18 апреля 2003 года

18 апреля 2003 года

Концерт мне не понравился. Интересно, можно такие мысли безнаказанно писать в дневнике? Я же отдаю себе отчет, что мой дневник в некотором роде средство массовой информации, иначе куча народу не просила бы меня написать про них тут. Злобный Бучч выполняет просьбы трудящихся.

Итак. Человек номер один, выполняю свое обещание и пишу о тебе. Значит, мы прогуляли пол-Москвы и сидели на вокзале в бистро среди странных персонажей, поглощавших остывший борщ и мелькающих там и сям. Какой-то Нотр-Дам — нищие, калеки, увечные, пьяные уроды. Ведущая мысль: чем все это кончится, интересно?

Человек номер один дробь один. Это страшный человек, он слишком много знает и имеет свойство возникать в любой точке, стоит лишь о нем чуть подумать. Считает себя мной.

Человек из столицы. Надеюсь, ты сейчас в ней, потому что если ты не в ней, то это прикол.

Немного интриг в холодной воде.

Ну вот таким образом мне удалось усвоить стиль большинства писем, приходящих мне. Чем загадочнее, тем романтичнее.

Про концерт еще раз. У меня была травма шеи. При некоторых обстоятельствах на меня упала тетенька весом в сто двадцать килограммов. Потом она упала на меня еще два раза. Мои позвонки сомкнулись, да так, что дядя-рентгенолог осмелился утверждать, что у меня родовая травма и что меня родили со сросшимися позвонками. Это неправда. Мой собственный папа, который к этому времени стал из просто терапевта мануальным терапевтом, за несколько зверских сеансов отцовской любви развел позвонки по местам. Травма была ликвидирована, если яснее выразиться. Последствия остались и дают о себе знать. Последний раз они дали о себе знать перед концертом. Мне было плохо. А-а-х, о-о-х. Поскольку никого, кому можно было бы ныть для удовольствия, не было рядом, пришлось заглотать лекарство. Потом пришло спасение и натерло меня мазью. К началу концерта мое сознание было мутно, но шея поворачивалась. Колбаситься было никак.

Ну и деталь: мы не единый веселый организм, который отрывается под собственную музыку. Мы слишком полны мыслей.

Я думаю, что буду что-то радикально менять в наших концертах. Мы уже прошли весь классический рокерский набор и повторять старое уже неприкольно. В первую очередь мне.

Откуда пацанов столько в зале стало?

Друг, написавший мне это: «….у меня близится сессия, так что я даже не знаю, как и чего теперь думать о Вас, не успеваю переключиться за те короткие на сегодня свободные часы на то, чтобы всерьез что-то сейчас Вам посоветовать. Просто чётко: мне оно оч. много значит и я на самом деле готова сейчас — по возможности — сделать для Вас тот максимум, на который сама способна. Голосую отовсюду, откуда только получается, хочу Вам успеха!..»

Спасибо тебе отдельное. Здорово меня поддерживаешь.

Как попадают в программу «Время»?

Ее как раз тогда заново создали, специально под выборы Ельцина. Мой дипломный руководитель сказала: «Приготовьте вашу презентационную кассету, ко мне должны прийти». У меня была кассета с репортажами из Вологды, вполне хорошая. Я до сих пор не знаю, что за человек приходил на кафедру и как он передал мою кассету в редакцию «Времени», но факт есть факт: он передал, а мне дали телефон, по которому брала трубку тогдашняя ведущая Арина Шарапова. Это само по себе ничего не значило — сотни кассет попадают всем в руки на телевидении, так же как сотни дисков пылятся в звукозаписывающих компаниях, и ничего ни из того, ни из другого не выходит. Но у меня был заветный телефон, а у Арины Шараповой не было возможности от меня скрыться. Пару месяцев пять раз в неделю она говорила, что кассету еще не посмотрели, но в итоге, видимо, сломалась, и меня позвали в Останкино. На меня строго посмотрела главный редактор, и так началась моя карьера в программе «Время».

Самой сложной первоочередной задачей было правильно одеться. Нужно было купить два костюма. Мы поехали с моей однокурсницей Анькой, у которой автоответчик пел моим голосом, на рынок и там совсем недорого купили мне два костюма — один твидовый в елочку, другой черный. Потом один из них сыграл важную роль в моей репортерской судьбе.

Когда время подходило к девяти вечера, собственно к эфиру, в редакции оставались только те, кто доделывал в монтажной свои репортажи, и два стажера, которых держали до вечера про запас, на всякий случай. Один стажер был одет неподобающе, второй был в костюме. Второй — это я. И тут поступила срочная информация из Кремля: стране можно сказать, что Борис Ельцин болен и что ему предстоит операция на сердце. Нужно было срочно ехать и брать интервью у врачей, которые будут эту самую операцию делать. Послали стажера в костюме, потому что больше никого не было.

Я помню, что до эфира оставалось двадцать минут, и за это время мы слетали на окраину города и обратно, вбросили кассету с интервью в эфирную студию, и с этой минуты у страны началась другая жизнь. И у меня тоже.