Глава 7 Сквозь волшебное стекло

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7

Сквозь волшебное стекло

Самое чудное — это то, что Жиродиас опубликовал «Голый ланч». Мы все были абсолютно уверены, что его никогда и нигде больше не напечатают — но это лишь показывает, как с тех пор изменился мир.

Брайон Гайсин

Аллен Гинзберг и Билл Бероуз по-разному видели Париж и Бит Отель. В то время как Аллен прилежно посещал все музеи и осматривал все достопримечательности, отыскивая дополнительную информацию и изучая описания в путеводителях, Билл музеями абсолютно не интересовался, ходил он туда исключительно для того, чтобы свериться, прав ли он, делая определенные выводы по ряду интересующих его вопросов. В этом плане Билла гораздо больше интересовал внутренний мир: он жил в мире идей и поэтому легко уживался в любом месте. Когда Берроуз объединил силы с Брайоном Гайсином, существование битников в отеле стало разительно отличаться от того, каким оно было под влиянием Гинзберга. Подход Аллена был всеобъемлющ — он с радостью говорил всем добрые слова — а Биллу всегда было ближе тайное, скрытое существование. Жизнь Билла протекала в его комнате или же в комнате Брайона. Они были рады гостям, но только избранным.

Билл и Брайон по многим причинам не участвовали в ежедневной жизни отеля: они были немного старше, чем большинство обитателей, и они были гомосексуалистами. Грегори в окружении других людей чувствовал себя свободнее, а в поисках женщин и красоты забирался в более отдаленные уголки Парижа. В отеле постоянно жили около 70 человек, и, соответственно, было несколько групп друзей. Тома Ньюрата, который позднее будет выпускать книги по искусству серий «Темза» и «Гудзон», отправил изучать книжное дело в Париж отец. В круг друзей Нюрата входил Циклоп Лестер с повязкой на левом глазу, иногда отпускавший длинную черную бороду и усы и ходивший в длинном кожаном пальто. Циклоп работал вне штата в парижском корпункте нью-йоркской Herald Tribune. Еще в него входил 22-летний Кеннет Тиндалл, романист и поэт из Лос-Анджелеса, который был похож на битника — у него была густая борода и курчавые усы. Он ходил в огромном мешковатом свитере и в сандалиях на босу ногу. В отеле он жил вместе с женой-голландкой Тав. Еще здесь жил американский писатель Джонатан Козол, который, прежде чем написать свои знаменитые работы о детях и бедняках, часто публиковал статьи в «Олимпии» и некоторых других небольших журналах; англичане художники Боб Гросвенор и Пип Ро; Дикси Ниммо, поэт и романист из западной Индии, и Кей Джонсон, по прозвищу Kaja, поэт и художник, чей сборник стихов «Человеческие песни» позднее был опубликован City Lights. Жили там даже политические диссиденты из Португалии, которые устраивали сборища значительно реже, чем молодые американцы или англичане. Что до остальных обитателей отеля, то в основном это были студенты и художники — хотя мало кто из них стал в дальнейшем знаменит. Еще были писатели, поэты, натурщики, фотографы, например Гарольд Чэпмэн, который методично снимал отель и его обитателей, все — от гостиничного кота и расценок в баре до туалетов в виде дыр в полу. Его сборник фотографий «Бит Отель», увидевший свет в 1984 г., является ценнейшим свидетельством того периода жизни. По большей части все были молоды, почти все говорили по-английски и наслаждались свободой в тех ее проявлениях, на которые у них дома в Британии или Америке посмотрели бы весьма косо. Название для заведения мадам Рашу придумал Грегори: Бит Отель.

Вспоминает Брайон: «Почти все побывали в Бит Отеле, просто кто-то жил здесь дольше, чем другие, и мадам Рашу, которая отлично знала, что происходит в ее отеле, всегда вставала на их защиту. Сам я годами жил в комнате номер 25 на третьем этаже, а Берроуз, к примеру, жил то в одной комнате пару месяцев, то в другой. А потом исчезал и оставлял после себя рукописи, которые я складывал в свой запиравшийся на замок ящик для обуви. Я стащил его из расположения американских военно-воздушных сил в Марокко, он был сделан в Тетуане[58] и выкрашен голубой краской. Мы с Биллом виделись больше, чем просто часто. Нет-нет, мы не проводили друг с другом 24 часа в сутки. Несмотря на все слухи, мы никогда не были любовниками. Аллен Гинзберг писал, что он бы очень хотел переспать с друзьями, мне же этого не хотелось. Нет, это не было делом принципа. Наверное, я просто не возбуждал друзей.

Итак, мы с Уильямом проводили вместе тягучие сонные часы, экспериментируя со своей психикой. Часто это было действительно страшно и, вероятно, опасно, но в то же время это было и очень весело. Когда у Уильяма начиналась истерика, было действительно жутко. Это были проделки психики под воздействием психоделиков. Куда мы катились? Мы проповедовали то самое „полное расстройство чувств“, о чем веком раньше говорили в парижских кругах такие любители гашиша, как Бодлер и компания, а затем и юный Рембо. Берроуз сидел в моей комнате и тихо закипал, окутанный облаком дыма, и видел себя в роли великих наркоманов прошлого, то де Куинси, то Кольриджем и Ко, то Старым Мореходом из сказки про Синдбада. Или же он просто сидел, уставившись на мои картины, стараясь проникнуть и раствориться в них…

Если я спрашивал его, к примеру, „Что есть время?“, у него на лице появлялось очень странное выражение, будто бы он пытается проглотить адамово яблоко. Кадык некоторое время ходил вверх-вниз, словно он жевал что-то, будто у него там была вставлена машинка, которая сейчас заработает… словно он передал этот вопрос компьютеру и теперь получал убедительный ответ: „Время — это то, что кончается“. Он был похож на оракула, который жил в твоем доме и к которому ты каждую минуту мог обратиться. Похожим образом много забавных и полезных вещей были или открыты или же, вернее, открыты заново…»

