1984
1984
Итак, новый год. Занимался, однако много времени потеряно по собственной слабости… А восстанавливаться очень трудно, ощущение потерянной формы непереносимое.
«Мещане» получили хороший резонанс, я играл премьеру (Таня тоже), тот состав потом еще репетировал недели две. Смотрели уже московские критики (фамилий не помню), впечатления высокие, любопытные…
Крупным событием, пожалуй, явился для театра приезд министра культуры РСФСР Мелентьева Юр. Сер. 17 января в торжественной обстановке перед началом спектакля он вручил Диплом о звании «Академический». Присутствовал и сам Манякин С. И. За эти десять лет второй раз видел его в театре — первый на столетии театра в 1974 году. Беспрецедентным был спектакль, который шел в этот день и не был заменен (!) — «Не боюсь Вирджинии Вульф» Олби.
Однако все закончилось прекрасно, победой, триумфом и проч., несмотря на…
Отношение к театру высочайшее, самое лучшее, самое-самое и, наверно, это действительно так. Много обещаний, посул и проч.
21 января 1984 г.
В голове уже какая-то путаница — целыми днями читаю по 3–4 пьесы в день и проч. и проч. Кажется, охватил весь материал, необходимый для сессии, все контрольные отослал, кроме одной — по истории КПСС. Слава богу, свободного времени много, репетиций нет, спектакли редко, вот так бы все время…
Настроение неплохое, хотя допекает нездоровье, временами нападает хандра — ничего не хочется и кажется — все, приехали, но потом отпускает и вновь берешься за дело.
Наши были в Иркутске на фестивале «Героическое освоение Сибири и Дальнего Востока» с «Поверю и пойду», произвели там буквально потрясение на вся и всех. Такое ощущение, что театр опять на взлете. Труппа в хорошем боевом настроении.
Взял билет на 13 февраля.
4 февраля 1984 г.
Милая книжечка, пора с тобой прощаться.
Привыкаю к вещам, от этого — сентиментальность, а эта книжечка поездила со мной несколько лет.
Конечно, здесь только осколочки, жалкие осколочки, но все равно, перелистывая, многое вспоминается хорошее и плохое…
Через два дня, нет, через три — лечу в Москву на сессию, ощущение двоякое: и хочется, и манит Москва, институт, интересные занятия, и очень грустно уезжать из дома. И Таня прибаливает. Одним словом, не рвусь.
А надо.
9 февраля 84
Получил из ростовского ТЮЗа письмо с просьбой прислать какие-то поздравления как бывшему артисту театра — 23 февраля у них юбилей, 20 лет театру! Вчера сидел вечером, сочинял письмо. Господи, даже расчувствовался, 20 лет, я ведь помню, как вчера, день, когда мы бежали на открытие ТЮЗа, шла «Молодая гвардия», а мы были первокурсниками училища искусств… Тогда я первый раз вошел в это маленькое, уютное, удивительно театральное здание. Потом бегали смотреть «модные» спектакли Никитина, Соколова, позднее Хайкина. На фоне заскорузлого, мертвого ростовского драматического — ТЮЗ был живым, дышащим, озорным, почти дерзким. В те-то годы (60-е) дерзость, в известных рамках, позволялась, даже в героях можно было походить без особого ущерба. Грустно и смешно… Мы казались себе чуть ли не «попирателями основ», разрушителями старого театра, если уж не строителями нового; и шум, шум вокруг нас… Как это завораживало, будоражило воображение. Мы носили свитера крупной вязки, говорили о Мейерхольде, о котором стало можно говорить, снисходительно посмеивались над МХАТом (да и было над чем посмеиваться в те годы), мы все играли на гитарах и пели Окуджаву, еще плохо различая его с каким-нибудь Клячкиным и проч.
А общежитие? О, эти ночные посиделки, этот дым коромыслом и «вечный бой, покой нам только снится»… Правда, удивительное время — эти шестидесятые годы!
Ладно, размечтался. Получил роль Левады в «Смотрите, кто пришел» Арро. Очень интересное оформление И. В. Попова. Репетировать буду уже после сессии.
Читать уже не могу, болят глаза.
9 февраля 1984 г.
Прилетел в Москву 13-го. Москву не узнать. Пустынно, настороженно… Через каждые сто метров военные патрули, милиция… метро работает (в центре) на пересадку… проверяют документы.
Меня выпустили на станции «Библиотека имени Ленина» после предъявления студенческого билета и вызова института и объяснения, что мне иначе никак не добраться.
Попал сразу на лекцию по ИЗО.
В день похорон, т. е. 14-го, тоже были лекции.
Я опоздал на сессию на два дня; ребята наши ходили прощаться с Юр. Владимировичам (общим порядком), стояли 5 часов на морозе.
Трудно, почти невозможно описать атмосферу, кажется, великан на секунду открывает глаза, чтобы снова погрузиться в глубокий сон.
16 февраля 1984 г.
Подходит к концу сессия.
Пока все сдал на «пять», впереди последний экзамен — режиссура.
Делаю этюд по картине Петрова-Водкина «Селедка. 1918». Натюрморт для этюда — довольно оригинальный выбор. Но реализовать остроумно, кажется, не удалось.
Опять встретились с Вл. П. Смирновым, тема встречи — Платонов. По возможности конспектировал, хотя конспектировать трудно, надо слушать и ловить общее.
Кое-что удалось здесь прочитать.
Вчера был у Бурдонского, присутствовал, так сказать, в «московской богеме», впечатление ужасное. Господи, как легко погибнуть в мелочах!
Жил сначала в «общаге», теперь удалось перейти в гостиницу, это накладно, но покой стоит дорого — приходится платить…
6 марта 1984 г.
8 часов утра. Только что позвонила Таня, поздравила с днем рождения, просила подождать ее в Москве до 12 марта. Спать уже не хочется, встал. Репетиция сегодня с Ю. Через два дня — экзамен. Мой этюд (Петров-Водкин) прошел на экзамен (в числе других восьми).
8 марта 1984 г.
Все позади. Сданы все экзамены, сессия закончилась.
Два дня жил у Горбенко, ждал Таню, а она прилетела только поздно вечером 12-го. Встретились в гостинице «Ленинградской», где меня с трудом поселили. Наконец-то мы вместе в маленьком номере на 19-м этаже.
