Глава 1 Жи-ле-Кер, 9

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1

Жи-ле-Кер, 9

Я смотрю на жизнь, как на случайное сотрудничество, обязанное обстоятельствам, при которых личность обретает себя в правильном месте в правильное время. Для нас «правильным» местом оказался парижский Бит Отель, а если быть еще точнее — Бит Отель периода 1958–1963 гг.

Брайон Гайсин. Третий ум

В 1950-х Левый берег, или Латинский квартал, был для Парижа тем же, чем являлся Сохо для Лондона, Гринвич-Виллидж для Нью-Йорка или Норт-Бич для Сан-Франциско — недорогим местечком в центре, где встречаются и проводят ночи за разговорами и выпивкой художники и писатели, где бесхитростное проживание стоит дешево, а местные жители с пониманием относятся к юношескому безумию. На множестве маленьких улочек между бульваром Святого Германа и Сеной размещались десятки небольших недорогих отелей без особых удобств, в которых обитали многие студенты из близлежащей Сорбонны. Парижскому университету больше семи сотен лет, и жить в скромных отелях на соседних улицах уже стало университетской традицией. Еще здесь жили студенты-художники и натурщики из Академии изящных искусств, которая находилась на набережной Августинцев, да и многие именитые художники: их мастерские с застекленными крышами, обращенными на север, прятались в маленьких двориках и переулках. Богема и студенты жили бок о бок с многочисленными парижанами из рабочего класса старой закалки, каждое утро заполнявшими товарами продуктовые рынки на улице Бучи или крытый рынок на Мабилоне и возвращавшимися домой задолго до того, как юные представители богемы выпивали свою первую чашку кофе.

Недорогой, обветшавший район вокруг улицы Святого Северина был привычным прибежищем для отбросов общества, clochards (бродяг и бездельников); когда-то, в те времена, когда окрестности Дворца Мобер были населены рыбаками и кожевенниками, у них была своя улица, улица Бревр. В 1950-х таких людей было приблизительно 10 000; мужчины и женщины спали под мостами и на крышках люков на площадях, завернувшись в тряпки, грелись у коллекторных отверстий, валялись около наружных шахт метро, откуда шел затхлый теплый воздух.

Латинский квартал — это скопище пыльных букинистических магазинчиков, авангардных художественных галерей, антикварных магазинов, лавок торговцев этнологическими редкостями, крошечных тесных офисов радикальных издательств и маленьких газетенок, специализировавшихся на экспериментальной литературе и искусстве. Вдоль берега Сены продавцы книг выставляли напоказ коробки с какими-то разодранными гравюрами и захватанными пальцами книгами, эти короба крепились к парапету, и их можно было запирать на ночь. Повсюду в окрестностях улицы Сены и бульвара Сен-Мишель были расположены книжные лавки, в которых на видном месте стояли работы сюрреалистов, труды по патафизике,[11] медицине, оккультным наукам, алхимии и азиатскому мистицизму. Некоторые из них таились во двориках или на верхних этажах зданий, и знали о них только ценители.

Здесь находились и артистические кафешки вроде «Пале», где можно было встретиться с владельцем галереи и договориться с ним о выставке, нанять натурщика или купить наркотики. Здесь были дюжины недорогих ресторанчиков, таких как «Кафе искусств» на улице Сены, где студенты художественных заведений сидели в рядок на скамейках, стоимость меню из трех блюд была неизменна, а красное вино стояло в литровых кувшинах на простых узких деревянных столах. Одна кафешка, «У Рато», была настолько маленькой, что хлеб там лежал в корзинках, которые подвешивались на веревках над столами, и, чтобы достать его, надо было каждый раз опускать их. Ресторан «У Жана», находившийся в двух шагах от бульвара Святого Германа, был одним их тех редких мест, где на полу по-прежнему лежали опилки. Иногда там выступал виолончелист или гитарист. «У Жана» было полно стремных типов, связанных с криминалом, но и представители богемы любили там бывать, соблюдая молчаливый нейтралитет. Рядом, в особенности вокруг площади Мобер и улицы Ушет, ютились многочисленные китайские, вьетнамские и североафриканские ресторанчики.

Каждую ночь бульвар Святого Германа становился местом самых больших гуляний в Париже, люди бродили от площади Мобер до бульвара Святого Германа и обратно, мимо больших кафе: «Пивной отвисшей губы», «Кафе двух макак», «Природы», в них сидели экзистенциалисты и состоятельные туристы, наблюдавшие за всеми и за которыми наблюдали все. Некоторые из гуляющих заглядывали в «Пиджоло», кафе сразу же за станцией метро, там было пятисотфранковое меню, и оно работало всю ночь. Это было любимое место сборищ лесбиянок и геев. Некоторые молодые люди красились губной помадой и пудрились, а наиболее мужеподобные женщины носили мужскую одежду. В «Пиджоло» также влекло студенческую толпу, среди которых были и многие обитатели Бит Отеля, располагавшегося через две улицы.