В октябре 1958 г. Уильям купил стальной шар для засыпания в магазине «La Table d?Emeraude», где торговали всякими магическими штучками, и украсил им свою комнату. Брайон взглянул на него и что-то увидел на его гладкой блестящей поверхности. «Билл заглянул мне через плечо и сказал: „О-о! Да это твой ресторан в Танжере, но кто и откуда эти люди, снующие взад-вперед?“ Музыканты были на своих обычных местах, люди спускались вниз по ступеням, неся покойника как на мусульманских похоронах, и через двери выходили на улицу. Мы поняли, что видим одновременно одно и то же. Так что это не было игрой воображения». Билл писал Аллену: «Я знаю, что нахожусь в очень опасном месте и прямо перед глазами черта, из-за которой нельзя будет вернуться». И Билл, и Брайон много читали о работе с магическим шаром. Они учились обращаться с полированной поверхностью шара, и результаты были настолько интересными, что они постепенно перешли к зеркалам.

Гадание с зеркалом — магическая техника, использовавшаяся с давних времен, когда хотели узнать будущее; надо было сосредоточенно смотреть на гладкую поверхность до тех пор, пока там не возникал образ. Она стала популярна благодаря широко известному образу цыганки-гадалки, смотрящей в магический шар. Слово descry значит «рассмотреть» или «обнаружить». В Средние века к ней прибегали, чтобы предсказать будущее или найти потерянные предметы и людей. Как правило, это сопровождалось целым ритуалом: чтобы никто им случайно не помешал, ведьмы обычно гадали под защитой магического круга и, как правило, по ночам; магический круг мог быть либо нарисован мелом, либо воображаемым; при возможности ставилась стража. Комната была тускло освещена, лучше всего — лунным светом, свеча ставилась за зеркалом, чтобы она не отбрасывала теней, иногда свечи ставились с двух сторон зеркала и чуть отодвигались назад, чтобы опять же не отбрасывать теней. У новичка гадание занимало минут двадцать, а когда вы становились все опытнее и видели все больше, то и более долгое время, причем вес самого зеркала или шара, как и удобство кресла, в котором сидела ворожея, тоже были важны.

Сделав несколько глубоких вздохов, гадающий пристально смотрит в зеркало. Надо всматриваться в поверхность до тех пор, пока на глаза не навернутся слезы, если все делать верно, то по правилам гадания на магическом зеркале полагается, чтобы ваши глаза не четко фокусировали объекты, но при этом вы бы все равно могли и хотели видеть все. Гадающий спокойно смотрит в зеркало или на поверхность шара, теперь ему нельзя моргать. На этой стадии допускается, чтобы глаза были полуприкрыты. Спустя какое-то время вы видите, что поверхность зеркала изменилась и словно бы побледнела, появляется черная мгла. Некоторые люди чувствуют тяжесть во лбу, но это не страшно. Гадающий должен оставаться расслабленным. Потом появляется маленький огонек, и из этой точки света начинают образовываться облака, увеличиваясь, они заполняют собой зеркало. Иногда и сквозь облака человек видит маленький огонек. Считается, что теперь у человека открылось внутреннее зрение, и он начинает свое путешествие в зазеркалье. Тут облака рассеиваются, и появляется вполне четкая картина. Очень часто видения символичны, и, чтобы истолковать их, гадающий должен быть специально этому обучен. Вспоминает Брайон: «Тогда мы часами глядели в зеркало. Мы ощущали, что можем отдать этим опытам все время мира и иногда видели очень странные вещи, как „они“ нам и обещали».

У Брайона было два шкафа, в дверцу каждого было вделано по очень тяжелому зеркалу, так что он мог открыть их и сидеть между зеркалами. Он вспоминал: «Я как-то просидел, глядя в зеркало, 36 часов кряду, я сидел на кровати напротив зеркала в позе лотоса, и народ кидал мне еду, сигареты и косяки из-за угла зеркала. И я не спал 36 часов и пялился в это большое зеркало… я много чего видел… мимо меня проносилось множество лиц».

Он видел, как в лабораториях работают ученые XIX в., видел множество разных мест, видел восточные лица, словно застывшие во времени. Видел великих вождей неизвестных цивилизаций, в занимательнейших головных уборах, с глубокими шрамами на разрисованных тату лицах: «Я доходил до точки, где исчезали все образы, это происходило после 24 часов пристального вглядывания в зеркало… кажется, что ты живешь всего лишь в одной из точек бесконечного пространства и можешь видеть только чуть дальше собственного носа, дальше клубится плотный, почти осязаемый туман, доходящий до запястий, это конец, и за этим ничего нет». В романе «Последний музей» Брайон писал: «Хватит — значит хватит! Не надо больше ничего возражать, не надо больше никаких представлений об образе образа. С зеркалами покончено. Нам нужна реальная жизнь здесь и сейчас, все».

Декабрь 1958 г. стал необычным месяцем для Берроуза и Гайсина, Биллу казалось, что в 30 дней опытов вместилось 30 насыщенных событиями лет. Он хотел испытать опасность и с помощью Брайона добился этого, паранормальные явления стали происходить часто. Билл написал текст и назвал его «Толстяк Терминал», ставший потом главой из «Голого ланча» под названием «Алгебра потребности», в тот же день Брайон показал Биллу магическое арабское ожерелье. В янтарных бусинах Билл увидел лицо толстяка, похожего на ужасного духа, словно застывшего в камне, который пытался вырваться на свободу: «Я увидел миногу, ее круглый рот был полон острых черных зубов, страстно желавших вонзиться во что-нибудь живое, и весь изуродован шрамами от джанка». В другой раз Билл совершенно отчетливо почувствовал, что Жак Стерн прикоснулся к его руке, хотя тот сидел в другом конце комнаты. А как-то он посмотрел в зеркало, чтобы побриться, и увидел там кого-то другого.

