Глава 29 Британия на краю

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 29

Британия на краю

В конце сентября 1940 г. Черчилль узнал, что в течение месяца от немецких бомб погибли 6954 человека гражданского населения. Под его бдительным наблюдением продолжались приготовления к отражению вторжения и поиск более эффективных мер воздушной обороны. Он не забывал и о моральной поддержке народов оккупированной немцами Европы. 30 сентября он обратился по радио к народу Чехословакии: «Не теряйте бодрости. Час вашего освобождения придет. Дух свободы бессмертен; он не может исчезнуть и никогда не исчезнет».

В первую неделю октября в Лондоне и некоторых других городах под бомбами погибли еще 2000 человек. Но, выступая в палате общин 8 октября, Черчилль указал, что при нынешних темпах разрушений потребуется десять лет, чтобы разрушить половину домов столицы. «Однако, – заявил он, – очень многое произойдет с герром Гитлером и нацистским режимом гораздо раньше, чем пройдут эти десять лет». Что касается разрушенных домов, продолжал он, «мы перестроим их так, что будем ими гордиться». Лондону, Ливерпулю, Манчестеру, Бирмингему, возможно, предстоит пострадать еще больше, но, выразил уверенность Черчилль, «они восстанут из руин – более процветающими и, надеюсь, более прекрасными».

В день этого выступления Черчилля его сын Рэндольф в результате безальтернативных дополнительных выборов стал членом парламента от Консервативной партии. Он появился в Вестминстере в исторический момент политической карьеры отца. Невилл Чемберлен вышел из состава Военного кабинета в связи с резким ухудшением здоровья. К Черчиллю обратились с просьбой стать лидером Консервативной партии – партии, от которой он сорок лет назад, в правление королевы Виктории, впервые стал парламентарием, но которую через четыре года покинул на долгие два десятилетия.

Клементина хотела, чтобы муж отказался от лидерства в партии. Как вспоминала их дочь Мэри, она аргументировала это тем, что «он был призван голосами всей нации, безотносительно одной партии» и что, приняв предложение, он может «оскорбить широкое общественное мнение». Но Черчиллю для работы нужны были коллеги по партии. Как писала его дочь, «в эти тяжелые времена их надежная поддержка постоянно придавала ему сил и уверенности». 9 октября он стал лидером партии. На следующий день родился его внук Уинстон, сын Рэндольфа. Памела в это время жила в Чекерсе. В следующий визит туда Черчилль заметил, что, если бы немцы решили в этот момент разбомбить Чекерс, они могли бы «одним махом покончить с тремя поколениями. Видимо, они считают, что я не настолько глуп, чтобы приезжать сюда». Колвилл записал: «Он не против случайности, но считает ошибкой стать жертвой умысла». Далее Черчилль решил проводить выходные, приходящиеся на полнолуние, когда Чекерс особенно хорошо виден с воздуха, подальше от Лондона в поместье Дичли-парк, к северо-западу от Оксфорда.

В этот уик-энд Черчилль был оживлен и общался с гостями Чекерса в неформальной обстановке. 13 октября он сказал им: «Живой гунн – это война в перспективе». Он также заметил, что «нынешняя война очень подойдет англичанам, как только они к ней привыкнут. Они предпочтут все пойти на фронт и принять участие в обороне Лондона, нежели безнадежно наблюдать за массовой бойней, как при Пасхендале». Когда стала ощущаться нехватка снарядов, он распорядился, чтобы зенитки стреляли холостыми зарядами, издающими очень громкий звук, дабы «избежать удручающей население тишины». Холостые заряды должны были также сбивать с толку немцев «вспышками на земле» и в то же время заставить их «меньше думать о наших атакующих истребителях».

Немецкие налеты продолжались. 14 октября, когда Черчилль ужинал в небольшой комнате, специально выделенной для него на Даунинг-стрит, 10, бомба упала на Плац-парад конной гвардии. Он немедленно приказал дворецкому, повару и прислуге перенести всю еду в столовую, покинуть кухню и укрыться в подвальном убежище. Через три минуты от второй бомбы, упавшей в пятидесяти метрах во дворе со стороны здания, выходящего на Казначейство, кухня разрушилась. Предчувствие Черчилля спасло его штат. Через два дня еще от одной бомбы, упавшей во двор, погибли четыре человека, укрывавшиеся в подвале Казначейства. 17 октября, когда количество только гражданского населения, погибшего в Лондоне, достигло 10 000, один парламентарий в курительной комнате палаты общин обратился к Черчиллю с просьбой предпринять ответные действия. Он ответил: «Это военные действия, а не гражданская война. Вы и кто-то еще, возможно, хочет убивать женщин и детей. Мы хотим (и преуспеем в нашем желании) уничтожать немецкие военные объекты. Я уважаю вашу точку зрения. Но мой девиз – дело прежде всего».

21 октября Черчилль узнал, что потоплено 500?е британское торговое судно. В пересчете на тоннаж Британия потеряла 2 миллиона тонн. «Это сильно угнетает премьер-министра», – записал Колвилл. В этот день в Атлантике немецкая авиация атаковала два грузовых конвоя, идущие из Канады, потопив 17 кораблей в одном и 14 – в другом. В этот вечер, выступая с радиообращением к французам, он сказал: «Мы в Лондоне ждем давно обещанного вторжения. И рыбы тоже».

