Глава 4 СЕКРЕТНАЯ ПЕРЕПИСКА

Глава 4

СЕКРЕТНАЯ ПЕРЕПИСКА

В лагерь номер 13 в Суонвике для военнопленных немецких офицеров первые его обитатели были переведены из переполненного лагеря Гриздейл-Холл. Когда мы прибыли в лагерь, там уже находилось около восьмидесяти пленных, большинство из которых составляли летчики, чьи самолеты были сбиты над Англией. Впрочем, слово «лагерь» тут не совсем уместно. Здесь не было бараков, старый деревенский дом был занят в основном британским персоналом, а пленные жили в большой пристройке, представлявшей собой двухэтажное здание с множеством комнат, напоминавших корабельные каюты. В каждой из просторных комнат стояла койка, маленький стол и один стул. Угловые комнаты на каждом этаже были рассчитаны на двух человек.

До войны этот дом служил общежитием для студентов со всех концов Британской империи. Для военнопленных это было идеальное место – у каждого здесь была своя комната, где можно было уединиться. Каждый вечер мы собирались в холле на первом этаже для обычной переклички, после которой пели, играли в карты или слушали рассказы вновь прибывших.

Для нас это было, пожалуй, самым интересным занятием, все мы страстно желали получить последние новости из дому и услышать, как сражаются наши войска. Мы с Энгелем пробыли в Англии уже месяц, и наши новости успели изрядно заплесневеть, кроме того, мы были моряками, а значит, то, что мы могли рассказать, вряд ли было интересно остальным.

Надо сказать, что у военнопленных существовала своя система самоуправления. Негласным лидером в нашем лагере был майор Фанельса, командир эскадрильи истребителей люфтваффе. Приехав в Суонвик, мы доложили ему о своем прибытии точно так же, как доложили бы старшему офицеру в действующих войсках. Во время обеда, на котором присутствовали все пленные, майор Фанельса представил нас остальным товарищам.

На протяжении всего периода нашего заключения вся наша лагерная жизнь была строго регламентирована. Это да еще соблюдение военной субординации помогало поддерживать дисциплину среди пленных. Быть может, именно благодаря дисциплине мы выдержали всю тяжесть плена и избежали серьезных происшествий и психологических проблем. За последний год своего плена я видел немало примеров обратного, поскольку разгром немецкой армии не мог не сказаться на моральном духе военнопленных. Подобные примеры лишь побуждали нас, «ветеранов», поддерживать порядок в своих рядах. Пусть не все понимали нас, но это действительно помогало нам сохранять самоуважение.

За двойной линией колючей проволоки, что окружала наш лагерь, кроме уже упомянутых мною двух строений, стояла маленькая часовня и небольшое здание, напоминавшее барак. Сначала оно пустовало, но затем комендант лагеря разрешил нам поставить там пианино и разместить спортивный инвентарь. Погода стояла хорошая, и мы много времени проводили на свежем воздухе. За колючей проволокой находилось футбольное поле, куда нас выводили под конвоем два или три раза в неделю и разрешали в течение часа играть в футбол. Спортом мы занимались с неослабевающим энтузиазмом, понимая, что поддержание хорошего физического состояния очень важно для нас.

Что касается наших интеллектуальных занятий, то их организация оставляла желать лучшего. В лагере была так называемая библиотека, но большую ее часть составляли книги, которые с полным правом можно было назвать макулатурой, а также устаревшие школьные учебники. В посещении такой библиотеки не было никакого смысла. Вскоре нам разрешили покупать газеты. Чтобы помочь тем, кто не знал английского языка, нам с Энгелем поручили ежедневно просматривать новости и составлять что-то вроде сводки, которую мы зачитывали после ужина. Это были мои первые шаги в журналистике, которой я занялся по возвращении в Германию.