Билл видел, как Стерн похудел на семь фунтов за десять минут, когда он впервые за неделю вколол героин. Билл считал, что тот вес, который набирает тело, когда из организма выходит джанк, непостоянен и эктоплазматичен, образно выражаясь, он тает, как только ты снова вкалываешь джанк. Как обычно, Билл черпал в своих опытах материал для творчества. Этот случай описан в «Голом ланче», хотя он и дан в слегка приукрашенном виде: «Я видел, как это произошло. Он стоял со шприцем в одной руке, а другой поддерживал штаны, ненужная больше плоть исчезала в холодном желтоватом сиянии — он похудел на десять фунтов за десять минут».

Как-то, когда он разглядывал себя в зеркале, Билл увидел, что у него выросли очень странные, абсолютно не похожие на человеческие руки: из-под коротко обрезанных ногтей начали расти странные густые, черно-розовые, волокнистые длинные белые усики, ногти будто подстригли, чтобы они не мешали расти усикам. Джерри Уоллас, 20-летний парень, который сидел на другом конце комнаты, закричал:

— Господи, Билл! Что с твоими руками?

— С руками? — переспросил Билл.

— Они растолстели и порозовели, а из ногтей растет что-то белое…

Несколько людей отмечали, что Билл становится невидимым, испанские юноши в Танжере еще прозвали его Невидимкой.

Казалось, что трансформации заразны. Брайон вспоминал, что другие обитатели отеля «приходили, становились в дверях и тоже незаметно для себя самих начинали меняться… они стояли в темном коридоре, и все светились, показывая, на что они способны».

Приятель Билла Шелл Томас тоже участвовал в опытах и одобрительно смотрел на изыскания Билла и Брайона. К огорчению Билла, Шелл решил вернуться в Соединенные Штаты и после перебранки с Грегори из-за денег 9 февраля уехал в Испанию. Билл писал Аллену: «Вчера Шелдон уехал в Испанию… Мне он действительно нравится. Интересно, что наплел Грегори, чтобы не отдавать Шелдону деньги? Я как-то больше верю версии Шелдона, чем версии Грегори, кстати, Шелдон мне и нравится гораздо больше, чем Грегори». Билл был огорчен, что тот уезжает, потому что уже видел его третьим в их мистических опытах: «Я надеялся, что ядро создадут трое интересующихся мистикой, и придут к каким-нибудь выводам, и будут благотворно влиять друг на друга: этими тремя будут Шелл, Гайсин и Стерн».

Билл сказал ему, что чувствует, будто случится что-то плохое, и попросил не ехать. «Он пришел ко мне и сказал, что хочет купить и привезти домой унцию героина, и я ответил: „Приятель, забудь об этом“. Но он не послушал, приехал с ней в США и попытался продать в Хьюстоне, штат Техас. Он попробовал договориться со знакомым парнем, который оказался стукачом, и его приговорили к 20 годам исправительных работ в лагере в Хаусвилле, я хорошо знаю этот лагерь, потому что там работал психиатром мой друг Келлз Элвинз. Он описал свой побег оттуда в романе „Джамбо“, который позже выпустило „Гроув Пресс“».

Шелла задержали в Сан-Франциско с двумя пакетами героина. Его приговорили к 22 годам заключения, и в ноябре 1958 г. он сел в тюрьму. В 1962 г. его чуть было не освободили под честное слово. Сделать это очень рекомендовала техасская комиссия по помилованию и досрочному освобождению, но бывший тогда губернатором Прайс Дэниел своим решением отклонил просьбу. Дэниел объяснял это тем, что в бытность свою сенатором работал в специальной комиссии сената, занимавшейся расследованием торговли наркотиками, очень распространенной в США. Теперь же, как губернатор, он считал, что никогда нельзя поручиться за наркоторговцев, освобожденных досрочно. Когда в январе 1963 г. губернатором Техаса стал Джон Конолли, он тоже отклонил все просьбы Шелла о помиловании.

У Шелла было опубликовано три стихотворения в антологии новой американской поэзии, напечатанной в Германии, соавтором которой выступил Грегори Корсо, но оценили его литературный талант после рассказов о Тоби, которые появились в четырех номерах Evergreen Review в период с 1961 по 1963 г. В его первом рассказе было такое стихотворение: «Разве этим железным прутьям предназначено быть оружием в будущих войнах? Думаю, да! Мне нравится думать, что через тысячу лет они превратятся в пыль».

Билл понимал, что Шелл хотел привлечь к себе внимание, решив вернуться в США с героином, и написал Аллену: «Ты только представь себе: этот идиот хочет вернуться обратно с саксофоном и в кричащей одежде… с саксофоном!!! Господи, как же глуп может быть человек?..»

Билл полагал, что занятие творчеством помогает Шеллу переносить заключение. «За него замолвили словечко, и через четыре-пять лет его освободили. Я его видел потом в Нью-Йорке. Какое-то время он жил в Пуэрто-Рико, но ему там не понравилось. У него по участку бежала река, в которой водилась форель. Он превратил часть ее в пруд, и иногда я просто ходил и сам ловил себе завтрак».

Брайон собирался провести Рождество и новогодние праздники с друзьями в Ла-Сьоте, городке на берегу Средиземного моря между Марселем и Тулоном, где живут преимущественно художники. По пути в Марсель в автобусе с ним случилось еще одно необычайное происшествие. В его дневнике от 21 декабря 1958 г. есть такая запись: «Сегодня в автобусе на пути к Марселю меня захватил трансцендентальный ураган цветных видений. Мы мчались сквозь длинную аллею, усаженную деревьями, и я прикрыл глаза, сидя напротив слепящего солнца. Подавляющий поток интенсивно-ярких цветов взорвался под моими веками: многомерный калейдоскоп вихрем кружился в космосе. Я был выброшен из времени. Я был в бесчисленном множестве миров. Видение резко оборвалось, как только мы проехали деревья. Было ли это видением? Что случилось со мной?»