13-го с 10.00 сидели на заседании в Министерстве культуры, слушали ерунду, но очень показательную ерунду, речь шла о классике и ее воплощении на советской сцене.
Докладчиком была И. Вишневская (доктор искусствоведения). Полный маразм по поводу возможности «интерпретации» классики на сцене, даже само слово это вызывает, мол, в ней раздражение.
В прениях тонко и толково ответила на это Шах-Азизова, черт-те что говорил Монастырский, бредил Е. Г. Симонов.
Как четко читаются поколения, как будто говорят на разных языках, и даже перевести с одного на другой невозможно: Фокин, Б. Любимов — этих понимаешь, чувствуешь какую-то определенность, ясность желаний и стремлений, взглядов.
А вообще очень полезно было — послушать все эти разговоры, очень полезно.
Сейчас летим домой. Татьяна дремлет, я долго рассказывал ей о том, что удалось прочитать в Москве и проч.
Впечатления и впечатления. Импрессио. Надо бы написать о сессии.
14 марта 1984 г.
Сыграли 2 раза «Наедине», один на стационаре и один в ДК имени Дзержинского. Интересно после перерыва играть, при общем уже въевшемся рисунке возникает живое, непосредственное. В «Дзержинского» играли пятидесятый спектакль!
Интересная трансформация произошла со зрителями за это, не такое уж долгое, время, — на этом спектакле ощутимо, как ни на каком другом… Просто осязаемо меняется восприятие некоторых вещей, то, что еще вчера было пугающим («как можно?»), сегодня — «нормально» и т. д.
Слушали концерт Е. Камбуровой у нас в Доме актера; работала без антракта два часа, и как! Прекрасная актриса! Безукоризненный вкус, органичность и смысл, смысл во всем. А газеты все дискутируют — почему примитивная эстрада у нас? Сложной они сами не хотят замечать. Она размышлять заставляет…
А вчера сыграли «Качели». С каким удовольствием сыграли! Публика чудесная, или мы ее сделали чудесной, не знаю, но принимали прекрасно, ах, как хорошо было играть! Вот уже и стареем мы с этим спектаклем, меняемся, и он с нами естественно меняется, внешняя сторона: декорация, костюмы и проч. — вообще вчерашний день, тем не менее доброта, что ли, какая-то в нем, в спектакле, внутри, вера или — черт знает, что еще, что-то дает ему дыхание.
Потом шли пешком домой и всю дорогу говорили, говорили о спектакле, где — «туда», где — «не туда», с ума сойти, сколько лет его играем, а все — как о маленьком…
«Качели» поедут летом в Ленинград, а вот «Наедине», кажется, опять не пускают, очень жалко.
24 марта 1984 г.
Вчера был в гостях у нас Иосиф Райхельгауз, он ставит «Госпожу министершу» вместо сбежавшего Мокина.
Сидели почти до трех часов ночи. Интереснейший человек, режиссер и, по-моему, естественный, «как есть», что редко сейчас. «Талант — это мера искренности» — у Чехова М. А., кажется.
Много говорили о профессии, о сегодняшнем ее дне. Прекрасно знает и чувствует «новую волну» в драматургии, особенно Злотникова, Петрушевскую; интересно анализировал манеру игры, необходимую для исполнения этой драматургии (четыре пласта: чувственный, действенный, логический, текстовый), смещение, алогичное «плавание» этих пластов, вот где он видит коренную разницу с привычной драматургией шестидесятых — скажем, Розов, Арбузов и проч., даже Гельман.
О судьбах, о случае и проч…
(История Толи Васильева, Ростов — оперетта, Попов получает театр и т. д.).
Долго рассказывал о последних событиях Таганки. Он летал неделю назад в Москву специально на представление Анатолия Вас. Эфроса в качестве главного режиссера. Подробно рассказывал, как все это происходило — грандиозно, жутко, страшно…
Репзал с зеркалами, шведская стенка, вся труппа (Демидовой не было), репетиция утром «Пугачева»: голые тела, острые топоры… восемь стульев… начальник управления культуры: «Представляю вам главного режиссера Театра драмы и комедии на Таганке… Анатолия Васильевича Эфроса… это крупнейший режиссер… с мировым именем… Тоже… (пауза)»…
Речь Эфроса: «… есть миг — я думаю о жизни… Мы с Любимовым определяли…» и т. д.
Мим Михайлов (20 лет молчал): «…вы рано пришли, Анатолий Васильевич…
…В нашем доме трагедия… дайте нам…
…Он живой… живой… выплакаться… подписываемся под каждым словом… изгнание…
…слезы… слезы…»
Самоубийство, саморастерзание. Страшный спектакль, поставленный жизнью.
23 апреля театру 20 лет.
Спектакль Тростянецкого «Лекарь поневоле» — очень хорошо. Алексеев — виртуозно!
27 марта 1984 г.
Опять просидели с Райхельгаузом до 3-х ночи. Съели вдвоем Танину «мазурку», выпили ведро чая… Рассказывал любимовского «Бориса Годунова», здорово рассказывал, подробно и зримо. Считает гениальным спектаклем Ю.П., даже пересказ потрясает. Жалко, но записать это невозможно: он и пел, и двигался, и танцевал и проч.
Не забыть последнюю мизансцену Губенко-Годунова (с цветами, в джинсовом костюме — обращение в зал: «славьте» — «народ безмолвствует»). Костюмы… (от тельняшки до фрака). Песни… (ансамбль Покровского). Декорация (два кресла из зала, доска от планшета сцены).
Четыре дня обсуждение.
Возможность совместной работы: о «Марате», Злотников. «Пришел мужчина к женщине». Наша неконфликтность (с Таней).
30 марта 1984 г.
Посмотрел дату прошлой записи и ужаснулся — полмесяца прошло! Это чудовищно — мне казалось, несколько дней.
Ездили в Горький на фестиваль, возили «Мещан», жили в гостинице «Россия», на той самой, памятной, набережной Жданова, где я помню себя мальчиком. Сколько грустного в жизни, и все связано со временем, вернее, с его неотвратимостью.
