XIV. ЛУГА

XIV. ЛУГА

«…Навстречу пустыне должен быть выдвинут ее исконный враг — несметные полчища многолетних травянистых растений».

В. Р. Вильямс.

Вдоль великих и малых рек России на тысячи верст протянулись зеленые луга. Это было богатство страны, ибо без лугов не могло существовать животноводство — важнейшая отрасль сельского хозяйства.

Русские ботаники, почвоведы и географы уделяли исследованию лугов мало внимания. Луговая флора, по мнению многих ботаников, была слишком обычной, неинтересной. Даже такой крупнейший исследователь России, как В. В. Докучаев, мало занимался лугами; руководимые им комплексные экспедиции в бассейнах Волги и Оки (Нижегородская экспедиция) и в бассейне Днепра (Полтавская экспедиция) мало дали для познания лугов, несмотря на ту исключительно большую роль, которую играют поемные луга Волги, Оки, Днепра, Дона и других наших равнинных рек в природе и хозяйстве страны.

Вильямс был одним из первых русских ученых, глубоко заинтересовавшимся и природными лугами, и методами их улучшения, и разработкой способов создания искусственных лугов.

Интерес к луговой флоре возник у Вильямса еще в школьные годы, когда он бродил по Быковской пойме и собирал растения для первого своего гербария. В Петровской академии у студента Вильямса этот интерес делается более целеустремленным, В лекциях Стебута Вильямс впервые услышал краткое изложение основ луговодства, но уже тогда молодого студента поразила исключительная скудость существующих данных о русских лугах.

Вильямс рано понял, что луговодство и его научная разработка — один из самых отсталых вопросов русского сельского хозяйства.

Уже во время своих первых путешествий по России Вильямс широко ознакомился с нашими лугами, раскинутыми по Волге, Днепру, Оке, Сызрану, Красивой Мечи и многим другим рекам. Узнав хорошо наши луга и их состояние в разных районах страны, Вильямс указал на «поразительное пренебрежение и запущенность», в которых находятся почти все естественные луга России.

В Московском сельскохозяйственном институте Вильямс почти сразу начинает читать курс луговодства. Он много работает над этим курсом, постоянно улучшает его. В 1900 году студенты института Н. П. Ерлыков и Н. З. Маркелов тщательно записывают курс лекций Вильямса по луговодству, а в 1901 году этот курс уже вышел в свет. Это была первая ласточка русского научного луговодства.

Этот труд в значительной мере основывался еще на использовании данных зарубежной науки — у Вильямса было в это время еще мало своего материала.

Большое внимание Вильямс уделил в своем первом курсе улучшению лугов, он рекомендует «поверхностное освежение лугов», снятие дернины, разрыхление почвы и известкование ее, настилание дернины на прежние или на новые места, описывает разные «освежители» — заграничные луговые плуги, скарификаторы и прочие машины, не получившие почти никакого практического применения и вскоре ставшие музейной редкостью даже у себя на родине.

Молодой луговед относится к иностранным советам по улучшению лугов достаточно критически. Он указывает: «…все эти способы далеко не оправдывают себя, и действие их очень кратковременно. Они не достигают своей цели потому, что не устраняют коренной причины ухудшения: накопления органического вещества в поверхностном слое почвы».

Вильямс замечает, что, пожалуй, нигде тесное взаимодействие почвы и населяющих ее растений не выступает так ярко и резко, как на лугах. Луговые травы, особенно злаковые, отмирая, способствуют быстрому обогащению почвы перегноем, и это на первых порах благотворно влияет на нее — улучшается почвенная структура, возрастает запас питательных веществ. Но очень быстро на лугах начинают наблюдаться другие явления: количество перегноя делается настолько большим, что он не успевает разлагаться, структура портится, влагоемкость почвы резко увеличивается — и луг заболотевает. Тогда его улучшить уже очень трудно.

Говоря о заграничных методах улучшения лугов, Вильямс отмечал еще в своем первом курсе луговодства: «…эти способы улучшения можно применять лишь в тех случаях, когда луг не очень сильно заболотел». А русские луга, за которыми почти не ухаживали, заболотели во многих местах. На заболоченных природных лугах ценные в кормовом отношении растения сменялись плохими, качество сена ухудшалось, луг деградировал.

За границей тоже были знакомы с этим явлением и боролись с ним путем сжигания дернины, но Вильямс сразу понял, что такой метод «улучшения» является хищническим, ибо при сжигании дернины «мы теряем весь перегной и весь азот». Выходило так, что самые ценные особенности луговой растительности в смысле ее влияния на почву не используются, — богатство, скопленное в почве, сжигалось и улетало в воздух.