Он рассказал про видение Биллу. Билл написал в ответ: «Мы должны осуществить молниеносный захват цитаделей просвещения. У нас есть для этого все возможности». Кстати, Брайон только через год понял, что с ним случилось, именно после этого происшествия он придумал и сконструировал одно из самых интересных своих изобретений — «Машину мечты».

Когда Билл увлекался своими зеркалами, он пачками глотал «Эубиспазм», это позволяло ему не допускать усиления своей привычки и означало, что он был чист перед законом в случае полицейского налета. «Эубиспазм» — маленькие черные таблеточки опия с добавлением кодеина, они считались лекарством от гриппа и продавались без рецепта в любой аптеке во Франции. Билл коротал зиму в комнате номер 25, облаченный в старый серый свитер, который в 1955 г. Брайону подарила Мэри Кук, и, наблюдая за тем, как рисует Брайон, он и сам начал рисовать и в начале января 1959 г. отправил Аллену несколько своих работ, выполненных в каллиграфическом стиле Гайсина. Несмотря на большое влияние Брайона, это все-таки были работы именно Берроуза, а не Брайона.

К Брайону часто заходила Фелисити Мейсон, английская аристократка. Это была бывшая шпионка, по мужу состоявшая в родстве с королевой-матерью. Они встретились с Брайоном в кафе отеля, в котором она останавливалась, когда в 1952 г. после второго развода ехала в Марракеш. Обнаружилось, что они родились в соседних городках на Темзе и что у них у обоих погибли единокровные брат или сестра. Они тут же придумали, что состоят в родственных отношениях, и когда к столику подходил приятель Брайона, он объявлял: «А это моя сестра. Она только что приехала».

Брайон восхищался ее тягой к приключениям и оказывал ей знаки внимания. Она начала с того, что завела романы с двумя юношами-арабами из «хороших семей» — один приходил к ней в послеполуденное время, другой по ночам: «Они оба обрезаны, прекрасные любовники, и я не знала, чей пенис лучше. Вот их и прозвали райскими близняшками».

Фелисити не слишком нравился Бит Отель. В своей книге «В поисках любви», где Брайон был назван Максом — он сам хотел, чтобы его так звали, — она писала:

«Я не очень много времени проводила с Максом в его дешевом отеле, меня тошнило от единственной на весь этаж вонючей уборной на турецкий манер, от крыс, снующих по червивой лестнице, по которой надо было взобраться, чтобы попасть к Максу в комнату. Когда вы до нее добирались, вы обнаруживали, что в крошечной комнатке изгнанные из интеллектуальных кругов наркоманы ведут активную общественную жизнь, хотя мне всегда было ближе предыдущее поколение Хемингуэя и Гертруды Стайн, где еда, выпивка и светская жизнь сочетались с умственной деятельностью. Тут же наркотики вели всех к бедности. Тогда битники были по-прежнему почти неизвестны в литературе и выживали, как могли, в этом невероятно убогом отеле на левом берегу. Я была моложе их всех, но чувствовала себя принадлежащей другому поколению, иностранкой. Но в то же время я восхищалась ими и любила их и время от времени наведывалась в Бит Отель».

Фелисити больше нравился привычный для нее роскошный образ жизни:

«Брайон, как обычно, жил сразу в нескольких мирах. Он выходил из Бит Отеля в старых голубых джинсах, которые еще не вошли в моду, казался принцем и общался с людьми из самого высшего общества. Как-то, помню, богатые друзья пригласили нас в „небольшую забегаловку рядом с дорогой“, а оказалось, что это „Tout d?Argent“, где бокалы с вином обкладывали льдом, чтобы белое вино было достаточно холодным, и где для того, чтобы сделать подливку для утки, брали другую утку, отделяли мясо и промалывали его. Брайон вошел с обычным самодовольным видом, а я трусила позади в сандалиях, короткой юбке и с пакетом с фруктами, пытаясь выглядеть так, словно у меня на голове была шляпа с перьями, а на мне было маленькое черное платье и большие бриллианты. Мы справились с задачей, и нас усадили за лучший столик рядом с окном, из которого открывался вид на Нотр-Дам. И все было чудесно, пока у Брайона не начался приступ астмы и мне не пришлось быстро вести его обратно в Бит Отель. Но мы ушли очень торжественно, и все нам кланялись. Он всегда был королем, невзирая на то, что на нем было надето, лохмотья или парадный камзол».

Биллу нравилась Фелисити, она стала одной из немногих его подруг, дружба с которыми продлилась всю жизнь. Как-то раз он вместе с другими американцами-изгнанниками пришел к ней на обед на набережную Ла Турнель. Пьяный Брайон рухнул на пол, и Билл попросил ее вернуться вместе с ним в отель, но она отказалась. Впоследствии она говорила: «Он не в моем вкусе».

Билла всегда забавляли буржуазные притязания Брайона и то, как он представлял своих многочисленных приятелей-аристократов, он говорил: «Иногда заглядывают какие-то благополучные приятели Брайона, и он говорит: „Принцесса!“» Было в Бит Отеле одно «но», которое очень сильно смущало Брайона, — в комнатах не было телефонов, так что его великосветским приятелям приходилось оставлять записки или же договариваться с мадам Рашу, чтобы она передала просьбу позвонить им. Вспоминает Жан-Жак Лебель: «Брайону, Аллену или Грегори хоть и редко, но иногда все-таки звонили, и тогда мадам Рашу выходила и кричала в окна, выходившие на улицу: „Эй, месье Брайон! Вам звонят! Это мадам Рашу!“ Вся округа была в курсе, кому звонят. Это была большая деревня».

