Глава III

Глава III

Недовольство архиепископа.– Отставка Гуса.– Дело священника Николая.– События в Риме.– Спор короля Вацлава с архиепископом Збынеком.– Борьба между немецкими и чешскими магистрами.– Аудиенция Гуса у короля на Кутной Горе.– Роль Гуса в университетском вопросе.– Исход немецких профессоров и магистров из Праги

Было уже сказано, что, обращая преимущественное внимание на нравственную сторону религии, Гус мало занимался догматическими тонкостями. Придраться к одной резкости его обличений было нелегко. Несколько иначе писали и говорили многие из ближайших друзей Гуса, и особенно его бывший профессор Станислав из Цнойма. Станислав был человек далеко не безупречного характера, но отличался тонким критическим умом и усердно читал сочинения Виклифа. Особенно занимался Станислав вопросом об евхаристии и написал трактат, в котором уже прямо отстаивал учение Виклифа, отрицая теорию “пресуществления” и утверждая, что хлеб и вино всегда остаются хлебом и вином.

Враги Гуса и его партии воспользовались сочинением Станислава для составления доноса, который был отправлен в Рим. Папа Иннокентий VII счел необходимым прислать архиепископу Збынеку особую буллу, в которой обращал его внимание на “виклефовы ереси” (1405 г.). Но архиепископ так мало интересовался богословскими вопросами, что ему и в голову не приходило относить эту буллу к Гусу и его друзьям. Наконец его навел на эту мысль священник Штекна, товарищ и соперник Гуса по проповедничеству в Вифлеемской часовне, написавший донос на книгу Станислава. На этот раз архиепископ потребовал Станислава для объяснений. Не желая навлечь на себя неприятностей, Станислав попросту отрекся от авторства и с тех пор стал писать в самом правоверном духе. Чтобы покончить с этим делом, архиепископ велел объявить народу, что в таинстве евхаристии “не остается сущности хлеба, но лишь истинная плоть Христова, не остается сущности вина, но лишь истинная кровь Христова”. До этих пор Гус, вообще не любивший догматических споров, молчал. Теперь он не выдержал и заявил архиепископу, что его объявление противоречит учению церкви уже потому, что, согласно с прямым смыслом писания, хлеб олицетворяет собою единовременно и плоть и кровь, а не одну только плоть, и вино представляет собою и кровь, и плоть. Это противоречие тем более разгневало архиепископа, что, по его собственному сознанию, он сам не знал, кто прав и кто виноват в этом споре. Конечно, он не изменил своего решения и объявил еретиком всякого, кто осмелился учить иначе, чем приказано.

Между тем новый папа Григорий XII подтвердил буллу Иннокентия VII, и это побудило архиепископа к еще более крутым мерам. Пока Гус пользовался доверием архиепископа, ему удавалось своим заступничеством спасать многих лиц, обвиненных в ереси. Но на этот раз все обстоятельства сложились неблагоприятно. Сам король Вацлав был задет за живое словами папской буллы, содержавшими намек на то, что он, король, защищает еретиков. Что касается архиепископа, он весьма скоро вошел во вкус религиозного преследования. Одного магистра, Матвея из Книна, обвинили и заставили отречься от ереси, не дав ему сказать ни слова в оправдание: когда он пытался возразить, архиепископ закричал на него, угрожая пыткой. Вскоре после этого архиепископ собрал сходку “чешской нации”, на которой участвовали 74 магистра, 150 бакалавров и более тысячи студентов. Присутствовал и Гус. Архиепископ добивался торжественного осуждения учения Виклифа, но на сходке было просто постановлено: “Не толковать учения Виклифа в еретическом смысле”.

Усердие архиепископа в деле гонений на еретиков довело Гуса до полного разрыва с этим прелатом. В 1408 году был осужден священник Николай, по прозвищу Авраам, который учил, что право проповедовать Евангелие принадлежит не только священникам, но и любому мирянину. Архиепископ велел изгнать этого Авраама из пражской епархии. Гус присутствовал на следствии по делу Авраама, все время защищал обвиняемого; о приговоре он узнал как раз в тот момент, когда выходил на кафедру. Гус тут же написал несколько строк архиепископу. Почтительно-резкий тон этой записки вывел из себя самолюбивого архиепископа. Особенно задело Збынека утверждение Гуса, что архиепископ преследует самых набожных и ревностных священников и в то же время все спускает с рук наглым и распутным.

С досады архиепископ вздумал нанести партии Гуса решительный удар. Он не удовольствовался решением, произнесенным “чешской нацией” относительно учения Виклифа, и повелел, чтобы все, у кого есть книги английского еретика, немедленно выдали их для сожжения. Вместе с тем архиепископ запретил произносить проповеди, содержащие какие бы то ни было нападки на духовенство. Это распоряжение уже прямо касалось Гуса. Несколько погодя архиепископ отставил Гуса от должности синодального проповедника.

