись!

Я невинен. Улыбнись!

Ведь не грех шутить стихами!

Лжец и сказочник — все то ж,

Знают все, что сказка — ложь (115).

Завершает сборник раздел «Смесь». Вот здесь отряды стихотворений В. Л. Пушкина «рассыпаны боем». Он включил сюда и патриотическое послание «К жителям Нижнего Новгорода», и сатиру «Вечер», и стихотворение «Суйда», в котором воспеваются прелести сельского уединения. Здесь элегии, песни, романсы, эпиграммы, мадригалы, стихи в альбом, подражания, буриме. Угодно ли прочесть подражание Парни, читайте стихотворение «Скромность»:

            Сокроемся, мой друг, от солнечных лучей,

            От шума светского, от зависти людей,

            Чтоб не могли коварны очи

            Восторгов наших отравить!

            Не скажем дню мы тайны ночи —

Счастливую любовь не мудрено открыть…(152).

Хотите ли познакомиться с многочисленными подражаниями Василия Львовича Горацию, которого он очень любил, пожалуйста:

В несчастии будь тверд и в счастьи не гордись!

О Делий, смертные — судьбины лютой жертвы:

            Сегодня живы, завтра мертвы;

Мы чада смерти все. Не бойся, веселись! (153).

Нравятся эпиграммы? Ну что же:

            Змея ужалила Маркела.

Он умер? — Нет, змея, напротив, околела (208).

Возможно ли, скажи, чтоб нежная Людмила

            Невинность сохранила?

Как ей избавиться от козней Сатаны?

Против нее любовь, и деньги, и чины (209).

О как болтаньем докучает

            Глупец ученый Клит!

Он говорит все то, что знает,

Не зная сам, что говорит (211).

Больше по душе мадригалы? И мадригалы есть:

Когда приходит час с тобою расставаться,

Друг другу говорим: люблю, люблю тебя!

Не уверять в любви хотим мы тем себя,

Но только для того, чтоб больше наслаждаться (146).

Злословит кто любовь, зовет ее бедой,

О Хлоя, пусть хоть раз увидится с тобой (171).

А стихи в альбом? Как точно сумел Василий Львович дать поэтическое определение альбома:

            Альбом есть памятник души:

Но скромность многого сказать не дозволяет.

Пусть прозорливый ум всю тайну отгадает —

И, что я чувствую, сама ты напиши (170).

В поэтических мелочах, стихотворениях «на случай» сказался дар В. Л. Пушкина — салонного стихотворца. В них отразились и его добродушный характер, и его жизненная философия. В стихотворении «На случай шутки А. М. Пушкина, который утверждал, что я умер» Василий Львович писал, что он действительно умер для шума и утех, для амура и карточной игры, но для друзей и для муз остался жить:

Но я живу еще для искренних друзей.

            Душе и сердцу милых;

Живу еще для Муз и в хижине моей

Не знаю скуки я, не вижу дней унылых.

С спокойной совестью быть можно одному!

            Молчу по суткам — и мечтаю,

            Я счастья всякому желаю,

            А зла, Бог видит, никому.

            К чему мне пышные обеды,

Где в винах дорогих купают стерлядей?

Живу для мирныя, приятныя беседы

            И добрых, ласковых людей (160).

Очень похожий автопортрет создал В. Л. Пушкин в стихотворении «Люблю и не люблю»:

Люблю я многое, конечно.

Люблю с друзьями я шутить.

Люблю любить я их сердечно,

Люблю шампанское я пить,

Люблю читать мои посланья,

Люблю я слушать и других,

Люблю веселые собранья,

Люблю красавиц молодых.

Над ближним не люблю смеяться,

Невежд я не люблю хвалить,

Славянофилам удивляться,

К вельможам на поклон ходить.

Я не люблю людей коварных

И гордых не люблю глупцов,

Похвальных слов высокопарных

И плоских скаредных стихов (160–161).

С детским простодушием Василий Львович рассказывает о своих привычках и пристрастиях. Он любит по моде одеваться, любит приятные общества, любит декламировать Расина, читать Г. Р. Державина и И. И. Дмитриева, «для сердца утешенья» хвалить Н. М. Карамзина, любит «петь граций хоровод», изливать друзьям свою душу, со слезами вспоминать в стихах свою резвую юность. Он не любит нахалов, не любит страдать подагрой, не любит глупых журналов и злых суждений, не любит играть в карты, не любит строптивых сердец и дурных актеров. В стихотворении «Люблю и не люблю» — весь Василий Львович. Может быть, потому и не включил он это стихотворение в свой сборник.

Завершает сборник «Стихотворений Василия Пушкина» буриме — стихи на заданные рифмы — «Рассуждение о жизни, смерти и любви». Некогда, будучи молодым автором, он читал эти стихи в доме М. М. Хераскова, который не понял его литературной игры. Но ее вполне оценил В. А. Жуковский, включив буриме В. Л. Пушкина в изданное им в 1810–1811 годах «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских…» (части 1–5). А ведь «Рассуждение о жизни, смерти и любви» — на философскую тему. Но оказывается, что и о чрезвычайно важных и серьезных предметах можно говорить шутливо и весело:

            …Француз и молдаван

Твердят, что смерти путь и труден и песчан.

А в жизни мило все: крапива и тюльпан.

Живу, люблю, горю; Амуров мне капкан

Не страшен никогда… (218).

Наверное, завершая именно так свой сборник, Василий Львович хотел, чтобы его читатель, прежде чем он закроет книгу, задумался и улыбнулся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.