Мы с Энгелем поселились в одной комнате. Сюда к нам приходили пять или шесть товарищей, с которыми мы особенно сблизились за последнее время, и мы проводили вместе немало приятных часов. Одним из наших любимых развлечений была игра, по правилам которой нужно было за определенный промежуток времени вспомнить и записать как можно больше имен знаменитых людей или названий городов, начинающихся с определенной буквы. В каждой из областей были свои эксперты. Например, Кюнстлер из люфтваффе знал имена таких военачальников, о которых мы и слыхом не слыхивали. Капитан Фёзе отлично разбирался в музыкантах и художниках. Мы с Гансом Энгелем, как люди, повидавшие мир, хорошо ориентировались в географических названиях.

Однако недостаточно было просто назвать имя какого-нибудь знаменитого человека. Нужно было знать об этом человеке достаточно, чтобы обосновать свой выбор и убедить в своей правоте остальных. Однажды наш товарищ Лонисер выдал нам имя Ноет фон Марен. Боюсь, никто из нас не был настолько сведущ в средневековой истории нашей страны, чтобы знать имя маркграфа Моравского и Бранденбургского, и у нас завязалась дискуссия. Лонисера попросили обосновать свое мнение, но он не смог сделать этого. С тех пор Лонисера стали звать Йостом.

Часто по вечерам мы слышали над головой гул немецких бомбардировщиков, которые устремлялись на бомбежку промышленных районов, и этот звук напоминал нам о войне. Мы мысленно молились за наших летчиков, и в нас крепла уверенность, что совсем скоро немецкая армия перейдет в наступление, оккупирует Британию и мы отправимся домой.

По утрам мы обычно занимались уборкой наших комнат, гуляли, читали газеты или беседовали друг с другом. Главными темами наших разговоров были война и политика. Нас особенно волновал вопрос, каким образом будет осуществляться управление Англией после того, как ее оккупирует Германия. Нам не очень нравилась мысль о том, что эта ответственная миссия может быть поручена гаулейтеру. Нам уже доводилось видеть эту систему в действии во Франции, Бельгии и Голландии, и результат оставлял желать лучшего.

– Самое разумное, если они предоставят все нам, – говорил майор Фанельса. Под «нами» он имел в виду армию в целом и в особенности военнопленных, и в его словах был смысл: за время нашего вынужденного пребывания в Англии мы успели немало узнать о складе ума англичанина.

Фанельса был довольно молод. 28 августа в качестве командира эскадрильи он принял участие в ночном воздушном налете на Ковентри. Вскоре после взлета с аэродрома в Амьене один из моторов его самолета отказал, но Фанельса сумел дотянуть до Ковентри, где сбросил все бомбы. Он повернул назад, надеясь благополучно довести свой «хейнкель» до аэродрома, но на одном моторе не смог удержать в воздухе тяжелый самолет. «Хейнкель» начал стремительно терять высоту. Фанельса отказался от мысли посадить самолет и принял решение прыгать с парашютом. Очутившись на земле, члены экипажа направились к ближайшей ферме, забарабанили в дверь, разбудили фермера, который не выказал особого удивления при столь неожиданном появлении немецких летчиков, и велели ему вызвать полицию. Дальнейший путь летчиков известен: через Кокфостерс в лагерь номер 13.

Майор Фанельса (между прочим, пока он находился в плену, ему было присвоено звание подполковника) был офицером старой закалки, продуктом профессиональной германской армии и истинным джентльменом. Лучшего командира мы и пожелать не могли. Кроме того, он был в прекрасных отношениях с начальником лагеря, и это было нам только на пользу.

Ели мы все вместе, и каждый прием пищи затягивался надолго, спешить нам было некуда. Еда в этом лагере была совсем недурна. Позже, в 1945 году в Канаде, мы практически голодали, это было так называемое «воздаяние за Бельсен». В тот период пища была единственным предметом наших разговоров. Ничто, по моему мнению, не способно так деморализовать человека, как голод. Сегодня мне становится стыдно, когда я вспоминаю, какие подозрительные взгляды я бросал на тарелку соседа, чтобы убедиться, что он не взял из общей миски больше, чем ему полагалось.

Приготовлением пищи в лагере номер 13 ведал шотландец, которому помогали англичане и несколько немцев. Жаловаться нам было не на что: питались мы хорошо, да еще получали разные дополнения к рациону в виде шоколада, печенья и кексов.