Тем временем в результате действий неутомимого Гинзберга в весеннем выпуске Chicago Review за 1958 г., выпускаемом Чикагским университетом, были опубликованы главы из «Голого ланча», еще там напечатали три отрывка из Керуака и три стихотворения Аллена. Потом в летнем номере издатели Ирвин Розенталь и Пол Кэрролл опубликовали другие произведения Керуака, а в осеннем появились другие главы из «Голого ланча» и два письма от Аллена. Но на дворе стоял 1958 г., а Чикаго находился на Среднем Западе, так что осенний выпуск привлек внимание Джека Мабли, журналиста колонки сплетен из Chicago Daily News, разгромившего номер. Он озаглавил свою статью «Писанина на потребу толпе», а закончил ее фразой «однако Чикагский университет опубликовал это. Попечителям следовало бы внимательнее следить за тем, что творится в их вотчине». Конечно же, попечители последовали его совету, и Розенталя вызвали на ковер к декану Уилту, попросив его принести с собой все материалы, за опубликование которых в зимнем номере 1958–1959 он ратовал. Декан совершенно не хотел, чтобы что-то нарушало спокойствие или обижало местные органы опеки. Запретили публиковать десять глав из «Голого ланча», «Полуночного ангела» Керауака и рассказ Эдварда Дэлберга, даже статью про немецкий импрессионизм посчитали слишком скабрезной для впечатлительных умов Иллинойса.

Розенталь с Кэрроллом уволились и создали фонд, от которого не ждали никакой прибыли, чтобы опубликовать журнал в планировавшемся виде. Они спросили у Керуака, как бы он назвал новый журнал. Он посмотрел на записку у себя на столе, где было написано «Купить большой стол». Новый журнал стал называться «Большой стол». К тому времени и Аллен, и Питер уже вернулись в Штаты, а Грегори ненадолго приехал в Нью-Йорк, и они все вместе отправились в Чикаго, чтобы принять участие в благотворительном чтении, сбор от которого должен был пойти на оплату издания.

Поскольку теперь все, что было связано с «разбитым поколением», вызывало интерес, прибытие Аллена, Питера и Грегори 28 января 1959 г. попало на первую страницу Chicago Sun-Times. Там были и фотографии, сделанные на великосветской вечеринке в доме мистера и миссис Альберт Ньюман на Длинном озере, где присутствовали журналисты местных изданий и фотокорреспонденты. Журналисты Time Life сфотографировали их на фоне работ Пикассо, Джексона Полока и Моне. И каждый день жители Чикаго следили за их передвижениями, освещаемыми в колонке светских новостей.

На чтении, проходящем в Шерман-Холле, Аллен читал отрывки «Кадиша» и представлял переиздание «Вопля», которую в конце концов «Фэнтэзи Рекордc» выпустило в качестве альбома и которую Аллен не смог прилично записать в Париже. Первый номер «Большого стола» вышел в марте, в нем было десять глав из «Голого ланча». Но злоключения Розенталя и Кэрролла на этом не закончились: шумиха, поднявшаяся вокруг запрета журнала, привлекла внимание чикагских властей, ответственных за печать, и они быстро изъяли номер из продажи, обосновав это тем, что он является непристойным. Повторился процесс по гинзберговскому «Воплю», лишь подогревший интерес к новому творчеству.

Публикация значительной части «Голого ланча» в Америке привела к росту интереса к творчеству Берроуза, работы которого до тех пор были малоизвестны. Мнение Норманна Мейлера по поводу работ Берроуза стали разделять очень многие: «Те десять глав „Голого ланча“, которые были опубликованы в первом номере „Большого стола“, — это самое потрясающее произведение автора-американца из всего, что я читал за много лет. Если остальная часть книги не уступает показанному, если роман действительно окажется романом, а не просто сборником потрясающих фрагментов, тогда Берроуз станет одним из самых значительных писателей Америки, и его влияние на людей станет сопоставимым с влиянием, оказанным Жаном Жене».

Когда Брайон вернулся в Париж, у него случился приступ аппендицита, и он лег на операцию. После этого, чтобы подлечиться, он отправился погреться в Марракеш. В апреле следом за ним в Марокко поехал Билл, он ехал в Танжер на зиму, но выбрал неудачное время, потому что сразу же попал в руки полиции, которая очень хотела допросить его.

Шестью месяцами раньше Билл решил поправить свое финансовое положение, продав небольшое количество марокканской марихуаны в Париже. У него в Танжере был приятель Пол Ланд, который в прошлом был английским вором, а потом вышел на пенсию и поселился в Танжере, где в ноябре 1957 г. открыл бар и назвал его «Наваррой». Билл написал ему и попросил продать какие-нибудь «марокканские кожаные изделия». Ничего не вышло, но Пол зачем-то дал ему письмо к владельцу трехмачтовой шхуны «Ампитрит», капитану Кливу Стивенсону. Стивенсон поймали с поличным, когда он пытался купить полкило опиума у старика негра в Сокко Чико. Ланда и старика негра посадили в одиночные камеры, и последний рассказал полиции историю про Ланда и «американца в очках». В кармане у Стивенсона лежало письмо Билла, так что они решили, что именно Билл и является распространителем в Париже. Полиция обыскала дом Ланда и обнаружила там чемодан с рукописями, который у него оставил Билл. Билл писал Аллену: «[они] перерыли весь мой чемодан с самой жуткой порнографией в поисках „доказательств“. (Они, должно быть, думали, что это зашифрованные послания.)»

Дело усложнилось и тем, что в руки полиции попало письмо, написанное Биллом Маку Шелу Томасу, в котором говорилось что-то вроде «если мы объединим наши усилия, это будет выгодно обеим сторонам», что еще раз подтверждало, что Билл, возможно, и был тем, кто стоял за наркосетью, хотя, вероятнее всего, речь в письме шла «об объединении усилий в духовных поисках». У полиции появился его парижский адрес, но они и не подозревали, что в этот самый момент он находится у них под носом в Танжере. Однажды полиция устроила повторный обыск в доме Ланда, когда Билл как раз пришел к тому в гости. Каким-то чудом они не попросили Билла показать паспорт и не обыскали его, что было очень удачно, потому что в тот момент у него как раз было в кармане пять граммов опия.

