Глава третья ТОНКАЯ ИГРА ВОКРУГ «РУССКОГО СЛОВА»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава третья ТОНКАЯ ИГРА ВОКРУГ «РУССКОГО СЛОВА»

Сытин давно поглядывал с завистью на английские и американские ежедневные газеты, широко освещавшие жизнь в своих странах и за рубежом и выходившие большими тиражами, – так называемые массовые газеты. Особенно привлекала Сытина их необыкновенная прибыльность. Но как мог он заполучить такую газету в самодержавной России, где опекающие прессу чиновники отказывались дать дорогу человеку, «замаранному либерализмом»? То оказалась задача, потребовавшая всей его предпринимательской ловкости. Надо было только тем или иным путем завладеть газетой, а уж там он мог мало-помалу набираться смелости печатного слова, благодаря которой процветали газетные магнаты на Западе.

I

В XIX веке издатели ведущих массовых газет Европы и Америки ожесточенно боролись за читателя в бурно растущих городах, где все шире распространялась грамотность. Они отдавали предпочтение «новой» журналистике, которая привносила эмоциональность даже в сообщения о делах государственных; не считаясь с затратами, они отправляли репортеров за тридевять земель на поиски сногсшибательной и зачастую грубоватой экзотики. Затем, возбудив интерес к своим газетам, они многократно увеличивали тираж и ускоряли доставку за счет новых высокопроизводительных печатных машин, телеграфно-телефонной связи и железнодорожной сети. Среди американских пионеров массовой газеты был немецкий иммигрант Джозеф Пулитцер, который к 1878 году образовал из двух хиреющих сент-луисских листков свою «Пост-диспэтч». В 1883 году он перекупил нью-йоркскую «Уорлд», сумел «задеть массы за «живое» и уже через два года повысил ее тираж в десять раз – до 150 тысяч.

Популярность принесла Пулитцеру богатые плоды: прибыль от высоких тиражей, множество охотников купить за большие деньги газетную площадь под рекламу, значительное влияние на общественное мнение и как следствие – политическую власть. Он заявлял, что служит общественному благу и выступает от имени народа, и тем самым ставил громадные прибыли себе в заслугу. Как он скромно заметил однажды, «деньги дают независимость»[93]. К концу 80-х «Уорлд» имела тираж 250 тысяч; правда, в следующем десятилетии ее лидирующее положение в Нью-Йорке будет оспаривать и «Джорнал» Уильяма Рэндолфа Херста.

На другом конце Атлантики «грошовая» английская газета «Дейли телеграф» побила рекорд пулитцеровской «Уорлд» в четверть миллиона читателей. Это случилось в 1887 году – она вышла по тиражу на первое место в мире. Ее отличительной чертой была дешевизна, и, как многие подобные газеты, она появилась после отмены в 50-х годах в Великобритании так называемых налогов на знания: пошлин на газетную бумагу и других, мешавших снизить издательские расходы.

Почитателем и главным соперником Пулитцера был Элфред Хармсуорт (лорд Нортклифф), который в 1894 году приобрел лондонскую «Ивнинг ньюз», а в 1896 прибавил к ней «Дейли мейл». Перекупив в 1903 году «Дейли миррор», в 1908 он «подберет» едва держащуюся на плаву «Таймс» и за шесть лет увеличит ее тираж с 31 тысячи до 318 тысяч экземпляров. Финансовые средства для расширения он нередка выручал от свободной продажи акций своих газет.

Нортклифф и такие его собраться по печати, как Пулитцер, превратили свою независимость и заботу об интересах общества в ходкий товар – в этом смысле они могли бы подписаться под словами редактора «Таймс» середины XIX века. В 1854 году Джон Дилейн назвал английскую прессу «свидетелем от справедливости и нравственности» – функция, по его словам, утраченная церковью с ее приходом в политику. Поскольку правительство, в свою очередь, руководствовалось в делах «чисто практическими» соображениями, одна лишь пресса способна была удовлетворить потребность народа «не только ведать, что делается, но и не забывать и знать, какими средствами делается и во имя чего»[94].

Единственным ограничителем печатного слова были законы о клевете и охране государственных тайн, поэтому журналисты, часто выходцы из низших классов, довольно свободно вскрывали несправедливости, творившиеся во всех слоях общества. Главным орудием живой, репортажной журналистики, приверженцем которой стал Пулитцер, была сенсационность, и одним из ярких примеров такого стиля работы может служить кампания против детской проституции, развернутая сыном бедного священника У.Т. Стедом.

На Европейский континент народная журналистика пришла позже, чем в Англию и Америку. Это объясняется прежде всего тем, что вплоть до последней четверти XIX века частные газеты во Франции, Германии, Италии и других странах находились под пятой цензуры. Французские газеты освободились от цензуры лишь в 70-х годах, с установлением Третьей республики, но и тогда оставалось еще одно препятствие на пути развития – раздробленность. Все газеты были маленького объема и в большинстве своем посвящены только одному предмету, будь то театр, спорт или политическая партия. Число таких газет множилось, и в 1900 году в Париже их насчитывалось 240, причем многие из них – ежедневные. Некоторые газеты все же ушли от узкой специализации, чтобы завоевать массового читателя, и в 1904 году бесспорное лидерство с миллионным тиражом захватила «Пти паризьен». В молодой германской империи, где в соответствии с законом о печати 1874 года по-прежнему существовала жесткая цензура, газеты во всех крупных городах отражали местные пристрастия. Стремясь установить прусское господство, канцлер Бисмарк использовал секретные «взяточные» фонды для подкупа частных газет и передал монополию на информацию контролируемому правительством «Вольф бюро»[95]. Другой ведущей газетой на Европейском континенте была итальянская «Коррьере делла сера», выходившая в Милане тиражом 70 тысяч экземпляров (1900 г.). Ее читали в основном на севере страны[96].