Рано утром проснулся, Таня еще спала, и пошел тихонько туда, к трамплину… Сидел, смотрел на Волгу, и все такие глубокие-глубокие мысли бороздили подкорку, сложившаяся такая философия, что, вот, мол, тридцать лет назад (Господи! Тридцать!!!) я сидел, может быть, на этой же самой скамейке, мама с тетей Марусей говорили о каких-то своих заботах, а я смотрел туда, за Волгу, в даль, как сейчас… И ничего, кажется, не изменилось с тех пор, те же самые дома за моей спиной, даже выражение лиц несчастных кариатид и усталых старцев, держащих балконы нынешнего музея, то же самое, что и тридцать лет назад, — страдающее и равнодушное… Ну, немного испорчен горизонт пошлыми какими-то корпусами и индустриальными сооружениями, но это не в счет, в общем — все по-прежнему… И вместе с тем глубоко копал я… все другое… как и сам я — чужой, взрослый дяденька, на чужой скамейке.
Вдруг поймал себя на том, что забыл, в какую сторону течет река! Это даже смешно! Нет, помнил, конечно, ощущал как-то, что вот туда… вправо… Но не был в этом уверен, покоя не было. Стал смотреть за льдинками, прилепившимися там, внизу откоса, к берегу. Они почти не двигались, присосались, как телята к малине. (А погода чудесная — весна, весна.) Глаза даже заболели смотреть. Через много-много минут ощутил все-таки движение и даже вздохнул, успокоился: правильно! В ту же сторону текла Волга, как и раньше, как тогда…
Только не текла она, нет — движения не видно, оно скрыто, движение. Это в маленькой речке все сразу видно, и куда она, и какой у нее характер, и проч. и проч.
Потом, естественно, я выстроил целую концепцию о Движении применительно к режиссуре. Чтобы изложить подробно, потребуется много времени, поэтому (пока) запишу только формулу: ухватить (ощутить) бесконечную неотвратимость Движения — значит ощутить суть Мира. Воспринимаем жизнь как схему, мертвый график (географическая карта). Движение неотвратимо… Движение в глубине — бесконечно. Суть не в скорости движения, в его бесконечности. Это любопытно по отношению к характеру (опять схема, даже если в развитии — схема, потом другая — график!!). Текучесть характера — неотвратима, как неотвратимо движение.
Играли «Мещан» 11 апреля в Академическом театре. Триумфа не было, хотя убедить себя можно в чем угодно, было бы желание.
Позавчера Иосиф читал нам Злотникова «Пришел мужчина к женщине», которую мы с Таней давно уже читали и думали, но хохотали, будто в первый раз слушали, был еще Юра Ицков. Удивительно читал.
17 апреля 1984 г.
Редко пишу. Это плохо — многое проходит мимо.
Месяц тяжелый и беспокойный. Танюша лежит в больнице, мало нам своих болячек, пристала к ней какая-то инфекция в первые же дни в больнице. Кашляла ужасно две недели, только этим и занимались. Скоро уже месяц, как она там. Настроение, конечно, соответствующее… Да еще выпускаем «Смотрите, кто пришел». До сих пор мурыжим вот уже с третьим режиссером; заканчивает, как уже повелось в нашем театре, Тростянецкий (А.Ю. тоже слег по своим делам). Премьера должна состояться 19-го, т. е. через несколько дней. Убита масса времени, можно было уже два спектакля поставить за эти три с лишком месяца. Сейчас форсируем в ущерб смыслу ритмом и темпом. До пьесы, конечно, не добрались. Пьеса хорошая, глубокая, с четкой художественной позицией. По своим институтским делам ничего не успеваю делать. Провозился с капустником на закрытии сезона Дома актера, который благополучно состоялся 30 апреля.
Выпустили с Сашей Винницким новую программу «Шесть струн в тишине…». Получилось любопытно. Показали в Доме актера и в музее Достоевского, хотели еще покрутить через «Знание», но, опять же, со временем завал, а теперь он улетел в Одессу к Камбуровой и встретимся только в Пензе.
1 мая работал на площади, как всегда, 9-го на мотодроме озвучивал военно-спортивный праздник. С деньгами полный крах. Когда уже кончится эта нищета? Глас вопиющего — никогда.
Гнусная погода, впервые такая весна у нас. Сугробы чуть ли не до 1 мая, пара теплых дней, а сейчас опять холод собачий: +10.
14 мая 1984 г.
19-го утром сдача и вечером премьера «Смотрите, кто пришел». Много мудрили с этим спектаклем, как палочка-выручалочка подключился Гена Тр., начал все с начала, хотя оставалось до премьеры дней 15. Молодец. Работал отчаянно, по-своему, без оглядки, смело. Этому стоит поучиться. Спектакль, при всех «переборах», «недоборах» — получился, это объективно. На мой взгляд, в самом начале была сделана ошибка при распределении, ошибка непоправимая теперь уже, и Гена мало что мог с этим поделать — по двум линиям, так сказать, противостояния мы явно проигрываем.
Моя роль получилась, что называется, «пулевой». Играю этакого ростовчанина, Толика Леваду, — свой парень, добряк и ханурик с «бабками», душа нараспашку — так же и «схавает» человека: добродушно, с улыбкой и обаянием простака.
Принимается зрителем спектакль хорошо, чутко. Вообще, мне кажется, современная пьеса такого плана имеет фору процентов 60–70 перед другими.
Художественный совет, естественно, был не простым. Пьеса имеет явные возражения некоторых товарищей, так что шли на сдачу некоторые товарищи с уже определенным настроением. Еще в период репетиций настоятельно рекомендовали вариант театра Маяковского (оскопленный); как могли, мы упирались, финал, однако, все-таки пришлось ломать. В «Маяковке» финал вообще ужасный, кукольный, ходульный до смеха, да они еще и играют с внутренней издевкой этот сочиненный вариант с «хорошим концом». Господи, даже рассуждать на эту тему не хочется.
Сегодня была вторая премьера. Потею над Дж. Г. Лоусоном. Прекрасная книга, на все времена, ну что же я в свое-то время не читал ее? А может, и читал, да забыл? Все может быть. Лучше поздно, чем никогда, придется жить под этим лозунгом.