По воспоминаниям ученика Вильямса, впоследствии крупнейшего советскою луговеда А. М. Дмитриева, «вся западноевропейская рецептура, вся ее техника, вся организация лугопользования не удовлетворяют Василия Робертовича. Идет борьба не с причинами, а с последствиями. Не знаем еще биологии луговой растительности, не знаем биологии луговых почв, не создали системы действительно рационального использования и улучшения лугов. Вот о чем прямо и косвенно говорит молодой профессор».

И молодой профессор приступает к глубокому изучению биологии луговых трав, биологии луговых почв.

В начале девятисотых годов Вильямса особенно часто видели на его небольшом питомнике луговых трав. Согнувшись, стоит Василий Робертович над делянкой и наблюдает, как ведет себя то или другое растение; ученый осторожно разрывает землю на делянке, он изучает расположение, густоту и глубину проникновения в почву корневой системы растений. У многолетних злаков корневая система была густая, мочковатая, «о располагалась почти целиком в самом верхнем горизонте почвы. Корневая система бобовых растений имела совсем другой облик — она была стержневая и проникала глубоко в почву и даже в подпочву; например, корни люцерны шли в глубину на несколько метров. Биология корневой системы этих двух групп растений была, таким образом, резко различной: многолетние злаки могли за счет ежегодного отмирания их корневой системы накоплять в почве много перегноя в самом верхнем ее слое, а многолетние бобовые были способны с помощью своей глубокой стержневой корневой системы «перекачивать» минеральные вещества из глубоких слоев почвы, в ее верхние горизонты. Кроме того, бобовые, благодаря жизнедеятельности особых клубеньковых бактерий, поселяющихся на корнях этих растений, обогащали почву азотом — этим важнейшим элементом питания растений. Выходило, что многолетние злаки и многолетние бобовые взаимно дополняют друг друга при их совместном произрастании на почве.

И Вильямс начинает новую серию опытов по совместному выращиванию злаков и бобовых на одной делянке. Это была сложная и кропотливая работа: надо было выяснить лучшее соотношение между этими двумя группами растений, установить наилучшие условия для их совместного развития. Понятно, что такие исследования затянулись на многие годы, но Вильямс вел свои работы последовательно и целеустремленно.

Он никогда не ограничивался проведением опытов на небольших делянках или в лабораторий, — он всегда стремился перенести свои исследования в природу. Так было и с лугами. Луг — сложное природное образование; его характер, эволюция, хозяйственное использование зависят от условий, в которых луг находится.

Луга — это природные комплексы. Эту идею кладет Вильямс в основу своего исследования лугов. Изучение лугов в природе дополняло другие исследования Вильямса.

После выздоровления и освобождения от директорских обязанностей Вильямс начинает заниматься лугами больше, чем прежде.

Большие массивы лугов были на Оке, в окрестностях города Мурома. Эти луга вырождались. Ученику Вильямса — студенту старшего курса С. И. Фанталову — предложили обследовать муромские луговые массивы. Вильямс поддержал своего ученика, обещал ему помочь.

Летом 1910 года Вильямс, С. И. Фанталов и еще человек десять студентов выехали «из Москвы в Муром. Здесь было начато подробное изучение лугов: делались описания растительности, наиболее интересные виды растений гербаризировались, изучалась корневая система различных представителей луговой флоры, закладывали почвенные разрезы, брали образцы почв и монолиты.

Повеселевший профессор начал здесь быстро забывать свою недавнюю тяжелую болезнь, он весело шутил, подтрунивал над студентами. Решили переплыть на другой берег Оки — в Нижегородскую губернию. На берегу стояла огромная старая лодка, она, казалось, приросла к земле, и никто из студентов не мог ее сдвинуть в воду.

— Эх, вы! — сказал Вильямс, подошел, нажал на лодку плечом, дал ей боковой толчок, и через минуту она уже покачивалась на воде. Поплыли на тот берег Оки, запели песню. Вильямс, как и в дни молодости, сидел на месте загребного.

Муромские луга заболотевали, верхние горизонты почвы были переполнены плохо разложившимися растительными остатками. Одной общей болезнью болели почти все луга России.

Необходимо было срочно разрабатывать меры оздоровления русских лугов, а для этого нужны люди, специальные агрономы-луговоды, которые отдали бы этому делу все свои силы.