Билл привез магический шар с собой, но ему стало мучительно гадать на нем. Он чувствовал какое-то давление, которое отталкивало его от шара, и это так взволновало его, что он стал спать с включенным светом. Но Аллену он говорил: «Нет, назад я не поверну (даже если бы и смог)». Сам он определял свой уровень психического состояния как тот, когда «я уже не думаю о сексе — и даже не знаю, кто меня возбуждает, мужчины или женщины, может быть, и те и другие, а может быть, ни те, ни другие. Вероятнее всего, ни те, ни другие. Я просто не понимаю жителей этой планеты — конечно же, самоанализ с его медленным препарированием всего на свете отменил мой садо-мазо-билет в Содом. Наверное, без С-М-визы может пройти только совсем невинный человек?» Может быть, снижение полового влечения Билла было вызвано тем, что в этот момент он употреблял очень много наркотиков? Укреплению его здоровья не способствовало и обнаружение того, что во Франции диосан продается свободно, хотя и под разными названиями.

В Париж Билл вернулся на пакетботе через Гибралтар вместе с Аланом Ансеном, который тогда тоже был в Танжере. Билл продемонстрировал Алану свои последние открытия в области психики, одним из которых была сильная магическая связь между магическим шаром Билла и купленным им магическим зеркалом. Билл говорил, что шар покачивался всякий раз, когда зеркало оказывалось рядом, а Ансен подтвердил это. Вернувшись в отель, Билл перестал хранить наркотики в своей комнате, что было весьма разумно, потому что полиция могла нагрянуть в любой момент.

Ансен вернулся в Париж, и Билл вдруг обнаружил, что остался один на улице Жи-ле-Кер. Жак Стерн заперся наедине с самим собой и не отвечал на письма. Шелл сидел в тюрьме в Америке, а Брайон был в Танжере. Брайон во всяком случае казался Биллу «человеком-катализатором или медиумом в потоке сознания» в его экспериментах с психикой, возможно, потому, что Брайон не использовал тяжелые наркотики. Психика продолжала подводить Билла: у него были видения и случались странные приливы энергии. Он продолжал худеть и к середине мая весил всего 120 фунтов.

Билл собирался возвращаться в Штаты и готов был вот-вот написать письмо родителям с просьбой прислать денег на билет, как на сцене снова появился Жак Стерн и пригласил его на месяц на свою яхту в Монте-Карло. Билл хотел объяснить всем, что он согласился вовсе не из-за своей любви к роскоши, а потому что Стерн изобрел новый сокращенный курс психотерапии, который длился всего две недели, и пообещал показать его Биллу. Стерн рассказал ему, что был в Лондоне и сломал ногу — с учетом того, что он ходил на костылях, это было очень возможно. Он решил совместить процесс восстановления с детоксикацией и снова пришел теперь уже с загипсованной ногой в клинику профессора Дента в Лондоне, чтобы тот избавил его от наркозависимости.

Первую неделю все шло хорошо, но потом у него появилась сильнейшая боль в пазухах, распространившаяся вниз по позвоночнику, пока она не сковала все тело, да так, что он орал как безумный. Дент не знал, что делать, позднее Стерн скажет, что в первый раз увидел его в замешательстве. Дент принялся колоть Стену героин, один гран[59] за раз, 12 гран за два часа, но даже так боль не стихала. Билл считал, что ни один другой врач не отважился бы вколоть столько героина, и он писал Аллену: «Он спас Жаку жизнь, это точно». Стерна держали две сестры, он впал в такое неистовство, что сломал деревянный стул, а потом лишился сознания. Он пролежал без сознания два дня. Дент обратился к специалисту, который сказал, что кататония — это физиологический ответ организма на боль, иначе бы убившую его. Потом они применили электрошок, он вышел из комы и сразу же принялся писать. Он писал, не останавливаясь, девять дней, по истечении которых был готов роман, названный им «Палтус». Он рассказал Биллу, что его хочет опубликовать лондонское издательство «Фабер и Фабер». Билл прочитал часть рукописи и объявил, что это гениально. Билл говорил Аллену: «Мне кажется, что это намного лучше того, что написал я, или Керуак, или ты, или Грегори, да он написал лучше всех. Несомненно, он — великий писатель, я думаю, что он величайший писатель нашего времени».

Жаку по-прежнему не везло. Он пригласил Билла на загородную поездку, но Билл устал и отказался. Позднее Жак рассказывал Биллу, что на скорости 130 миль в час врезался на своем «Бентли» в бетонный столб, его машина дважды перевернулась и упала на левый бок, причем ни машина, ни он сам не пострадали. На той же неделе он выпил слишком много снотворного и едва не умер, упав с мраморной лестницы и выбив себе один зуб, чуть не помер от смеси героина со скополамином, которую Билл забрал у него ради его же собственной безопасности. «С Жаком не соскучишься», — говорил Билл. Позднее он узнал, что вся эта история про доктора Дента, который делал героиновые инъекции, кататонию и электрошок, были вымыслом. Еще он узнал, что «Бентли» вряд ли когда-то переворачивался (или хотя бы был способен развить такую скорость), а напоследок оказалось, что яхты тоже никакой нет, ни в Монте-Карло, ни еще где бы то ни было. Стерн сохранил лицо, сказав, что ему предложили продать яхту на таких условиях, от которых он не мог отказаться. Конечно же, это все тоже было выдумкой, и эта «предполагаемая яхта» стала излюбленным местом, где начиналось действие многих рассказов, которые тогда писал Билл. Что касается того, что «Фабер и Фабер» согласились опубликовать книгу, так это тоже было неправдой, хотя сама книга существовала. В конце концов, Стерн сам выпустил ее, но никто, кроме Билла, не посчитал ее чем-то выдающимся.

