Лариса Виккел Светлоглазая добрая злость
Лариса Виккел
Светлоглазая добрая злость
С Олегом мы встретились, когда были очень-очень молодыми. Смотришь на его фотографию 1962 года — совсем мальчик! А ведь я была помладше него, у нас разница — год.
Он — из театрального училища. Я — из ВГИКа. И хотя каждый любил своё, ВГИК тогда котировался выше, чем другие актёрские школы. И не потому, что это действительно было лучше. Просто считалось, что у нас лучше выход в кинопроизводство, чем у ребят из театрального. А в кино мечтали сниматься все — и без кокетства.
Путь моего попадания в съёмочную группу фильма «Человек, который сомневается» был очень простой. Мою маму должна была играть Люба Соколова. И она сказала:
— Есть только одна девочка, которая точно сможет… Мы с ней уже работали: она — дочка, я — мама. И она железно должна здесь быть. Это Лариса Виккел. И больше — никто…
Таким образом я в эту работу и пришла.
Но Любочка — человек своеобразный, с режиссёром она потом быстро «разошлась во мнениях» и ушла со съёмок. А я осталась. Маму же мою играла Нина Меньшикова.
Начались съёмки и наша работа с Олегом. Подошла к нему в первый раз, в лицо посмотрела: глаза — абсолютно светлые! И человек — такой светлый-светлый!..
Прежде я не знала о его люблинском дворовом детстве — а это, безусловно, глубокий отпечаток на жизни такого человека. Но иногда он при мне бывал в таком настроении — ну, очень злой! Я говорила:
— Олег, ну зачем ты?.. Ты на себя посмотри!.. Ты тонкий, стройный и с такими… глазами!.. И ты — злой? Ты же до-о-брый!..
— Нет! И не делай из меня «доброго»!! Я — злой!!!
Как мне кажется, он в себе это даже культивировал, накручивал. У каждого в глубине души что-то есть. А у него было это. И в работе, и до работы, и после — он был «злым». Вероятно, на съёмках это ему помогало.
…А последняя наша с ним встреча была на «Мосфильме», в самом начале июля 1980 года. Обед в съёмочных группах объявляют приблизительно в одинаковое время. И мы с ним встретились просто в столовой, внизу корпуса. Я подошла к нему:
— Слушай, я тебя не видела тыщу лет! Ты как живёшь-то? Олежка, как ты живёшь?
И он неторопливо ответил вот что:
— Ларис, во-первых, я тебе должен сказать… Я сейчас — не пью. И знаешь, я что заметил… Что это очень многих раздражает… Потому что, когда я выпивал, я был как все! Я был — как они… И они меня могли уничтожать каждый день!.. (Скулы заходили. Стал цедить слова сквозь стиснутые зубы, «отбивая» их носком ботинка об пол. Мне сразу вспомнилась его юношеская «злость».) И вдруг я для себя решил… Мне просто стало очень обидно: почему они имеют право из-за этого дела надо мной измываться?.. (А я понимаю, что люди тоже разные есть… А если ты в чём-то виноват, то в следующем ты — не уступишь! Это как каждая купля-продажа.) Но зато теперь… Я над ними измываюсь… И, ты знаешь, теперь я себя чувствую — ну, совершенно независимым. Потому что раньше зависел только от этого…
Это был наш последний с ним разговор. И я как-то очень за него порадовалась: что ему теперь действительно хорошо…
А когда через восемь месяцев с ним всё случилось… В общем, это было ужасно, конечно… Ребята до сих пор говорят о том, что он как раз позволил себе то, чего ему нельзя было.
Такой вот сюжет…
Роль у меня в картине была почище далевской — «покойница»! Дело в том, что моя героиня — Таня Курилова — убита ещё до начала фильма своим другом, любимым, почти женихом — Борей Дуленко. Так все думают. На самом деле, он меня, конечно, не убивал, но несправедливо, ужасно, страшно осуждён к расстрелу.
