9 мая 2003 года

9 мая 2003 года

Расскажу про стародавние события — про концерты в Зеленограде и в «Меге» 1 мая. Коротко, поскольку уже не очень помню. Концерты прошли один другого веселее.

Зеленоград. Оказался прямо-таки лекционный зал, где мало того что сидячие места, так еще парты в живот впиваются, потому прыгать можно только с риском для пищеварения. Тетенька-милиционер всех гоняла за стеклянные двери под дождь и говорила пришедшему народу, что тем, кого пустили, — счастье, потому что не выгнали мокнуть.

Прикольный момент был следующий: все сидят, ерзают на этих своих кресло-партах. Я им говорю: мол, мы приехали получить удовольствие, но зал — партнер так себе, у него как у партнера темперамент подкачал, и он как бревно. Зал был задет. Зал закричал: «Мы не бревно» — и ожил.

Потом человек пятьдесят — по странному стечению обстоятельств, опять девушек — караулило меня после концерта, типа, за автографом. На самом деле каждая отдельно мне заявила, что они — не бревно.

Второй прикол. Когда мне сказали, что есть возможность сыграть концерт в торговом комплексе, я сразу давай кричать, что это здорово и прикольно и что пора, пора уже играть в торговых комплексах именно первого мая. А что такое, собственно, первое мая? Это когда Роза Люксембург и Карл, не побоюсь этого слова, Либкнехт или эта, Клара Цеткин, что-то там такое? Или это про Восьмое марта?

Ну, короче, в торговый центр нам, сограждане, и только туда. И вот стою я на сцене, пока ребята настраивают звук, и понимаю, что прямо по курсу детская горка, по которой ездят дети, а дальше по курсу семьи катят крупные тележки, и то и дело курсируют туда-сюда люди из магазинов в магазины, шмыг-шмыг, направо-налево. А я стою. И мне хорошо.

Потом оказалось, что организаторы заявили концерт «Фабрики звезд», и стало понятно, почему первые ряды у сцены заполнены девочками, которые, глядя на нас, спрашивали: «А где ж «Фабрика»?» Ведущий концерта пытался неуклюже шутить: мол, мы на фабрике на этой работаем, но девочки грустнели и норовили уйти. Потом появилась наша родная публика, которая с первых аккордов стала колбаситься. Люди с тележками пугались и останавливались. Ну, представьте: идете вы по магазину, все в мыслях про размеры и кофточки, и обнаруживаете гремящую рок-группу и скачущую ейную публику посередь прохода.

У концерта было два отделения, но перед вторым мы уговорили свежеподаренный коньяк, поэтому артист впервые в жизни пел лежа. Так меня прикололо. В зале, прямо под горкой имелись доброжелательные мальчики и девочки примерно восьми лет. Реагировали они на наш концерт хорошо. И вообще, у меня было полное ощущение, что я на пикнике. И что все — моя семья, с которой мы и приехали на этот пикник.

Еще воспоминания о программе «Время». Все первые репортажи в «Времени» стали моими, поскольку все они были о состоянии здоровья президента. Карьера моя в редакции делалась молниеносно. Очень скоро меня взяли в штат и тогда уже прозвали «штатным врачом президента». Мы караулили всех его врачей, записывали все телеобращения пресс-секретарей, давали сводки с операционного стола — в общем, сообщали обо всем, что тогда волновало страну.

Следующей моей серьезной работой стала балканская война. У меня как раз тогда рухнула личная жизнь, и мне захотелось куда-нибудь уехать из Москвы. Прихожу в редакцию и говорю: отправьте меня куда-нибудь подальше, желательно на войну. После долгих уговоров меня послали в Албанию. Там, собственно, особенных боевых действий не велось, но ожидалось, что оттуда после бомбардировок начнется сухопутная операция НАТО.

Целый месяц мы со съемочной группой провели в Албании. Это была странная страна. Она была до боли похожа на бывший Советский Союз — наверное, потому, что долгие годы наши страны дружили и все делали одинаково. Одинаково праздновали Первое мая, ходили демонстрациями по площадям, одинаково имели карточки на еду и проблемы с продуктами, там тоже был культ личности местного лидера Энвера Ходжи и тоже были репрессии.

Каждая машина в Албании — «мерседес». Только потертый, поломанный. Если он может ездить — значит, на нем ездят. Все они, как правило, были ворованные из стран Европы.

В Албании было много всякой экзотической дури. По всей стране стоят 300 тысяч бетонных дотов, везде — на виноградных полях, на пляжах и на кладбищах даже. Так Албания защищалась от предполагаемого нападения с Запада, а когда поссорилась с Советским Союзом, то и от Союза. Там в школах учили русский язык, и куча пожилого народа, которого мы встретили, говорили по-русски. Однажды на побережье владелец какой-то зачуханной кофейни, который только что отправил нелегальный транспорт с русскими проститутками в Грецию, прочел мне стих «Имя Ленина славим». Как со школы запомнил, так и прочел. В Албании тогда был штаб косовских террористов, и там заседало их непризнанное косовское правительство. Каким-то образом мы произвели на них впечатление, и мне выдали бумагу, где на албанском, с подписью и печатью главного террориста, было написано, что этому человеку надо оказывать всяческое содействие на территории Косова и любой другой. Потом копии с этой бумажки с большой радостью делали сербские спецслужбы.

Мы поехали из Тираны в горы, попали пару раз под бомбежку и делали репортажи из лагерей беженцев из Косова. Заодно мы подружись с несколькими натовскими частями и сделали оттуда прямо-таки шпионский репортаж — как там у них чего расположено, какие танки, чем их кормят и так далее. Меня это все очень забавляло. Страшно совершенно не было, наверное, потому что до меня не доходило, как это все реально опасно, — например, гулять по полю неразорвавшихся мин и вообще быть поблизости от бомбардировок. Потом, после возвращения в Москву, меня отправили на другую сторону фронта, в Югославию и Косово. Вот там мне впервые стало страшно. Этническая война — это когда режут за то, что ты славянин, серб, русский, болгарин, а не за что другое. Просто режут, потому что не нравится нация.