Говоря о Франции, Черчилль заявил: «Я никогда не поверю, что она навсегда потеряла свое место среди великих мировых держав». Французы должны восстановить боевой дух, пока не стало слишком поздно. «Вскоре вы почувствуете тяжесть руки, которая борется за вас». Британия думает только об одном: «Вышибить жизнь и дух из Гитлера и гитлеризма. Только об этом, все время и до конца. Нам не нужно ничего ни от какого народа, кроме уважения». Свое выступление он закончил так: «Спокойной ночи. Спите, чтобы к утру набраться сил. Ибо утро настанет. Оно ярко высветит смелость и правду, согреет добром страдающих за наше дело, славой покроет могилы героев. Наступит рассвет. Vive la France![47] Да здравствует марш простого народа всех стран к справедливому и заслуженному будущему, вперед, к свободной и полнокровной жизни!»

На этой неделе и следующей Лондон подвергался ожесточенным бомбардировкам. За последнюю неделю октября в Британии погибло более 800 гражданских лиц, в том числе 50 лондонцев, укрывшихся под железнодорожным мостом, принявшим на себя основной удар. Число месячных потерь перевалило за 6000. В этот момент непрестанных и разрушительных бомбежек вторжение немецких войск представляло наибольшую опасность. Тем не менее 27 октября немецкое командование направило совершенно секретную директиву всем войскам, сосредоточенным у берегов Ла-Манша, «продолжать подготовку согласно плану». Сообщение, зашифрованное «Энигмой», было немедленно перехвачено британской радиоразведкой и через несколько часов расшифровано в Блетчли-парк. Изучавшие это сообщение пришли к выводу, что вторжение вряд ли состоится в ближайшее время, если все еще продолжается «плановая подготовка».

28 октября воздушная фотосъемка, существенный компонент всех разведывательных действий, зафиксировала заметное перемещение немецкого флота к востоку, прочь от Британии. Это, в сочетании с сообщением предыдущего дня, стало решающим. Гитлер не планировал вторжение в Британию в этом месяце, а с учетом приближающейся зимы, вероятно, не собирался этого делать как минимум в ближайшие четыре-пять месяцев. 2 ноября в Чекерсе Колвилл, которому не были известны подробности, записал, что Черчилль «считает, что вторжение отменяется».

Черчилль испытал существенное облегчение, но в этот же день, 28 октября, когда появилось второе подтверждение, что Гитлер не строит планов вторжения, войска Муссолини вторглись в Грецию. Итальянская авиация бомбила Афины. «Значит, мы должны бомбить Рим», – немедленно отреагировал Черчилль в записке новому начальнику штаба авиации сэру Чарльзу Порталу. На самом деле через три дня бомбардировке с воздуха подверглись военные объекты в Неаполе. Был нанесен удар и по Берлину. «Бомбардировки Германии прискорбно малы», – отметил Черчилль.

Угроза непосредственного вторжения миновала, и Черчилль начал прилагать все усилия для поиска людей, самолетов и снаряжения для Греции, которой Британия дала гарантии в марте 1939 г. Иден обращал внимание на опасность отправки слишком большого контингента войск из Египта, опасаясь, что Италия может продвинуться еще ближе к Каиру. Но 3 ноября, в тот день, когда первые британские части высадились в Греции, Черчилль убедил его «крепко держать ситуацию в руках, отбросить страхи и нерешительность и воспользоваться возможностью, которая нам представилась». Черчилль добавил: «Безопасность прежде всего – этот лозунг ведет к проигрышу войны, даже если бы вы могли обеспечить безопасность, которой на самом деле нет». На следующий день Черчилль заявил в Военном кабинете: «Если Греция проиграет, будут говорить, что мы, несмотря на гарантии, позволили проглотить еще одного мелкого союзника».

Комитет объединенного планирования и начальники штабов одобрили решение «временно ослабить Египет» ради помощи Греции. Как и Черчилль, они полагали, что нехватка военного снаряжения во многих областях не может стать причиной приостановки мер, считающихся необходимыми для ведения войны. Но были и обнадеживающие, и тревожные признаки. 3 ноября, впервые почти за два месяца, немецкие бомбардировщики пролетели мимо Лондона. «Очевидно, им не нравится оказываемый здесь прием, – заметил Черчилль на следующий день, – или ответные удары по Берлину». 5 ноября Рузвельт во второй раз был избран президентом на четырехлетний срок. Затем, утром 6 ноября, штаб 16?й армии немцев направил совершенно секретное указание соответствующим командирам, что часть оборудования для оснащения десантных барж, расположенных в Бельгии и Северной Франции, «следует вернуть на берег», оставив лишь то, что необходимо для «тренировок». Указание перехватили и дешифровали в Блетчли-парк. Вечером 6 ноября Черчиллю передали экземпляр в запертом ящике, ключ к которому был только у него. Гитлер решил продолжать завоевания где-то в ином направлении.

7 ноября Черчилль получил еще одну хорошую новость. Пять британских военных кораблей доставили по Средиземному морю в Египет продукцию военного назначения, чего он требовал уже некоторое время. Днем позже он узнал, что главнокомандующий британскими войсками на Ближнем Востоке генерал Уэвелл закончил разработку плана вытеснения итальянской армии из Египта. «Я урчал, как шесть кошек», – позже вспоминал Черчилль. «В конце концов, – сказал он своим советникам, – мы можем сбросить ненавистные оковы обороны. Войны выигрываются превосходством силы воли. Теперь мы перехватим инициативу у врага и навяжем ему свою волю». Теперь Черчиллю нужно было найти тонкий баланс между военными поставками, необходимыми для Египта и Греции. Ресурсов на оба направления не хватало, но защищать надо было и то и другое. Он также хотел быть уверенным, что британские города обладают адекватной противовоздушной обороной. 8 ноября, встревоженный нехваткой зенитной артиллерии в Ковентри, военные заводы которого уже шестнадцать раз подвергались бомбежкам, он дал указание усилить противовоздушную оборону Ковентри. Такого рода инструкции выполнялись немедленно; он наклеивал на них специальные красные полоски со словами «выполнить сегодня».