В России царь Александр II в 1865 гаду смягчил цензурные ограничения, отменив предварительную цензуру частных газет в Москве и Петербурге, однако издававшиеся там в 70-х и 80-х годах более или менее крупные газеты относились по преимуществу к разряду «бульварных», то есть аполитичных и тяготеющих к сенсационности. Если газета затрагивала серьезные проблемы, она легко могла навлечь на себя разорительные санкции: запрет на уличную торговлю и рекламу, введение предварительной цензуры и даже закрытие.

Таким образом, когда Сытин в 90-х годах заявил о себе, в России не было популярной массовой газеты, наподобие тех, что издавали Пулитцер и Нортклифф, да и тиражи самых крупных бульварных газет в обеих столицах не превышали пятизначной цифры. К примеру, наиболее влиятельная в России частная ежедневная газета «Новое время», издававшаяся в Петербурге, имела к 1900 году всего 60 тысяч читателей; правда, ее издатель А.С. Суворин столь последовательно поддерживал правительство, что читающая публика справедливо считала «Новое время» полуофициальным органом.

Стало быть, русские газеты в этот период жизни Сытина мало чем отличались по содержанию и внешнему виду от своих предшественниц 60-х годов. Нельзя было назвать их и массовыми – по западным меркам. Сделай мы обзор всех русских газет, издававшихся в октябре 1900 года, оказалось бы, что лишь восемьдесят восемь газет, выходивших ежедневно, а также два и три раза в неделю, находились в руках частных владельцев, из них одиннадцать – в Петербурге и семь – в Москве. В этом списке лишь несколько изданий были «серьезными», а большинство – «необычными» или «местного значения»[97].

К последним относилась московская бульварная ежедневная газета «Русское слово», издававшаяся тиражом около 30 тысяч на средства Сытина. Как он не раз повторял, Чехов убедил его, что России нужна независимая газета в противовес суворинскому полуофициальному «Новому времени».

Чехов хорошо знал Суворина. Первые публикации писателя появились в бульварной прессе, а в 1886 году началось его сотрудничество с Сувориным. Издатель хорошо платил за чеховские рассказы, которые выходили и в «Новом времени», и отдельными книгами, и это сотрудничество сблизило их. В начале 1891 году Чехов вместе с Сувориным и его сыном совершил путешествие в Западную Европу и восхищался там высоким уровнем жизни и культуры людей, а также их духовной свободой.

Чехов все глубже проникался болью за обездоленный народ России; как врач он много помогал больным крестьянам в своем подмосковном имении Мелихово и окрестных деревнях, а во время голода 1891-1892 годов пытался организовать частные пожертвования в дополнение к явно недостаточной государственной помощи. Видя, как остро нуждается страна в либеральных реформах, он все громче возмущался антинародным духом «Нового времени». Так, в конце 1891 года он написал Суворину письмо, в котором осудил нападки газеты на радикального философа Вл. Соловьева[98]. В следующем году он совершил путешествие на Сахалин и затем описал чудовищные условия, в которых содержались там преступники, но опубликовал свой очерк не у Суворина и тем самым разорвал отношения с «Новым временем». В апрельском письме 1893 года к брату Чехов раздраженно отзывается о редакторах «Нового времени»: «Они мне просто гадки, и это я заявлял тебе уже неоднократно»[99].

Спустя восемь месяцев, 16 декабря 1893 года, Чехов познакомился с Сытиным. Как мы уже говорили, он согласился продать ему сборник повестей и якобы начал внушать издателю мысль о газете, которая помогла бы улучшению жизни в России, то есть делала бы то же, что сделал он своим сахалинским очерком[100]. Как автор, принимавший участие в серии «Посредника», Чехов уже знал, что Сытин – подходящая кандидатура для задуманной им народной газеты, а сам он был достаточно видным писателем, чтобы снискать преданность Сытина. Завязалась дружба, которой суждено было продлиться все одиннадцать лет, что осталось прожить Чехову; от этого периода сохранилось двадцать девять деловых писем Сытина к Чехову, всего четыре (одно неотправленное) – Чехова к Сытину и еще несколько писем Чехова к другим людям, где он высказывается о Сытине[101].

Описания их встреч вызывают ощущение некой хрупкой близости. Сытин несколько раз гостил в чеховском Мелихове, и Чехов не раз бывал гостем Сытина. Когда болезнь вынудила Чехова жить на даче в Ялте, Сытин навещал его там.

Дружеские отношения между Чеховым и Сытиным могли бы разом оборваться осенью 1895 года, отправь Чехов московскому издателю письмо, которое он набросал примерно 4 октября того года. Чехов сохранил карандашный черновик этого желчного послания, но, судя но всему, так и не переписал его набело. А родилось оно потому, что Сытин нарушил обещание издавать журнал «Хирургия», представлявший для Чехова профессиональный интерес. С первых же строк он берет решительный гон: «Вы почему-то предпочли отказывать и обещать в одно и то же время… Для чего?» Далее он требует, чтобы Сытин больше не заговаривал об этом деле[102].

После Чехов передумал посылать письмо и избрал другую тактику. Он обратился к Суворину с предложением издавать «Хирургию» и получил его согласие на издание да еще и на субсидию. Когда Чехов показал Сытину суворинское письмо, тот сразу предложил более выгодные условия; заключив сделку, Чехов выразил благодарность Суворину. «То дело тотчас выгорело, – написал он. – …Сытин… берет все расходы и уплачивает редактору по 2 рубля с каждого подписчика, себе оставляя остальное»[103]. Чехов правильно рассудил, что Сытин не позволит петербургскому конкуренту перебежать себе дорогу.