Бит Отель занимал дом номер 9 по Жи-ле-Кер, узкой средневековой улочке, начинающейся около Сены от улицы Сен-Андре — «покровителя искусств» и шедшей до набережной Августинцев в старейшей части Латинского квартала. В XIII в. улица называлась Жиль-ле-Ке (улица Повара-простофили) или Жи-ле-Ке (Жи — кухонных дел мастер, повар). Еще она была известна как Жи-ле-Пре (улица Храброго повара). Со временем название трансформировалось в Жи-ле-Кер, которое, как утверждал Брайон Гайсин, являло собой каламбур по поводу названия этой улицы, придуманный в начале XVII в. Генрихом IV, первым королем Франции династии Бурбонов, чья любовница жила именно там. Как-то король проходил по ней и сказал: «Ici g?t mоn соеur» («Мое сердце принадлежит этому месту». — Прим. пер.). Возможно, это была выдумка, как и многие другие истории Гайсина, но по крайней мере звучало неплохо.

Похожая история есть в «Путеводителе Николя по Парижу», там утверждается, что название улицы восславило убийство Этьена Марселя,[12] главы гильдии купцов и одного из отцов Парижа. В ночь на 31 июля 1358 г. он был убит на этой улице Жаном Майларом, наемником дофина Карла, и слово «g?t» обозначает «лежит»: как на могильных плитах пишут «ci-g?t» или «здесь покоится».

Большинство зданий в этом квартале четырехэтажные, как правило, первый этаж нависает над улицей, а три верхних этажа резко отступают в противоположную от нее сторону. Дома номер 5, 7 и 9 построены в конце XVI в., первоначально они «окружали» особняк Пьера Сежура, маркиза д?О, позднее принадлежавшего герцогу де Люиньи, дяде Расина. В 1933 г. месье и мадам М. Л. Рашу, супруги из провинции Живерни, что под Руаном к северу от Парижа, купили дом под номером 9, чтобы сделать из него отель. За те годы, что Брайон Гайсин жил там, он сильно сдружился с мадам Рашу и говорил, что они только g?rance, то есть лишь управляют отелем и он им не принадлежит, что вполне возможно, потому что сложно себе представить, откуда они могли взять деньги, которых хватило бы на покупку такого большого здания. Месье Рашу, выполнявший функции одновременно привратника и коридорного, был огромным тихим мужчиной, медлительным и терпеливым со своими постояльцами. Миниатюрная мадам была весьма энергичной, ее руки, как правило, были сложены на бледно-голубом домашнем платье с круглым воротничком — подобные платья носили в будни работающие женщины XIX в. Она заведовала крохотным бистро на первом этаже и занималась регистрацией гостей.

Рашу очень нравилось находиться в компании художников и писателей, и они прикладывали все усилия, чтобы те оставались в отеле. Мадам Рашу иногда разрешала постояльцам расплачиваться картинами, ни одну из которых она не сохранила, даже не подумав о том, что когда-нибудь она сможет за них что-то выручить. К художникам ее тянуло с юности, когда в двенадцать лет она пошла работать в сельскую гостиницу в Живерни, от которой было рукой подать до студии Моне. И в утренние часы, после работы над изображением мешков с зерном или стогов сена, Моне частенько заглядывал в харчевню, чтобы позавтракать со своим старинным приятелем, живописцем Камилем Писсарро. Мадам Рашу однажды спросила Гайсина: «А что стало с его сыном, молодым месье Писсарро?» Брайон не знал, но сказал, что сейчас в Париже проходит большая ретроспектива картин Писсарро, и пригласил ее сходить с ним, но у нее было слишком много работы в отеле, и она не могла позволить себе так отвлекаться.

Мадам смотрела за баром и ее имя, Ж. Б. Рашу, было выведено на стеклянной двери каллиграфическим почерком одного мастера графики старой школы. Рашу никогда не давали отелю какое-то свое имя, вместо этого они предпочли повесить вывески: над левой дверью висела вывеска «Отель», а над центральной стеклянной дверью: Caf? Vins Liqueurs, и этого было достаточно. Двадцать четыре часа в сутки во время оккупации и в тяжелые месяцы после освобождения, когда найти еду и топливо было еще сложнее, чем при немцах, они держали отель открытым, хотя супруги и так еле-еле сводили концы с концами.

В сентябре 1957 г. месье Рашу погиб в автомобильной катастрофе в городке Сен-Жермен, под Парижем. Незадолго до этого они купили подержанный «Ситроен ДС», и месье Рашу отправился в провинцию; в то воскресенье он собирался заехать за несколькими друзьями, чтобы вместе пообедать в отеле. В Сен-Жермен на перекрестке в его машину врезалась другая, он погиб, а его четверо друзей были серьезно покалечены. Это потрясло мадам Рашу, но ей ничего не оставалось, как продолжать жить дальше, ведь отель нельзя было оставить больше чем на несколько дней.