11 ноября общество с воодушевлением восприняло известие о том, что британская военно-морская авиация провела торпедную атаку против итальянского флота, стоявшего на якоре в Таранто. Затонули три из шести итальянских линкоров. Это стало первой победой британцев на море за время премьерства Черчилля. Он немедленно направил отчет об этом Рузвельту, чей министр военно-морских сил Фрэнк Нокс предложил срочно принять меры предосторожности для защиты Перл-Харбора. Он считал, что самую «большую опасность могут представлять самолеты-торпедоносцы». И Нокс оказался прав. Японцы тоже усвоили урок Таранто. Через год их торпеды, сбрасываемые с самолетов, нашли флот, стоявший на якоре в том самом Перл-Харборе.

Вечером после победы при Таранто Черчилль готовил парламентский некролог Невиллу Чемберлену, который скончался днем ранее. Его речь стала трогательной попыткой объяснить все, за что боролся Чемберлен. «Все очень хорошо», – сказала Кэтлин Хилл после того, как он продиктовал ей текст. Черчилль ответил: «Разумеется, я мог бы сделать это совершенно иначе».

Черчилль говорил в парламенте, что во время одного из тяжелейших мировых кризисов на Чемберлена выпала доля «вступать в спор с событиями, разочаровываться в надеждах, быть обманутым и введенным в заблуждение злодеем. Но каковы были его надежды, в которых он разочаровался? Каковы были его желания, которые он не смог воплотить? В чем была его вера, над которой надругались? Безусловно, это одни из самых благородных и благотворных порывов человеческой души – любовь к миру, упорный труд ради мира, борьба за мир, стремление к миру – даже при огромной опасности и, конечно, с крайним пренебрежением к популярности или протестам».

14 ноября Черчилль принял непосредственное участие в похоронах Чемберлена в Вестминстерском аббатстве. Вернувшись на Даунинг-стрит и к войне, он телеграфировал Уэвеллу: «Пришло время рискнуть и нанести удар по итальянцам с моря, суши и воздуха». Затем, пообедав, он на автомобиле отправился в Дичли-парк. Машина не проехала и пяти минут, когда Черчилль, просматривая срочные материалы, которые передал ему личный секретарь перед отъездом, прочитал последнее сообщение авиационной разведки о предполагаемых целях ближайшего налета немецких бомбардировщиков. В сообщении утверждалось с высокой долей вероятности, что мощный удар следует ожидать ближайшей ночью. Цель его пока была неизвестна. Но, судя по нескольким предыдущим сообщениям, предполагалось, что следующий массированный удар будет нанесен по Лондону. Черчилль тут же дал указание шоферу развернуться и доставить его обратно на Даунинг-стрит. Он не собирался проводить «спокойную ночь за городом, – как записал его секретарь, – в то время, когда столица будет подвергаться тяжелому удару».

Однако целью бомбардировочной авиации в ту ночь стал не Лондон, а Ковентри. Если бы это стало известно заранее, были бы сделаны все возможные усилия, чтобы направить силы пожаротушения и гражданской обороны на помощь городу, которому угрожала такая опасность. Спустя много лет появились безосновательные утверждения, что из-за отказа разведки точно указать цель не было предпринято никаких усилий по укреплению обороны и оказанию помощи обреченному городу. Но на протяжении нескольких дней поступала противоречивая информация о цели следующего большого воздушного налета. В ряду вероятных целей назывался не только Лондон, но и долина Темзы, побережье графств Кент и Эссекс, Ковентри и Бирмингем. В сообщении авиационной разведки, которое получил Черчилль, говорилось о том, что целью налета в эту ночь могут также стать объекты «поблизости от Лондона». К сообщению прилагалась записка о том, что, если дальнейшая информация точно укажет «Ковентри, Бирмингем или другое место», есть надежда, что указания по организации контрмер будут выданы вовремя.

Вернувшись на Даунинг-стрит в ожидании воздушного налета, Черчилль дал распоряжение распустить по домам весь женский обслуживающий персонал. Позже он отправил двух дежурных личных секретарей в глубокое бомбоубежище на Пикадилли со словами: «Вы слишком молоды, чтобы погибать». После этого стал с нетерпением ждать налета – сначала в подземных центральных военных комнатах, а потом – на крыше здания Министерства авиации.

Днем, без десяти четыре, воздушная разведка получила информацию, что обнаружены лучи для ночной бомбардировки. Они указывали на Ковентри. Британские бомбардировщики были немедленно подняты в воздух с указанием нанести удары по аэродромам, с которых может начаться атака. Истребители постоянно патрулировали небо над Ковентри. Через три с половиной часа три сотни немецких бомбардировщиков нанесли удар. Это стало самым мощным налетом на центр производства боеприпасов. Противовоздушная оборона города, недавно усиленная по инициативе Черчилля и приведенная в состояние боевой готовности, вынуждала атакующие самолеты держаться очень высоко. Плотность зенитного заградительного огня была больше, чем даже при защите Лондона. Тем не менее оружейные заводы понесли тяжелый урон, в центре города вспыхнул сильнейший пожар. Был разрушен кафедральный собор. Погибло 568 гражданских лиц.

Возобновленные налеты немецкой авиации продолжались в течение недели. В Лондоне погибло 484, в Бирмингеме – 228 гражданских лиц. Благодаря достижениям радиотехнической разведки в каждом случае определялись наводящие лучи и принимались упреждающие оборонительные меры, такие же, как были предприняты в Ковентри. Но масса сброшенных бомб была огромной. В Лондоне пострадало также семь больничных зданий. Возмездие не заставило себя ждать: 16 ноября был нанесен бомбовый удар по Берлину, через два дня – по Гамбургу. Там погибло 233 мирных жителя.