Одним из наиболее эксцентричных обитателей отеля был Синклер Бейлис, которого Билл знал еще по Танжеру. Бейлис — молодой еврей из ЮАР — жил вместе с подружкой-нем-кой, и иногда бегал за ней по крыше с мечом, в память о том, что немцы делали с евреями. Она была сложена как профессиональный борец, а Синклер был тощим и маленьким, к тому же между ними существовал договор, что он может прекратить игру, как только захочет. У Синклера случались резкие перепады настроения. Иногда обычный фургон на улице казался ему набитым техникой, следившей за каждым его шагом. Иногда на него нападал ужас, и он отказывался уходить из помещения, утверждая, что, как только он выйдет, его сразу же убьют преследователи. Иногда он дурачился, к примеру, шел по улице и курил сразу четыре сигареты. Как-то раз Билл, Грегори и Синклер шли вдоль Сены, и когда они увидели пароход «Черное яблоко», Синклер стянул штаны и показал туристам фак и голую задницу. Уильям был потрясен. «Это отвратительно», — сказал он Синклеру. В другой раз, радуясь приходу весны, Синклер в восторге бросил в Сену свои башмаки.

Синклер был очарован Биллом и Брайоном и заинтересовался их опытами с психикой. Брайан вспоминал, как Синклер появился в комнате номер 25: «[Он] стоял на пороге, а вокруг него в темноте разливалось голубоватое сияние, которое делало его похожим на свирепого китайца, и я сказал: „Нет-нет, Синклер, тебе сюда нельзя, и выпроводил его“.» Синклер написал для Жиродиаса НК под псевдонимом By By Менг «Дома радости» — книгу о гейше, а потом работал в «Олимпии» одним из помощников Жиродиаса.

Как-то утром в начале июля 1959 г. Синклер пришел в гости к Биллу и сказал ему, что Жиродиас хочет напечатать «Голый ланч», так что через две недели ему нужна полная рукопись. Жиродиас видел, какая буря поднялась после запрета зимнего номера Chicago Review и как потом изъяли «Большой стол» за непристойность, и понял, что «Голый ланч» — это именно то, что ему нужно: запрещенная книга, содержащая порнографию, предмет продолжающихся дискуссий, о которой уже написали Time и Life. Если он сможет быстро ее напечатать, то сможет и продать ее на пике интереса.

Еще в январе Билл сказал Полу Боулзу, что «Голый ланч» закончен, но он никогда и не думал, что его когда-то полностью напечатают. Теперь же, когда Жиродиас сказал, что хочет напечатать книгу, Билл снова проглядел рукопись. Смешалось так много отрывков, и смешались они так странно — большей частью благодаря Аллену, что Билл понятия не имел о книге в целом. К тому же он продолжал писать, и новые, и переписанные заново главы тоже надо было вставить в рукопись. Однако Жиродиас желал получить книгу как можно быстрее.

В комнате Билла закипела работа. Печатали в основном Брайон и Синклер. Билл печатал плохо, так что он решал, какие главы он хотел видеть в рукописи, и делал отметки, куда их ставить, или дописывал новые строчки, но большую часть времени он посвящал расклеиванию фотографий по стенам, приклеивая их скотчем. В «Разрезках: проект, который приведет к разрушительному успеху» Брайон Гайсин писал: «В воздухе кружились сотни побледневших снимков: техасская ферма Старого Быка, верховья Амазонки („Это страна яхе, приятель. Погляди на старика brujo (брухо)“[60]), Танжер и своды законов майя („Разве это не жутко? Поймешь, что же они такое на самом деле, и получишь нагоняй“), фотографии молодых людей, сделанные в разных местах. Берроуз то увлеченно склеивал фотографии скотчем, а потом прилеплял их на стены, и блеклые снимки периодически наезжали друг на друга, то редактировал неподъемный манускрипт. („Am I the Collier Brothers?“) Когда он видел перед собой разбитую печатную машинку, он принимался строчить что-то новое…» Многие снимки впоследствии были изданы в коллажах, которые Берроуз рисовал в 1960-х, частенько вместе с оставшимся на них скотчем.

О том, как они делали книгу, вспоминает Билл: «Мы выдирали куски из тысяч страниц, часть рукописи потом вошла в знаменитую трилогию — „Мягкая машина“, „Билет, который взорвался“ и „Нова-Экспресс“». Весь материал читался, и то, что Билл решал включить, перепечатывалось с учетом всех изменений или с добавлением нового материала. Билл вспоминает, как он читал: «Так забавно: какие-то куски пойдут, какие-то надо переделать, какие-то надо выкинуть ко всем чертям и т. д. и т. п. Чтобы собрать их воедино, нужно очень много всего перепечатать и проделать огромную редакторскую работу». В то время Билл плотно сидел на кодеине, и это, как и сжатые сроки подготовки книги, привело к тому, что какие-то главы повторялись. Например, десятистрочный абзац, которым заканчивалась первая глава, начинающийся со слов «Я путешествовал вместе с Ирен Келли…» повторился через 170 страниц в главе «Кокаиновые клопы». Как только глава заканчивалась, она отсылалась Жиродиасу, который сразу же отдавал ее в набор.