Судорожное предгастрольное состояние — чисто актерско-цыганское ощущение близости движения…
Еще прохладно у нас. Сегодня была гроза, когда уже пришел со спектакля. Таня была дома, копалась на кухне. Очень вкусно. Весь вечер звонил телефон. Ужинали, по окну лупил дождь, и вспыхивали молнии. Дома тепло и хорошо. Пили чай и говорили по телефону с друзьями, потом я «грыз» Лоусона, а она мерила свои летние наряды, то, что будет носить во время гастролей: голубой сарафанчик, беленькое платьице, розовую кофточку, белые джинсы и проч. и проч.
21 мая 1984 г.
Искусство — форма общественного самосознания, вернее, одна из форм (наука, религия, философия и проч.), это общеизвестно. Но в чем же взаимосвязь искусства и жизни? Где следствие, где причина? Искусство ли воздействует на жизнь, видоизменяя, корректируя ее развитие, либо наоборот: искусство лишь мембрана, реагирующая чутко на происходящие процессы внутри общества? Или, может быть, связь здесь двухстороння, так сказать, фифти-фифти. Апологеты социального реализма здесь совершенно определенно принимают лишь первый вариант. Дать путь, наставить, указать, чуть ли не выписать рецепт на дальнейшее строительство жизни.
Отсюда масса недоразумений и конфузов.
Если жизнь — океан, волнующийся, неспокойный, то искусство — корабли на его поверхности, и мачты этих кораблей чертят в небе четкую кардиограмму движения океана, они не вольны и бесстрастно правдивы до гибели своей. Нам же часто твердят: поставьте мачты в строго вертикальное положение, и флаги пусть развеваются в такую-то сторону…
Что же, некоторые «художники» каким-то «чудом» приподнимаются над волнами и держат нужное вертикальное положение, и флаги у них правильно реют, но ведь океан-то от этого не успокоится… А кто-то гибнет в это время, тонет, и нет ему спасенья, не хочет схватиться за что-то там в небе или не может, не умеет иначе.
Может, надуманный образ? Но почему-то не дает покоя. Ведь, по сути, с 20-х годов (начиная с монументальной пропаганды) наше искусство честно выполняло миссию «вертикальности», каким-то чудом или чем другим, но висело высоко над волнами (как «Кавалер Золотой Звезды»), и ясный путь был начертан и кинематографом, и театром, и живописью, и музыкой даже (о литературе уже не приходится говорить), целый мир создан был там где-то… в небесах: смотри, подражай, учись! И так, почитай, до конца 50-х годов. Целый мир, со своими законами, узнаваемыми характерами, поступками, судьбами и т. д. и т. д. А результат? Теперь, в середине 80-х, хотелось бы видеть результат.
Искусство. Пропаганда. Одно ли это и то же? Надо крепко об этом подумать. Где граница? В чем несовместимость, если она есть?
О позиции художественной и позиции пропагандистской, газетной, т. е. сиюминутной, без оттенков.
Шолохов — «Тихий Дон» — Григорий Мелехов? Чего ждали от последней книги Аретино (1492–1556)? Современник Макиавелли, Ариосто. «Я показываю людей такими, какие они есть, а не такими, какими им следует быть» (Дж. Лоусон).
Четкий путь к театру Ибсена и драматургии наших дней.
22 мая 1984 г.
Страшновато как-то оставлять здесь слова… Перед гастролями перебирал бумаги и пр. — наткнулся на этот блокнотик. Чудо, что за игру придумал!
Прошло еще четыре года. Боли отболели, удачи прилетали и улетали, да и что теперь я считаю удачами? Ушли одни проблемы, пришли другие. Нет, мне и теперь не кажется смешным и наивным то, что было, и теперь приостанавливается сердце при таком вот воспоминании, и все-таки… Мне 37 лет. Поселился ли покой в моем сердце? И да, и нет. Болеет Таня, и все прочее отступает перед этим, и задыхаешься от бессилия и невозможности помочь родному человеку.
А какие бывают дни? Вот как сегодня — счастливые, хорошие дни…
Истины пока никакой не открыл, но понял, кажется, важное: человек рождается, не зная ничему цены, настоящей цены, подлинной… путается, переплачивает, теряет… Вот так методом «проб и ошибок» строит он свою «систему цен»… Свою!
25 мая 1984 г. Омск
Последние часы дома. Танюша все моет и чистит, чтобы оставить квартиру в блеске. Собираем вещи, как всегда, в последние дни суета и беготня, чтобы не забыть.
Вчера закрыли сезон и отметили 110-летие родного театра. После спектакля говорили хорошие слова, публика рукоплескала, все было приподнято-торжественно, нежно и грустно.
Набирается с собой куча книг, конспектов и проч. Двое суток (без 4-х часов) болтаться в вагоне.
28 мая 1984 г.
Вчера в 17.00 прибыли в Пензу. С погодой повезло, в поезде было не жарко. Ехали без опозданий, что почти чудо по нашим временам. Поселили в гостинице «Пенза» (№ 426), номер приличный (полулюкс), единственное разочарование — отсутствует письменный стол, работать можно только на тумбочке, это неудобно и раздражает.
Проснулся рано (в 6.00), сказывается разница во времени. Побегал по берегу Суры, место хорошее. Позавтракали гречневой кашей с молоком, сейчас на телевидение.
Будет жарко. Температура +24–26. Как бы так собраться с мыслями, сосредоточиться и работать не распыляясь, нужно многое сделать за этот месяц, как минимум две работы по режиссуре, диамат и проч. Надо составить расписание и жестко придерживаться.
31 мая 1984 г.
Документальный фильм «Государственное отношение». Текст — Мих. Ульянов. Спасенная от пожара газовая скважина, цена победы трудящихся.
Межведомственные неувязки.
Бюрократизм многолик, но мы привыкли видеть только верхний, не самый опасный, срез его — бумажная волокита, справкомания и т. д.
6-го с «группой товарищей» ездил по историческим местам края. Побывал в Чембаре, на родине Виссариона Григорьевича (ныне Белинское), осмотрел бывшее уездное училище, где он начинал учиться (кстати, ни одного заведения так и не окончил неистовый Виссарион — училище оставил, гимназию бросил, из университета — выгнали). Мемориальный дом-музей.