«Уинстон рвет и мечет, но с прежней гениальностью, – записал капитан Беркли в дневнике 12 ноября. – Он настоящий диктатор, и лишь изредка какой-нибудь особо храбрый министр осмеливается возражать. Во всяком случае, начальники штабов вполне ему подчиняются и полностью вовлечены в поиски путей и средств». Через две недели Черчилль скажет Идену, что никогда в жизни еще не чувствовал себя так адекватно своей работе. 30 ноября он отметил шестьдесят шестой день рожденья. «Очень мало кому в истории доставалась такая ноша, какую вы несете в последние шесть месяцев, – написал ему Иден в этот день. – И поистине удивительно, как в результате всего этого вы лучше, энергичнее и больше, чем когда-либо, способны направлять и вдохновлять всех нас».

А руководства и вдохновения требовалось все больше. 8 декабря в результате воздушного налета погибло 85 гражданских лиц; была разрушена часть здания палаты общин. Но через два дня Черчилль смог объявить об успехе наступления Уэвелла в Западной пустыне[48]. В плен было взято более 500 итальянских солдат. Через сутки количество пленных возросло до 7000 человек. Среди них оказались и три генерала. «Нарастает ощущение, – телеграфировал Черчилль фельдмаршалу Смэтсу, – что злодейство не восторжествует».

16 декабря Черчилль настойчиво убеждал Уэвелла нанести «сильнейший удар по итальянской армии и максимально освободить от них африканские берега». На следующий вечер, после обсуждения с двумя государственными чиновниками «достоинств и недостатков» Черчилля, капитан Беркли записал в дневнике: «Если бы было хотя бы еще несколько таких, как он! Даже впечатляюще успешная кампания в Египте, скорее всего, не состоялась бы, если бы он постоянно не подталкивал Уэвелла. Слава богу, он оказался прав».

18 декабря, посетив свою старую школу в Харроу, Черчилль прослезился, слушая, как мальчики исполняли патриотические песни. В следующий вечер он говорил Идену о мрачных летних днях: «Обычно я просыпаюсь, с бодростью встречая грядущий день. Тогда я просыпался с ужасом в душе». Хотя месяцы отчаяния уже миновали, впереди была еще долгая и трудная борьба.

Черчилль не переставал искать способы оказывать влияние на ход событий. 23 декабря он направил личное послание Петену и Вейгану в Виши, призывая их сбросить немецкое ярмо, поднять, при военной поддержке британцев, знамя французского Сопротивления в Северной Африке и предложив вступить в секретные штабные переговоры. Этим же вечером он обратился по радио к итальянскому народу. Он говорил о своей вере в то, что настанет день, «когда итальянский народ снова возьмет в собственные руки свою судьбу».

На следующий день, 24 декабря, пожелав своему штату «делового Рождества и яростного Нового года», Черчилль отбыл в Чекерс, чтобы встретить Рождество в семейном кругу. Поначалу, следуя собственному напутствию, данному сотрудникам, он надиктовал несколько записок, но постепенно погрузился в праздничную атмосферу. После ужина, записал Колвилл, «стенографист был отпущен, и мы до полуночи распевали песни. ПМ пел охотно, хотя не всегда чисто». Когда муж Сары, Вик Оливер, уже получивший прозвище «любимого американского комика англичан», начал играть венские вальсы, Черчилль «резво принялся танцевать один посреди зала».

28 декабря, вернувшись в Лондон, Черчилль сразу же потребовал от начальников штабов изучить возможность захвата итальянского острова Пантеллерия, расположенного между побережьем Туниса и Сицилией. Он написал, что «захват поднимет градус и существенно повысит наше стратегическое влияние в Центральном Средиземноморье. Это также самый важный шаг к открытию Сицилийского пролива для прохода торговых и военных конвоев, посредством чего будет достигнуто значительное облегчение для нашего судоходства». Комитет объединенного планирования, так же как и начальники штабов, изучил идею, но лишь для того, чтобы ее отвергнуть. Остров захватить легко, но слишком дорого будет его снабжать и оборонять. Черчилль уступил их аргументам.

29 декабря немецкие бомбардировщики обрушили мощный груз зажигательных бомб на судоверфи и железнодорожные станции Лондона. Среди сотен разрушенных зданий оказалось и восемь церквей. «Прошлой ночью они сожгли большую часть лондонского Сити, – телеграфировал Черчилль Рузвельту на следующий день. – Картины широкомасштабных разрушений и здесь, и в наших провинциальных центрах ужасающие. Я сегодня посетил догорающие руины. Моральный дух лондонцев высок так же, как в первые дни массированных бомбардировок в сентябре, четыре месяца назад». По совету британского посольства в Вашингтоне этот параграф не был отправлен президенту из опасения, как объяснили в посольстве, что он может «возродить пораженческие настроения предыдущих месяцев».

Отношения с Рузвельтом становились напряженными, чуть не до разрыва. Многие наиболее срочные запросы Черчилля о поставках военного снаряжения не получали одобрения президента. Камнем преткновения стала невозможность Британии платить. Вооружение, приобретаемое для декабря, января и февраля, стоило 1 миллиард долларов; но золотые резервы и долларовые запасы за год военных расходов сократились до 574 миллионов. Американцы предложили поставить снаряжение для десяти британских дивизий, но, как сказал Черчилль коллегам по Военному кабинету, хотели получить аванс в 257 миллионов из этого быстро тающего золотого резерва. Рузвельт зашел настолько далеко, что направил американский военный корабль к военно-морской базе Саймонстаун близ Кейптауна, чтобы забрать 50 миллионов долларов из британского золотого запаса, хранящегося в Южно-Африканской Республике.