Вильямс начинает добиваться организации курсов по луговодству, он пишет докладные записки в департамент земледелия, обрисовывая в них то бедственное положение, в котором находятся луга в России. Время тянулось, такие дела в департаменте решались — не быстро, да и Вильямс после первой революции считался «опасной» фигурой. Но положение с лугами было действительно угрожающим, и это ускорило решение вопроса. В 1911 году Вильямс получил из Петербурга разрешение организовать при лаборатории почвоведения краткосрочные «курсы переподготовки агрономов по луговодству». Курсы эти прослушало несколько десятков агрономов, пожелавших специализироваться по луговодству, а также многие студенты Московского сельскохозяйственного института. То обстоятельство, что курсы были временными и краткосрочными, не удовлетворяло Вильямса, он добивался всемерного упрочения их положения.

В 1913 году при кафедре Вильямса организуются первые в России постоянные «курсы для подготовки специалистов по луговодству и культуре кормовых растений».

Вильямс был назначен заведующим курсами, а его заместителем и одним из преподавателей — А. М. Дмитриев, который с этой поры на многие годы стал неизменным помощником Вильямса во всех работах, касавшихся луговодства. К работе на курсах были привлечены некоторые профессора института, а также ряд специалистов со стороны.

На курсах Вильямс развернул большую работу. Вот когда особенно пригодились монолиты луговых почв, собранные им при его путешествиях в разные районы страны; наступила также пора полного использования богатейшего биологического гербария Вильямса, коллекции семян кормовых растений. Часто водил Вильямс слушателей и на свой питомник многолетних трав.

Коллекция злаковых и бобовых трав, созданная Вильямсом, не имела себе равных в мире. Ежегодно, систематически изучая биологию трав, Вильямс попутно занимался и их селекцией, он выделял лучшие формы, выводил новые.

«Я хорошо знаю, — говорил Вильямс, — русские клевера по практике заготовки клеверных семян бывшим Московским губернским земством на все бывшие земские губернии. Образцы всех предлагаемых партий проходили через мою контрольную станцию при Московском Сельскохозяйственном институте, и попутно я испытывал клевера главных районов на специальном участке. Всего испытано до трех тысяч образцов».

В своем питомнике Вильямс выделил очень хорошую «можайскую» форму английского райграса, которая впоследствии получила большое распространение у нас в стране. Вильямс собирал образцы растений по всей России, много семян ему присылали бывшие ученики и агрономы из глухих уголков страны. Этот материал тоже высевался в питомнике и всесторонне испытывался. Вильямсу удалось выделить очень ценные в биологическом и кормовом отношении казахстанские формы луговой овсяницы и английского райграса.

Эти работы Вильямса сделали бы честь самому лучшему селекционеру, но они составляют лишь небольшую и даже не самую главную часть селекционных исследований ученого. С успехом занимался он и селекцией бобовых трав, особенно люцерны. Интересуясь южным травосеянием, Вильямс уже давно убедился в необходимости иметь для засушливого юга свои формы люцерны. Но как их создать? Вильямс избирает такой путь: во время путешествий по засушливым черноземным районам он тщательно собирает местные гибриды люцерны. Он понимает, что среда и есть «настоящая мать-воспитательница», что засухоустойчивые формы люцерны, да и других трав надо искать в засушливых же местах, где растения приспособились к неблагоприятным климатическим и почвенным условиям среды. Во время одной из своих поездок по сухим степям Воронежской губернии Вильямс собрал семена двух природных гибридов люцерны, привез их в Москву, высеял на своем питомнике и стал улучшать методом массового отбора. Кроме того, Вильямс вывел еще одну, совершенно новую расу желтой люцерны.

В 1912 году в Россию приехал американский селекционер из Южной Дакоты Н. Ганзен. Он поcетил питомник Вильямса и был поражен тем богатством и разнообразием форм кормовых растений, которые он здесь увидел: в Америке ничего подобного не было и в помине. Особенно понравились американцу новые засухоустойчивые гибриды люцерны. Как бы они хорошо подошли к условиям сухих прерий Дакоты! Ганзен стал просить Вильямса подарить ему немного семян этих люцерн, и русский профессор дал их американцу. В настоящее время обе эти люцерны широко распространены в Соединенных Штатах Америки, но носят они несколько странные названия: «ганзеновская черная люцерна» и «люцерна казак». До появления этих видов люцерны в Америке господствовала «гримовская голубая люцерна», считавшаяся очень хорошей. Но она была быстро вытеснена воронежскими люцернами Вильямса.