Жалобы и доносы, послужившие ближайшим поводом к отставке Гуса, доказывают, как велико было раздражение духовенства, вызванное его обличениями. “У нас, – писали доносчики, – раздаются возмутительные проповеди, которые терзают души набожных людей, уничтожают веру и делают духовенство ненавистным народу”. Крайне раздражило духовных лиц утверждение Гуса, что священник, требующий денег за совершение таинств, особенно от бедных, виновен в “симонии и ереси”. Возмущались и тем, что Гус по поводу смерти одного каноника сказал: “Я не хотел бы умереть, имея такие доходы”. Замечательно, что ни в одном доносе на Гуса не указывали как на последователя Виклифа.

Разрыв между архиепископом и Гусом был уже полный, когда наступили события, еще более затруднившие положение Гуса. Великий раскол в римско-католической церкви, приведший к образованию двух церквей, с двумя папами, из которых один оставался в Риме, а другой сидел в Авиньоне, – этот раскол грозил превратиться в бесконечный источник ссор и интриг. В течение 10 лет вопрос не подвинулся ни на шаг. Римский папа Григорий XII при самом своем избрании обязался отречься, если авиньонский папа Бенедикт последует его примеру. Но последний и не думал об отречении, а потому и Григорий предпочел ждать. Бесконечные ссоры между папами надоели кардиналам, те решились отделаться от обоих и созвали в Пизе собор. Для успеха дела кардиналы просили всех католических монархов, и в особенности Римского императора, поддержать их, то есть либо отказать в повиновении обоим папам, либо, по крайней мере, соблюсти впредь до решения собора полный нейтралитет.

Вацлав IV, помимо желания приписать себе честь восстановления единства католической церкви, не мог простить Григорию XII того, что этот папа признал мятежного Рупрехта Пфальцского Римским императором. Военное счастье давно повернуло в сторону Вацлава, но он хотел еще, чтобы новый папа торжественно подтвердил его права на Римскую корону. Не желая, чтобы чешское королевство казалось сколько-нибудь подозрительным в глазах католического мира, Вацлав не был доволен излишним усердием архиепископа в гонениях на еретиков. Сначала он сам содействовал искоренению ересей, но наконец решил, что сделанного довольно. Он приказал архиепископу объявить всенародно, что в чешских землях, после самого строгого расследования, более не осталось ни одного еретика. Архиепископ скрепя сердце сообщил королевское повеление синоду, но при этом велел, чтобы проповедники внушали народу правильное понятие о таинстве евхаристии.

Уничтожив ересь одним росчерком пера, Вацлав возобновил переговоры с кардиналами и обещал им прислать в Пизу торжественное посольство.

Известие о таком решении короля было весьма приятно для Гуса: Гус все еще не терял надежды на возможность внутренней реформы католицизма. Он и его сторонники надеялись, что с низложением Григория XII выиграет также чешское национальное дело – у всех были свежи в памяти опустошения, которым подверглись чешские земли во время восстания Рупрехта.

Когда король Вацлав потребовал от архиепископа и от университета отказаться от папы Григория, Прага разделилась на два враждебных лагеря. Меньшинство – немецкие профессора и купцы вместе с чешским высшим духовенством – стояло за Григория. Огромное большинство было за короля. В университете три немецкие “нации” были за папу и только одна чешская высказалась за нейтралитет. На этот раз Гус выступил уже в роли настоящего политического вождя чешского народа, и несомненно, что борьба, затеянная им против папы Григория, стала одной из главных причин враждебного отношения к нему всего высшего духовенства. На бурном заседании, созванном ректором Пражского университета, все чешские профессора высказались за нейтралитет. Архиепископ решил действовать круто: он велел прибить к дверям церквей объявления на латинском и чешском языках, в которых Гус как вождь чешской партии был объявлен непокорным сыном церкви, вследствие чего над ним была произнесена суспензия, то есть Гусу было воспрещено отправлять какие бы то ни было священнические обязанности. Письмо Гуса к архиепископу не имело никакого результата, между тем в университете готовились еще более крупные события.

Борьба между чехами и немцами в университете обострилась до последней степени. Появились памфлеты, в которых чехи доказывали, что три немецкие “нации” совершенно подавляют чешскую. Сравнивали Пражский университет с Парижским, где господствовали французы. Наконец решились обратиться к самому королю Вацлаву, имевшему причины гневаться на немцев.