Первой реакцией Черчилля было резкое возражение. Такой ход, написал он в черновике письма Рузвельту, которое в итоге не было отправлено, «напоминает действия шерифа, отнимающего последнее имущество у беспомощного должника». «Недопустимо, чтобы какая-то страна полностью отдавала себя в руки другой». Послание, отправленное в последний день 1940 г., было жестким, но примирительным по тону. Британия должна – и в ближайшее время – знать, каким образом Америка хочет получить оплату. Через два дня после отправления этого обращения Черчилль узнал, что судно с грузом 7 500 000 американских патронов затонуло в результате столкновения с другим судном конвоя. Этот «тяжелый удар», как выразился Черчилль, почти свел на нет радость и облегчение от очередной победы Уэвелла, который 4 января взял ливийский порт Бардиа, захватил 45 000 пленных и 462 тяжелые пушки. Через два дня Уэвелл подошел к окраинам Тобрука.

Общественность узнала о победе, Черчилль узнал об очередной опасности. Перехваченное и дешифрованное секретное сообщение немецкого авиационного командования, показанное ему 9 января, говорило о подготовке вторжения Германии в Грецию. До сих пор грекам удавалось отражать атаки итальянцев и даже оттеснить агрессора за албанскую границу. Но после вмешательства Германии баланс сил на Балканах, в Эгейском море и в Восточном Средиземноморье изменится. Даже нейтральная Турция может встать на сторону Германии, к чему ее давно призывали. Британии для защиты союзников вновь придется забирать ресурсы у победоносной армии Уэвелла, которая может оказаться в опасности. «Продолжение кампании в Ливии отныне должно отойти на второй план», – объявил Черчилль коллегам. Иден с ним согласился.

Все военные планы Британии отныне оказались в зависимости от отношения Соединенных Штатов к оплате поставок вооружения. 8 января в Лондоне появился эмиссар Рузвельта Гарри Гопкинс. Через два дня Черчилль провел с ним три часа наедине на Даунинг-стрит. Дружба, зародившаяся в тот день, стала быстро крепнуть, что принесло чрезвычайную пользу Британии. Отныне Черчилль был так же откровенен с Гопкинсом, как со своими ближайшими советниками. «Он считает, что Греция потеряна, – сообщил Гопкинс Рузвельту, – хотя в данный момент поддерживает греков и ослабляет свою африканскую армию». Гопкинс добавил, что Черчилль находится в «тесном контакте» с Петеном, надеясь побудить французов-вишистов выступить против Германии в Северной Африке.

В выходные Черчилль отвез Гопкинса в Дичли-парк, где они обсудили потребности Британии. Один из советников Черчилля сказал Гопкинсу, что помощь в размере менее 24 миллионов тонн военного снаряжения и 16 миллионов тонн продовольствия «сведет на нет наши военные усилия». Пока Черчилль и Гопкинс беседовали, Рузвельт объявил условия решения финансового вопроса. Соединенные Штаты построят все, что требуется Британии, и передадут на условиях аренды; оплата будет отложена до окончания войны. Но прежде, чем договор о ленд-лизе вступит в силу, Британия должна расплатиться со всеми долгами, с какими может, своим золотым запасом и продать Соединенным Штатам свои коммерческие активы. Это была суровая сделка, лишающая Британию остатков ее экономической мощи, но говорящая о решимости американцев обеспечивать военные нужды Британии на долгосрочной основе. Ее еще должен был одобрить конгресс, и на это потребуется время, но принципы помощи уже были заложены. Рузвельт не кривил душой, когда сказал в своем ежегодном радиообращении, что «мы должны стать великим арсеналом демократии».

Гопкинс отправился с Черчиллем в поездку по Шотландии. 17 января он слышал, как Черчилль говорил своим слушателям в Глазго: «Моя единственная цель – искоренить гитлеризм в Европе». Вечером, за ужином, Гопкинс спросил у собравшейся компании: «Полагаю, вы хотели бы знать, что я намерен сказать президенту по возвращении?» И ответил, что процитирует ему строки из Библии: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом». Гопкинс сделал паузу и добавил негромко: «До самого конца». Черчилль прослезился. Слова американского эмиссара, записал один из присутствовавших, «были похожи на спасательный круг, брошенный утопающему».

Черчилль свозил Гопкинса в Дувр показать артиллерийские батареи и скалы оккупированной немцами Франции. Черчилль сказал своему гостю, что, если бы ему пришлось произносить речь после немецкого вторжения в Британию, он бы в заключение сказал: «Час настал. Убей гунна». На самом деле секретное сообщение немецкого командования, направленное с помощью машины «Энигма» и дешифрованное в Блетчли 12 января, подтвердило, что в планах немцев больше не стоит вторжение в Британию. Это конкретное сообщение содержало информацию для немецких радиостанций, которые были бы необходимы для организации перемещения оборудования в случае нападения, что они перестают обслуживаться после 10 января.

22 января Черчилль перед палатой общин раскрыл подробности управления производством для «стимулирования» производства и управления импортом, чтобы очертить распределение британского импорта. «Наша великая нация переходит на военный марш, – сказал он. – Завершается переход от дней мира и комфорта к дням чрезвычайных, организованных, упорных усилий». В этот же день австралийские и британские войска под командованием Уэвелла заняли Тобрук, взяв в плен 25 000 итальянских солдат. Настроение Черчилля улучшилось. Спустя пять дней в Чекерсе Колвилл записал в дневнике: «ПМ последнее время чрезвычайно занимателен и демонстрирует лучшие черты своего характера». В предыдущий день за ужином он сказал своим гостям, среди которых был и Гопкинс, что он «ни к кому не испытывает ненависти и не чувствует, что у него есть враги – за исключением гуннов, но это профессиональное!».