О своеобразной судьбе своих сортов люцерны сам Вильямс уже в тридцатых годах рассказывал так: «Два природных гибрида, улучшенные в б. питомнике кафедры почвоведения Тимирязевской сельскохозяйственной академии массовым отбором, образцы которых были переданы мною в 1912 году проф. Ганзену, пользуются в настоящее время широчайшей известностью в Соединенных Штатах под названием черной и казацкой люцерны. Они в настоящее время вытеснили знаменитую «гримовскую голубую люцерну».

Не могли этого скрыть и в Америке. Ганзен писал: «В настоящее время на западе США посевами люцерны «казак» занято много тысяч акров. Свое начало она ведет от небольшой кучки семян, объемом всего с полчайной ложки, собранной с двух растений люцерны, найденных профессором Тимирязевской Академии В. Р. Вильямсом во время его экспедиции в область сухих степей Воронежской губернии».

«Эту чайную ложечку В. Р. Вильямса, — писала одна советская газета, — следовало бы поместить сейчас в музей американского сельского хозяйства, как свидетельство того, что самая распространенная в Америке кормовая трава — люцерна «казак» — вышла и развивалась от семян русского происхождения».

Богатейший питомник Вильямса начал с 1911 года служить еще одной цели — подготовке русских специалистов по кормовым травам. Но слушание лекций, ознакомление с гербариями, работы на питомнике еще не могли, по мнению Вильямса, создать из слушателей курсов настоящих знатоков луговодства. Нужно научиться исследовать луга в природной обстановке. И Вильямс добивается от департамента земледелия отпуска средств на проведение со слушателями курсов специальных экскурсий по лугам разных природных зон страны. Для этой цели он зафрахтовал небольшой пароход, на котором были совершены две продолжительные экскурсии по рекам Клязьме, Оке и Волге.

Из Москвы по железной дороге добрались до старинного русского города Владимира на Клязьме, здесь погрузились на пароход и поплыли вниз по реке до ее впадения в Оку. По Оке плыли до Волги, а потом уже спустились по великой русской реке от Горького до Астрахани. Останавливались там, где Вильямс считал нужным, изучали луга — их почвенный покров, растительность.

Много наблюдений сделал Вильямс во время этих поездок над рельефом и геологическим строением речных пойм, то-есть самых нижних речных террас. Было установлено, что одни луга покрываются высокой водой, другие — заливаются ею уже гораздо меньше, а третьи — покрываются водой на очень небольшое время, и воды бывает немного. В соответствии с этим поемные луга были разделены на три группы: луга высокого, среднего и низкого уровня. Все эти типы лугов сильно отличались друг от друга не только по режиму заливающих их весной вод, но и по составу растительности, почвам, рельефу, хозяйственной ценности. Так начала создаваться научная классификация поемных лугов, построенная на анализе их природных особенностей.

Слушатели курсов надолго запоминали эти поездки с Вильямсом: яркими, незабываемыми были лекций и беседы профессора, проведенные прямо на лугах, где вся окружающая природа служила Вильямсу для подтверждения развиваемых им мыслей и положений.

Когда проплывали у устья Камы, Вильямс вспомнил давно прошедшие времена, свою первую поездку по Волге и Каме в Мамадыш, то жадное любопытство, которое пробудила в нем тогда величественная Волга и широкие волжские луга. Тогда он был молодым исследователем, только начинавшим пробивать самостоятельную научную дорогу, а сейчас он стал крупнейшим ученым, каждое слово которого жадно ловили многочисленные ученики. Но внутренне сам он изменился мало: он продолжал оставаться энтузиастом, с юношеским жаром ищущим истину и прокладывающим в науке все новые и новые пути.

Во время экскурсий Вильямс совмещал обучение будущих луговодов с постоянной исследовательской работой. Он обратил внимание, что в долине Волги в некоторых местах огромные площади занимают пески, и заметил, что такие песчаные массивы чаще всего встречаются в тех районах, где река принимает какой-нибудь мощный приток. Он заинтересовался этим явлением и научно объяснил его. «При впадении всякого притока в реку, — писал он, — происходит неизбежный подпор воды, особенно в весеннее половодье, и, как неизбежное следствие подпора воды реки водою ее притока, замедление быстроты течения воды реки выше подпора и расширение русла разлива во время весеннего половодья, что также влечет за собой неизбежное увеличение массы отлагаемого весной в области бечевника песка. Лучшей иллюстрацией только что сказанного являются колоссальные скопления песка при впадении в Волгу Оки, Камы и Суры».