Своим знакомым Чехов говорил, что считает Сытина поверхностным, но все же умным и интересным человеком, несомненным способностям которого нужно дать верное направление. Этим мнением продиктован его совет писателю И.И. Павловскому, когда тот уже терял надежду на опубликование своих произведений у Сытина. «С Сытиным, – писал Чехов, – только познакомьтесь; об издании же Ваших сочинений я поговорю сам при случае. Это интересный человек. Большой, но совершенно безграмотный издатель, вышедший из народа. Сочетание энергии вместе с вялостью и чисто суворинскою бесхарактерностью»[104].

При всех оговорках Чехова искренне восхищало в Сытине то, что он выбился «в люди» и основал единственную издательскую фирму, «где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею»[105]. Этот неотесанный, необразованный человек нажил капиталы и приобрел машины, с помощью которых мог сделать много добрых дел, но для их осуществления он нуждался в наставничестве просвещенных умов.

II

Уже через год после их знакомства Сытин говорил, что Чехов убедил его – народу нужна хорошая газета. «Я не знал газетного дела и очень боялся его чрезвычайной сложности и трудности. Но А.П. Чехов, которого я безгранично уважал и сердечно любил, почти при каждой встрече говорил мне: «Сытин должен издавать газету»[106].

Не исключено, правда, что Сытин, отводя Чехову столь значительную роль в этом деле, просто хочет лишний раз козырнуть близким знакомством со знаменитостью; ведь как следует из письма от 1885 года, еще за девять лет перед тем Чертков, Толстой и Сытин обсуждали издание народной газеты[107]. Более того, до знакомства с Чеховым Сытин дважды подавал прошение об издании отдела новостей еженедельной газеты в качестве приложения к журналу «Вокруг света». Чехов, безусловно, подталкивал Сытина на этот шаг, но, возможно, Сытин сильно преувеличивал долю его участия.

Ясно одно: чиновники считали издателя «Посредника», по выражению близкого соратника Сытина, человеком, «замаранным либерализмом»[108], и не хотели давать ему в руки такой мощный рычаг общественного мнения, как газета. Тогда, утверждает Сытин, Чехов посоветовал ему обходными путями, без лишнего шума купить добропорядочную консервативную газету и постепенно превратить ее в либеральную. И Сытин последовал этому совету, основав в 1894 году «Русское слово».

Сытин не сомневался, что соберет достаточно денег на покрытие издательских расходов и внесение обязательного залога в 5 тысяч рублей под возможные штрафы, и понимал: главное – найти подходящего «ответственного редактора» (штатного сотрудника, который несет ответственность в случае нарушения газетой закона о печати). Сытину нужен был человек, известный правительству как истый патриот, и, вновь не упуская случая упомянуть громкое имя, он рассказывает, что благодаря знакомству с Толстым случай свел его с тогдашним редактором консервативного журнала «Русское обозрение» А.А. Александровым[109]. Сын набожных крестьян, Александров был человек умный, насквозь консервативный и крайне безалаберный. Неопрятное платье и неряшливый вид делали его похожим на нигилиста, хотя уж кто-кто, а он не стремился к этому сходству[110]. Успешно окончив в 1891 году Московский университет по отделению русской литературы, он остался на факультете доцентом, однако в следующем же году оставил университет, когда издатель Н. Боборыкин предложил ему редактировать «единственный консервативный журнал» в Москве[111].

Тогда Главное управление по делам печати рассматривало кандидатуру Александрова и нашло его «благонадежным», но чересчур неопытным. Секретное отделение при московском генерал-губернаторе согласилось с этой оценкой и выразило сомнение в том, что Александров осознает важность «задачи»[112]. Но Александров подал еще одно прошение генерал-губернатору, обещая – от имени своего, москвичей и всего русского народа – сделать журнал «вполне прекрасным, здоровым, истинно русским, истинно консервативным, литературно-художественным, научным и православно-монархическим органам». По его словам, он прошел школу у «великого патриота Каткова, до самой смерти оказывавшего мне знаки своей особенной благосклонности»[113].

А в Петербурге существовал еще более внушительный покровитель К.П. Победоносцев. Обер-прокурор Святейшего синода видел в Александрове услужливого журналиста и наверняка замолвил за него словечко в Главном управлении по делам печати, которое изменило свое решение и I января 1893 года разрешило Александрову занять кресло редактора в журнале «Русское обозрение»[114].

Александров проработает там до середины 1898 года, и письма этого периода свидетельствуют о дружеских отношениях с Победоносцевым и Московским комитетом по делам печати. Победоносцев неоднократно давал советы по содержанию «Русского обозрения», сотрудничал в качестве автора и хлопотал о предоставлении журналу государственных субсидий[115]. Известен случай, когда автор прислал Александрову статью, о которой его не просили, поскольку Победоносцев заверил его, что она будет напечатана[116], Другой автор переслал свою работу через председателя Московского комитета по делам печати князя Н.В. Шаховского, сообщив в сопроводительной записке, что этот журнал рекомендовал ему Победоносцев[117]. Незадачливый редактор получал также десятки писем (сорок из них сохранилось), в которых авторы жаловались на несдержанные обещания и невыплаченные гонорары.

Итак, прошло чуть больше года, как Александров служил редактором, когда Сытин решил, что он может стать подходящим «фасадом» для недорогой ежедневной московской газеты и под его марку они получат разрешение. Сытину стало известно также, что властная, честолюбивая госпожа Александрова благосклонно отнесется к дополнительному жалованью. И вот в начале 1894 года Сытин изложил свое предложение Александрову. В марте он сообщил ему, что в Москву скоро приедет один из пайщиков купец Н.В. Ревяким. И наконец, пригласил Александрова к себе на чай[118].