Пока идёт повторное расследование обстоятельств этого уголовного дела, Таня продолжает «жить» в воспоминаниях Бориса, в расчётах-размышлениях следователей, в показаниях свидетелей. Такая вот задача молодой актрисе…
Соавторы Аграновича придумали всевозможные ходы с наплывами, и у меня «продлилась линия жизни»: во множестве немых проходов с Олегом по городским улицам. Не было бы этого — мы бы с ним ещё меньше встречались в работе.
Зиму мы снимали под Звенигородом, а лето — в Ярославле. Самое смешное, что зимой, ходя в летнем платье, костюме и туфлях при двадцати градусах мороза, мы не простудились. А летом, когда снимался павильон на «Мосфильме», мы такие были простуженные оба — ну, просто невозможно…
Поскольку всей этой «наплывной» идеи изначально в сценарии не было, всё, что из неё рождалось — сплошной экспромт. В связи с Олегом это обстоятельство важно по двум причинам.
Во-первых, в кадре он очень много шутил по поводу нашей молодости и всего прочего. Заведомо зная, что это не будет озвучено (что и произошло!). А если будет, то другим текстом. Из этого родилась картина безмятежно счастливого героя Олега на экране, что для «кинематографического» Даля — редкость.
Кроме того, мне кажется, что у него самого не было личного благополучия. И в кино он в этом плане человек — очень одинокий. В какой роли вы можете увидеть Даля счастливым в любви, счастливым в семье? Я, например, такой и не припомню. А ведь только на экране он сыграл их не один десяток!
В нашем фильме был один из нечастых случаев его актёрской и личной жизни, когда Олег наслаждался и идеей, и возможностью, и моментом личной гармонии. Честное слово!..
Работа эта у Олега — хорошая. Да и картина неплохая. Там заложено проблем — больше, тоньше, глубже, чем в «Покаянии» Абуладзе. Мне кажется, то, что в «Покаянии», — рано или поздно отомрёт. А история Бори Дуленко, рассказанная Аграновичем и Далем, актуальна и сегодня. И ещё не известно, как долго будет актуальна в России.
Если говорить конкретно об Олеге, то я считаю, что он на себе вытащил этого героя. Сделать роль чисто технически могли многие. Но его «попадание в нерв» — это было идеально. Сегодня я даже не представляю, кто бы это сыграл лучше, чем он? Со всей его внешностью, со всеми данными, со всеми странностями…
То, что он был человек очень нервный, возбудимый, сразу «отдающий, выплёскивающий», — это безусловно. Когда звучит расхожая фраза: «Только ты меня не трогай, а то я сейчас тебе…» — это и про него.
То, что он был человек очень весёлый и с юмором, — также безусловно. До сих пор помню, сколько подарков они мне делали! И шутливых, и серьёзных, и самых разных. Это всегда организовывал Олег. Если преподносилась какая-то фотография со смешными автографами всей группы, он обязательно говорил:
— Ребята! Лариске — чтобы все-все-все…
Вообще он был человек с придумкой и очень «моторный». Если за что-то брался, так уж делал. В то время ему надо было «капустники» организовывать, а позднее — непременно самому что-то ставить…
На этой картине он, безусловно, повзрослел. Если говорить о юноше, то — возмужал. Это моё ощущение, и думаю, что не ошибаюсь. Потому что это была работа и такого плана, и такого объёма, ведь и снимали тогда по-другому! Это теперь фильм снимается два-три месяца, а «Человек, который сомневается» мы делали год. Год! Который для этого возраста и для всего остального был очень важен. В принципе, после этой работы все участники группы уже были немножко другими.