В целом Гопкинс провел двенадцать вечеров с Черчиллем. В своем докладе Рузвельту он подчеркнул, что Черчилль – не только премьер-министр. «Он – направляющая сила стратегии и тактики ведения войны во всей своей сущности. Он имеет поразительное влияние на британский народ всех групп и классов. У него особая поддержка в военных кругах и среди рабочего класса». Из Чекерса Гопкинс вернулся в Лондон, где заключил два соглашения – одно о том, что «в случае крайней необходимости» американские авианосцы доставят в Британию самолеты, и другое – о совместной деятельности британской и американской разведки в «оккупированных врагом странах». В тот же день, 27 января, в Вашингтоне открылось совещание высшего руководства страны, чтобы определить «лучшие способы», благодаря которым британские и американские вооруженные силы могут нанести поражение Гитлеру, «если Соединенные Штаты будут вынуждены вступить в войну». Целью переговоров было обеспечение «единства военного командования» в стратегических и тактических совместных боевых действиях. Они пришли к заключению: даже в случае развязывания войны на Тихом океане Европейско-атлантический театр военных действий все равно останется решающим.

Гопкинс готовился к возвращению в Вашингтон. В это время американцы прислали британцам японский эквивалент немецкой машины «Энигма» – машину «Перпл», благодаря которой можно было дешифровать десятки тысяч совершенно секретных японских дипломатических, консульских сообщений, переговоров военно-морского и торгового флота, перехватываемых постами радиопрослушки в Британии и за рубежом. Эту машину в сопровождении двух специалистов технической радиоразведки доставили в Блетчли. Отныне две страны, одна в состоянии войны, другая – в состоянии мира, начали действовать согласованно, словно уже воевали вместе.

В последний вечер в Чекерсе Гопкинс привез большую коробку граммофонных пластинок, «все американские мелодии или те, что имели англо-американское значение, – написал домой Эрик Сил, главный личный секретарь Черчилля. – Мы слушали их далеко за полночь, ПМ ходил кругами, иногда проделывая сольные танцевальные па. Мы все стали несколько сентиментальными и англо-американскими – под влиянием хорошего ужина и музыки. Иногда ПМ прерывал хождение и комментировал ситуацию – как замечательно, что два народа так тесно сближаются в такой критический момент, как много у нас общего и т. п.».

В Западной пустыне продолжалось наступление на запад. В сражении при Беда-Фомм в первую неделю февраля в плен было взято 130 000 итальянских солдат. К 8 февраля в руках британцев оказалась вся Киренаика. В этот же день в палате представителей прошел законопроект о ленд-лизе. 260 депутатов поддержали его, 165 – высказались против. Оставалось голосование в сенате. Выступая по радио 9 февраля, впервые за пять месяцев, Черчилль говорил о «могучей волне» американской симпатии, доброй воли и эффективной помощи, которая «уже идет» по Атлантике. Он сказал, что дал понять Рузвельту: «Положитесь на нас. Поверьте в нас и благословите, и с Божьей помощью все будет хорошо. Мы не оступимся и не уступим. Мы не ослабнем и не устанем. Ни внезапное потрясение битвы, ни длительное испытание нашей бдительности и усилий не лишат нас сил. Дайте нам инструменты, и мы завершим эту работу».

Из Южной Африки от фельдмаршала Смэтса пришло сообщение: «Каждое выступление – битва». 11 февраля Черчилль написал Комитету начальников штабов, что планирует превратить Киренаику в «начало свободной Италии» при британском руководстве и под флагом свободной Италии. Она должна стать «отправной точкой для реального раскола в Италии и начала пропаганды против Муссолини». Здесь можно подготовить 4–5 тысяч итальянских солдат, «поклявшихся освободить Италию от ига Муссолини и Германии». На следующий день после того, как Черчилль представил свой план на обсуждение начальникам штабов, немецкий генерал Эрвин Роммель прибыл в Триполи с указанием выгнать британцев из Киренаики.

Немецкий план завоевания Греции тоже продвигался вперед. Многие оперативные распоряжения, отправляемые совершенно секретным шифром, расшифровывались в Блетчли. Черчиллю и его ближайшим советникам было трудно определить важность направления британской военной помощи Греции. Нужды армии в Западной пустыне нелегко было оставить без внимания. Но Иден хотел направить помощь Греции. Его в этом поддерживали Уэвелл, с которым он побывал в Афинах в конце февраля, и начальник имперского Генерального штаба генерал Дилл. Черчилль склонялся к осторожности. «Не считайте себя обязанными участвовать в греческой операции, если в душе вы чувствуете, что она может обернуться очередным норвежским фиаско, – телеграфировал он Идену и Уэвеллу 20 февраля. – Если не будет хорошего плана, так и скажите. Но, конечно, вы понимаете, насколько важен для нас успех».

24 февраля в Военном кабинете Черчилль попросил всех шестерых министров – Эттли, Бевина, Гринвуда, Кингсли Вуда, Бивербрука и сэра Джона Андерсона – высказать свое мнение. Все шестеро склонялись в пользу военной помощи Греции. «Не строя никаких иллюзий, – телеграфировал Черчилль Идену, – мы все даем вам команду: полный вперед!»

Предметом гораздо большего беспокойства, чем сухопутное сражение в Греции, стали успехи немецких подводных лодок в Атлантике. Битва за Атлантику угрожала перекрыть жизненно важную для Британии линию поставок продовольствия и вооружений. Один из сотрудников Черчилля, сообщая об особо тяжелой катастрофе конвоя 26 февраля, назвал ее «печальной». Черчилль откликнулся: «Это не печально! Это ужасно! Если так будет продолжаться, нам конец». Начиная с марта в течение трех месяцев в результате воздушных налетов ушло на дно полмиллиона тонн грузов. Каждый день Черчиллю представляли новейшую статистику потерь: какой груз, какой эскорт потерян, что еще находится в пути. «С какой охотой я предпочел бы полномасштабное вторжение, – написал он позже, – этому бесформенному, неизмеримому риску, выраженному в графиках, кривых и цифрах. Эта смертельная угроза нашей дороге жизни просто гложет мне сердце».