Во время этих же путешествий у Вильямса складывается его учение о речной пойме как о своеобразном природном комплексе, в котором все его главнейшие особенности — рельеф, почвы, растительность — закономерно связаны друг с другом и все вместе обусловлены режимом реки.

На лугу в долине Оки, недалеко от ее впадения в Волгу, был заложен глубокий «почвенный разрез, по его слоям читал ученый историю Окской поймы. Верхние горизонты этого разреза были отчетливо слоисты, они имели светлосерый цвет, были бесструктурны, пеечано-пылеваты. Эти горизонты образовались в современную нам эпоху, когда лесов в бассейне реки стало уже меньше, бурные весенние паводки ежегодно приносили в пойму материал, сносимый с соседних склонов и водоразделов, и откладывали его в долине слоями. Это была, по терминологии Вильямса, «слоистая пойма». Но слоистый светлосерый материал шел в разрезе только до глубины полутора метров. Здесь картина резко менялась — почва была на такой глубине темносерой, почти черной, содержала много иловатых частиц и имела превосходную комковато-зернистую структуру. Это была зернистая пойма. Сформировалась она в те времена, когда почвообразование в пойме не прерывалось ежегодными буйными разливами реки, в бассейне которой было много лесов, замедлявших таяние снегов.

Подтверждение своей теории образования поймы Вильямс нашел в долинах некоторых небольших рек — притоков Оки и Волги. У этих небольших речек не было бурных разливов," их режим был спокойным и плавным в связи с тем, что в бассейнах речек сохранились леса. В долинах этих рек совершенно не было слоистой поймы, прямо на поверхность выходила зернистая.

Так Вильямс значительно расширил учение Докучаева о речных долинах и режиме рек.

Докучаев доказал, что вырубка лесов в верховьях реки резко изменяет ее режим, вызывает паводки и наводнения, усиливает эрозию почвы. Вильямс показал, что изменение растительности в бассейне реки ведет к более глубоким последствиям, меняется почва в речной пойме, зернистая пойма начинает заноситься наносным материалом — образуется слоистая пойма.

Обобщая эти свои наблюдения, Вильямс делал из них выводы, чрезвычайно важные не только для почвоведения и луговедения, но и еще в большей мере для геоботаники, исторической геологии и географии в самом широком смысле этого слова. Вильямс писал: «…во всех случаях, где в настоящее время реки откладывают слоистую пойму, она подстилается погребенной зернистой поймой, залегающей непосредственно на нижних валунных песках, и зернистая пойма всегда заключает в себе остатки, часто в виде целых лежащих стволов, ряда деревьев, когда-то росших в бассейне реки: сосны, дуба, березы, ели, лиственницы, ольхи, липы, бука, граба, тогда как в слоистой пойме мы находим только погребенные стволы сосны, ольхи и ивы, современных обитателей береговых бугристых песков «поймы и притеррасного болота. Сказанное относится не только к рекам Европейской России — Волге, Оке, Дону, Днепру, Висле и др., но и к рекам Сибири — Иртышу, Оби, Амуру и к рекам Туркестана — Сыр-Дарье, Аму-Дарье, Мургабу и т. д.

Здесь же уместно напомнить, что в зернистой пойме рек Европейской России и Сибири, как очень обыкновенное явление, находят остатки мамонта, первобытного быка, носорога и оленя, равно как и изобильное количество орудий, утвари и других следов человека каменного века, в то же время как остатки перечисленных четвероногих никогда не встречаются в слоистой пойме, а также нам неизвестны случаи нахождения в ней и следов человека каменного века».

Молодая слоистая пойма жила напряженной жизнью в моменты весенних разливов; в одних местах нагромождалось много нового наносного материала, в других — мало. Вильямс установил, что одним из наиболее характерных признаков слоистой поймы является «ее волнистый рельеф, сложенный из приблизительно параллельно расположенных грив и углублений — логов, разница высот которых может достигать величины двух сажен и более, образующих заливные луга высокого уровня и заливные луга низкого уровня».

Луга «высокого уровня» будут иметь глубоко залегающие грунтовые воды, и поэтому летом растительность будет испытывать здесь недостаток воды. Органическое вещество в почвах таких лугов в связи с обильным притоком кислорода летом быстро разлагается аэробными бактериями, то-есть такими бактериями, которые для своего развития требуют кислорода. Образующиеся при раз-» ложении органического вещества минеральные питательные вещества не будут долго задерживаться в почве луга «высокого уровня», а будут при спаде весенних вод сноситься в лога.