Из-за очень маленького роста мадам, чтобы обслуживать посетителей в баре, приходилось залезать на перевернутый винный ящик. На широких окнах висели кружевные занавески, на подоконниках стояли несколько чахлых фикусов, кончики их листьев, похожие на лезвия, всегда были коричневыми. В бистро был потрескавшийся кафельный пол, стояли три столика с мраморными столешницами на стройных ножках из литого железа, здесь она подавала завтрак или кофе с круассанами. Это не входило в оплату проживания, отель не предоставлял подобные услуги, и 40 сантимов, причитающиеся за кофе, надлежало заплатить сразу же.

На ланч она предлагала мясное ассорти с бобами или тушеного кролика, но после смерти мужа больше не открывала заднюю обеденную комнату, сделав исключение для нескольких случайных вечеринок полицейских лейтенантов и других fonctionnaires.[13] Это был отель 13-го класса, самого низшего уровня, что означало, что он отвечает минимальным санитарным требованиям и правилам техники безопасности, вот и все. После войны во время той самой знаменитой чистки Парижа, преследовавшей своей целью закрытие борделей, многие из отелей такого класса, расположенных по соседству и долго не обращавших внимания на введенные правила, были закрыты полицией как не соответствующие санитарным нормам. Это было одной из причин, почему на улицах появилось так много clochards. Однако у мадам Рашу были хорошие отношения с полицией еще до оккупации, и она прилагала все усилия, чтобы они и впредь оставались такими же.

Она была классической консьержкой. Свои владения она обозревала с высокого места на огромном ящике из-под вина: через стеклянную дверь справа от себя она видела узкий гостиничный коридорчик, за ее спиной была обеденная комната, отделенная от бара занавеской; в стене этого помещения было окно, выходящее на лестницу, так что она видела ноги всех входящих или выходящих — идеальное местоположение, чтобы схватить за ногу постояльца, пытавшегося улизнуть, не заплатив за проживание. Рядом с дверью, ведущей в коридор, у мадам находилась панель контроля пользования электричеством, где на маленьких эмалированных табличках были указаны номера комнат. Над каждой — маленькая красная кнопочка, загоравшаяся, когда в комнате зажигался свет. К каждой комнате было подведено электричество в 40 Вт, этого едва хватало, чтобы горела тусклая 25-ваттная лампочка и работали радио или проигрыватель. Электропроводка была древней: она была очень чувствительной и периодически, когда происходило перенапряжение, все погружалось во тьму. Когда на панели ярко вспыхивала красная лампочка, мадам знала, что кто-то включил плитку, и спешила наверх, чтобы поймать нарушителя с поличным. Нагрузку можно было увеличивать до 60 Вт, но, естественно, за небольшую доплату. Вместо того чтобы платить больше, большинство обитателей предпочитали готовить на маленьких двухконфорочных газовых или керосиновых плитках, которые они покупали сами. У каждой газовой плитки был свой собственный счетчик, и мадам всегда в самое неподходящее время приходила с человеком, снимавшим с них показания.

В 42 номерах не было ковров или телефонов. Некоторые были очень темными, потому что их окна выходили на внутреннюю лестницу, и свет в них проникал только через закопченные окошки, освещавшие саму лестницу. Коридоры изгибались под странными углами, а пол скрипел и стонал под ногами. Ручки на старинных деревянных дверях находились по центру, а не с краю. На каждой лестничной площадке был турецкий chiotte: сортир в виде дырки в полу, по обе стороны от которой было возвышение для ног, куда ты становился, собираясь сесть на корточки. Вместо туалетной бумаги на гвозде висели куски разорванных газет, хотя многие обитатели приносили и уносили обратно свои личные рулоны. На первом этаже был душ, но висела табличка, предупреждающая о том, что, прежде чем принять душ, воду нужно согреть. Естественно, за это бралась еще какая-то небольшая плата. Брайон Гайсин вспоминал, что если лежа в ванне с головой уйти под воду, то можно было услышать урчание Бьевра, подземной речки, что впадает в Сену двумя кварталами восточнее улицы Жи-ле-Кер, напротив Нотр-Дама; он развил эту идею в своем романе «Последний музей». Как и многое другое в этом здании, водопроводная система была старинной и постоянно засорялась, шумела, издавала свирепые громкие звуки и протекала. Отопление работало всю неделю, а горячая вода была только по четвергам, пятницам и субботам.

Занавески и покрывала стирались и менялись каждую весну, а постельное белье немногим чаще: в теории, в начале каждого месяца. После смерти месье Рашу мадам наняла привратника месье Дюпре, который иногда прохаживался по отелю с явным намерением убраться в комнатах и заправить постели. Его частенько сопровождала стайка ребятишек, и он, как и мадам, всегда выбирал самое неурочное время, чтобы войти в комнату. Некоторые стены были очень тонкими, чуть толще картона, и звуки могли путешествовать самым причудливым образом, иногда с громким ревом вырываясь из сливной трубы в раковине.