Тарханы рядом. Километров 40, и вот уже родина другого великого. Фамильный склеп. Спускаешься по крутым ступенькам вниз (горят свечи), большой металлический гроб — наверное, слишком большой для Михаила Юрьевича. Рядом церковь в лесах, «реставрируют»; «да вот ломать не надо бы было». Идиоты.
Имение красивое. Несколько подлинных вещей, кресла (2 на 2), зеркало (это жутко), рисунки и проч.
Дуб у пруда, посаженный якобы Мишей. Лягушка. Пруды. Жарко. Пахнет травой.
Губернатор Пензы Селиверстов оставил городу 500 тысяч рублей: на постройку рисовальной школы, библиотеку, более 250 картин, которые стали основой галереи. Этот жуткий классовый враг, и зачем ему нужно-то было?
Картинная галерея им. Савицкого.
11 июня 1984 г.
Музей театра в доме Вс. Э. Мейерхольда. Хорошо, заботливо все сделано, даже волнует…
Вчера, т. е. 15-го, играли «Качели» в Кузнецке, был «проданный» спектакль медикам. Играли без антракта (!).
Продуло в машине на обратном пути, болит шея. Настроение гнусноватое, раздражаюсь и т. д. Работать не хочется, сходил в баню, но и это не помогло.
Сначала закончу о Пензе. Последние дни были богаты на интересные знакомства. В творческом отношении театр прошел превосходно, потянулись к нам люди, местная интеллигенция. Люди хорошие. Семья Слицан, Роман Григорьевич и Наталья Александровна, собиратели «Пушкинианы»; удивительная коллекция произвела на нас потрясающее впечатление; обладают они и удивительной коллекцией глиняной игрушки (подарили нам две глинки Зоткина чудные). Несколько раз собирались в мастерской у Люды Маневич (прекрасный график — запомнился пушкинский цикл и др.). Познакомились там же и долго общались с чудным человеком и художником Иодынисом Эдуардом Станиславовичем (и его женой Лидой Сухоруковой), автором картины «Город дураков». Долго сидели у него в мастерской. Ничего не получается: сидели, смотрели, познакомились! А рассказать толком, что это за люди, что за прекрасные часы провели мы вместе, сколько говорили об искусстве, театре, о жизни нашей… не могу, не умею. А ведь это были счастливые дни, живое, естественное общение, которого так не хватает и им, и нам, так не хватает. И мы искренне были счастливы (правда, в жизни редко бывают такие цельные дни). Саша Винницкий играл свою программу, я читал из испанцев, смотрели картины, спорили о наших спектаклях, о театре вообще, расходились ночью и не хотелось расставаться, а на следующий день все с начала.
Рита Сидоренко устраивала специально для нас выставки детских работ (она директор детской художественной школы), Таня читала вслух пьесу Виктора Сидоренко, прекрасную одноактовку о фронтовой подруге. Потом все они пришли на вокзал, и расставаться было очень грустно.
Мы, наверное, долго будем вспоминать Пензу — и как момент хорошего тонуса нашего театра, и как время прекрасного общения, насыщенной духовной жизни.
В Москве провели целый день с 9 утра до 1 часа ночи. Таню оставили у Инны Михайловой отдохнуть, а мы с Ициком побежали в «Современник», чтобы день не пропал, посмотрели старый спектакль «А поутру они проснулись». Спектакль действительно старый и уже мертвый. Нам так играть, конечно же, нельзя, у нас просто зрители уйдут, если так будем играть, спокойно, без затрат особых, не надрывая сердце.
Гуляли по Москве, зашли в мой институт. Потом забрали Танюшу, поужинали в ВТО, встретили здесь Игоря Попова.
А теперь Ленинград.
Живем в гостинице «Октябрьская» (№ 201). Работаем в ДК им. Горького. Здание ужасное. По-моему, оно загубит нам гастроли. Играть здесь просто противопоказано, во всяком случае, нашему театру. Мигдат сошел сума, или ему уже все равно. Последствия могут быть самые нехорошие. Настроение, естественно, подавленное. Со страхом ждем «Качелей». Просто ужас! А сегодня Таня играет Вирджинию, что будет?
Посмотрели у Гоги (Г. А. Товстоногова) «Смерть Тарелкина» — впечатлений писать не буду. Это — да! Это называется — человеку 70 лет! Мыслит как юноша. Это высший класс!
6 июля 1984 г.
Заканчиваются белые ночи. Мы с Ициком (Ицков Юрий Леонидович — один из лучших артистов нашего театра и всех других театров, один из лучших друзей. Короче — один из лучших!) успели погулять по светлому ночному Ленинграду дважды. Сердце ноет от близости Пушкина. Дом-музей на капитальном ремонте, но можно стоять рядом на набережной и смотреть на эти окна.
Вчера Таня сыграла первый спектакль «Вирджинии». Очень трудно настраивалась, и у меня душа болела. Кроме всего прочего, на сцене нет каких-то ближних штанкетов, и декорацию пришлось ставить на четыре метра глубже. Я на спектакль не пошел — побоялся. Однако кончилось все хорошо. Пришла почти довольная. Обходится это, правда, не дешево, где только она берет силы.
Институтские дела забросил совсем — как приехали в Ленинград, ничего не делаю и совсем не хочется что-нибудь делать. Читаю историю философии.
7 июля 1984 г.
Вилькин (Вилькин Александр Михайлович — актер Таганки, известный режиссер и педагог) давал «ужин» в своем номере. Впрочем, ужин можно писать и без кавычек; было много всего, вплоть до черной и красной икры. Познакомились с Татьяной Михайловной Родиной, автором нескольких интереснейших книжек, в том числе о Достоевском. Присутствовал еще живой американец, хорошо говорящий по-русски, Harlov Robinson. Говорили в основном о потрясшем их спектакле «Вирджиния Вульф». Т.М. прекрасно «прочитала» намерение театра, тонко и изящно разобралась в концепции, что, к сожалению, редко случается с сегодняшними критиками, и вообще, кажется, сердцем прочувствовала те неимоверные человеческие затраты, которыми живет спектакль.