1 марта в Чекерсе Черчилль сказал премьер-министру Австралии сэру Роберту Мензису, что немецкие атаки на торговые суда являются «высшей опасностью» войны. «В разговоре ПМ может нагнать на себя (и на вас) тоску», – записал Мензис в дневнике. Но следующим вечером отметил: «Курс Черчилля тверд. В его душе нет места поражению».

3 марта в качестве неожиданного напоминания о том, что положение Британии в Северной Африке не столь надежно, как думалось британцам, немецкая авиация забросала минами Суэцкий канал, полностью перекрыв движение на неделю. На следующий день первые британские части отправились из Египта в Грецию. По плану, разработанному Иденом, Уэвеллом и Диллом, за ними должны были отправиться австралийские и новозеландские части, чтобы занять оборону на линии Алиакмон. К ужасу Идена, главнокомандующий греческой армией изменил этот план, заявив, что войска Англии и стран Содружества должны быть направлены на северную границу. Несмотря на связанную с этим опасность, Иден в частном послании Черчиллю сказал, что не видит «альтернативы и постарается довести дело до конца».

Черчилль думал иначе. 5 марта на заседании Военного кабинета он сказал, что, если Германия предъявит Греции ультиматум, последняя «сочтет невозможным продолжение борьбы», и тем самым «мы мало или ничего не сможем сделать, чтобы оказать им помощь вовремя». Кабинет согласился. Тем не менее Иден и Дилл в Афинах, как и Уэвелл в Каире, были решительно настроены воплотить в жизнь британское обещание об оказании помощи. Как бы поддерживая эту решительность, греки даже согласились с первоначальным планом направить силы союзников на линию Алиакмон, менее открытую, чем приграничная территория. 7 марта Военный кабинет принял окончательное решение. Перед министрами лежала телеграмма, отправленная Иденом, перебравшимся в Каир: «Бороться и страдать в Греции будет для нас менее мучительно, чем бросить ее на произвол судьбы». Иден сказал, что с ним согласны и Уэвелл, и Смэтс, только что прибывший в Каир из Южной Африки.

Совместная позиция Идена, Дилла, Уэвелла и Смэтса оказалась решающей. 7 марта в Военном кабинете первым из министров выступил Эрнест Бевин, поддержавший оказание военной помощи Греции. Черчилль сказал, что, по его мнению, следует «не падая духом идти вперед». Присутствовавший на заседании Роберт Мензис согласился с Черчиллем; это было совсем не похоже на отказ Австралии участвовать в Чанакских договоренностях 1922 г. Разногласий не возникло. Более 60 000 британских, австралийских и новозеландских солдат должны были получить приказ отправиться морем из Египта в Грецию. Вечером Колвилл записал в дневнике: «ПМ очень доволен. Он испытывает облегчение оттого, что важнейшее решение принято бесповоротно». Этим вечером Черчилль испытал облегчение и от звонка Гопкинса из Вашингтона. Он сказал, что сенат принял закон о ленд-лизе 60 голосами против 31. «Слава Богу за вашу добрую весть», – телеграфировал Черчилль Гопкинсу на следующий день, а Рузвельту написал: «Вся Британская империя будет молиться за вас и американский народ за эту очень существенную помощь в тяжелые времена».

За последующие шесть месяцев Британии было «выделено» 4 736 000 долларов для продолжения «сопротивления агрессии». Это сумма, составляющая долг Британии за оружие, боеприпасы, самолеты и транспортировку всего произведенного в Соединенных Штатах за этот период. При этом в частной беседе с коллегами Черчилль заметил, что вынужденная продажа британских активов в Соединенных Штатах означает, что «нас не просто раздели, но ободрали как липку», хотя американская программа кораблестроения покрывает «менее половины наших потребностей». В это же время на немецкой шифровальной машине «Энигма» сменили код, и в Блетчли больше не могли расшифровывать секретные сообщения немецкого флота. В результате немцы обрели решающее преимущество в битве за Атлантику.

«Потери кораблей велики, и на море нарастает напряженность», – пояснял Черчилль Рузвельту 10 марта. Через неделю специальный посланник Рузвельта в Лондоне Аверелл Гарриман был приглашен в Чекерс. Как и Гопкинс, он пользовался полным доверием Рузвельта; как и Гопкинс, он был решительно настроен на то, чтобы все британские потребности были удовлетворены. «Мы принимаем вас как друга, – сказал Черчилль. – Мы ничего не скроем от вас». Через три недели после прибытия Гарримана в Лондон Рузвельт согласился предоставить 10 американских морских катеров в распоряжение Британии для проводки конвоев.

19 марта Черчилль пригласил Гарримана на ужин на Даунинг-стрит. Вечером произошел очередной воздушный налет. Черчилль провел Гарримана на крышу здания Министерства авиации посмотреть на происходящее. «Это был фантастический подъем, – написал Эрик Сил, – по одной лестнице, потом по другой, длинной винтовой, через узкий люк прямо на крышу башни». В эту ночь погибло более пятисот лондонцев.