Входная дверь никогда не закрывалась, и за ней никто никогда не следил, но у мадам Рашу было какое-то сверхъестественное, почти провидческое знание всего того, что творится как в отеле, так и на улице рядом с ним. Она могла «услышать» беду — странные шаги, необычный скрип — и появлялась в дверях, чтобы защитить своих постояльцев от кредиторов, мошенников или случайных гостей из полиции. В любое время ночи она появлялась с каменным лицом в своем белом халате: «Monsieur? Que voulez-vous?».[14] Мадам Рашу ничто не могло остановить, даже полиция. В 1962 г., во время алжирского кризиса, веснушчатый молодой flic (полицейский. — Прим. пер.) нес дежурство на противоположной стороне улицы, наблюдая за домом бывшего главы полиции, который находился в списке смертников OAS[15] и в него в любую минуту могли кинуть бомбу или броситься с ножом убийца. Полицейский увидел, как привлекательная молодая американка вошла в отель, он проследил за ней до ее комнаты, и тут появилась мадам Рашу и с ругательствами выпроводила его из отеля, размахивая крошечными руками, а ее волосы, крашенные синим оттеночным шампунем, мерцали в тускло освещенном коридоре.

Правда, контролировать визиты иммиграционной инспекции она не могла. «Полиция по иностранцам — иммиграционная полиция — время от времени устраивала проверку паспортов. Приходили они, как правило, в восемь утра и частенько забирали с собой тех постояльцев, чьи бумаги были не в порядке. Задержанный возвращался обратно через пару часов, заплатив немного — просто налог, и становился претендентом на carte de s?jour,[16] хотя редко кому хватало времени и терпения, чтобы до конца пройти все бюрократические препоны для получения требуемого документа», — писал Уильям Берроуз. Большинство, в том числе и он сам, прибегали к следующей уловке: каждые три месяца они совершали короткие поездки в Брюссель или Амстердам, так что с каждого нового возвращения во Францию они снова могли официально жить там три месяца без регистрации.

Сама культурная традиция богемы — очень французская. Кстати, Анри Мюрже, автор «Sc?nes de la Vie de Boh?me»,[17] утверждал, что настоящая богема может существовать только в Париже. Британия была менее терпима к неортодоксальному поведению. В Лондоне появлялись эксцентрики и эстеты, но не существовало традиции богемной бедноты. В XIX в. Байрон и Шелли находили жизнь на континенте более свободной. Выйдя из Редингтонской тюрьмы, Оскар Уайльд приехал в Париж, чтобы прожить здесь остаток своих дней.

На Жи-ле-Кер всегда были свои богемные обитатели. В 1930 г. в доме номер один жила Дороти Уайльд, пугливая племянница Уайльда, а лорд Жерард Вернон Вэллоп Люмингтон, девятый граф Портсмут, иногда жил под самой крышей этого же здания и там в конце 1920-х время от времени иногда курил опий с Каресс и Гарри Кросби. В 1930-х Брайон Гайсин проживал в прекрасной квартире на углу набережной, даже не представляя себе, что вернется на ту же самую улицу два десятилетия спустя.

Улица Жи-ле-Кер стала также местом знаменитого ареста э. э. каммингса. В июле 1923 г., в три часа утра, Джон Дос Пассос, Гилберт Селдс и каммингс выступили предводителями акции «Место любителей кальвадоса — Жи-ле-Кер». Когда каммингс остановился, чтобы помочиться у стены, материализовалась «целая фаланга жандармов». Его арестовали и отвели в полицейский участок на набережной Великих Августинцев, где его зарегистрировали как «un Am?rican qui pisse» («писающего американца». — Прим. пер.) и велели прийти на следующее утро для предъявления обвинения. Селдс позвонил своему другу-писателю Полю Моранду, работавшему в Министерстве иностранных дел, Ministre des Affaires Etrang?res, и тот посодействовал снятию обвинений, каммингс об этом ничего не знал и на следующее утро вернулся в полицейский участок. Его отпустили, и когда он выходил из здания, увидел толпу приятелей с плакатами «Reprieve le Pisseur Am?ricain!» («Помиловать писающего американца!». — Прим. пер.). каммингс был глубоко тронут их солидарностью, однако впоследствии узнал, что этот протест — просто тщательно продуманная шутка.

Рашу продолжали богемную традицию квартала. В одной из чердачных комнат жили фотограф, который за два года не сказал никому ни слова, и художник, наполнивший свою комнату соломой. Среди шлюх, джазовых музыкантов и натурщиков попадались совсем эксцентричные личности, например, мужчина из французской Гвианы такого гигантского сложения, что едва протискивался в узеньких коридорчиках, и надменная индокитайская дама, всегда ходившая в шелковых платьях, а на двери у нее висела бамбуковая занавеска. Первый из так называемых битников приехал в 1956 г., это был художник-швейцарец, которого все звали Иисусом Христом. У него были длинные, густые темные волосы почти до пояса, запущенные борода и усы. Он носил длинные грязные хлопковые одежды и ходил в сандалиях на босу ногу даже в самые сильные парижские холода. У него не было денег на холсты, и он рисовал на стенах, а потом очередь дошла до потолка и пола его номера на третьем этаже. Месье Рашу относился к этому безразлично, он надеялся, что запах краски отпугнет клопов.

