Глава 13. КУКЛА В ЯЩИКЕ

Глава 13. КУКЛА В ЯЩИКЕ

Заметки Кирстен Сивер

Как уже говорилось в предыдущих главах, голод в России все еще продолжался, поэтому Нансен в августе 1922 года ясно давал понять, что, возможно, Квислингу вскоре придется вернуться на Украину. В октябре Квислинг получил официальную просьбу от Нансена и его организации, и сразу же после Нового года подтвердил, что он поправляется и сможет вернуться в Россию, если Нансен пожелает этого[71]. Именно этого Нансен и хотел. 30 октября он обратился к министру Ааватсмарку в Осло с просьбой предоставить Квислингу отпуск без ущерба для его военной карьеры, чтобы он смог вернуться на работу на Украине. Ответ пришел 11 ноября. Министерство обороны не возражало[72].

Нет причин сомневаться в необходимости срочной помощи. По возвращении из Украины в середине декабря Хермод Ланнунг заявил датской газете «Политикен», что все запасы там истощились, а каннибализм стал таким обычным явлением, что родители боялись отпускать детей одних на улицу из-за страха, что их могут зарезать[73]. Поэтому когда в конце января 1923 года Нансен прибыл в Харьков, украинские власти приняли его очень хорошо. Он заявил, что его друзья Квислинг и Фрик возобновят практическую работу по оказанию помощи[74]. ARA в Харькове также заверила главное управление в Москве, что голод в их районе усиливается. Раковский (председатель Совнаркома Украины) и Башкович (все еще полномочный представитель по работе с иностранными организациями по оказанию помощи голодающим на Украине) ездили в Москву на переговоры о выделении средств для оказания помощи голодающим[75].

Александра не могла прочитать в норвежских газетах о положении на ее родине, но она боялась худшего. Вероятно, время от времени она получала какие-то сведения от Квислинга. Александра не знала о своем возможном возвращении в Харьков, хотя ее муж на тот момент уже был осведомлен об этом. Квислинг знал еще до их отъезда из России, что они, по всей вероятности, скоро вернутся туда, но не говорил ей об этом практически до самого отъезда из Осло в конце февраля 1923 года. Как мы узнаем из дальнейшего рассказа Александры, Квислинг не посвящал ее в свои планы так же, как и ранее, планируя свадьбу и их выезд из России.

Рассказ Александры

Я не теряла надежду продолжить свою учебу, а также занятия балетом. Конечно, в Христиании должны быть балетные школы! Но больше всего я мечтала о том, как у меня появится собственный ребенок. Мне было трудно поверить, что Видкун не был рад этой новости. Я восприняла как хороший знак то, что мы с Видкуном стали проводить больше времени вместе, делая косметический ремонт в нашей квартире и приобретая необходимые вещи для домашнего обихода. У меня по-прежнему не было денег для своих покупок, но мой муж стал считаться со мной и предоставил полную свободу в выборе вещей для нашего дома. Мои покупки были довольно скромными, и, вероятно, неудивительно, что главным моим желанием было закупить консервы и другие продукты питания. Это все было совершенно новым для меня, и я была изумлена таким выбором товаров в магазинах. Видкун поощрял мои усилия и был в восторге от моего энтузиазма.

Тем не менее случались моменты, когда я была подавлена грустью, несмотря на нашу спокойную и благополучную жизнь. Было ли это связано с моей беременностью или из-за моей культурной изоляции, я сказать не могу. Больше всего мне не доставало новостей от мамы, я получала от нее неясные, короткие сообщения, которые заставляли меня опасаться за ее судьбу. Мне было грустно, что она не может разделить со мной такой важный период моей жизни, а также с нетерпением ждать, когда станет бабушкой.

Все же у меня было много счастливых воспоминаний о том времени, когда мы жили в Осло, большая часть которых была связана с музыкой. Когда я была совсем маленькой, мои родители поощряли меня в желании присоединиться к ним, когда они вместе пели для себя или давали домашний концерт для друзей. Таким образом, несмотря на отсутствие формального музыкального образования, я знала оперные арии и популярные песни русских и зарубежных композиторов, которые подходили к моему низкому голосу. Мои новые норвежские кузены вскоре узнали, что я люблю петь, и один из них научился аккомпанировать мне на рояле, чтобы мы могли давать концерты на семейных встречах, а также на некоторых больших вечеринках в Осло. Даже Видкун сказал, что это достойное занятие для дамы из хорошего общества.