Немцы завершали планы вторжения в Грецию и собирались заключить альянс с Югославией. 22 марта Черчилль направил доктору Цветковичу, югославскому премьер-министру, многословное и пылкое послание, призывающее сохранять нейтралитет и, соответственно, подлинную независимость Югославии. «Этих злобных гуннов всего 65 миллионов, – писал Черчилль, – и большинство из них уже заняты покорением австрийцев, чехов, поляков и многих других древних народов, ныне запуганных и ограбленных. В Британской империи и Соединенных Штатах – почти 200 миллионов». Призыв не был воспринят. Через два дня доктор Цветкович отправился в Берлин и подписал пакт с Гитлером. Черчилль немедленно одобрил усилия СОЭ по активизации антигерманских настроений в Белграде и дал указание британскому посольству сделать все, что в их силах, чтобы предупредить прогерманские элементы о безрассудности их поведения. «Продолжайте докучать, приставать и кусать, – сказал он 26 марта послу мэру Рональду Кэмпбеллу. – Требуйте аудиенций. Не принимайте «нет» в качестве ответа. Вцепляйтесь в них, указывайте, что немцы уже начинают порабощать страну». Этим вечером власть в Белграде захватили антигерманские силы. «Югославия нашла в себе мужество», – отметил Черчилль.

Успехи и неудачи сменяли друг друга. В марте резко усилились налеты немецкой авиации на Британию. Погибло 4258 гражданских лиц. Но в последнюю неделю марта, благодаря перехвату и расшифровке совершенно секретных переговоров итальянской армии, британские войска нанесли поражение итальянцам в Эритрее и Южной Эфиопии. В ту же неделю, тоже благодаря взлому высококачественного итальянского шифра и с помощью авиации, недавно прибывшей в Грецию, британский флот потопил у Матапана три итальянских тяжелых крейсера и два эсминца. Но за одну неделю в Атлантике союзники потеряли 60 000 тонн грузов. В конце месяца в Средиземноморье затонул крейсер «Йорк». К счастью, из 600 членов экипажа погибли только два человека.

В последнюю неделю марта в результате того, что британцы могли читать сверхсекретные дипломатические телеграммы японцев, Черчилль получил возможность следить за перемещениями и переговорами японского премьер-министра Есукэ Мацуока в Риме, Берлине и Москве. В Берлине Мацуока под нажимом Гитлера дал согласие в самом ближайшем будущем атаковать британские владения на Дальнем Востоке. Ему было сказано, что нападение на Сингапур станет решающим фактором для «быстрого поражения Англии». Прочитав отчет Мацуока об оказанном на него давлении, Черчилль решил направить ему послание, которое премьер-министр мог изучить во время своего возвращения в Японию из Москвы по Транссибирской магистрали. В послании содержалось восемь вопросов, призванных склонить японцев взять паузу, прежде чем направить свой флот и армию против Британии. Вопросы, как написал Черчилль, «заслуживают внимания» японского правительства и народа. Выглядели они следующим образом:

1. Будет ли Германия, не обладая господством на море или в дневном небе Британии, способна совершить нападение и победить Великобританию весной, летом или осенью 1941 г.? Будет ли Германия пытаться это сделать? Не в интересах ли Японии подождать, пока ответы на эти вопросы появятся сами собой?

2. Смогут ли атаки Германии на британские суда помешать американской помощи достигать британских берегов, учитывая, что Великобритания и Соединенные Штаты сориентируют всю свою промышленность на военные нужды?

3. Более или менее вероятным сделает ли присоединение Японии к Тройственному союзу вступление Соединенных Штатов в нынешнюю войну?

4. Если Соединенные Штаты вступят в войну на стороне Великобритании, а Япония присоединится к государствам оси, не позволит ли морское превосходство двух англоязычных стран нанести поражение государствам оси в Европе, после чего направить все свои силы против Японии?

5. Является Италия усилением или обузой для Германии? Так ли хорош итальянский флот на море, как на бумаге? И так ли он хорош на бумаге, как раньше?

6. Будут ли британские военно-воздушные силы сильнее военно-воздушных сил Германии к концу 1941 г. и гораздо сильнее к концу 1942 г.?

7. Больше или меньше станут с течением времени любить Германию страны, ныне удерживаемые в подчинении немецкой армией и гестапо?

8. Правда ли, что производство стали в Соединенных Штатах в течение 1941 г. достигнет 75 миллионов тонн, а в Великобритании 12 миллионов тонн, что в целом составит почти 90 миллионов тонн? Если Германии суждено потерпеть поражение, как в прошлый раз, будет ли 7 миллионов тонн стали, производимой в Японии, достаточно для ведения самостоятельной войны?

«Ответы на эти вопросы, – добавил Черчилль, – способны помочь Японии избежать серьезной катастрофы и существенно улучшить отношения между двумя великими морскими державами Запада». Сэр Чарльз Портал сказал Черчиллю, что в качестве дополнительного аргумента для японцев он уже распорядился «нанести мощный бомбовый удар по Берлину в ту ночь, когда мы ожидаем появления там Мацуока».

У Черчилля не было иллюзий относительно намерений японцев. «Доложите мне, – написал он Исмею месяц спустя, – об уровне подготовки артиллеристов и обслуживающего персонала 15-дюймовых батарей и прожекторных установок в Сингапуре». Он спрашивал, оснащены ли они радаром. Оборона Сингапура должна быть эффективной, но туда не планировалось направлять ни дополнительных армейских подразделений, ни авиации. Комитет обороны это дал ясно понять в ответ на запрос австралийцев о срочной отправке морского и воздушного подкрепления в Сингапур. Черчилль отметил, что в случае «серьезного, мощного нападения» Японии на Австралию «мы бросим все, чтобы прийти ей на помощь». Впрочем, это «не означает, что мы откажемся от наших серьезных интересов на Ближнем Востоке из-за нескольких рейдов японских крейсеров». С таким трудом выстроенная военная мощь Британии на Ближнем Востоке не должна подвергаться опасности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.