В отличие от всех остальных обветшавших отелей Парижа, удовлетворявших только самые насущные потребности, Бит Отель отличался тем, что мадам Рашу прилагала все усилия, чтоб художники хотели оставаться здесь, и предоставляла своим постояльцам свободу жить как им нравится. Ты мог привести кого угодно в свою комнату — юношу, девушку, целую компанию, только им надо было записаться в fiche, книге регистрации гостей, если они оставались на ночь. На этом настаивала полиция. Во всем остальном он был таким же неопрятным и грязным, как и его соседи. Здесь были крысы и мыши, грязные комнаты и лестницы, вонючие туалеты, по коридорам вечно плыл запах готовки. Художник Жан-Жак Лебель жил неподалеку на улице, на которой находился отель «Колбе», и часто приходил в гости к американским битникам. «Там зачастую очень плохо пахло, — вспоминал он, — потому что много людей готовили в своих комнатах; там был Дикси Ниммо, парень с Ямайки, который использовал в готовке огромное количество лука и чеснока и прованивал все помещение. А еще были старики-французы, казалось, жившие там уже целую вечность, они готовили с большим количеством жира, которым пропахла вся их комната… Крысы водились на первом этаже, на верхних их не было, и только когда уровень воды в Сене поднимался, они вылезали из своих нор и ползали по наркоманам. Отвратительное зрелище, подобная атмосфера описана в „Голом ланче“».

Первым из постояльцев Рашу, который получил известность, стал писатель-афроамериканец Честер Хаймс. Его первый рассказ «То What Red Hell» опубликовал Esquire в 1934 г., тогда Хаймс отбывал восьмилетний срок в государственном исправительном заведении штата Огайо за вооруженное нападение. Первый роман «Если заорет, отпустим» вышел в 1945 г. и был на ура принят критикой, но в последовавшем за ним «Одиноком походе» слишком уж достоверно были изображены условия, в которых живут в США люди с черной кожей, и он был принят уже не так хорошо. Он приезжал в Европу в 1953 г. и жил за рубежом, по большей части в Испании, до своей смерти в 1984 г. Марсель Дюкам, переводивший его книги на французский, предположил, что он попытался попробовать себя в жанре полицейского романа, очень популярного в то время во Франции. Он выдумал пару детективов афроамериканцев из Гарлема, гробовщика Джонса и могильщика Эдда Джонсона, их приключения в восьми романах сделали Хаймса французской звездой, хотя в своей родной стране он по-прежнему был неизвестен. И так продолжалось до 1970 г., когда продюсер Оззи Дэвис поставил по книге Хаймса «Хлопок приходит в Гарлем», написанной в 1965 г., удачный фильм, принесший Хаймсу большой успех в Америке.

Впервые Хаймс испытал на собственной шкуре последствия расизма, когда пытался найти пристанище в Париже. В своей автобиографии он описал охоту за жильем так: «Одеон — любимое пристанище молодых белых американцев, презрел обычные правила отельного гостеприимства, и это стало примером для других. Они сказали, что не сдадут номер noirs, потому что их клиентам это может не понравиться. В первых девяти отелях нам отказали, потому что я был черным. Большинство хозяев так или иначе, но отказывали именно по этой причине». Многие американцы левого берега привезли с собой свои предубеждения и ждали, что и в отелях они будут, как в США, посещать бары, разные для белых и черных. К счастью, Хаймс догадался послать в отель, который заявлял, что у них нет свободных номеров, свою молодую подругу. Ей дали комнату, и они поселились там. Он путешествовал по Франции и Европе, а по возвращении в Париж весной 1956 г. ему повезло, и он встретил мадам Рашу. Хаймс поселился в отеле вместе со своей молоденькой подругой-немкой Марлен Бехренс. Это был один из тех немногих отелей, где черному человеку разрешалось жить с белой женщиной значительно моложе его и это не было чем-то постыдным.

Они жили в комнате на третьем этаже, окна которой выходили на улицу сразу над хозяевами, там был туалетный столик с мраморной крышкой, который служил одновременно и кухонным, и обеденным столом, на нем стояла газовая горелка. Почти все место в номере занимала кровать, но гигантский рассохшийся шкаф для одежды с зеркальными створками в полный рост создавал видимость пространства. Именно здесь Хаймс работал над «Мами Масон», тут же он написал «Площадь пяти углов», которую закончил 18 января 1957 г. 3 мая того же года он завершил «Ревнивому человеку не победить». Он работал быстро. После смерти месье Рашу Марлен долго успокаивала мадам Рашу, сидела с ней в баре, с сочувствием слушала ее истории о старых деньках. Во время войны она была ребенком, и истории мадам о днях немецкой оккупации Парижа стали для нее откровением. В октябре 1957 г., за несколько недель до того, как первые писатели-битники въехали в отель, Хаймс и Марлен уехали в Пальму-де-Майорку.

Новые постояльцы так никогда и не узнали, на что был похож отель при солидном месье Рашу или того, что у мадам Рашу было разбито сердце. Она продолжала жить, просто теперь она рассматривала своих постояльцев скорее как компаньонов, они стали для нее своеобразной семьей. Вечерами, до 10:30, когда закрывала бар и опускала железные шторы, она часами беседовала со своими жильцами за чашкой водянистого эспрессо, и Мирто — гостиничный кот — лежал, свернувшись калачиком, у нее на коленях.