Вот так, по воспоминаниям Сытина, он обхаживал Александрова:

«В 80-х годах в московском доме Л.Н. Толстого я познакомился с приват-доцентом Анатолием Александровичем Александровым, который был учителем младшего сына Толстых, Андрея Львовича.

Это был толстый, неуклюжий человек, лет 35, хромой, кудластый, нескладный. Он был известен своей близостью к Победоносцеву и издавал реакционный журнал «Русское обозрение»… Я заключил: есть только один человек, которому Победоносцев без возражений разрешит издание дешевой народной газеты, – это редактор «Русского обозрения» Анатолий Александрович Александров.

…Я пригласил к себе на чай А.А. Александрова, а вместе с ним еще И.Л. Щеглова [И.Л. Леонтьева], автора театральных пьес и сотрудника журналов, и Г.П. Георгиевского, учителя и писателя, известного своими историческими и философскими статьями.

Беседуя за чайком о том, о сем, я незаметно свел наш разговор на газету.

– А отчего бы нам, господа, не начать издавать свою газету? Вы, Анатолий Александрович, – личный друг Победоносцева, и, конечно, кому-кому, а вам он никогда не откажет в разрешении на газету. Разрешит и дешевую, и бесцензурную, и народную… Подумайте, как хорошо бы было… Вся редакция у нас готова, в полном составе: вы – редактор, Г.П. Георгиевский – передовик, И.Л. Щеглов – фельетонист, а я – ваш издатель. Для крепости можно позвать еще и Ф.Н. Плевако. Подумайте, разве плохо? Ведь у нас запляшут лес и горы!..

Мысль моя показалась удачной, и вся компания заметно оживилась:

– А и в самом деле, господа. Ведь это идея: дешевой газеты в Москве нет.

Все стали судить, рядить и примериваться к будущей газете. Молчал только Александров.

– Ну так как же, Анатолий Александрович, быть или не быть? За вами слово… Дело ведь доброе, и работа (кем бы нашлась…)

Я налил вина в стаканы и поднял бокал за будущую лицевую газету. Чтобы ковать железо, пока горячо, я тут же вынул из кармана сторублевый билет и положил на стол.

– Не теряйте времени, дорогой Анатолий Александронич, вот деньги на дорогу, поезжайте в Петербург к дедушке» (Победоносцеву), и он вам все сделает, что нужно.

Александров согласился:

– Ну, ладно… А как же будет называться газета, какая ей цена?

– Цена – 5 рублей в год, – сказал я, – а название от вас зависит. Редакция налицо, пусть она и название придумает.

– А что, если назвать «Русское слово»? – предложил Александров.

– Отлично, прекрасно!.. «Русское слово». (Под таким названием в 60-х годах выходил известный радикальный журнал.]

Все согласились и очень радостные, оживленные, веселые разошлись по домам.

Прошло несколько дней… Еду я как-то по Тверской, смотрю: Александров с супругой, Авдотьей Тарасовной, на извозчике катит… Увидели меня, остановились. А супруга еще издали кричит:

– …Поздравь нас, Сытин! Разрешение-то – вот оно!..»[119]

III

Прошло некоторое время, пока разрешение Победоносцева вступило в законную силу. Александров подал официальное прошение об издании и редактировании «Русского слова» 10 мая 1894 года. Одобрение министра внутренних дел было получено 16 октября 1894 года[120].

Между тем еще 29 июня Феоктистов, по-прежнему руководивший Главным управлением по делам печати, сообщил в письме к Александрову, что согласие определено будет, но дело за пятитысячным залогом, взимаемым со всех газет[121]. Внес этот залог знаменитый юрист Ф.Н. Плевако, которого Сытин, за чаем с Александровым, упомянул как своего адвоката. Плевако водил дружбу с Сытиным с давних дней его ученичества в лавке Шарапова и был пайщиком Александровского «Русского обозрения». Сытин говорит, что он лично просил его о финансовом участии в «Русском слове» лишь) после успешной поездки Александрова, в Петербург[122].

Помимо Плевако и Сытина, начальный капитал в 50 тысяч рублей помогли собрать Ревякин, крымский помещик И.А. Вернер и литограф М.Т. Соловьев. Однако Сытин позаботился о том, чтобы в деловых бумагах значилось только имя Александрова в качестве и издателя (то есть владельца), и ответственного редактора. Кроме того, Сытин предусмотрительно отдал заказ на печатание «Русского слова» в принадлежавшую государству типографию при Московском университете под началом В.А. Гринпиута, где уже печатались консервативные «Московские ведомости» – любимая газета царских сановников.

Ничто в официально одобренной программе «Русского слова» не указывало на новаторские устремления газеты[123]. Подобно другим изданиям, она имела право печатать передовые статьи и телеграммы, заграничные, московские и губернские новости, статьи из других газет, «изложение, истолкование и разъяснение законов, мероприятий и распоряжений правительства», фельетоны «научного или беллетристического» характера и рекламу. В ноябре цензура предоставила газете дополнительное право помещать одобренные фотографии членов царской фамилии и видных государственных деятелей и разрешила снизить стоимость годовой подписки с 5 рублей до 4, расширив тем самым круг ее читателей[124].

«Русское слово» начало выходить в январе 1895 года.