Американец (человек, занимающийся театром, пишущий о театре) просто сказал, что в Америке нет такой актрисы и сегодня нет такого спектакля на Бродвее. Говоря нашим языком, он просто обалдел, не мог предположить, что в Сибири может быть что-то подобное.
Сегодня в ВТО было обсуждение прошедших спектаклей. Выступали доктора искусствоведения: Гительман, Смирнов-Несвицкий (Ленинград), Родина (Москва) и кандидат Калмаковский (Ленинград).
В целом все говорилось по самому высокому уровню. О театре говорят как о коллективе, участвующем в общем театральном процессе Москвы и Ленинграда, были и дежурные глупости критического цеха, и желание блеснуть собственным остроумием (Калмаковский), однако в допустимых размерах. Те справедливые претензии, что были произнесены, мы и сами, конечно, знаем. Знаем даже лучше и больнее. И проблемы, стоящие перед нами, остаются только нашими проблемами.
Сейчас идем играть «Качели». Идем на бой. В этом зале играть невозможно.
10 июля 1984 г.
Дни летят. Как всегда, к последним дням гастролей время уплотняется невероятно. Столько встреч, впечатлений, что не успеваешь все переваривать.
Прежде всего о спектакле. Опять победа, как ни смешно об этом писать. Начали очень напряженно и совсем необычно для себя. Может быть, это лихое «будь что будет» и придало сил. И потом какая-то необыкновенная свобода. Радисты поставили по краю сцены три микрофона, но это, конечно, для самоуспокоения. Все равно на этой сцене и перед этим залом (2400 мест по последним данным) ощущение такое, будто играешь на берегу моря. Однако уже во второй картине почувствовали ту самую тишину, ради которой все и делается. Мы воспряли, естественно, своими переболевшими душами и, что называется, «погнали». Прошел спектакль прекрасно. И на второй (18 июля) мы уже шли спокойно, уверенно. Ленинград раскачали, шум вокруг театра приятный, сборы хорошие. Теперь совершенно ясно: не сотвори Мигдат этой глупости со зданием, работай мы в любом театре — и был бы полный триумф. Отлично проходят «Вирджиния», «Качели», «Лекарь поневоле», «Лестница». «Нашествие» записали на телевидении.
У Танюши силы на исходе. Так «пахать» ей, конечно, нельзя. Такие нагрузки и для здорового человека непосильны, а тут еще сложности с диетическим питанием, режимом и т. д. Иногда трудно представить, как она соберется на спектакль, а зайдешь в гримерку перед началом той же «Вирджинии», смотришь, уже готова, глаза горят… Администратор, даже самый хороший, все равно насильник, артиста «берегут» только на словах, и в корыстных целях. В Ленинграде интересно не только работать, конечно. Описывать все наши путешествия и поездки по «памятным местам» не стану. Лучший из лучших, прекраснейший город — город-музыка, город-музей, город-произведение искусства.
Очень помогло, что приехали из Ростова на своих «Жигулях» Вета и Толик. Мы садились в машину и на самой маленькой скорости скользили вдоль каналов, по переулкам и улицам.
Долго писать не получается, что-то или кто-то перебивает… Ну вот, на реплику вошла Таня с распухшим правым глазом — перед самым началом «Вирджинии» (а сегодня уже 2б-е) вдруг открылся острый конъюнктивит или что-то такое, глаз распух, сильно гноится, болит… Так играла все три акта, смачивая в промежутках чаем, потом принесли из аптеки альбуцид.
Читаю о крещении Руси у Н. С. Гордиенко («Крещение Руси: факты против легенд и мифов», Лениздат, 1984 г.). Много тенденции и хилой аргументации. Любопытна мысль об «обрядоверии» в Русской церкви — обряд из средства превращается в самоцель, подменяя сущность веры, в этом есть, читается по крайней мере, некая изначальная «театральность» русских. Театр, по сути, тоже некая подмена реальности, в которую часто веришь больше, чем в реальность, и которая у таких «раскольников», как мы (артисты), часто становится второй реальностью или даже первой.
С утра ходили с Танюшей на Литейный в глазной травмпункт, так и есть — инфекционный конъюнктивит. Выписали кучу капель и проч. Доктор, оказалось, смотрела «Качели», и была очень внимательна. Получили расчет, т. е. отпускные и зарплату, что составило на двоих 579 рублей.
Наибольшие впечатления по спектаклям: «Дом» Абрамова и «Муму» по Тургеневу в Малом драматическом (смотрел 19-го). «Дом» — постановка Додина, спектакль новой формации, в русле лучших открытий — «проза на сцене». Надо думать, сегодня это — особый род театра. Требует создания мощной сценической атмосферы, созвучной роману в целом, что режиссер прекрасно демонстрирует. Актерский материал театра, без всяких сомнений, значительный, ниже, скажем, значительно нашей труппы, встречаются откровенно слабые артисты, но вот парадокс: они почти бессильны разрушить изнутри, прорвать структуру спектакля.
Это не актерский, но и не режиссерский театр, это какая-то другая ступень, какая-то другая плоскость, что ли, театра вообще. Здесь тот симбиоз коллективного творчества с прицелом на лидера (режиссера), который сегодня мне, например, чрезвычайно интересен. И художник Э. Кочергин тоже вплавлен в этот единый (употребим технократический термин для пущей важности) конгломерат.
Что завораживает? Что заставляет сидеть четыре часа (а это даже просто физически трудно) и душевно работать? При полном использовании всей режиссерской палитры (цвет, звук, свет, мизансцена), при постоянно дышащей, меняющейся атмосфере, при бесконечной смене видимого образа (пусть аскетичного, но чрезвычайно точного и конкретного), будящего ассоциации — обостренно-пронзительное существование артистов (и в «громких» и «тихих» местах) на «краю», так сказать, психологических возможностей. Ну, это все мудрено пишу, проще, к сожалению, не получается, а искусство должно быть простым. И там все-таки все просто. И здорово.
«Муму» — постановка Фильштинского. (Калашников рассказывал, что большую руку приложил Додин на выпуске спектакля, в конце концов это неважно — одна задумка золотого стоит.) Писать об этом спектакле — все равно что рассказывать музыку.
Опять частенько прокалывались актеры, труппа все-таки в большинстве слабая. Но с другими артистами, со «звездами», так сказать, такого спектакля не поставишь.