Но потихоньку книга начинала вырисовываться. Вспоминает Билл: «Многое из того, что вошло в книгу в Танжере, перепечатали Алан Ансен и Аллен Гинзберг. Куски посылались в типографию, как только они были напечатаны, и я решил, что окончательно решу, в каком порядке расставить главы, когда придет окончательная редактура. Синклер мельком глянул на верстку и сказал: „Мне кажется, что тот порядок, что есть сейчас, — самый лучший“. Каким-то чудом главы оказались каждая на своем месте, и единственным изменением стало то, что мы перенесли главу „Хаузер и О?Брайен“ из начала в конец». За одним этим исключением конечная форма «Голого ланча» и расположение глав были определены порядком, в котором материал — по воле случая — посылался в типографию. Когда перестановка была сделана, получилось, что первыми словами книги были «Чувствую, стрем нарастает…», а последними «С этого мгновения стрем меня не касается (накал спал)», таким образом книга приобретала законченность. Билл был доволен полученным результатом. «Вот это вещь, никто специально ничего не делал, а она получилась очень правильной. Чистая случайность. Кстати, а как же получается случайная случайность? Это же действительно всеобщий вопрос, как случайность становится случайной? И насколько же больше ты знаешь, чем думаешь, что знаешь?»

Хотя Билл и говорит читателю, что главы можно читать в любом порядке, некоторые критики вообразили, что они видят окончательную структуру книги. В своей книге о Берроузе для серии книг об американских писателях, выпущенной «Твейном», Дженни Скерл деликатно оспорила это, она говорила: «Хотя главы и можно рассматривать как отдельные, и соединены они вместе монтажом, порядок их вовсе не случаен. Это всеохватывающая психологическая схема, структура, усложняющаяся с усложнением техники, модель обучения». Когда это показали Берроузу, он был очень доволен. Еще Билл занимался дизайном обложки, представив Жиродиасу несколько каллиграфических эскизов, сделанных в манере Гайсина. Билл говорил о них: «Конечно же, на меня сильно влиял Брайон, но все-таки это было моим видением предмета». Книга вышла через две недели после того, как печатники получили окончательную верстку, в июле. Билл сделал правки в гранках, а потом добавил что-то в конце, но последнюю правку не учли, и в книге было много типографских ошибок. Но Уильям все равно был доволен тем, что получилось: «Через месяц после визита Синклера „Голый ланч“ лежал на прилавках, поставив тем самым рекорд по скорости публикации».

Жиродиас вручил Биллу 800 долларов аванса и взял себе права на треть прибыли от продажи всех публикаций на других языках. Аллен из Нью-Йорка написал, что ему кажется, что Жиродиас ограбил Билла, и это, конечно же, так и было. Билл ответил, что уверен, что заключил с «Олимпией» свою самую лучшую сделку: «Я видел, как Джек пять лет мучался с американскими издателями… конечно же, включены две главы с порнографией „Комната развлечений Хасана“ и „Ежегодный прием у Эй-Джея“, они — важная часть общей структуры книги».

Хотя «Голый ланч» и был в основном составлен из тех отрывков, что Билл вкладывал в письма к Аллену из Танжера в 1954–1957 гг., напечатанный окончательный вариант книги сильно разнится с тем, что напечатали в Танжере Керуак, Гинзберг и Ансен. К сожалению, того варианта не сохранилось полностью, и Берроуз всегда подчеркивал, что существующий сейчас вариант появился в Бит Отеле. В интервью Морису Жиродиасу он говорил: «Дело в том, что та рукопись, которую вы видели в 1958 г., даже близко не стоит с тем, что вышло в 1959-м».

Вот так, к концу 1950-х, вышли главные работы четырех битников, которые считаются столпами «разбитого поколения»: «В пути», «Вопль и другие стихотворения», «Бомба» и «Голый ланч». Можно спорить, что другие их работы имеют большую литературную ценность, но именно благодаря этим произведениям они стали известны.

Публикация «Голого ланча» не сильно изменила жизнь Билла, хотя ему было приятно видеть книгу на прилавках магазинов. Гаи Фроже выставила книгу на витрину своего магазина, но отзывов не последовало, и жизнь потекла как прежде. Он продолжал экспериментировать с психикой и понял, что может превращаться в других людей: «не в людей, но в человекоподобных». «Я хожу в чем-то вроде зеленой униформы. Лицо все заросло густой растительностью, и на нем застыло выражение, которое большинство назвали бы злобным — какое глупое слово…», — писал он Аллену. И Брайон и Стерн подтвердили его слова, а Билл стал ловить на себе взгляды в ресторанах.

В конце июля Билла арестовали в связи с танжерским делом Пола Ланда. Полиция пришла к нему в восемь часов утра с ордером на арест от 9 апреля, то есть выписанным больше трех месяцев назад. Он провел 12 часов в полицейском участке, они заполняли протоколы, а ему все больше и больше хотелось вмазаться. Они сделали несколько снимков, но когда проявили пленку, то обнаружили что она пустая. И только через два часа после трех попыток им удалось сделать фотографию. «Ничего необычного для того, кого называют „невидимкой“,» — говорил Билл. Между досками пола они нашли маленькую заначку травы, но было неясно даже, его ли это трава, ничего более серьезного они не нашли.

В начале Жиродиас казался вполне успешным издателем. Он быстро запустил книгу в печать и договорился с братом, что тот переведет ее на французский, но «Le Festin Nu» вышел в издательстве «Галлимар» только в 1964 г. На деньги, полученные от продажи набоковской «Лолиты» в Америке, Жиродиас открыл ночной клуб «Le Grand Severin», где они с Биллом иногда говорили о делах и ели пироги (p?t?) с дроздами. Билл решил отдать Морису право вести переговоры со всеми иностранными издателями, в том числе и по заключению контракта с Барни Россом из «Гроув Пресс» по вопросам издания в Америке. Морис говорил Биллу: «В таком деле много подвохов. Я их знаю — ты нет. Давай я буду этим заниматься. Все, что тебе надо, — это верить мне». И Билл поверил. Права на книгу были проданы «Гроув Пресс» за 5000 долларов, но Билл не получил ни цента. Жиродиас оказался сладкоголосым жуликом. И только в 1967 г. Берроузу после долгой и упорной борьбы удалось восстановить свои права на «Голый ланч».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.