А в середине предыдущего месяца Александров по указанию Сытина отпечатал в рекламных целях 400 тысяч экземпляров «пробного» выпуска, датированного 15 декабря, – для распространения по всей стране. Правда, этот широкий жест не привлек особого внимания. В то время как солидные ежедневные газеты имели тираж от 30 до 50 тысяч, «Русское слово» начиналось с 10 тысяч, и треть рассылалась бесплатно[125]. Увы, сокрушался Сытин, «это был подголосок «Московских ведомостей» [консервативной, националистической газеты]… для «простого народа»… и нестерпимо пошлой»[126].

Сытина тревожило неудачное начало «Русского слона». «В тоске и в смущении, – рассказывает он, – я прибег к своему обычному лекарству – пошел поговорить с А.П. Чеховым.» Чехов ободрил его: «Редакция эта не вечна… Надо только дождаться ее естественной смерти и заменить другой. Действуй же и терпеливо дожидайся своего часа». Первым делом следовало «заручиться правом на издание бесцензурной газеты». Затем Сытин должен был надеяться «на наступление более светлых времен и возможность преобразования» его нового детища[127].

На первом году жизни газета понесла большие убытки, Уже в марте Сытин начал предупреждать Александрова, что тот недопустимо много тратит: «Осталось только лопнуть, что, пожалуй, скоро и будет»[128]. К декабрю от собранных им 50 тысяч начального капитала не осталось ни рубля[129]. Резкое недовольство выражал Александрову и Плевако: «Газета, очевидно, не нашла своей дороги и идет шаблонами… Мысль о том, что она удовлетворяет своих читателей, очевидно, иллюзорна…»[130]

В отчаянии Александров обратился за помощью к генерал-губернатору Москвы великому князю Сергею Александровичу, который поддержал прошение и переслал его своему брату Николаю II. 19 апреля 1896 года Николай пожаловал «Русскому слову»! 10 тысяч рублей, а 5 июня присовокупил к ним еще 25 тысяч. Александрову удалось повысить тираж, увеличив бесплатную рассылку газеты, но к следующему декабрю убытки составили 20 тысяч рублей. В новом году Александров, ссылаясь на то, что это дело государственной важности, снова просил великого князя о субсидии[131]. (По словам Сытина, великий князь дал 35 тысяч рублей в 1896 году, и царь – еще столько же в 1897[132]. Но по всем известным до сей поры официальным документам проходят лишь 35 тысяч рублей, пожалованные в 1896 году Николаем II.)

За первый год существования «Русского слова» Александров трижды – возможно, по требованию домовладельцев, не получавших арендной платы, – переводил редакцию на новое место, пока не обосновался на Тверском бульваре, неподалеку от памятника Пушкину. В том доме был мезонин, который приглянулся жене Александрова, они поселились там, и в редакции сразу почувствовали навязчивое соседство Авдотьи Тарасовны. Вот что рассказывал работник редакции Н.П. Бочаров: «Частый шум, доносившийся в редакцию из мезонина, в который вела внутренняя лестница, нарушал спокойное настроение сотрудников и мешал им работать»[133]. Весной 1897 года Авдотья Тарасовна, едва умевшая читать, писать и считать, назначила себя управляющей коммерческой частью. На Пасху, сказав сотрудникам, которые просили уплатить им жалованье, что деньги потребны на иные нужды, супруги Александровы уехали в окрестности своего любимого монастыря – покупать домик. Спустя несколько месяцев, в августе, Грингмут заявил, что не отпечатает больше ни одного экземпляра «Русского слова» и «Русского обозрения», пока не будет оплачен счет в несколько тысяч рублей[134].

К тому времени Александрову и Сытину порядком надоело их первоначальное соглашение, и Сытин готов был выкупить у Александрова его мнимый титул издателя. Чтобы получить необходимое одобрение правительства, Сытин заплатил Александрову с условием, что тот убедит чиновников, будто «продажа» газеты – единственное для него средство спасти «Русское обозрение». 28 августа они подписали документ, который требовал от Александрова немедленной поездки в Петербург с прошением о передаче «Русского слова» Сытину как издателю и ответственному редактору. В случае отказа утвердить Сытина редактором Александров должен был остаться на этом посту. С переходом газеты в свою собственность Сытин обязывался заплатить Александрову 15 тысяч рублей[135], а на утверждение Сытина еще и редактором ни один из них, вероятно, не рассчитывал.

Сытин поехал в столицу вместе с Александровым, и там они отправились прямо к обер-прокурору. Приняли их «иронически, но все-таки благосклонно», говорит Сытин, и Победоносцев дал ему разрешение стать издателем газеты (но, судя по всему, не редактором). Заручившись такой поддержкой, они обратились к М.П. Соловьеву, новому и крайне консервативному начальнику Главного управления по делам печати, который прежде сотрудничал в «Русском слове». Выслушав их, Соловьев ответил, что не примет окончательного решения, пока не посоветуется с великим князем[136].

Сытин вернулся в Москву в полной уверенности, что мнение великого князя совпадет с позицией Победоносцева, и, по его словам, поспешил со своей новостью к Чехову. Как рассказывает Сытин, сначала Чехов подзадорил его, а затем повторил свой старый совет «переменить редактора, и дело будет в шляпе». Далее, замечает Сытин, Чехов говорил о том, что «нужно приучать народ к чтению» «…Газетный читатель должен дорасти до книжного читателя. Откуда он может знать о новых книгах… какую книгу выписать?»[137]

Воспроизводя много лет спустя этот разговор, Сытин оправдывал соображениями развития культуры многочисленные рекламные столбцы в «Русском слове» и в журнале «Вокруг света», которые призывали читателей покупать сытинские книги. Ссылкой на Чехова Сытин парировал обвинения, вроде тех, что бросили ему два журналиста в 90-х годах (а позднее и многие другие), будто он держал газету исключительно для саморекламы[138]. Не так, возражал на это Сытин. Первый его долг, завещанный ему Чеховым, – просвещение русского народа.