Несколько дней ходил под впечатлением. Прекрасный спектакль.
«Качели» принимаются на «ура!». Хуже всего шел третий спектакль, по «закону бутерброда» его-то и смотрел Додин. Таня было расстроилась, а стоит ли? Все путем. Нужно дорожить своей судьбой, такой, какая она есть. А она у нас, ей-богу, не самая плохая.
23 июля 1984 г.
Все катится к концу. Сегодня «Царская», завтра последний спектакль («Поверю и пойду»), и все. Билеты нам взяли на 30-е до Ворошиловграда.
Утром паковал ящик с книгами, который отправим с театром. Потом побродил по городу, может быть, сегодня еще погуляем ночью по набережной Невы.
Сказывается наше нестоличное происхождение — утомляет многолюдие, суета и т. д.
Каждый день звонит Боря К. (приехавший сюда из Москвы на эти дни), зовет на всякие туристические подвиги, но нам тяжеловато. Никто не может понять «расходы энергии» на гастролях, нетеатральные люди воспринимают это как отпуск. Объяснять трудно, да и надо ли?
Сережа улетел в Ростов 26-го.
В театре полные аншлаги. Опять же побеждаем во второй половине гастролей.
28 июля 1984 г.
Прилетели в Перевальск 30-го, вернее в Ворошиловград, а в Перевальск ехали на такси, к обеду уже были дома.
Милые мои «старички» так старались в эти дни для нас. Первого августа приехали еще и родственники: Танина мама, сестра и племянник Алеша, гостили неделю. С трудом, но разместились в нашей маленькой квартирке, и было хорошо. Перевальск в этот раз понравился даже Тане, тихий, зеленый, безлюдный и сытый. Папа выглядит хорошо, никак не тянет на свои 63 года, просто молодец, строен и бодр. Мама болеет, но в эти дни виду не подавала, вертелась, все готовила и, может быть, была немного счастлива.
А я как-то не могу, не умею дать ей больше тепла, ласки, а вот сейчас расстался с нею на автовокзале — и корю себя, и больно.
Без даты
Приехали в Ростов, а завтра летим в Вильнюс. В санаторий Бирштонас. Впереди целый месяц покоя, надеюсь, работы. Попробую провести с пользой это отпускное время. Размагнитился немного, успокоился — это плохо. Надо не забываться, и потом, внутри у меня зуд какой-то, хочется работать, заниматься делом.
Моросит дождичек. Ростов — хорош. Пролетел ровно год, как день! Невероятная скорость.
Гастроли уже как-то «отлегли» в душе. Не хочется ни анализировать, ни вспоминать.
Танюша складывает вещи. Брать или нет с собой эту тетрадку? Нет, наверное, не возьму… Оставлю пока. Здесь, в Ростове. Сейчас звонил Кригмонт (Кригмонт Анатолий Яковлевич — «наш Толик», как говорила Таня. Друг ростовской юности… и на все времена.), вечером заедет к нам.
8 августа 1984 г.
Прилетели из Вильнюса 1 сентября. Месяц пролетел незаметно. Бирштонас запомнится надолго как прекрасный, чистый, милый городок, в который мы просто влюбились. Много читали, много гуляли по лесу и жили тихим счастьем. О театре старались не вспоминать, хотя, конечно, вспоминали… и говорили… говорили. Ее просто укатали на этих гастролях, и никакой успех не компенсирует тех кровавых затрат, сил, нервов…
Там писал в другую тетрадку немного.
1-го приехали в Вильнюс на автобусе, вечером встретились с Витасом Д. Сидели в ресторане (на вокзале), ужинали, потом он проводил нас в аэропорт.
Сегодня летим в Омск, родной, любимый Омск.
В Ростове, как всегда, прекрасно. Целый день провели на даче у Кригмонтов — шашлыки, благополучие, комфорт, авто и т. д. Ах, ах! Для артистов такая жизнь — профессионально опасна! Это почти всерьез. Думаю, конформизм — одна из сильнейших составляющих в структуре человека. Если не самая сильная. Смотря как рассматривать этот термин.
Но это, наверное, самые близкие наши друзья. Даже как бы и не друзья, как бы это сказать, не знаю, просто — близкие, пожалуй.
Собираем вещи. Едим груши — ярко-желтые, сочные груши из сада.
Вечером придут Толик с Ветой и Нинкой. Последний ужин в Ростове.
4 сентября 1984 г.
Итак! Итак, все с начала.
Прилетели сегодня в 9 утра домой в Омск. Дорога (полет) показалась очень быстрой и неутомительной.
Дома полный порядок. Вытерли пыль, вымыли пол, сбегали в магазин, приготовили обед и потом копались до самого вечера.
Позвонил Левицкий, завтра утром будут просматривать на ТВ пленку «Наедине», приглашал посмотреть, если интересно; наверное, пойду, хотя, уверен, долго не выдержу. Со стороны смотреть на свою работу просто мучительно, сколько раз уже испытывал это.
Наконец-то сел за свой любимый письменный стол! Господи, хорошо-то как, и пишется с каким-то легким настроением, и, кажется, сил и здоровья много, и многое, многое можно успеть.
Вот как успевать буду, не очень-то пока знаю. Времени остается крайне мало. Надо форсировать.
Очевидно, рискованно я поступил, так растянув работу над Платоновым. На будущее — наука! Материал не то что бы приедается и «разонравливается», а просто, еще не родившись толком, «задумка» (внутри, в себе) уже становится отыгранной. Теряется блеск и трепетность. Нет, такие штуки надо брать сразу. И вообще работать надо быстрее.
Наверное, все-таки сказывается мой возраст (37 лет все же!), для спорта, например, потерянный старик, а режиссура по затрате, сосредоточию, нагрузкам психологическим и физическим, бесспорно, спортивная профессия. А тут — то спина ноет, то голова, то… Бороться с собой все труднее. Вот в Бирштонасе упорствовал с бегом, но чем дело кончится, еще неизвестно.
Наконец-то нашел в «Искусстве кино» статью А. Васильева «Разомкнутое пространство действительности». Прелюбопытнейшее размышление на тему «театр и кино», хотя мне кажется, что это все только о театре (кино, вернее сравнение с кино, — условный повод еще острее задуматься о театре).