После приезда битников в октябре для отеля начались новые времена, и в течение последующих шести лет он стал домом для мощного всплеска творческой активности, ничуть не меньшего, чем в Сан-Франциско. Присутствие Аллена Гинзберга и Джека Керуака служило катализатором для поэтов: возникло то, что стало известно под названием Поэтический ренессанс Сан-Франциско — свободное объединение поэтов, куда входили Гэри Снайдер, Майкл Макклюр, Лоуренс Ферлингетти, Филип Уолен, Ричард Бротиган и другие. (Возможно, название появилось после Ренессанса Гарлема, потому что до этого в Сан-Франциско не было никакого литературного течения.) Серия поэтических чтений, открывшаяся легендарным чтением в Шестой галерее 7 октября 1955 г., когда Гинзберг в первый раз прочел «Вопль», привела к тому, что поэтами из Сан-Франциско заинтересовался Ричард Эберхард, который написал сыгравшую важную роль статью для The New York Times. Это, как и случайная конфискация экземпляров гинзберговской книги «Вопль и другие стихотворения» по обвинению в непристойности, привело к тому, что на поэтов Города залива обратила внимание широкая общественность. Были организованы и другие чтения, в кофейнях стали устраивать живые поэтические вечера. Поэты выступали вместе с джазовыми музыкантами в ночных клубах. Внезапно вокруг магазина Ферлингетти City Lights, издателя пользующейся успехом и уважением серии карманных книг, образовалось подвижное, активное литературное сообщество, а его центром был признан гинзберговский «Вопль».

Однако Гинзберг не стал купаться в лучах собственной славы. Он вернулся в Нью-Йорк, а оттуда отправился в Танжер, чтобы помочь Уильяму Берроузу с рукописью, которая в конечном итоге превратилась в «Голый ланч». Как только «Вопль» стал популярен в средствах массовой информации, Гинзберг вместе с Питером Орловски и Грегори Корсо отправились в Париж, чтобы забронировать несколько номеров в Бит Отеле. Дешевая аренда и раскованная обстановка способствовали возникновению атмосферы свободы и творчества, которой не касались финансовые трудности. Они не говорили по-французски и поэтому не имели точек соприкосновения с французской культурой и актуальными темами, еще они не были ограничены правилами, по которым жили французы, хотя бы потому, что плевали на них. Жан-Жак Лебель писал об этом так: «Они жили на островке, одни в этом замкнутом маленьком рае, полном крыс и плохих запахов. Но он был подобен раю потому, что они могли жить так, как им заблагорассудится, не вступая в противоречие с Америкой». В Бит Отеле ты мог лениться или же, наоборот, усердно работать, коротать день в кафе или разговаривать ночами напролет. Это было место, где идеи могли развиваться в сообществе, свободном от условностей морали, оно было похоже на первое поселение богемы — знаменитый Тупик Декана, Impasse du Doyenn?.

Неподалеку от того места, где сейчас стоят пирамиды Лувра, в углу площади Карузель, в тупике, когда-то стояла группа ветхих строений, где в полуразрушенном доме Декана в 1830-х и обитала маленькая самодостаточная колония богемы; несколько арок и колонн сохранились там до сих пор. Здесь, окруженные готической мебелью, в комнатах, обитых гобеленами и коврами, доставшихся им со времен мародерства во время Революции, жили и работали Теофиль Готье, Жерар де Нерваль, Арсен Оссе, Эдуард Урлиак и многие другие художники и писатели, а эти гобелены и теперь можно дешево купить в антикварных магазинах. Нерваль называл поселение la Boh?me galante («Галантная богема». — Прим. пер.) и написал книгу об их жизни, которую так и назвал. Здесь Урлиак работал над «Сюзанной», сделавшей его известным, Готье написал «Мадемуазель де Мопан», Оссе — «Грешницу», а Рожье проиллюстрировал сказки Гофмана.

В этих работах было много эротики, это и отличало работы Готье и его приятелей от других писателей и художников, творивших в то время: в Тупике Декана веселые пирушки были обычным развлечением. Эти сборища и дали тему для работы Готье «Молодая Франция», в которой рассказывалось о группе молодых людей, которые собрались и решили устроить огромный фестиваль. Известен случай, когда Готье и его друзья упали на колени перед женщиной и в полной темноте пили пунш из человеческих черепов. Когда они устроили шуточный костюмированный бал в 1835 г., Камиль Коро нарисовал два больших провансальских пейзажа на стенах комнаты Нерваля. La Boh?me galante интересовала многих известных посетителей, желавших быть в курсе современной жизни, например Эжена Делакруа, Александра Дюма и Петруса Бореля. Жи-ле-Кер продолжила эту традицию, и, как и Тупик Декана, несколько лет Бит Отель был центром литературного авангарда.