Дабы подчеркнуть близкое участие Чехова, Сытин рассказывает далее, что Чехов устроил вечеринку в честь нового издателя «Русского слова», на которую пригласил дюжину московских журналистов. Вечером того же дня, когда состоялась их беседа, говорит Сытин, «Чехов устроил маленькое, очень дружеское собрание в Большой Московской гостинице. Пришли сотрудники «Русских ведомостей» и «Русской мысли» – человек двенадцать… Очаровательный и ласковый, как всегда, Чехов просил у своих литературных друзей поддержки и помощи для меня»[139]. Однако такой достоверный источник, как «Летопись жизни и творчества А.П. Чехова», свидетельствует, что в 1897 году Чехов посещал Москву только в феврале. Тогда он действительно в течение двух вечеров подряд угощал журналистов ужином именно в той гостинице, которую называет Сытин, и на первом ужине среди других присутствовал и Сытин[140]. Выходит, Сытин либо ошибся, либо присочинил, будто Чехов поздравлял его и устроил вечеринку в его честь сразу после встречи Сытина с Победоносцевым.

Пока великий князь обдумывал продажу «Русского слова», Сытин и Александров 2 сентября 1897 года направили Соловьеву новое прошение. Полагая, вероятно, что Сытину откажут в редакторстве, они просили оставить Александрова ответственным редактором до тех пор, пока Сытин не подыщет ему замены. А ровно неделю спустя Сытин снова обратился с письменным ходатайством, на сей раз – об утверждении в качестве «второго редактора» своего помощника, практикующего врача Ф.И. Благова, который был женат на старшей дочери Сытина Марии[141].

Неопределенное будущее газеты не давало покоя Сытину. 7 октября он в отчаянии писал Чехову: «У нас теперь совсем деньги разграбили. Это «Русское слово» нам дало огромные непроизводительные затраты, теперь просто ужасная паника на меня нашла… Не знаю, куда деваться-таки. Думается, что все пропало»[142].

Через неделю великий князь, наконец, сообщил Соловьеву свое мнение. «Купец Сытин (известный Департаменту полиции как издатель разных брошюр тенденциозного содержания), – писал он, – …предполагает совершенно изменить состав ее [газеты] редакции и сотрудников, для чего… уже начал приглашать… лиц, политически неблагонадежных». По его сведениям, Сытин надеялся в скором времени усадить в редакторское кресло лицо, состоящее под надзором полиции[143]. Если уж Александров вынужден продать «Русское слово» для спасения «Русского обозрения», тогда ему надлежит остаться хотя бы редактором «Русского слова». Такое «близкое общение… несомненно, должно благоприятно отразиться на его [Сытина] издательской деятельности». Буде Александров уйдет, повелел великий князь, Соловьев обязан тотчас закрыть «Русское слово»[144].

Московский обер-полицмейстер в донесении от 20 октября так же выражал тревогу. Хотя его департамент не имел сведений, компрометирующих сытинского зятя, он подозревал, что назначение Благова есть первый шаг к повороту газеты в «народническом направлении» под руководством «известных своими либеральными взглядами лиц»[145].

В соответствии с этими пожеланиями Соловьев постановил, что Сытин может издавать газету лишь постольку, поскольку редактором ее является Александров, и не утвердил Благова вторым редактором. В ноябре Сытин и Александров вновь поехали в Петербург – в цензурное ведомство, и там Сытин подписал документ, который обязывал его «как непременное условие» издания газеты «заведование редакцией ее и полную ответственность за нее сохранить исключительно за Анатолием Александровичем Александровым»[146]. 3 декабря Главное управление по делам печати дало официальное разрешение на передачу газеты, а спустя девять дней вышел первый се номер уже при новом издателе.

Тот «первый» номер появился ровно через четыре года после того, как Чехов посоветовал Сытину издавать народную газету, и через три года после выхода в свет Сытинеких «пробных» экземпляров «Русского слова». Помимо этого нового детища, у Сытина в те же годы родились последние из десяти его отпрысков: Дмитрий (1895), Анна (1896) и Ольга (1897).

Имея солидный счет в банке и многочисленное потомство, Сытин не скупился на домашнюю прислугу для своей супруги Евдокии Ивановны, дочери кондитера. К тому же в конце 1896 гола он за 50 тысяч купил для семьи имение Берсеневка, расположенное к северу от Москвы и принадлежавшее князю Свяжскому. Там его детям было раздолье: небольшой парк, два пруда – в том, что побольше летом купались, а зимой катались по его льду на коньках; и просторный, двухэтажный усадебный дом со множеством окон и большой открытой верандой с фасада. Чехов не преминул сообщить Суворину об этой покупке и заплаченной за нее цене, не иначе как в подтверждение сытинских успехов[147].

Став законным издателем газеты, Сытин решил сократить расходы по ее печатанию и взялся за оборудование отдельной типографии в перестроенном здании на Страстной площади – во всех отношениях в стороне от своей издательской фирмы. В феврале 1898 года они с Александровым подали ходатайство с просьбой разрешить им выпускать еженедельный иллюстрированный журнал в качестве приложения к «Русскому слову», но Соловьев отклонил просьбу[148].

Через три месяца, забросив издание «Русского обозрения», Александров уведомил Главное управление по юлам печати, что уходит и из «Русского слова». Однако закрытия газеты, как требовал того договор шестимесячной давности, не состоялось. И Александров, и Сытин отлично знали, что для этого шага правительству нужны законные основания, а при несомненной лояльности.русского слова» Соловьев едва ли мог оправдать закрытие газеты одним лишь уходом ее редактора. Напротив, он утвердил в этой должности предложенного Сытиным Е.Н. Киселева, редактора журнала «Вокруг света», а в конце года включил Александрова в штат министерства внутренних дел в качестве цензора[149]. Приступив к своим обязанностям редактора «Русского слова» 8 сентября 1898 года, Киселев пользовался в основном услугами прежних авторов, но теперь путь для Сытина был открыт, и он мог постепенно привлекать к сотрудничеству свежие силы[150].