Буду еще читать и перечитывать, во всяком случае сегодня уже невозможно работать, всерьез не «прожевав» всего этого своими зубами.
Вот что досадно: многое из его размышлений, очень многое приходилось щупать своими руками, приходилось мучиться этим и искать выходы — но вот оформить так в слове, как это у него, очистить от сопутствующей шелухи — мало кому дано. У нас ведь шелухи много, вот беда.
Ого, посмотрел на часы: половина второго ночи, опять будет морока с разницей во времени… Спать, что ли? Танюша уже спит, выключила свет в своей комнате. Как хорошо, что отказались от затеи махнуть еще и к морю на пару дней; заманчиво, конечно, но надо себя сдерживать, ничего не поделаешь.
Завтра, завтра… Сделать то… не забыть это… и т. д. Начинается! Начну все-таки с писем, напишу большое письмо старикам, потом Леночке, Насте. Это лето неудачное в этом смысле: совсем не виделись с дочкой, даже не знаю, где она была, как провела каникулы. Не балует папу письмами. Ну, ладно. И в самом деле пора спать. Завтра…
5 сентября 1984 г.
Танюша пришла из больницы и сообщила, что завтра кладут, ну, может быть, в лучшем случае в понедельник.
Анализы плохие. Хуже, чем были летом в санатории. Очень мы расстроились, да что же это такое! Боже, что же это на нас? Никак, никак не можем вырваться из этого круга! Да и санаторий скорее всего этот пошел ей не на пользу, нужен был, конечно, Железноводск или Ессентуки, но путевки нам туда не дали.
Ну, ничего… главное — не расклеиваться и помогать ей. Ей-то во сколько раз тяжелее. Танюша, Танюша. Через два дня открытие сезона. Сезона, который неизвестно чем обернется для нашего знаменитого театра. Какое перекрестное время… Что нас ждет?
Все эти дни буквально не выходил из дома, с утра до поздней ночи сижу за столом. Написал работу по Платонову (уже в перепечатке), сейчас додумываю П. Васильева (Павел Николаевич Васильев (1910–1937) — замечательный сибирский поэт.). Завтра, наверное, уже начну писать. Придумалось, кажется, неплохо. Тане рассказал задумку — ей очень понравилось. Долго мучился с Васильевым, одно время просто отчаялся… Жаль только, что все это так поздно, времени совсем не остается, сейчас бы просто почитать книжечки по философии и проч. Что-то плохо учусь на собственных ошибках… плохо.
Боже, опять оставаться дома одному. Помолился бы, если бы мог… Если бы мог…
Вспомнил, как мы в Вильнюсе заходили в православную церковь. Красиво и запах… Этот запах откуда-то из детства, я ведь помню, как меня крестили, я был уже большенький, как говорят, помню.
12 сентября 1984 г.
Вот такой грустный день. Был сбор труппы сегодня утром, а мне пришлось идти одному… Обычно это очень радостный день, все приходят красивые, нарядные и целуются… Я отсидел торжественную часть и побежал скорее домой, Танюше нужно было идти в больницу к часу. Она уже все приготовила и ждала меня. Посидели, погоревали немного, но вообще она умница.
Потом пошли пешком по набережной. Было очень красиво, солнечно, но уже прохладно. Говорили о том, что, очевидно, наступает с возрастом какой-то рубеж, когда меняется цвет жизни. Ведь все раньше было: и тяжелые стрессы, и болезни нелегкие, но все это как бы пролетало по касательной, а внутри, в душе где-то все-таки пела надежда. Может быть, это и была молодость? Черт возьми!
Потом целый день сидел, печатал. Закончил (наконец-то) курсовые работы. Получилось неплохо, но только все бы это месяца на два пораньше.
Над Васильевым одно время уже отчаялся думать, потом вдруг наскочил на строки, которые сто раз читал, и почувствовал, что тут можно сделать что-то… Получилось очень недурно. Читал сегодня Ицику, ему понравилось.
Дома тихо-тихо. Очень тяжело оставаться без нее, теперь все труднее и труднее. В груди ком какой-то. Тишина звенит.
В театре завал; пока еще в начальной стадии, но угрожающий развитием.
14 сентября 1984 г.
Вчера «Нашествием» открыли сезон. Театр подмазали (внутри), постелили паласы в гримерках, повесили новые шторы и проч. — такие домашние потуги на Академию. Однако пустота какая-то чувствуется. Творческому организму невозможно долго существовать без лидера. Болезнь Артура сказывается уже серьезнее, чем раньше. Гена приступает к собственной инсценировке Алексиевич «У войны не женское лицо». Артур должен был начать «Рядовых» Дударева, но вот — пауза. Может быть, прилетит Саша Вилькин (он на любые варианты согласен), начнет вместо него…
В труппе — тишина. Опасная, мне кажется, тишина. Как это Григорий Орлов говорит: «Великой державе застой опасней поражения».
Сегодня утром прибегала Танюша из больницы, побыла немного дома. Танюша, моя родная. Если жизнь в полосочку, то, верно, сменилась светлая полосочка на темную, что же делать? Надо собраться, собраться, чтобы выстоять. Другого пути у нас нет. Об этом и говорили с нею все утро, и потом, пока шли по набережной до больницы. (Никто не заметил, как она удрала из больницы, благополучно вернулись.)
Потом зашел в магазин, купил яиц десяток и котлет. Крутился на кухне целый день, готовил обед. Потом обедал. Закрутил три банки помидор на зиму и т. д. Так вот и провертелся до шести вечера. Ладно, пусть будет выходной у меня сегодня, тем более что вчера отослал курсовые в институт.
Сейчас разыграл (по газете) вторую партию Карпова-Каспарова, интересная, но… и гроссмейстеры делают ошибки.
Книжечку в зубы и на диванчик. Почитаю. Завтра много дел. Последние дни нужно использовать, перед Москвой.
Дома хорошо… но одиноко. Как же мне уезжать? Так и писал бы одно слово: Боже, Боже, Боже! Только не ныть.
16 сентября 1984 г.
Какая ночь! Льет дождь… Тихо и пусто, нет — дождь и пусто…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.