На лугах «низкого уровня» все условия складывались совершенно по-иному. Грунтовые воды стоят здесь все лето высоко, органическое вещество разлагается медленно, ибо здесь господствуют анаэробные, то-есть бескислородные, условия. Здесь будет избыток влаги и недостаток минеральных питательных веществ, потому что все они связаны в неразложившемся органическом веществе. Растительность обоих типов лугов была резко отличной: на высоких лугах ее представляли жалкие экземпляры ползучего пырея и некоторых других растений, росла здесь и овечья овсяница. На лугах низкого уровня растительный покров несравненно богаче — здесь много бобовых: мышиного горошка, болотной чины. Сравнивая эти луга с лугами «высокого уровня», Вильямс приходил к выводу, что «ковер злаков получает в области лугов низкого уровня слоистой поймы гораздо большее развитие, и главными представителями злаков здесь являются костер безостый, полевица».

Но условия развития растений и на этих лугах были недостаточно хороши. Заболачивание, накопление избыточного органического вещества, образование некоторых вредных для растений химических соединений — вот те основные процессы, которые протекали на этих лугах и приводили к их вырождению. Получалось так, что все типы лугов нуждаются в улучшении, требуют культурного ухода.

Вернувшись в Москву, Вильямс пришел к твердому убеждению, что изучение русских лугов надо еще более углубить. Он начал добиваться организации научно-исследовательского института луговодства.

Это было очень сложное дело. Тут не могли помочь одни докладные записки, даже самые обоснованные, их просто клали в Петербурге под сукно, а ученому ничего не отвечали.

Вильямс начинает часто наведываться в Петербург. Сойдя с поезда и наскоро заняв номер в своей излюбленной «Северной» гостинице, Вильямс уже к началу «присутствия» был в департаменте земледелия. Он убеждал, рассказывал равнодушным департаментским чиновникам о тяжелом положении луговодства в стране, наконец пугал резким истощением луговых угодий. В конце концов была достигнута победа. Министерство дало разрешение и выделило ассигнования на организацию Государственного института луговодства.

В канун первой мировой войны институт был создан. Для него под Москвой отвели Качалкинскую лесную дачу, на территории которой после частичной раскорчевки леса началась постройка корпусов института. Сразу же стали создаваться и опытные участки. Всем делом — и строительством, и организацией лабораторий, и их оснащением, и закладкой опытных участков и питомников — руководил лично Вильямс: он попеременно выступал в роли то директора института, то главного инженера, то землемера. Он почти совсем переезжает в Качалкино; сюда же вскоре перешли и курсы луговодства.

Большой интерес, который Вильямс начал испытывать к «луговому вопросу», объяснялся не только значением, придававшимся Вильямсом лугам как кормовым угодьям. Это была важная, но не самая главная техническая задача русского сельского хозяйства. Главная задача заключалась в необходимости разработки мер по восстановлению прочной структуры почв, занятых полевыми культурами.

Еще П. А. Костычев подчеркивал, что «только многолетние кормовые травы дают нам средство и поддержать плодородие почвы на известной высоте, и вместе с тем достигнуть большего постоянства урожаев». Развивая важнейшие положения Костычева, Вильямс пришел к твердому выводу, что восстановление почвенной структуры может быть достигнуто только с помощью многолетних злаковых и бобовых растений при их совместном произрастании на поле. На лугах нужно прерывать культуру многолетних травянистых растений на несколько лет, чтобы оздоровить почву луга, дать органическому веществу разложиться, структуре улучшиться, не допустить заболачивания, а на полях необходимо прерывать культуру однолетних растений, неспособных накоплять органическое вещество в почве и способствующих разрушению почвенной структуры.

Бессменная культура однолетних растений уничтожает почвенную структуру, распыляет почву, превращает некогда плодородные пашни в пустыни. Только многолетние злаковые и бобовые травы могли оздоровить почву, вернуть ей былое плодородие, не допустить вторжения пустыни.

Многолетние злаки и бобовые накопят перегной в почве, обогатят ее азотом и минеральными веществами, воссоздадут прочную комковатую структуру.

Эта теория оздоровления почв, и полевых и луговых, имеющая поистине неоценимое значение в жизни всего человечества, начала складываться у Вильямса незадолго до Великой Октябрьской революции.