Одним из новых авторов, привлеченных Сытиным в газету в 1899 году, был сиятельный журналист князь Б.А. Щетинин, который впоследствии рассказал в печати, как и почему его «сангвинический» работодатель-нувориш взялся за издание «Русского слова». Щетинин утверждает, что причина тут самая заурядная – просто Сытину «хотелось загребать золотые горы» и что он обыкновенно жаловался на свою несчастную судьбу, скрывая, как в действительности превосходно идут его дела[151]. Так, первые обращенные к нему слова Сытина Щетинин счел хитрой уловкой: «Вы уж нас пожалейте: наша газета бедная…» Ведь к тому времени – а фактическим редактором тогда был Аксель Карлович Гермониус, прежде работавший в грязном бульварном листке под названием «Петербургская газета», – тираж «Русского слова» приближался к 18 тысячам. Официальный ответственный редактор Киселев лишь вымарывал клеветнические и прочие «непроходные» материалы, говорит Щетинин, который относил «Русское слово» той поры к худшим из «мелких бульварных газет»[152]. Не покушаясь на политическую консервативность своей газеты и в то же время стремясь завоевать как можно больше читателей, Сытин мало-помалу изменил ее степенный характер на сенсационный.

Тем не менее «Русское слово» терпело убытки В начале 1899 года Сытин сказал Чехову, что удерживает газету на плаву только за счет личных средств. «Деньги все, что были скоплены в паях, все промотаны на «Русское слово», – сетовал он[153].

Чехов, желая узнать мнение постороннего человека, справился о финансовом положении «Русского слова» у владельца конкурирующей газеты Е.3. Коновицера. Тот ответил, что давно бы перекупил «Русское слово», не будь Сытин таким «тяжелым человеком». За газету и доход от подписки Коновицер и его компаньоны предлагали Сытину паевое участие в «Русском слове» и в придачу два отсроченных платежа по 10 тысяч рублей.

Коновицер считал, что эти условия «при данном положении его газеты для него удобоприемлемы, но он отказался и потребовал вдвое больше»[154].

Еще бы, ведь у Сытина была такая опора, как «Товарищество». Фирма не только приносила ему изрядный доход, позволявший пускаться в частные предприятия, вроде издания газеты, но и хорошо платила за широко помещаемую в «Русском слове» рекламу своей печатной продукции. Кроме того, за счет фирмы Сытину удавалось улаживать отношения с Соловьевым. Дело в том, что по его настоянию фирма наняла Александрова для редактирования «народных изданий» по 10 рублей за печатный лист, а через некоторое время Сытин ухитрился утроить ставку. Недовольным он объяснил, как полезно иметь друга в стане Соловьева[155].

С Соловьевым вынужден был считаться всякий мало-мальски либеральный издатель. Этот «Игнатий Лойола от цензуры», вступивший в должность в середине 1897 года, был союзником Победоносцева и «необычайным деспотом», исполненным решимости загонять каждую печатную строку в рамки своей политической, культурной и религиозной ортодоксальности[156]. А посему он терпеть не мог «пошлых» (то есть народных) произведений и однажды определенно высказался в том смысле, что нельзя отдавать периодические издания на откуп пройдохам капиталистам или «случайным борзописцам», к которым Соловьев наверняка причислял Сытина[157]. Более того, этот «больной, истерический, желчный человек… совершенно дискредитировал то ведомство, во главе которого был поставлен»[158]. Одним словом, мешал как только мог.

Дабы стать законным владельцем «Русского слова», Сытин усердно поддакивал Соловьеву и обер-прокурору, и но все время пребывания Соловьева на посту главного цензора его газета оставалась насквозь ортодоксальной, хотя и по преимуществу «пошлой». Между тем свою преуспевающую издательскую фирму Сытин продолжал развивать в либеральном направлении, и в подтверждение этого в 1897 году принял на работу библиографа и популяризатора, человека левых взглядов Н.В. Рубакина с намерением издавать пять обширных серий, или библиотек, для читателей, имеющих хотя бы начальное образование, а также более сложную по содержанию библиотеку для самообразования. Возможно, именно из-за неприятностей, причиной которых был Соловьев, Рубакин продержался у Сытина только до 1899 года[159].

Рубакин с самого начала ждал цензурных осложнений по издававшимся им книгам, в частности, по таким, как «Фабрика, что она дает населению и что она у него берет» Е. Дементьева и «Эволюция рабства» Шарля Летурно. Его изворотливость и упорство не помогли делу. К примеру, в июле 1897 года, когда Соловьев только вступил в должность, Рубакин решил обойти придирчивых московских цензоров и послать заключительную, наиболее спорную часть книги Летурно для набора и цензурирования в Петербург. По указанию Сытина, некто в фирме, носящий инициалы «Н.И.», помешал этому, заявив, что цензор в столице раскусит уловку и «не вышло бы какой крупной неприятности и для нас и для типографии, которая будет подавать книгу на выпуск»[160].

Как раз в это время Сытин еще вел игру за право называться официальным издателем «Русского слова». Он уже предусмотрительно отмежевался со своей издательской фирмой от серии «Посредника», служившей главным источником его трений с цензурой. Новые придирки из-за Рубакина были совсем некстати.