Чешские профессора знали, что король недоволен ими за их вольнодумство. Поэтому они решили послать к королю людей, стоявших вне всякого подозрения. Депутатами были избраны два правоверных католика; но они сами просили Гуса присоединиться к ним. Гус охотно согласился. Требования чехов были умеренны: они добивались лишь равного с немцами количества голосов, то есть трех против трех.

Король находился в это время в Кутногоре. К нему уже успели явиться депутации от трех немецких “наций”, прося сохранения своих привилегий и выставляя Гуса бунтовщиком. Не в добрый час явилась чешская депутация к королю, вообще страдавшему причудами и часто действовавшему под влиянием винных паров. Король принял депутатов сурово и закричал на Гуса: “Ты и твой приятель Иероним – главные бунтовщики! Смотрите, если у вас не будет порядка, я велю вас сжечь!” Депутаты ушли ни с чем.

На Гуса эта злополучная аудиенция повлияла удручающе. Возвратившись в Прагу, он заболел и слег в постель. К немалому удивлению как чехов, так и немцев, король вскоре совершенно изменил свои взгляды. Гус лежал больной; к нему пришли его спутники по депутации и печально глядели на него.

– Не правда ли, – сказал Гус, – мы имеем полное право на три голоса?

– Никогда нам не удастся, – возразили гости.

– Уже удалось, – сказал им Гус, – вот список с королевского письма, только что полученного в университете.

Гости не верили своим глазам, но, когда прочли, стали поздравлять друг друга и Гуса.

– Я почти при смерти, – сказал Гус слабым голосом. – Если я выздоровлю, прошу об одном: работайте во имя правды и для счастья нашего отечества.

Королевский декрет дал чехам даже более того, чего они домогались. Было объявлено, что немцы коварным образом присвоили себе, под видом трех наций, три голоса. По словам декрета, чехи в своей земле должны иметь большинство, и им дано было три голоса, а немцам только один, тогда как сами чехи требовали лишь равенства голосов.

Такое королевское решение, вызванное влиянием некоторых вельмож и подсказанное прибывшим к Вацлаву французским посольством, разумеется, не могло не обидеть привыкших к господству немцев. Немецкие профессора и студенты ответили королю внушительной демонстрацией. Созвав сходку, они поклялись оставить университет, если королевский декрет не будет отменен.

Немцы рассчитывали на поддержку чешских купцов, связанных с ними материальными интересами, но ошиблись в расчете. Низшее чешское духовенство также встало на сторону короля. В церквах называли короля с кафедры спасителем отечества. Сам Гус был увлечен течением и, оправившись от болезни, похвалил с кафедры королевский декрет. Враги преувеличивали каждое его слово и уверяли, будто он сказал: “Слава Богу, что нам удалось выгнать немцев”. Слова эти, однако, приписаны Гусу человеком, который был его врагом и вообще отличался лживостью показаний.

Король вскоре сам убедился, что впал в новую крайность. Он предложил немцам полное равенство с чехами, но немцы требовали восстановления всех своих привилегий. Раздраженный этим король прислал одного из своих придворных, который прогнал ректора, отобрал у него печать и ключи и назначил кого хотел. Немецкие профессора шумно протестовали. 16 мая 1409 года профессора и студенты всех трех немецких наций исполнили свою клятву. Они оставили Прагу, двинулись по улицам чешской столицы огромной процессией, кто пешком, кто верхом, кто в повозке. Не менее 5 тысяч студентов ушло в этот день из Праги: большая часть их двинулась в Лейпциг, где был основан новый немецкий университет.

Событие это имело огромное влияние на историю умственного развития как чехов, так и немцев; но мы здесь укажем лишь на его отношение к жизни и к характеристике Гуса. Несомненно, что в этой национальной борьбе Гус действовал не как слепой фанатик, а как добросовестный защитник справедливых притязаний чехов. Когда впоследствии пражское духовенство стало клеветать на Гуса, что он своими проповедями возбуждал ссоры между чехами и немцами, Гус решительно отвергал это обвинение и произнес знаменитые слова: “Правда, немцы и враждебные нам чехи подавали повод к распрям; но доброго немца я предпочитаю злому чеху, хотя бы этот последний был моим родным братом”.

Замечательно, что Гус дозволяет себе иногда резкие выражения против немецкой партии в своих латинских трактатах; но в сочинениях, написанных по-чешски, стало быть, доступных народной массе, нет ни слова против немцев, если не считать двух-трех мест, где он рассказывает, как немцы, в союзе с некоторыми чехами, хотели разрушить Вифлеемскую часовню в то время, когда он в ней проповедовал. “Не слепая вражда к немцам, – пишет о Гусе немецкий историк Лехлер, – но интересы университета и благо родины, как он его понимал, руководили действиями Гуса”.