Вторую половину дня мы обычно посвящали играм: гандболу, футболу и теннису. Иногда писали письма.

Мы имели право раз в месяц отправлять по два письма и три открытки. Каждое письмо следовало писать на особой бумаге, предоставляемой комендантом лагеря, и оно не должно было содержать больше двадцати пяти строк. Письма подвергались цензуре, сначала британской, затем немецкой. Мы, конечно, прекрасно знали об этом, и поначалу я старался не писать о чем-то глубоко личном, и хотя через некоторое время моя чувствительность несколько притупилась, я все же продолжал ощущать некоторую неловкость. Долгое время моя переписка была односторонней. Первое письмо от моей жены (написанное в декабре 1940 года) я получил в апреле 1941 года к тому времени я уже был в Канаде. Телеграмму, отправленную через Красный Крест и извещавшую меня о рождении сына, я получил в конце мая, уже после того, как мне пришло письмо с первыми фотографиями малыша.

Писание писем было своего рода священнодействием, и процесс этот всегда отнимал довольно много времени. Во-первых, мы должны были как-то уложиться в те самые двадцать пять строк, поэтому старались вместить в них как можно больше слов. В то же время писать нужно было разборчиво, так что проблем у нас хватало. Кроме того, у нас, подводников, была еще одна причина тратить на письма много времени. Адмирал Дёниц горел желанием получить хотя бы какую-нибудь информацию от пленных офицеров-подводников в надежде как-то использовать эти сведения. Убивать свое время на чепуху вроде изобретения невидимых чернил нам было жаль, поэтому наше командование разработало очень простую систему коммуникации, которая не требовала никакой маскировки. Секретные сообщения передавались с помощью определенных слов в обычном тексте письма. Составляя письмо, мы внимательно следили за тем, чтобы оно содержало необходимые слова, а это порой занимало долгие часы. Я помню, как целый день бродил по лагерю, прежде чем придумал, как вставить нужное слово в текст письма так, чтобы оно подходило по смыслу и сам текст не вызвал никаких подозрений.

Не знаю, как долго работала эта система, но о том, что британцы разгадали нашу хитрость, мы узнали лишь через три года. Мы поняли это, когда один из наших товарищей, совершивший побег, был схвачен в месте, о котором враг мог узнать только из нашей переписки.

Сначала наши письма прочитывались германским командованием и лишь после этого переправлялись нашим родным. Временами стиль моих писем или причудливые формулировки фраз ставили мою жену в тупик, но тайну она так и не узнала. К тому времени моя переписка с женой стала регулярной. Письмо из Англии доходило до Германии за четыре недели, почти столько же времени шли письма из Канады. За доставку этих писем отвечал Красный Крест, которому я очень признателен за это. Наша переписка много значила и для нас, и для наших родных. С помощью писем мы могли поддерживать друг друга и решать возникающие семейные проблемы. Немцы, находившиеся в русском плену, не имели возможности писать домой, из-за чего произошло много трагических недоразумений. Женщины, считавшие своих супругов погибшими, снова выходили замуж, а через несколько лет вдруг обнаруживали, что их первые мужья живы. С нами такого случиться не могло.

Национал-социалистический режим в Германии всячески поощрял заключение браков, поэтому к тому времени, когда мы попали в плен, многие из нас были женаты, а прочие официально помолвлены и стояли на пороге заключения брака. В этом случае находившиеся в плену лица могли заключить брак по доверенности, и двое моих товарищей написали необходимые прошения. Через некоторое время их уведомили, что такого-то числа они сочетались браком со своими избранницами. Почта работала с перебоями, и в одном случае наш приятель узнал о том, что он молодожен, лишь через шесть недель после «свадьбы». Стоит ли говорить, что мы отпраздновали это радостное событие, как только узнали о нем. Брак на расстоянии имел одно практическое преимущество, а именно то, что супруга солдата имела право на пособие.

К сожалению, оба упомянутых мною брака не выдержали проверки временем (шутка ли – семь лет не видеть супруга) и закончились разводом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.