По мере того, как я чувствовала себя все более прочно обосновавшейся, Видкун проявлял все большее беспокойство. После нескольких лет независимости, ответственности и захватывающей работы за границей, вдали от военной дисциплины и начальства, теперь он находил свои повседневные дела монотонными. Ему хотелось снова отправиться за границу. Он часто вспоминал свое недавнее высокое положение в России, где так много жизней зависело от того, что он говорил и делал. По сравнению с этим его нынешняя должность была очень скромной и неинтересной. Видкун был особенно недоволен своей работой в Генеральном штабе и разочарован тем, что армия недостаточно оценила его тяжелую работу в России. По его мнению, все то, чего он достиг там, было очень важно для репутации и безопасности Норвегии. Вместо того чтобы вознаградить его за эти заслуги, армия отложила повышение его в звании по той причине, что он долгое время отсутствовал на действительной военной службе! Те люди, которых он считал посредственными бюрократами, превзошли его в звании и теперь были его начальниками, а это бесило Видкуна. Другой больной темой для Квислинга было то, что Нансен публично не признал его заслуг за проделанную работу. Его разочарование усилилось, когда Нансен получил Нобелевскую премию мира в декабре 1922 года.

Давая выход своей неудовлетворенности, которая, несомненно, возникала из-за его преувеличенно высокой оценки своих способностей и достижений, Видкун становится порой весьма язвительным, осуждая всех и вся. Этот был малообразован и не осведомлен; другой вел неправильный образ жизни; третий не имел хороших манер; правительство было неэффективным; методика обучения в школах и университете была бестолковой и так далее. Больше всего Видкуна раздражало собственное убеждение в том, что он мог бы исправить все эти недостатки, если бы люди спрашивали его советов и следовали им.

В этом раздражении Видкун проводил много времени, переписываясь с Нансеном и своими влиятельными друзьями из России и Лиги Наций. Его усилия, по-видимому, были успешны. Как-то он показал мне письмо от Нансена.

— Вот видишь, Нансен хочет, чтобы я вернулся в Россию и закончил незавершенную работу по оказанию помощи там. Его организация сменила название, но проблемы остались теми же. Мы скоро туда поедем.

— Когда? — спросила я.

— Этой весной, как можно раньше. Мне еще надо кое-что закончить здесь, в Генеральном штабе. Но ты лучше начинай упаковываться. Мы попытаемся сдать нашу квартиру, но если не найдем арендаторов, то просто закроем ее.

— И сколько же времени мы проведем в России, и где мы будем жить?

— По меньшей мере несколько месяцев. Мы будем снова в Харькове.

Харьков! Я была полна радости. До этого момента я не совсем осознавала, как хочу снова увидеть маму и своих друзей.

Это решение вернуться в Россию коснулось не только нас, но и Арни, младшего брата Видкуна, который следующей осенью намеревался эмигрировать в США, в конце концов поселившись в Бруклине, штат Нью-Йорк. Америка в то время казалась мне очень далекой страной. Я не подозревала, как много родственников из семьи Квислинга уже уехали в Америку и хорошо там устроились (помимо всего прочего, они владели одной из самых крупных клиник в США, в городе Мэдисон, Висконсин). Мысль о том, что Арни уедет так далеко, опечалила меня. Он мне очень нравился, потому что был дружелюбен, внимателен, весел и относился ко мне, как к младшей сестре. Несмотря на то, что был гораздо старше меня, он все же считался ребенком в семье. Видкун его обожал.

Было решено, что когда мы выедем из Норвегии, Арни поедет с нами до Берлина. Втроем мы обсуждали, как нам лучше упаковать вещи. Я увидела, что приобрела довольно много одежды и подумала, что, вероятно, должна взять с собой немного одежды для ребенка на всякий случай, поэтому сказала Видкуну, что мне понадобится сундук и по меньшей мере один или два чемодана. В итоге он решил, что мне не следует брать все свои вещи. Мне не нужна будет зимняя одежда, так как мы вернемся домой до следующей зимы. Пока что я могу взять его чемодан, который будет наполовину пуст. Он ничего не сказал о детской одежде, и я не говорила об этом, полагая, что этим можно заняться позже. Но все-таки я напомнила Видкуну, что будет еще холодно, когда мы приедем в Харьков, и он обещал, что в Берлине купит подходящее пальто и все, что будет необходимо.

В проигравшей войну Германии была катастрофическая депрессия и инфляция, поэтому цены в Берлине были значительно ниже норвежских. Хорошо помня о несчастьях в России, я не могла не сочувствовать немцам. Видкун и Арни, однако, часами изучали отчеты о текущих экономических условиях и ценах в Германии, обсуждая возможности для очень выгодных инвестиций для людей, имеющих стабильную иностранную валюту.

Арни, Видкун, я и наш еще не родившийся ребенок покинули Норвегию в конце февраля 1923 года. Я оставила практически все свои вещи в Осло и уехала почти с таким же багажом, с каким приехала туда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.