За этот год в Дале медленно исчезала светлость. Глаза становились такими… Впрочем, если свет есть в человеке, то он, наверное, и остаётся. Уходила, скорее, чистая наивность, которая бывает в юности, а потом куда-то девается. Иногда…
Ещё перед нашим отъездом в Ярославль на съёмки Олег точно знал, что он заканчивает «Щепку» и уходит в театр. У него не было проблем, как у некоторых молодых актёров: а где я буду, куда пойду, нужен ли я кому-то? Он всегда был уверен, что он — нужен и обязательно найдёт себе место. И, безусловно, так и было, потому что он был достоин этого. Так что сомнений на этот счёт у него не было, хотя и в кино-то он работал второй раз в жизни! Как, впрочем, и я. У него был «Младший брат», у меня — «Утренние поезда». Вот и весь актёрский список…
К концу съёмок мы расстались с Олегом с чувством очень большой приязни, теплоты в общении, удовлетворённости работой. Конечно, мы очень нравились друг другу, полагаю оттого, что были очень молоды, со всеми, так сказать, «вытекающими»…
О картине, по выходе её на экраны, совершенно откровенно начали говорить как о «действительно неплохой». Недовольство и раздражительность «органов» к ней нас не тронули абсолютно: мы с Олегом в этом «были», но не в этом жили…
А уж теперь-то, из дня сегодняшнего, «Человек, который сомневается» вообще воспринимается как одна из сильнейших драматических экранных работ того времени.
Почему же Олег так неохотно возвращался с годами к этой своей роли? Мне кажется, что у него были очень непростые отношения с Владимиром Семаковым. И я тоже далеко не всегда могла найти с ним общий язык. Да и вся группа тоже. Именно с ним, хотя до сих пор все думают на Аграновича. Если покопаться, то причина, думаю, кроется именно в этом. И ни в чём другом! Ведь весь год нас сопровождала надуманная проблема по поводу сценария Леонида Даниловича Аграновича… Вероятно, здесь было так: или есть совместимость с человеком, или её нет. Наверное, Олег прошёл сквозь это и по какой-то причине для себя эту тему закрыл. Во всяком случае, мы с ним никогда к этому не возвращались. Кроме того, Олег ведь был такой самоед! Может быть, он считал, что это — его ранняя работа, и к ней не стоит возвращаться от сделанного им позднее и — много выше.
Менялся ли Олег как человек на протяжении последующих девятнадцати лет от нашей первой встречи? По крайней мере, в отношении меня, нашего знакомства, нашей дружбы, нашей работы и наших старых отношений — никогда! Я никогда этого не замечала. У него могла измениться причёска, костюм: плюс — минус. Я даже считаю, что он внешне не очень менялся в том смысле, как говорят о человеке: «старый», «возраст»… Возможно, в зависимости от настроения, как у нас всех бывает: сегодня мы с вами веселее здороваемся, а завтра, может быть, грустнее. Просто говорим: «Не обращайте внимания — у меня мысли печальные». И Олег, когда у него было плохое настроение или он был зол, это мог сказать.
Ушёл Олег от нас молодым. Тридцать девять лет — это не возраст. Но, безусловно, при его внешности, при всём том, что он делал и успел сделать, — он запомнился людям.
Работой он был одержим. И жизнью — тоже. Потому что наша работа — это отражение жизни. Работаем, немного спим и снова работаем. А значит, жизнь наша там, где мы работаем. Олег всё в жизни делал с хорошей, «доброй злостью». А работал он, как зверь, потому что успевал всё. Например, он летит на Север сниматься на «Ленфильме». Но на «Мосфильме» в это время тоже снимается. И в театре играет. И ещё — на телевидении. И на радио записывается. И успевает ещё что-то дома делать…
Это очень трудно. И, наверное, в этом тоже причина того, что его так рано не стало. Потому что силы Даля были не бесконечны.
Почему его так любит нынешняя молодёжь? Да вы в глаза его посмотрите!..
А если серьёзно, то считаю, что он создал экранное представление о хорошем, бесшабашном, немного хулиганистом молодом человеке, который очень независим, что сегодня импонирует молодому поколению страны. Он — «там», но выглядит и держится и ведёт себя, как их сверстник.
Потому я и говорю, что для меня он за все годы не менялся, оставаясь при каждой встрече таким же.
Проживи он ещё лет сорок — а дал бы Господь — и сто сорок! — он всё равно бы остался прежним — вечно юным, искренним, честным Олегом Далем.
Быть может, волосы стали бы другого цвета, но это мало значит в душевной красоте человека.
Москва, 27 февраля 1992 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.