Но хоть жизнь в Отеле стоила дешево, а доллар был стабильной валютой, студентам и писателям, которые жили здесь, надо было откуда-то доставать деньги. Одним из способов свести концы с концами для небогатых американцев, живущих на левом берегу, было написание порнографии для «Олимпии Пресс» Мориса Жиродиаса, англоязычного издательского дома, выпускавшего книги, которые объявили бы вне закона, если бы их опубликовали в Соединенных Штатах или Британии.

Приблизительно треть серии книг для путешественников в «Олимпии» составляли те, которые были запрещены в Британии и Америке: «Телени» Оскара Уайльда, «Имбирный человечек» Джи Пи Донливи, «Лолита» Владимира Набокова, «Дневник вора» Жана Жене, «Черная книга» Лоренса Даррелла, «Сексус», «Плексус» и «Мир секса» Генри Миллера, «Постельные фантазии», «120 дней Содома», «История Джульетты» и «История Жюстины» маркиза де Сада, «История О» Доминик Ори (известна также под именем Полин Реаж), «Кама-Сутра» и «Фанни Хилл» Джона Клиланда. Еще было несколько книг, названия которых вообще никак не намекали на секс, вроде «Зази в метро» Раймона Кено или «Моллой» и «Уотт» Сэмюэля Беккета. Но для путешествующих британцев и американских туристов бросающиеся в глаза зеленые обложки серии для путешественников олицетворяли собой «порнографию», и вполне литературные творения расхватывались без разбору и прятались на дно чемоданов вместе с другими книгами, выпущенными «Олимпией», вроде «Греха за завтраком», «Пока она кричит» или «С открытым ртом».

Жиродиас называл их НК, или непристойными книгами, и частенько упоминал еще не изданные книги. Если книгой начинали интересоваться, он поручал одному из писателей, работавших на него, написать ее. В 1950-х — начале 1960-х «Олимпия» выпустила больше сотни НК, в действительности все они были написаны под псевдонимами американцами, многие из которых так или иначе были связаны с Бит Отелем.

Когда туристы уставали от высокохудожественных произведений и им хотелось читать другие НК, Жиродиас изобретательно печатал новые тиражи, называя серии «Библиотека Атлантики», «Книги Отелло», «Офелия Пресс» или «Книги Офира»; во всех этих сериях выходили книги, совершенно не запятнанные литературными достоинствами. Самым крупным среди них было издательство «Офелия», оно издавало такие книги, как «Искушение рода», «Грех», «Английская гувернантка», «Под розгой», «Вожделение», «Без стыда», «Общества хлыста», «С хлыстом», названия которых не оставляли у читателя сомнения по поводу тематики самих произведений. Дюжины писателей постоянно писали новые НК на все вкусы.

Первым местом сбыта этих книг на левом берегу был магазин англоязычной литературы Librairie Anglaise на улице Сены, 42. Хозяйка была миниатюрной и очень красивой француженкой, звали ее Гаи Фроже, она любила американскую литературу и американцев-писателей. Родом она была из Бретани и очень верно говорила по-английски. Крошечный магазин был почти правильным треугольником, он находился в горбатом строении XVI в. между улицами Сены и Эшод. Почти все пространство в комнате занимал огромный стол, так что обойти магазин кругом было непростой задачей. На нем громоздились пыльные кучи самиздатовских поэтических сборников и небольших литературных журналов — настоящая находка для охотников за редкими книгами.

Гаи специализировалась на книгах издательства «Олимпия», они становились бестселлерами в ее магазине, но на полках стояла лишь небольшая их часть, только чтобы посетители знали, что они у нее есть. Никогда, даже ночью, она не запирала дверь на замок, и это несмотря на то, что маленькие книги в зеленой обложке из серии для путешественников и другая порнография «Офелии Пресс» стоили сравнительно дорого и были, без сомнения, притягательной мишенью для воров. Большую их часть она держала в шкафчике рядом с кассой, откуда их было легко достать по требованию. В честь выхода наиболее высокохудожественных книг «Олимпии», например, Уильяма Берроуза, написанных им в те годы, когда он жил в Бит Отеле, в магазине частенько устраивались вечеринки, они проводились в небольшом cave, средневековом подвале магазинчика, похожем на бочку с влажными стенами, свечи стояли на винных бочках. Жиродиас платил за вино и пригласительные билеты. Когда в июне 1960 г. «Олимпия» издала «Молодые и злые» Чарльза Генри Форда и Паркера Тайлера (хотя, справедливости ради, надо заметить, что первый раз книга была выпущена в Париже в 1933 г. отцом Жиродиаса), Гаи сделала выставку фотографий автора, а в витрине выставила несколько экземпляров книги.