IV

Конечно, высокопоставленных чиновников никогда не покидали сомнения относительно благонадежности Сытина, а в результате бюрократической возни вокруг приобретения газеты, особенно учитывая скорую отставку Александрова, их недоверие к издателю возросло. И уж вовсе не на руку Сытину были предъявленные ему в 1898 году Департаментом полиции обвинения в подрывных действиях, связанных с книжным магазином, который помешался в одном здании с Синодальной типографией.

Полиция утверждала, что магазин нарушил предписанные «границы», пустив в продажу издания сытинского «Отделения народно-школьных библиотек», созданного в 1896 году под руководством Тулупова. Кроме того, – и это уже гораздо серьезнее – была признана политически и нравственно «неблагонадежной» акционерная фирма, основанная в сентябре 1898 года при том же магазине; ее пайщиками стали номинальный владелец И.В. Тулупов (брат сытинского редактора), Ф.И. Благов (зять Сытина), В.А. Морозова (состоятельная москвичка не чуждая радикальных взглядов) и Вахтеров (редактор Сытина). По данным полиции, означенные лица поддерживали связи с Московским обществом грамотности, якобы представлявшим собой новую разновидность запрещенного Комитета грамотности. Наконец, Сытин фигурировал в деле как «главный кредитор», а Тулупов был назван всего лишь «фиктивным владельцем»[161].

Все эти сведения убедили полицию в существовании преступного сговора между Сытиным и его коллегами с целью распространения подрывной литературы в народе; и вот в конце 1898 года была получена санкция министерства внутренних дел и московского генерал-губернатора на закрытие магазина[162]. Тулупов подал прошение о продаже его новым владельцам, но полиция отказала ему, сойдясь во мнении с генерал-губернатором, что в случае такой «продажи» Сытин непременно сохранит прежние позиции. К тому же, по подсчетам полиции, пайщики должны были потерять всего рублей по четыреста.

В связи с закрытием книжного магазина в 1898 году Сытина тревожило главным образом вероятное ухудшение перспективы на издание воскресного приложения к «Русскому слову», которое он еще надеялся начать. В январе 1899 года Сытин вновь делится в письме к Чехову мрачными мыслями о продаже газеты; очевидно, незадолго перед тем Соловьев вторично отверг ходатайство о бесплатном приложении. Он расценил это начинание как «способствующее распространению газеты» – чего, конечно, и добивался Сытин[163] – и «преждевременное», хотя годом ранее Соловьев почему-то счел возможным разрешить «Товариществу И.Д. Сытина» издавать еженедельную газету в качестве приложения к журналу «Вокруг света».

Еще более удручающее впечатление на Сытина весной того же года произвела рекомендация, исходившая от московского цензора, – запретить иллюстрированный раздел, уже появлявшийся в воскресных номерах «Русского слова». Узнав о нависшей угрозе, Сытин 4 мая воззвал к помощи Александрова, который по-прежнему служил в министерстве внутренних дел. В письме по этому поводу неделей позже Сытин писал, что «сердитый» цензор С.И. Соколов «морит вовсю, просто хоть газету закрывай». В другом письме Сытин дал понять, что готов заплатить, только бы «предотвратить эту угрозу и умилостивить М.П. Соловьева нас не губить»[164]. Была ли взятка, не было ли, но санкций против «Русского слова» не последовало.

Наконец, на исходе 1899 года Сытин получил разрешение издавать иллюстрированный еженедельник под названием «Искры»[165], однако читателей обязывали подписываться на него отдельно либо вместе с газетой, но за более высокую плату. Соловьев, уже больной и на пороге отставки, твердо стоял на своем и не соглашался на бесплатное воскресное приложение, которое значительно расширило бы круг читателей «Русского слова».

В течение следующего года оформители «Искр» по приказу Сытина работали над фотогравюрой, наподобие популярных лондонских «Иллюстрейтид лондон ньюз» и «График», парижского «Иллюстрасьон» и римского «Иллустрасьоне итальяне».

Сытин понимал, что ему придется отвоевывать читателей у такого грозного соперника, как уважаемый петербургский журнал «Нива», который выходил в издательстве Маркса тиражом около 250 тысяч экземпляров и распространялся не только в столице, но и далеко за ее пределами. «Искрам» предстояла жестокая конкуренция с «Нивой» за широкую читательскую аудиторию в центральных губерниях.

Разнообразный по содержанию, журнал «Искры» печатал беллетристику, научно-популярные статьи, общественно-политические комментарии, театральную критику, портреты и биографии известных лиц, советы по выбору книг для чтения, циклы юмористических рисунков, рассказы о путешествиях, судебную хронику, охотничьи рассказы, слова и ноты песен для домашнего хорового пения и репродукции произведений искусства – нередко это были портреты красивых женщин. В каждой книжке журнала находилось место для легкомысленной шутки, взять хотя бы серию из шестнадцати рисунков в пробном номере от 1 декабря 1900 года: «пара туфель, убегающих от полиции», а также от жертвы и ножа в луже крови, «ноги, власть имеющие» – в жандармских сапогах, «подстольные любезности» мужского ботинка и дамской туфельки.

Гораздо позднее и уже несколько лет спустя после смерти Льва Толстого сытинские журналисты именно его назовут наставником «Искры». Точнее, в юбилейной книге о Сытине, выпущенной в 1916 году, будет сказано, что Толстой «посылал отцовские советы вести его журнал именно в этом чисто русском духе, чтобы развить любовь к родине, ее жизни, ее деятелям и работникам». Во всяком случае, за годы существования журнала не раз выходили специальные номера, посвященные таким выдающимся деятелям русской культуры, как Пушкин, Тургенев, Гоголь, Чехов, а также освобождению крестьян в 1861 году[166].