В тесном магазинчике было всегда полно народу, книги лежали на других книгах, выставочные афиши висели на двери и окне, пустые стаканы из-под вина балансировали на шатких кучах дешевых американских триллеров в мягких обложках, выпуски Encounter двухгодичной давности соседствовали с последними тонкими сборничками какого-нибудь местного поэта. Гаи жила над магазином, и посетители частенько находили кассу пустой, а в магазине стояла тишина, нарушаемая лишь скрипом пружин наверху. После переезда Берроуза в 1958 г. в Париж Гаи стала одной из его самых больших почитательниц. Когда в 1960 г. «Два города», издательство «Уходящих минут», не смогло оплатить счет из типографии на 300 долларов, она взяла проект под свой контроль, оплатила счет и устроила вернисаж книги у себя в магазине. Она также выпустила ставший известным во всем мире альбом «Я — Берроуз», спродюсированный Иэном Соммервилем, в нем Билл читал отрывки из «Голого ланча» и другие, написанные позже тексты, и запись происходила в ее cave.

В конце 1950-х — начале 1960-х в Париже жило или останавливалось проездом много американцев и британцев, и книжные магазины, стараясь угодить им, продавали книги на английском языке. Существовал магазин «Сток» на площади Французского театра, магазин «У Брентано» на улице Оперы, пять магазинов сети «Фламмарион», на улице Риволи был магазин, принадлежавший Галиньяни, а через десять домов вниз по улице — строгий и консервативный У. Х. Смита, где подавали английский чай. Но все они продавали по большей части бестселлеры и специализированную литературу для большого сообщества дипломатов и военных, а нужды молодых литераторов и студентов удовлетворяли два магазина, продающих книги на английском языке на левом берегу, одним из которых был Librairie Anglais. Другой магазин — Mistral — располагался в доме номер 37 по улице Бушери, это было еще одно старинное строение, оно находилось напротив Нотр-Дама, на другой стороне Сены, рядом с развалинами церкви Saint-Julien-le-Pauvre. Хозяином и, соответственно, соперником Гаи был Джордж Уитмен, американец, живший во Франции с 1946 г., когда приехал сюда, желая помочь детям, оставшимся после войны без родителей, обрести новые семьи. Он погрузился в книгоиздание и в 1951 г. на деньги, доставшиеся ему по наследству, купил Mistral, он преобразовал то, что раньше было арабской бакалеей, в заведение, бывшее одновременно книжным магазином, гостиницей для молодежи, где можно переночевать, и клубом, в котором можно было обсудить последние события. На верхнем этаже был оборудован читальный зал с кроватями, где путешествующие писатели и поэты могли жить бесплатно в течение недели; как и Librairie Anglais, магазин был местом встреч и местом, где можно было оставить или взять письмо для многих американцев, не живущих в Америке. Между двумя магазинами шла ожесточенная война. Фроже утверждала, что Уитмен работает на ЦРУ («А как же иначе можно объяснить его долгие отлучки из магазина?») и что он говорит всем, будто она употребляет наркотики.

«Английская литература» считалась магазином, специализирующимся на более высокохудожественной литературе, и только там продавались книги «Олимпии Пресс». Несмотря на страстные мольбы Жиродиаса и аргументы, которые выдвигали авторы книг, выходящих в «Олимпия Пресс», Уитмен отказывался продавать книги «Олимпии», быть может, он боялся возможных проблем с полицией. Это было маловероятно, потому что даже Брентано брал на реализацию книги «Олимпии», у них была потайная полка с книгами серии для путешественников, и американцы всегда знали, где она находится. Многие направлялись к ней сразу, как входили в магазин, не обращая ни малейшего внимания на остальные книги.

Mistral был намного больше, чем «Английская литература», и там было больше места для поэтических чтений. Обитатели Бит Отеля ходили в оба магазина, они были приблизительно на одном расстоянии от отеля. Mistral находился в той же стороне, что и «Олимпия Пресс», там ты мог целый день читать книги, не слушая жалоб Джорджа, a Librairie Anglais находился в двух шагах от «Пале» на углу улиц Сены и Жака Калло — главного места работы наркоторговцев в то время. У каждого из походов в ту или иную сторону были свои преимущества.

Многие обитатели Бит Отеля месяцами не удалялись от улицы Жи-ле-Кер больше чем на пару кварталов, ведь прямо под боком у них было все, что надо. Буквально в пяти минутах ходьбы была куча дешевых ресторанчиков, в которых у некоторых обитателей были даже собственные места, потому что они регулярно играли в них на гитарах или развлекали публику другими способами. В районе было полно джазовых и ночных кафе. Женщины, которые жили в отеле и работали натурщицами, должны были пройти всего пару кварталов до Художественного колледжа, а большинство американцев, которые зарабатывали себе на жизнь продажей на улицах выпускаемого в Париже New York Herald Tribune, редко заходили в поисках покупателей дальше бульвара Святого Германа. Как правило, наркотики приносили к номеру в отеле, но их можно было легко достать и в алжирских и марокканских кафе в окрестностях улиц Сены и Пале. До чудного продуктового рынка на улице Бучи идти было пару минут, а на улице Ушет существовали магазины, работавшие допоздна. Там был зеленщик, которого все звали Али-Баба и у которого жители отеля могли купить еду до двух часов ночи, если бы захотели перекусить так поздно. Чтобы фрукты, лежавшие на наружной витрине, не украли, они были привязаны леской. Большинству обитателей район казался настоящим раем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.